Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Часть 2. Техникум
Глава 1. Разбитое корыто
«Искренность – дело трудное и очень тонкое. Она требует мудрости и большого душевного такта. Маленький уклон в одну сторону – фальшь, в другую – цинизм. Способность к подлинной искренности, правдивой и целомудренной – великий и очень редкий дар.»
Хотелось мне грань эту уловить. Ведь откровенничать – себя обезоружить!
Декабрь 1951 года.
– Тамара! Замкни дверь и никуда не выходи!
На дне строгих серых маминых глаз таится огромная тревога. Да куда там мне выходить? Я и видеть никого не хочу, и пойти мне некуда. Страх и стыд! Вот те чувства, что владеют мной. Как только за мамой закрывается дверь, привычные слезы начинают течь по щекам. Как дальше жить? Ненавистный Вовка уехал, но обещал вернуться! Я все еще его законная жена! Учебу в университете я бросила. А как бы мне хотелось выучиться на юриста! Но в Горловке нет ни института, ни тем более университета. Ехать в другой город учиться? Страшно даже подумать! Он найдет меня и будет преследовать, как во Львове. Я передергиваюсь от мерзкого ощущения, представив, как он неожиданно появляется за моей спиной и шипит: «Что, б**ь, на мужиков пялишься?! Паранджу на тебя надену или буду в противогазе выводить!»
Муж меня дико ревновал:
Да он везде меня найдет! Мы такой тайный побег продумали! Хоть Вовка и ходил к нам каждый вечер, но до последнего ни о чем не догадывался. Однако, когда обнаружил, сразу понял, что мы в Горловку поехали. Поезда задерживал и с нарядами линейной железнодорожной милиции обыскивал. Удостоверением КГБ махнет – ищу изменника Родины, кто ему откажет? И в Горловку раньше нас приехал к маминой сестре. Пока мы с чемоданами пыхтели, добирались, а он уже чаек у нее попивал. Сидит, такое милое лицо, бровки аккуратные, улыбочка снисходительная, как будто он что-то такое о каждом из нас знает, что мы и сами не знаем! Мама говорит, чуть не поседела, когда его увидела. Нет, он прощенья не просил. Он сказал, что ссора с ним – это недоразумение. Обманчивая внешность! Кроме брезгливости, презрения, телесной и душевной боли, он вызывает у меня лишь страх! Он все еще мой законный муж.
Что же делать дальше?!
Горловка по сравнению со Львовом, как чумазый работяга рядом с утонченной барышней. Вроде бы тоже Украина, а какая огромная разница! Шахтерский край. Но в шахту нигде не упадешь, как несведущие считают, думают, что шахты – это такие колодцы в земле на каждом шагу… Львов чистый, ухоженный, европейский город, культурный центр. Улицы брусчаткой вымощены, а тут три улицы заасфальтированы. Как только снег выпадет, пыль угольная его припорошит, и стоят черные сугробы.
Слоняюсь по комнате, все из рук валится. За что мне это наказание?! Из общей кухни заползает противный запах вымоченной и вываренной солонины. Мамина подруга, тетя Галя со смешной фамилией Каралупова, приютила нас, тут маме до работы недалеко, а мне… Мне вообще все равно, моя жизнь кончена. Ее сразу на прежнюю работу взяли, вроде и не прошло пять лет. Помнят, ценят, уважают. А я – позорище. Позорно замуж выскочила, семейная жизнь была позорной, позорно сбежала. Даже аттестат о среднем образовании в университете остался. Если бы пошла забирать, он бы мигом понял, что я сбежать хочу. Ни образования, ни работы, ни семьи, ни доброго имени. Как бабка в сказке – у разбитого корыта. Нет, это я! Я – само разбитое корыто.
Да что ж так воняет?! К маминому приходу надо бы картошки сварить, но на кухню даже выходить не хочется. Я закутываюсь в любимую васильковую шаль по самые глаза, она пахнет мамой. Как тети Галина семья может эту еду есть? А еще у тети Гали какая-то болезнь, она очень толстая, до туалета не добегает и не чувствует, что у нее уже все штаны мокрые. Они потом сохнут на ней, потом опять намокают. И запах ужасный! Неужели она его не слышит?! Мы живем все в одной комнате, тетя Галя с мужем на одной кровати, ее две дочки на другой, а нам с мамой уступили односпалку. Она такая узкая, что спим мы на ней, крепко прижавшись друг к другу, обе на правом боку и поджав колени. А если надо перевернуться на другой бок, то одновременно по команде, р-раз! Иначе свалишься…
Вообще, в каждой квартире свой запах. Вовкина мать столовским чадом провонялась, эти котлеты на комбижире всю жизнь помнить буду… Вроде и еды было вдосталь, а кусок в горло не лез… Когда мы жили в Проскурове на квартире, там каганец дымил. Только заходишь в коридор, и тебя сизый туман обволакивает. В волосы впитывается, одежду… Я вспоминаю этот запах, и кажется, что Вовка вот-вот в двери постучит… А запах драников мне войну напоминает и голодуху. Немцы картошку чистили, бабушка тайком очистки собирала, а потом из них драники пекла. Жаль, умерла уже бабушка Лена… Помню, как прекрасно пахла папина кожаная портупея и ремень. Вот если бы папка был жив, он бы не дал меня в обиду! Сколько раз я представляла, как он вышвыривает этого морального урода вон! А вот запах гвоздик навсегда связан у меня с Борей. Мы сидели в обнимку на лавочке в такой теплый тихий весенний вечер, я читала ему стихи, а букетик мелких садовых гвоздичек торчал у него из нагрудного кармашка. Как хорошо, что я больше его не встретила! Я бы умерла от стыда…
Слышу мамин голос:
– Тамара! Я пришла! Я аванс получила, купила килечки. Давай ужинать.
О! Килька – это праздник. С тех пор, как мы вернулись в Горловку, с деньгами совсем туго. Мамины братья помогли нам Вовку выгнать, а дальше сами выкручивайтесь. Самый старший брат Хрисанф с мамой в Донбассэнерго работает, в коридоре делает вид, что ее не замечает. Андрей и Костя никогда приветливыми не были.
Я вычищаю у кильки пузики и складываю на тарелочку. Картошка в мундирах лежит, надежно укутанная в полотенце, чтобы не остывала. Мама говорит:
– Сначала луку порежь на килечку, а потом маслицем полей пахучим домашним, Настушка передала. А потом будем брать ее за хвостик и макать в масло.
– Мам, только ты не режь картошку мелко! Я возьму большой кусок, в масле обваляю ее, я люблю, чтобы полный рот еды был!
– Хорошо, – мама вздыхает. – Вера предлагает тебе «переполох выливать». Бабку ищем.
– Зачем?
– Да ты бы видела себя со стороны вчера. Бледная, глаза вытаращила.
– Этот идиот все время пишет, что приедет и меня заберет. А я мужчину в черной шляпе увидела в толпе и чуть в обморок не упала.
– Что делать? Ума не приложу. Всех знакомых обошла, никто тебя на работу не берет без образования. Говорят, хоть бы курсы «ягодки-цветочки» закончила. Учиться тебе надо. К сентябрю надо подобрать какую-нибудь специальность.
После того, как мамины братья пообещали его закопать, Вовка приезжать боялся, но забросал меня письмами. Да, писать он мастер. Его бодрые письма и в первый раз меня подвели. «С комсомольским приветом, Владимир». У-у, гад!
Муж пишет, что приедет.
В «Донбассэнерго» пошли маме навстречу, дали ей комнату в коммунальной квартире, а меня взяли на временную работу курьером. Хоть не уборщицей, и то спасибо! Поработала я недолго, и меня направили на краткосрочные курсы пионервожатых. Вел эти курсы инструктор горкома комсомола:
– Школьная дружина подчиняется штабу и председателю совета дружины. Классы – это отряды, они разделены на звенья. Когда вы будете проводить построения дружины, каждый председатель совета отряда должен сказать: «Рапорт сдал», вы должны ответить: «Рапорт принял».
«Зачем он нам это рассказывает? Все мы были пионерами, и активными пионерами. Назубок все порядки знаем», – думаю я.
– Следите, чтобы в каждом отряде были планы, утвержденные советом дружины. Каждый месяц вы должны требовать от них отчеты о выполнении этих планов. Проводить слеты, присутствовать на собраниях отрядов. Оценивать активность пионеров, поощрять участие в кружках художественной самодеятельности, поддерживать творческие коллективы и школьные спортивные команды. И запомните! Вы подчиняетесь в первую очередь школьному комсомольскому бюро!
Практика у меня была в школе № 3 на поселке Майском, за зданием «Донбассэнерго». Пешком хожу. Тут я попала в свою стихию: соревнования отрядов, звеньев, рапорты, пионерский штаб, организованный по-военному, горны, зовущие на построение! Все так торжественно, понятно и хорошо! Красный галстук на груди! Только писанины слишком много. Отчеты, отчеты. И еще несколько изгоев, портящих всю радужную картину. Не-пио-не-ры. Без галстуков. Притихшие, унылые, не то, что мы! Ребята шепнули мне: «У них отцы или церковники, или тюремщики, никто точно не знает». Для меня это, впрочем, одно и то же. Они не наши, не свои. Чужие.
Всю зиму я работала старшей пионервожатой, а в июне меня послали в пионерский лагерь «Донбассэнерго». Организация богатая по тем временам, лагерь в Старобельске, в сосновом лесу. Природа – красота! И кормежка до отвала. Ребята в моем отряде № 1 самые старшие в лагере, поэтому девочки спят в одном крыле, а мальчики в другом. У мальчиков воспитатель и пионервожатый мужчины, а у девочек – я и Людмила Светенкова. Я стараюсь брать с нее пример, набраться опыта в работе с детьми, ведь она – учитель истории в старших классах. Мои обязанности – детей организовывать, а ее – следить за порядком.
Утром горнист играет «побудку», а мы подпеваем:
– Вставай, вставай, штанишки надевай! Тут тебе не дома, спать после подъема! Вставааааааай!
Горнист изо всех сил дудит, а мы подгоняем ребят на зарядку, потом построение дружины, утренний подъем флага, потом ведем в столовую строем. Там дежурные уже тарелки расставили, ребята шумят, ложками стучат по тарелкам. Тут бы как раз повоспитывать их, прикрикнуть, чтобы не шумели, объявить распорядок дня на сегодня, пристыдить провинившихся вчера, но! Медсестра не разрешает! Твердит нам:
– Во время еды нельзя разговаривать, а тем более ругать детей! Ни в коем случае! У них в организме перестает вырабатываться желудочный сок, и кушают они без всякой пользы!
Вот пропела труба:
– Спать, спать. По палатам. Пионерам и вожатым. Спать. Спать.
А мы с Людмилой одной девочки недосчитываемся в спальне. Постель пустая, подружки говорят, не видели, и глаза прячут. Людмила впала в панику. Ее огромные глаза, расширенные очками, полны ужаса. Мы обходим с ней весь лагерь, во всех отрядах все на месте. А в нашей мужской палате нет мальчика. У Людмилы глаза стали еще шире:
– Все! Мне срок дадут! Не усмотрела… Испортили девчонку.
Чем дольше мы бегаем по лагерю, тем ужаснее ее предположения:
– Она забеременеет! Ой, хотя бы живой осталась!
Тут уже и я заволновалась. Мы два раза на речку сбегали и кусты все осмотрели. Начальнику пионерлагеря еще ни слова, боимся нагоняя. Возвращаемся с речки, а эта парочка безмятежно на качелях катается, явно из кустов вылезли! Фух, обошлось.
А в конце смены был костер, настоящий, «пионерский», до неба! С горном, барабанами, отчетами, песнями патриотическими. Старший пионервожатый лагеря с ребятами-умельцами целый день костер готовил, в форме звезды пятиконечной дрова выкладывали, а вечером каждый конец звезды зажигали лучшие пионеры – гордость смены! Пели:
А когда последние искры от костра улетали в темное небо, звучал гимн Пионерии:
И я, как пионервожатая, кричу своему отряду:
– К борьбе за дело Ленина и Сталина будь готов!
Ребята отдают салют и весело орут отзыв:
– Всегда готов!
Вожатая другого отряда громко говорит:
– К борьбе за дело коммунистической партии Советского Союза будь готов!
Ее ребята отвечают:
– Всегда готов!
– К борьбе за мировую пролетарскую революцию будь готов!
И вся дружина дружно, громко, радостно салютует:
– Всегда готов!
Так прошло лето 1952 года.
Куда же все-таки поступить учиться?! Мама ни за что меня в другой город не отпустит, говорит:
– Ты – рохля! Доверчивая, как курица. Любой петух наскочит.
И вот пришел от Вовки большой конверт с моим аттестатом из вечерней школы. Записочка коротенькая. «Видишь, как я тебя люблю! Подсуетился, мне твой аттестат выдали». Ура! Теперь я могу документы хотя бы в техникум подать. Я снова буду учиться! Я так люблю учиться, теперь мне все равно где. Мама радуется вместе со мной:
– Дочечка! В горный техникум пойдешь. Я все узнала. Учиться 2,5 года всего, повышенная стипендия. И потом хорошая зарплата, льготный стаж. Для женщины очень хорошо!
Не понимаю, что значит «горный». У нас гор и близко нету. Да какая разница! Пойду туда, где стипендия побольше. В горный техникум!
