Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Введение. Загадка
Мне было 18, когда я проглотил свой первый антидепрессант. Я стоял на нежарком английском солнце возле аптеки в одном из торговых центров Лондона. Таблетка была белой и маленькой. Когда я проглотил ее, она показалась похожей на химический поцелуй.
В то утро я ходил к врачу. Я объяснял ему, что не могу вспомнить день, который я прожил бы без долгого, надрывного плача. Когда я был маленьким, мне часто приходилось исчезать, запираться и плакать. Так было в школе, в колледже, дома, с друзьями. И это были не единичные слезы. Это были настоящие рыдания. Даже когда не было слез, я мысленно вел постоянный тревожный монолог. Я все время упрекал себя: «Это все только у тебя в голове. Преодолей это. Перестань быть таким слабым».
Мне нелегко было сказать об этом тогда, и мне нелегко писать это сейчас.
В каждой книге о депрессии или тяжелой тревоге, написанной тем, кто испытал это, есть длинный, обнажающий боль отрывок. В нем автор откровенно описывает глубину перенесенного горя. Некоторые люди не знают, как это – жить с депрессией и чувством тревоги. Им не нужны такие книги. Но таким, как я, это было нужно. Благодаря тем, кто нарушал табу на протяжении десятилетий и открыто говорил на эту тему, мне не нужно писать такую книгу снова. Не об этом я собираюсь здесь говорить. Однако, поверьте, мне все равно больно это делать.
За месяц до того, как я вошел в кабинет того доктора, я оказался плачущим на пляже в Барселоне, а волны омывали меня. И вдруг объяснение – почему это происходит и как найти выход – пришло ко мне. Тем летом я стал первым человеком в моей семье, поступившим в престижный университет. Мы с подругой купили дешевые студенческие билеты, по которым могли в течение месяца путешествовать на любом поезде в Европе бесплатно. Мы собирались останавливаться в молодежных хостелах по пути. Я представлял себе пляжи, музеи, города, людей. Но прямо перед отъездом меня бросил человек, в которого я впервые в жизни по-настоящему был влюблен. Я чувствовал, что эмоции охватывают меня сильнее обычного.
Поездка прошла не так, как я планировал. Я разрыдался на гондоле в Венеции. Я выл на Маттерхорне. Я начал трястись в доме Кафки в Праге.
Для меня это было необычно, но не настолько. У меня были периоды в жизни, когда боль казалась нестерпимой и мне хотелось убежать от целого мира. В Барселоне, когда я никак не мог перестать плакать, моя подруга сказала мне:
– Ты же понимаешь, что большинство людей не ведут себя так?
А потом я пережил одно из немногих прозрений в своей жизни. Я повернулся к ней и сказал:
– У меня депрессия! Это все в моей голове! Я не несчастен и не слаб – я подавлен!
Странно, но то, что я испытал в тот момент, было счастливым открытием. Если неожиданно найти кучу денег на полу за спинкой дивана, испытаешь похожие ощущения. Существует термин для такого чувства! Это заболевание, как диабет или синдром раздраженного кишечника! Конечно, я слышал это на протяжении многих лет, но теперь все встало на свои места. Они имели в виду меня! В этот момент я вдруг вспомнил, что есть средство от депрессии: антидепрессанты. Это как раз то, что мне нужно! Как только я вернусь домой, я получу эти таблетки и стану нормальным. И все мои подавленные порывы буду освобождены. Я всегда имел побуждения, которые не имеют ничего общего с депрессией, – знакомиться с людьми, учиться, познавать мир.
На следующий день мы отправились в парк Гуэль в Барселоне. Парк, спроектированный Антонио Гауди, вызывает странные ощущения. Все выпадает из перспективы, словно вы оказались в доме с кривыми зеркалами. Вы идете по каменной прогулочной аллее, оформленной наклонными и ребристыми колоннами, словно их ударила волна. В другом месте драконы поднимаются близко к причудливым зданиям и кажутся почти движущимися. Ничто не похоже на себя. Пока я, спотыкаясь, бродил там, я подумал: «Вот на что похожа моя голова – деформированная и неправильная. Но скоро это будет исправлено».
Как и любое прозрение, мое, казалось, пришло в мгновение ока. Но фактически я знал об этом многие годы. Я знал, что такое депрессия. Видел, как она разыгрывалась в мыльных операх, и читал о ней в книгах. Я слышал, как моя собственная мать говорила о депрессии и тревоге, и видел, как она глотала таблетки. А еще я знал о лекарстве, потому что оно было прорекламировано в мировых СМИ несколько лет назад. Мои подростковые годы совпали с эпохой прозака. Новый препарат обещал вылечить от депрессии впервые без побочных эффектов. Производитель обещал, что он сделает вас «еще лучше, чем просто здоровым» – вы станете сильнее и лучше обычных людей.
Я впитал все это, даже не задумываясь. В конце 1990-х годов было много подобных разговоров. Они были повсюду. Теперь я понял наконец: это относится ко мне.
Мой доктор впитал все то же самое. Это стало ясно в тот же день, когда я впервые пришел к нему. В своем маленьком кабинете он терпеливо объяснял мне, почему я чувствовал себя таким образом. Есть некоторые люди, которые от природы имеют в мозге низкий уровень химического вещества, называемого серотонином. Он сказал, что в этом и кроется причина депрессии. Странное, постоянное чувство несчастья никуда не денется. К счастью, как раз вовремя появилось новое поколение препаратов – селективные ингибиторы обратного захвата серотонина (СИОЗС). Они приводят уровень серотонина в норму. «Депрессия – это болезнь мозга, – сказал врач, – а это средство исцеления». Он достал фотографию мозга и начал рассказывать мне об этом. Он говорил, что депрессия была действительно в моей голове, но не совсем так, как я себе это представлял. Она не воображаема, а очень реальна и является результатом неправильной работы мозга.
Ему не нужно было напрягаться. Это была история, на которую меня уже купили. Я ушел через десять минут с рецептом на препарат сероксат (или паксил, как его называют в США).
Только спустя годы, в процессе работы над этой книгой, кто-то указал мне на все вопросы, которые мой врач не задал мне в тот день. Например, есть ли причина, по которой ты можешь чувствовать себя таким расстроенным? Что происходит в твоей жизни? Есть ли что-то болезненное, что ты захотел бы изменить? Даже если б он спросил, я не думаю, что был бы в состоянии ответить ему. Подозреваю, что я посмотрел бы на него безучастно. В моей жизни все хорошо, сказал бы я. Конечно, у меня были некоторые проблемы, но у меня не было причин быть несчастным. Определенно ничего такого, чтобы быть таким несчастным. В любом случае он не спрашивал, и мне было неинтересно почему. Следующие тринадцать лет врачи выписывали мне рецепты на этот препарат, и никто из них тоже не спрашивал ничего подобного. Думаю, если б они спросили, я бы возмутился и сказал: «Если у вас расстройство мозга и он не может вырабатывать нужные химические вещества, вызывающие чувство счастья, какой смысл задавать такие вопросы? Разве это не жестоко? Вы же не спрашиваете пациента с деменцией, почему он не может вспомнить, где оставил свои ключи. Какая глупость спрашивать меня! Разве вы не учились в медицинском колледже?»
Доктор сказал мне, что потребуется две недели, прежде чем эффект от препарата станет ощутим. Но в тот день, забрав свой рецепт, я почувствовал теплый всплеск, пробегающий сквозь меня. Легкое жужжание, которое, я был уверен, издавали синапсы моего мозга, со стоном и скрипом выстраивавшиеся в правильные конфигурации. Я лежал на кровати, слушая заезженную кассету, и знал, что не буду плакать в течение длительного времени.
Через несколько недель я уехал в университет. С моей новой химической броней мне было не страшно. В университете я стал проповедником антидепрессантов. Всякий раз, когда другу становилось грустно, я предлагал ему попробовать несколько моих таблеток и советовал достать себе еще у врача. Я убедился, что нахожусь не просто не в депрессии, а в каком-то лучшем состоянии. Я называл его «антидепрессия» и говорил себе, что я необычайно жизнерадостен и энергичен. Правда, я чувствовал некоторые побочные эффекты от препарата: я здорово поправился и неожиданно начинал потеть. Но это была ничтожная цена за то, что я перестал наводить кровоточащую грусть на людей вокруг меня. Смотрите! Теперь я могу делать все, что угодно.
Через несколько месяцев я стал замечать моменты, которые навеивали на меня грусть. Они казались необъяснимыми и явно иррациональными. Я вернулся к врачу, и мы сошлись на том, что мне нужна более высокая доза. Так что 20 мг в день поднялись до 30 мг. Мои белые таблетки стали голубыми.
Так продолжалось на протяжении всего моего подросткового возраста, а потом и когда мне стало за двадцать. Я все проповедовал преимущества этих лекарств, а через некоторое время возвращалась подавленность. Мне назначали еще большую дозу. 30 мг становились 40; 40–50; пока наконец я не стал принимать по две большие голубые таблетки в день – 60 мг. С каждым разом я становился толще, с каждым разом я больше потел. И каждый раз я знал, что это цена, которую стоит заплатить.
Я объяснял всем, кто спрашивал, что депрессия – заболевание мозга, а СИОЗС – способ исцеления. Когда я стал журналистом, начал писать статьи, терпеливо растолковывая все это общественности. Я описывал возвращающуюся ко мне грусть как медицинский процесс: совершенно очевидно, что снижение химических веществ в моем мозге вне моего контроля и понимания. Слава богу, эти препараты удивительно мощные, объяснял я, и они работают. Посмотрите на меня. Я тому доказательство. Время от времени ко мне в душу закрадывались сомнения, но я быстро отметал их, проглотив дополнительно еще одну-две пилюли в тот день.
У меня была своя история. Теперь я осознаю, что она состояла из двух частей. Первая была о том, что вызывает депрессию: сбой в работе мозга, вызванный дефицитом серотонина или чего-то там еще. Вторая часть о том, что избавляет от депрессии: лекарства, которые восстанавливают химию мозга.
Мне нравилась эта история. Для меня она имела смысл. Она вела меня по жизни.
Я слышал еще только одно возможное объяснение моему состоянию. Пришло оно не от врача. Я вычитал о нем в книгах и видел обсуждение по телевизору. Считалось, что депрессия и тревога заложены в генах. Я знал, что моя мать страдала от депрессии и находилась в сильно возбужденном состоянии до моего рождения (да и после тоже). Подобные случаи встречались у членов нашей семьи прошлых поколений. Обе истории казались параллельными и говорили о том, что это нечто врожденное, присутствующее в твоей плоти.
Я начал работать над книгой три года назад, потому что был озадачен некоторыми странностями. Они никак не объяснялись теми доводами, которые я выдвигал так долго. Мне хотелось найти ответы.
Вот первая странность. Однажды, спустя годы после того, как я начал принимать препараты, я сидел в кабинете своего психиатра и рассказывал, как я благодарен за то, что существуют эти антидепрессанты, и как здорово они мне помогают.
– Странно, – сказал он. – Потому что по мне, вы все еще находитесь в сильно депрессивном состоянии.
Его слова сбили меня с толку. Что он мог иметь в виду?
– Ну, – произнес он, – вы очень часто обеспокоены. И ваше состояние сейчас для меня мало отличается от того, которое вы описываете до принятия лекарств.
Я объяснял ему, достаточно терпеливо, что он не понимает: депрессия вызывается низким уровнем серотонина, а у меня были моменты сильного повышения его уровня. Интересно, что за образование получают все эти психиатры.
Время от времени он осторожно указывал мне на это снова. Он неоднократно отмечал: мое убеждение, что увеличенные дозы препарата решают мою проблему, похоже, не соответствует фактам. Я по-прежнему остаюсь подавленным и встревоженным на протяжении долгого времени. Обычно я возражал ему со смесью гнева и чопорного превосходства.
Прошли годы, прежде чем я наконец услышал, о чем он говорит. К тому времени мне уже было за тридцать и со мной произошло своего рода отрицательное прозрение. Противоположное тому, которое случилось на пляже в Барселоне много лет назад. Независимо от того, насколько большой была доза моего антидепрессанта, грусть всегда опережала его. По-видимому, возникало подобие воздушной пробки – химическое облегчение, – а потом снова и снова возвращалось чувство колющего несчастья. Меня снова посещали неотвязные, повторяющиеся мысли: жизнь напрасна; все, что ты делаешь, не имеет смысла; все это чертовски пустая трата времени. Постоянное и никогда не отпускающее беспокойство.
Поэтому первая загадка, в которой я хотел разобраться, заключалась в следующем. Как я мог все еще пребывать в депрессивном состоянии, если принимал антидепрессанты? Я делал все правильно, и все же что-то по-прежнему было не так. Почему?
Любопытная вещь произошла с моей семьей за последние несколько десятилетий. Из детства у меня остались воспоминания о пузырьках с таблетками, на которых были наклеены непонятные белые этикетки. Они лежали на кухонном столе. Я уже упоминал о лекарственной зависимости в моей семье. Одно из моих самых ранних воспоминаний: я пытаюсь разбудить одного из моих родственников, и мне никак не удается. Но тогда я был совсем маленьким. Лекарства, которыми пользовались в нашей семье, не были запрещенными наркотиками. Это были те, что выписывали врачи: антидепрессанты и транквилизаторы старого образца, такие как валиум. Химические модификации и преобразования, помогающие нам пережить день.
Это не самое любопытное, что случилось с нами. Любопытно то, что, пока я рос, западная цивилизация накрыла мою семью. Когда я был маленьким и оставался погостить у друзей, я замечал, что никто в их семьях не глотает таблетки за завтраком, обедом и ужином. Никого не сажали на успокоительные, стимулирующие средства или антидепрессанты. Тогда я понял: у меня необычная семья.
Затем постепенно с годами я стал замечать, что таблетки появляются в жизни все большего и большего количества людей. Их прописывают, одобряют, рекомендуют. В наши дни они все вокруг нас. Каждый пятый взрослый в США принимает по крайней мере один препарат при психических расстройствах. Почти каждая четвертая женщина среднего возраста принимает антидепрессанты постоянно. Каждый десятый американский школьник получает сильный стимулятор для того, чтоб сосредоточиться. Зависимость от законных и незаконных наркотиков сейчас настолько распространена, что средняя продолжительность жизни белых людей сокращается. Это происходит впервые за всю историю мирного времени в Соединенных Штатах. Подобное влияние распространилось по всему западному миру. Например, пока вы читаете эти строки, каждый третий француз принимает разрешенные психотропные средства, такие как антидепрессанты. А Великобритания опережает всех в Европе по их применению. Вы не можете уберечься от них. Когда ученые проверяют химический состав воды в западных странах, они всегда находят в ней присутствие антидепрессантов. Многие из нас принимают их, а потом они выводятся из организма. Но они просто не могут быть отфильтрованы из воды, которую мы пьем каждый день. Нас буквально омывают наркотики.
То, что когда-то казалось поразительным, стало нормальным. Никто не будет спорить с тем, что огромное количество людей вокруг нас очень подавлено. Все эти люди чувствуют, что нужно принимать сильный химикат каждый день, чтобы держать себя в руках.
Вторая странность, которая меня озадачила: почему все больше и больше людей чувствуют себя подавленными и сильно обеспокоенными? Что изменилось?
Почти десятилетие я игнорировал деликатные напоминания моего психиатра о моей подавленности, несмотря на лекарства. Только после кризиса в моей жизни, когда я чувствовал себя паршиво в буквальном смысле этого слова, я решил его послушать. Оказалось, все, что я делал до сих пор, не работает. Тогда, смыв последние пачки паксила в унитаз, я заметил, что эти две странности пытаются привлечь мое внимание, как дети на перроне поезда. Почему у меня по-прежнему депрессия? Почему так много людей таких, как я?
Я понял, что помимо этого существует еще и третья загадка. Есть ли что-то еще, кроме нарушения химического состава мозга, что вызывает депрессию у меня и у стольких людей вокруг? И если оно есть, что это могло бы быть?
Тем не менее я отложил расследование. Бросить вызов своей боли не так-то просто. Мои нынешние методы борьбы были похожи на поводок, который я накинул на свою боль, чтобы держать все под контролем. Я боялся, что, если я оставлю историю, с которой так долго жил, в покое, боль превратится в свирепое животное и набросится на меня.
Однако я не совсем бездействовал и начинал искать ответы на свои вопросы. Читал научные статьи, общался с учеными, написавшими их. Но всякий раз отступал. Все, что они говорили мне, заставляло меня чувствовать себя более дезориентированным и тревожным, чем это было в самом начале. Вместо того чтобы разбираться со всем этим, я сосредоточился на работе над новой книгой («По следу крика: первый и последний дни войны с наркотиками» / Chasing the Scream: The First and Last Days of the War on Drugs). Как ни странно, мне было легче взять интервью у киллеров, работающих на мексиканский наркокартель, чем исследовать причины собственной депрессии. Возиться с историей своих эмоций – что я чувствую и почему – казалось мне опаснее всего.
В конце концов я понял, что больше не могу это игнорировать. Так, за три с небольшим года я проехал более 65 000 километров. Я провел более двухсот интервью по всему миру, встречался со знаменитыми на весь мир социологами и с людьми, которым знакомы самые глубины депрессии и тревоги и которые имели счастье справиться с ними. Я побывал в таких местах, о которых не мог подозревать вначале, – деревня амишей в Индиане, Берлинский жилой комплекс, возведенный во время бунта, бразильский город, где запрещена реклама, лаборатория в Балтиморе, где происходит реабилитация людей от их травмы совершенно неожиданным способом. То, что я узнал, заставило меня радикально пересмотреть собственную историю и задуматься о себе и о душевном страдании, расползающемся, как смола, по нашей цивилизации.
С самого начала я хочу рассказать о двух вещах, определивших язык этой книги. Обе оказались для меня неожиданностью.
Врач сказал мне, что у меня и депрессия, и критическая форма тревоги. Ранее я полагал, что это две не взаимосвязанные проблемы. Они так и рассматривались на протяжении тринадцати лет моего лечения. Но когда я занялся изучением этой проблемы, заметил нечто странное. Все, что вызывало усиление депрессии, также усиливало и тревогу, и наоборот. Они усиливались и угасали вместе. Это стало первым неожиданным открытием.
Я начал все правильно понимать, только когда встретился в Канаде с профессором психологии Робертом Коленбергом. Он также когда-то полагал, что депрессия и тревога – разные вещи. Но, изучая их уже более двадцати лет, он сделал вывод: «…данные указывают на то, что они не так уж различны». На практике «…диагнозы, особенно депрессия и тревога, пересекаются». Иногда одно более выражено, чем другое: у вас наблюдаются панические атаки в этом месяце, и вы много плачете в следующем. Однако идея, что они не взаимосвязаны, как, скажем, пневмония и перелом ноги, не подтверждается доказательствами.
Аргументы Роберта победили в научных спорах. Последние несколько лет Национальный институт здравоохранения – основной орган финансирования медицинских исследований в США – прекратил финансирование исследований, которые представляют депрессию и тревогу как разные заболевания. «Требуется нечто более реалистичное, что соответствует тому, чем занимаются люди в реальной клинической практике», – объяснили представители института.
Теперь я вижу депрессию и тревогу как кавер-версию одной и той же песни разных групп. Депрессия – это версия пессимистической эмо-группы, а тревога – кавер-версия кричащей группы хеви-метал, но основные ноты одинаковы. Они не идентичны, но похожи.
Второе открытие произошло, когда я изучал девять причин депрессии и тревоги. Когда я писал о депрессии и тревоге в прошлом, всегда начинал с объяснения: я не имею в виду несчастье. Несчастье и депрессия – совершенно разные вещи. Ничто так не выводит из себя человека в депрессии, как совет взбодриться. Это звучит как предложение сходить на танцы человеку, который сломал обе ноги.
Однако, разбираясь со всем дальше, я заметил кое-что, чего не мог проигнорировать. Силы, которые вызывают у некоторых из нас депрессию и сильное беспокойство, в то же время делают несчастными еще больше здоровых людей. Получается, существует связь между несчастьем и депрессией. И все же они отличаются. Точно так же, как потеря пальца в автомобильной аварии отличается от потери руки, а падение на улице отличается от падения со скалы. Но они связаны между собой. Вот почему люди, которые не подавлены и не страдают депрессией, согласятся со многим, о чем я хочу здесь поговорить.
Читая книгу, пожалуйста, постарайтесь найти и познакомиться с научными исследованиями, на которые я делаю ссылки в примечаниях. Постарайтесь взглянуть на них без предубеждений. Ставки слишком высоки для нас, чтобы понимать что-то неправильно. То, к чему я пришел потом, могло бы меня шокировать вначале.
Нас систематически дезинформировали о том, что такое стресс и тревога.
Я верил двум сказкам о депрессии в моей жизни. Первые свои восемнадцать лет я думал: «все в моей голове», то есть все нереально, воображаемо, ложь, потворство, смущение, слабость. Потом, в течение следующих тринадцати лет, я верил, что «все это в моей голове» по причине дисфункции мозга.
Однако мне предстояло узнать, что и первое и второе – ложь. Первичная причина усиления депрессии и тревоги не в нашей голове. Как я выяснил, она главным образом порождается внешним миром и тем, как мы в нем живем. Я узнал, что есть по крайней мере девять доказанных причин депрессии и тревоги (хотя никто не сводил их вместе раньше). Многие из них возникают рядом с нами, заставляя чувствовать себя радикально хуже.
Мне было нелегко прийти к такому пониманию. Вы увидите, я долго цеплялся за свою старую историю о депрессии, вызванную дисфункцией мозга. Я боролся за нее и отказывался видеть доказательства, которые мне предоставляли. Это не было плавным скольжением к иному пониманию. Это была настоящая борьба.
Если мы и дальше будем продолжать делать старые ошибки, то окажемся в безвыходном положении, а ошибок станет только больше. Я знаю, сначала может быть сложно читать о причинах депрессии и тревоги, потому что они так глубоко засели в нашей культуре. Меня это все пугало. Но, старательно продвигаясь вперед, я понимал, что ждет меня в конце пути, – реальные решения.
Со временем я понял, что происходит со мной и со многими людьми вроде меня. Тогда я узнал, что нас ждут настоящие антидепрессанты. Они не похожи на химические, которые так плохо помогали многим из нас. Это не то, что вы покупаете в аптеке и глотаете. Однако в них может содержаться начало истинного ухода от боли.
