Молитва на ржаном поле

День Победы

И сегодня стоят в глазах картинки Дня Победы. Даже лица, а, скорее, не лица, а выражение лиц помню. Стайки людей, в основном, женщин и детей, направлявшихся к правлению колхоза – закрою глаза – представляю. Удивительным было то, что женщины и девушки, приодевшись, вдруг преобразились, и приходилось всматриваться, чтобы быть уверенным: эта вот тетка Настя, эта Глаша, эта дочка Шлянина Вера. Откуда они достали цветастые платья и кофты? Где хранили румяна? Чем промыли глаза, отчего стали такими светлыми, чистыми, отчего и лица, и фигуры так похорошели?

Мы, ребятишки, бежали впереди женских стаек и пели частушки о Гитлере. Сразу за правлением колхоза пустырь, чуть-чуть приподнятое место, заросшее травой-муравой. После войны мы играли там в лапту. Мячика резинового не было (откуда такая невидаль?), играли плотно сшитым тряпичным. Пацаны старались попасть им в попку убегающей девчонки! Такой вот способ ухаживания.

И на этом холмике собралось село, чтобы отметить День Победы. Много и страстно говорили, еще больше плакали. Позже, много позже, хорошие слова нашел поэт: праздник со слезами на глазах…

Меня же очень заинтересовало устройство, из которого лилась музыка. Я никак не мог сообразить, как в этом маленьком ящике поместился человек, и судя по басу, не маленький человек. Ящик окружала плотная толпа и, мне казалось, у всех был один интерес: откуда что берется? Наконец я протиснулся между людьми и оказался перед загадочным существом. Вращался какой-то диск, на нем подпрыгивала трубка, а сбоку я заметил потаенный ход внутрь ящика. Там, решил я, и находится тот, кто поет. Изо всех сил сопротивлялся ребятишкам, которые пытались оттеснить меня от ящика. казалось, что я разгадаю загадку, как только закончится эта песня. Должен же кто-то выйти из него! Но запела женщина, а никто не вышел. Так в тот раз и не разгадал загадку патефона, который привез с фронта Семен Шлянин, сын Николая Шлянина, потерявшего ногу еще в четырнадцатом году в первую мировую войну.

Потихоньку люди стали расходиться, остались девушки и мы, ребятня. Да Семен Шлянин остался, владелец трофейного патефона, в гимнастерке с погонами лейтенанта и красной звездой на груди. Мы шептались: Герой Советского Союза, Герой… Я и после, лет двадцать спустя, считал, что он герой, а когда через 22 года приехал во Владимировку, встретил его, спросил про Звезду (тогда, сразу после войны, пошли слухи, что он ее пропил), Семен удивился: ну, какой герой, это же орден Красной Звезды. Вынул его из комода: вот он и есть, тот орден.

Семен Шлянин, конечно, был завидным женихом в селе, но ведь девок куда больше, чем женихов. И вот они под патефон завели об этом разговор и, шутя, начали распределять нас, ребятишек, между собой. Ах, как я напрягся, как разволновался, когда они вслух начали делить нас! Вот выбрала «жениха» одна, другая, третья. И все – не меня. Я страдал, весь напрягся. Ну, на меня, на меня посмотрите кто-нибудь. Кто-нибудь! И вдруг эти журчащие слова: «А мне Валька нравится, вон какой у него чубчик». Я сорвался с места и побежал, подкидывая ноги словно игривый жеребенок, который только что отведал материнского молока. Выбрала меня, выбрала меня!.. И какая! Самая красивая!

Так закончился для меня День Победы. Наверное, он запомнился бы как-то по-другому, если бы в семье или среди родственников были утраты. Но их (удивительно!) не было. Во всяком случае, прямых. Отец, 1908 года рождения, был настолько болезнен, что его не взяли на фронт. Он часто бывал на торфяных заготовках, где окончательно подорвал здоровье и умер в 47 лет. Старший его брат Егор добывал олово и вольфрам в шахтах Забайкалье и на него распространялась бронь. Младший брат Алексей принял первый бой в Прибалтике, был ранен и потому провоевал всего три дня. Я хорошо помню его в те дни, когда он возвратился домой, во Владимировку. Обычно он сидел на завалинке с подвешенной на повязку рукой (так меньше, говорил, болит). Когда я приходил к ним, он заставлял меня чистить сваренные вкрутую яйца. Дома, подражая дядьке, я раздобыл какую-то тряпицу, связал ее, перекинул через шею, подвесил будто бы раненую руку. Так и ходил, красовался перед друзьями.

До нас немцы не дошли. Канонада будто бы доносилась до села, а снаряды не долетали, самолеты не бомбили. Стороной прошла мимо нас война, крылышком не задела. Зато всем, что сопутствует ей, задела, и еще как задела.