Монстр

6. Джун

Когда Сонми, запинаясь, объяснила, что видит в своей дополненности, побледневшая Майра вскочила с дивана. Ее главным инстинктом была защита Сонми от любого соприкосновения с миром за пределами квартиры. А после новости о жертвах Монстра пребывание в этой квартире Джуна стало проблемой, от которой, несмотря на все теплые чувства, следовало избавиться.

– Тебе нужно уходить, – сказала Майра намертво прилипшему к дивану Джуну.

Он не расслышал ее. Увиденное Сонми не могло быть правдой. Она наверняка пошутила, просто юмор такой. Дурацкий. Джун с мольбой посмотрел на нее и увидел, что по щекам Сонми текут слезы.

Нет, это не могло быть правдой.

Его война была информационной. Он ненавидел насилие. Он никого не убивал.

– Я никого не убивал.

Джун упустил момент, когда произнес это вслух пустым, подрагивающим голосом.

– Конечно, мы знаем, что ты никого не убивал, – нахмурилась Майра, хватая его за воротник. Джуну пришлось взглянуть в ее решительное лицо. – Но для них ты, вернее, Монстр, теперь убийца. Гармония будет искать тебя. Мы не можем рисковать, оставляя тебя здесь.

– Да… – Джун поднялся; онемевшие ноги показались не самой надежной опорой, когда пол вдруг опасно накренился. – Я понимаю.

Джун словно падал в бездну. К нему приблизилась Сонми.

– Твои нормальные ботинки в коридоре. Я их покрасила, так что они еще какое-то время будут линять зеленым…

Она уткнулась лбом в его плечо и затихла. Завиток розовой челки щекотно ткнулся Джуну в подбородок, выводя из оцепенения, и Джун машинально погладил ее торчащую лопатку. От Сонми пахло странной смесью этилового спирта и жвачки.

– Прости, Джун, – уже спокойнее сказала Майра, складывая руки на груди в невольном желании оградиться от того, на что не могла повлиять. – Сонми… Если каким-то образом тебя отследят и выйдут на эту квартиру… Сонми просто не выдержит, если сюда придут чужие люди, если ее будут допрашивать, если…

Это была та самая Майра, которая орала на него в тренировочном зале, заставляя подтягиваться, когда мышцы уже сводило от напряжения, и бежать еще круг, когда от боли в боку темнело перед глазами. Та самая Майра, которая лихо раскидывала нечестных посредников с помощью своих способностей кинетика, незаконно утаенных от Гармонии. Та самая Майра, которая никогда не боялась быть резкой. И она запиналась, оправдывалась и избегала его взгляда. Сонми была ее слабостью. Возможно, единственной. Но сейчас эта слабость делала ее жалкой, и Джун неожиданно для себя разозлился.

– Я же сказал, я понимаю.

Он бросил это через плечо, уже из коридора.

Майра обеспокоенно наблюдала, как Джун обувается, накидывает потертую куртку, заглядывает в небольшое зеркальце, чтобы пригладить волосы. От нее вряд ли укрылось, как неловко он сделал это – пальцы дрожали.

– Береги себя, – сказала Майра перед тем, как он захлопнул дверь.

Джун остановился, проскочив несколько лестничных пролетов вниз. В груди все горело, норовя разорвать к чертям ребра; каждый вдох словно приближал к этому моменту, каждый выдох не делал никакой разницы. Он вдруг вновь почувствовал себя двенадцатилетним – беспомощным, испуганным, совершенно беззащитным перед обстоятельствами.

Застонав, Джун привалился к холодной стенке. Она была пористой из-за сгелитиевых чешуек, расположенных под углом. Джун уставился на безжизненный, местами тронутый коррозией потолок. В другой момент он пофантазировал бы, как устраняет это уродство магия дополненности, но сейчас у него было дело поважнее.

Стоило успокоиться. Прогнать прочь страх и дежавю, которое, Джун надеялся, никогда больше его не побеспокоит. Побороть эмоции, оставив холодный разум – единственный в арсенале инструмент, который, в отличие от мышц, он умел использовать.

Итак, он строил мост, уповая на теорию шести рукопожатий с небольшим вкраплением везения. Под личиной Монстра, высмеивавшего Гармонию, он занимался тем, что можно было охарактеризовать как хулиганство, раздражающее, но безобидное. Это выглядело как попытки привлечь внимание – начиная от заставки с токкэби, заканчивая лицами общественных деятелей на задницах у их сгелитиевых копий. Весь его «послужной список» даже после тщательного анализа не стоил того, чтобы на поиски Джуна тратили государственные ресурсы. Он тщательно следил за этим. Правда должна была всплыть лишь в конце, когда имена ответственных за несправедливость станут известны, когда цель, породившая Монстра, будет достигнута. И даже ради нее Джун ни за что не испачкал бы руки чужой кровью – это было табу; преодоление этой грани означало потерю человечности. Но имеет ли это значение теперь, когда кто-то действует за него? Если для Гармонии он теперь – сетевой убийца?

– Холодный разум, – настойчиво прошептал Джун.

Утром Цитадель сотрясло очередное происшествие – что-то с электростанцией на верхних ярусах, – и разъединение уровней в связи с этим перенесли на более раннее время. Интересно, ответственность за это тоже повесят на Монстра?

Джун спустился и вышел на улицу. Тусклое освещение превратило ящики зданий в мрачное кладбище металла. Пустые вывески молчали грязными полотнами – а в дополненности наверняка бесконечный поток рекламы сменялся объявлениями, предупреждающими жителей, насколько опасен Монстр. Едва видя, куда идет, Джун вдруг попытался вспомнить, сколько профилей посетил за последнюю неделю. Он сбился со счета на двенадцатом, понимая: было больше. Неужели по его вине – косвенной, но вине – все эти люди мертвы?

Кем могли быть погибшие? Чиновники, злостно пренебрегавшие своим долгом перед Цитаделью? Боссы корпораций, чей нечестный бизнес усугублял плачевное состояние нижних уровней? Дилеры праймина, сломавшие не одну жизнь? О, если бы. В поисках нужных профилей он взламывал все подряд. Например, на этой неделе он по ошибке взломал дополненность девушки из корпорации, где работала Кайтен. Неужели она тоже мертва?

Джун стиснул зубы. Какой-то крупнокалиберный взломщик отследил Монстра, несмотря на все превентивные меры, и прошелся по его истории. Были ли эти убийства физическими, или грязную работу выполнил какой-то смертоносный импульс прямо через дополненность?

По противоположной стороне улицы прогуливались двое кинетиков. Джун узнал их по плотно облегающей черной униформе с алыми огнептицами на рукавах. Девушка с высоким белым хвостом и коренастый, полноватый темнокожий парень не особо смотрели по сторонам. Маски скрывали их лица. Кинетикам Гармонии всегда не хватало энтузиазма в выполнении обязанностей: они патрулировали, ловили преступников и передавали их властям, но никогда не проявляли эмоций, казались скорее роботами с суперсилами, чем живыми людьми.

Джуну, несмотря на весь кошмар ситуации, стало интересно, что умеют эти двое. Отключать на время гравитацию, как Майра? Швырять или взрывать предметы? Левитировать? Он потянулся за капюшоном, чтобы скрыть лицо, но вовремя остановился – жест мог выглядеть слишком подозрительно и привлечь внимание кинетиков.

Чтобы не испытывать судьбу, Джун завернул в ближайшую временную постройку. Он думал, что окажется в какой-нибудь дешевой забегаловке или круглосуточном магазине, где за талоны можно взять парочку растворимых супов или упаковку сухой лапши на ужин. Желудок откликнулся на мысли и заурчал, напомнив, что Джун сегодня не завтракал.

Сначала он увидел небольшой экран под самым потолком – на нем застыло изображение старинной фрески с небесными баталиями. Чуть ниже на стене висел металлический крест с заостренным основанием. Джун разочарованно осознал, что находится в церковном доме. Несколько куцых, почти пустующих рядов. Стулья разной степени ветхости, явно стянутые со всех уголков Цитадели чьей-то доброй волей. Запах благовоний, пропитавший каждый миллиметр пространства и мгновенно заложивший Джуну нос. Узкий проход, ведущий к кафедре, за которой распинался над потертой бумажной книжицей седой священник.

Место религии в Цитадели красноречиво характеризовало уже то, что церковные дома располагались во временных постройках. И это было еще ничего: при Втором Порядке религия была запрещена. Когда к власти пришла Гармония, потихоньку начали открываться небольшие церквушки. Любовь какого-то типа с давно позабытых небес была нужна в основном тем, кто больше ничего не имел. Тем, кто намертво погряз в бедности или зависимостях, кто уже достиг самого дна, откуда пытался судорожно выкарабкаться, как за соломинку держась за невидимый перст вымышленного всемогущего персонажа.

Джун присел на ближайший стул, отшвырнув ногой валявшуюся под ним коробку от никотинового пластыря, и осмотрелся. Беременная девушка с опухшим лицом, еще хранящим следы побоев. Старая нищенка, крепко прижимающая к себе пакеты с хламом. Средних лет пьяница, спящий в самом дальнем углу. Ровесник Джуна, неестественно тощий и осунувшийся; рисунок почерневших капилляров на иссохшейся щеке говорил о том, что он пытается соскочить с прайминовой иглы. В зале находились еще люди – и в целом Джун понял, почему воздух в церкви был тяжелым от благовоний. Лучше пусть глаза слезятся от мирры и ладана, чем от запаха давно не мытых тел, блевотины и отчаяния.

«И считается, что темные времена закончились вместе с Первым Запуском», – подумал Джун.

О Первом Запуске Цитадели сохранилось немного информации, по крайней мере общедоступной. Продлился он всего пять лет. Условия жизни оказались недостаточно хорошими, чтобы построить цивилизованное общество. Первые граждане одичали, разбились на группировки и устроили войну за ресурсы, вырезав друг друга практически подчистую. Вроде бы среди них еще было полно каннибалов. И если это официальная информация, то что же скрыли? Как бы там ни было, неудача Первого Запуска позволила создателям Цитадели исправить критические ошибки, и Второй Запуск протянул уже почти сотню лет. Он считался успешным, но Джун как никто понимал, насколько это относительно.

Он посмотрел на человека за кафедрой.

– «И сказал Господь Ною: “Сделай себе ковчег. Из дерева гофер сооруди его отделения, и осмоли его смолой древесною внутри и снаружи. И длина его пусть будет в триста локтей, а ширина его – в пятьдесят, а высота его – в тридцать локтей. – Седой мужчина перевернул страницу, но так на нее и не взглянул. Хорошо поставленный голос достигал каждого уголка церкви и без помощи микрофона. – И сделай отверстие в ковчеге, и дверь сделай сбоку его. Внутри обустрой жилье свое. И наведу я на землю потоп водный, дабы истребить всякую плоть, оживленную духом моим, и все, что на земле есть, лишится жизни. Но с тобою поставлю завет я, и войдешь ты в ковчег, и сыновья твои, и жена твоя, и жены сыновей твоих войдут с тобою. Введи также в ковчег из животных всех плоти каждой по паре, чтобы в живых они остались с тобой; мужеского и женского пола пусть они будут. И птиц по роду их, и скотов, и всех тварей пресмыкающихся – пусть по паре войдут в ковчег, чтобы остаться в живых…”»

Зачем-то Джун прислушивался к этим глупостям. Конечно, в младшей школе, пока наличие дополненности позволяло ему обучаться, он слышал эту историю. Даже тогда она казалась ему чушью: почему Господь устроил потоп, чтобы погубить человечество, если он «добр и всепрощающ»? Как они всерьез думали вместить в ненадежный плавающий трюм из дерева по паре от каждого вида животных, птиц и пресмыкающихся? Как Ной вообще преуспел во всей этой безумной авантюре?

Конечно, Джун вырос, познакомился с жизнью за пределами розовых линз и переосмыслил слишком многое, чтобы зацикливаться на нелогичности истории. Он понял, зачем священник рассказывает ее своей жалкой пастве. Через историю Ноева ковчега он говорил о Цитадели. Пытался вселить веру в то, что однажды ужасное плавание закончится, и оправдать лишения и мучения, пообещав награду несчастным.

Священник был лицемером. Или наивным идеалистом-пользователем, пытавшимся спасти души тех, кто давно их лишился. Если ковчег, вопреки изъянам, вез своих обитателей к спасению, то в Цитадели все были обречены. Этой злой, искаженной и жестокой версии библейского корабля не суждено было добраться до суши. Твари, собранные из прошлого мира, давно размножились и обезумели, пожирая друг друга, отстраивая свои логова на трупах тех, кто оказался слабее. Если Господь и существовал, наверняка он злорадствовал, как ловко сумел обмануть стоявших за постройкой Цитадели Ноев. Ведь он пообещал им спасение от недружелюбной Земли, но взамен заключил в тюрьму из металла и несправедливости.

Минут через пятнадцать проповедь закончилась, и большинство собравшихся выстроилось в очередь куда-то чуть левее кафедры. Джун усмехнулся: ну конечно. Многим здесь нужны были вовсе не притчи. Там на хлипком стуле возвышался прозрачный ящик, наполовину заполненный цветными талонами – преимущественно на еду. Несчастных не интересовало спасение души. Им хотелось есть.

Джун встал в конец очереди, сосредоточившись на глухой злобе, ненадолго вытеснившей страх за судьбу Монстра. Он сказал себе, что делает это, чтобы потянуть время. Но на самом деле он не знал зачем.

– Спасибо, отец Хавьер. – Горбатая нищенка трясущимися костлявыми руками приняла десяток оранжевых талонов.

– Будь здорова, Фами. – Священник дружелюбно стиснул ее ладонь. Его худое, утонченное лицо не дрогнуло, хотя женщина выглядела ужасно больной и грязной. – Возьми у моей помощницы теплую накидку, милая. Из-за взломов зданий подогрев нижних уровней ограничен. Нельзя, чтобы ты заработала пневмонию.

Старуха, подняв свои необъятные сумки, двинулась к скромно одетой девочке, стоявшей у входа в кладовку с вещами. Затем беременная девушка отступила, взяв у священника несколько талонов на медицинское обслуживание. И Джун оказался с отцом Хавьером лицом к лицу. Морщины на лбу священника разгладились, а паутинки в уголках глаз, наоборот, стали заметнее. Мужчина улыбнулся Джуну, и это была одна из самых искренних и вызывающих доверие улыбок, что он видел.

– Что ты ищешь, сын мой?

Джун порылся в карманах куртки, нащупывая смятые талоны. В сумме получилось около двадцати бумажек. Почти все, к его стыду, были талонами на развлечения. Джун поскорее зашвырнул их в открытый ящик с подаяниями, прекрасно осознавая, что развлечения – последнее, чего не хватает посетителям этого места.

– Спасибо, – невозмутимо сказал отец Хавьер. – Я раньше не видел тебя на проповедях.

– Это потому что раньше я их не посещал, – язвительно ответил Джун.

– А что же изменилось сегодня?

Доброжелательность священника была лишней. Комок злости в груди Джуна разросся, и он вдруг ясно осознал, зачем отстоял эту очередь.

Он хотел уличить отца Хавьера в лицемерии. Заглянуть в глаза за розоватыми бликами линз дополненности, усмехнуться тому, как это жалко – питать свою гордыню показной благотворительностью, поддерживать в людях свет бесполезной надежды… Но никаких бликов в глазах отца Хавьера не было, радужки выглядели совершенно естественно. И, к ужасу Джуна, столь же естественным было отражавшееся в них участие.

– Вы сепарант. – Он выпалил это, прежде чем успел огрызнуться на неудобный вопрос священника.

– Верно, – озадаченно отозвался тот.

– Не очень-то Господь вас и любит.

– Я сепарант по личным убеждениям, – мягко возразил отец Хавьер.

– Что?.. Но зачем? – Джун отступил на полшага. – Зачем добровольно отказываться от дополненности, от перспектив и возможностей, которые она дает?

Он подумал о своем прерванном образовании. О работе инженера внутренних систем, которая осталась, вместе со всеми неисполнившимися мечтами, в прошлом.

– Чтобы, я полагаю, быть хорошим священником, – просто ответил отец Хавьер. Он более не говорил как священник, ограждаясь от Джуна обращением «сын мой». – Перспективы и возможности – то, чего лишена моя паства. Я хочу быть с ними душой и сердцем. Перспективы и возможности несут соблазны, сбивающие с пути.

Священник не был похож на сумасшедшего. Возможно, сумасшедшему простить такие слова было бы проще.

– И с какого же пути вам так не хотелось сворачивать? С пути выживания за счет подаяний в этом ящике? С пути лицезрения оборванцев, один другого краше, в этой осыпающейся времянке? С пути тотальной безнадежности, которая глушится разве что праймином вместе с остатками человечности?

Отец Хавьер выждал несколько секунд, позволяя Джуну немного успокоиться.

– С пути надежды. – Ему явно не впервой было общаться с таким, как Джун. – И разделения этой надежды с теми, кому она нужна.

– Одной надеждой, отец Хавьер, вы не спасете ни одну живую душу.

Священник скромно улыбнулся.

– Это мы еще посмотрим.

Фыркнув, Джун развернулся и поспешил к выходу, упрекая себя за то, что не ушел сразу.

Кинетиков на улице больше не было. Джун направился к подъемникам. Ему следовало заглянуть в «Пиццериссимо» и убедить Джонара взять его обратно. Образцовые сепаранты держатся за свою работу, а именно образцовым сепарантом Джуну предстояло стать как можно скорее. Логово он планировал переместить по резервному адресу – к счастью, и для своего секретного штаба Джун предусмотрел план Б. Погибшие… их уже не вернуть. А ему стоило затаиться, зализать раны и как-то пережить то, что весь труд Монстра оказался перечеркнут.

Ему нравилось считать себя борцом с системой. Он делал это с ухмылкой. И не было ничего прекраснее, пока система не решила бороться с ним.