Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Крейсер «Пётр Великий»
Некоторые сущности не следует познавать полностью, тем не менее продолжая пользоваться ими в некоторой степени привычно и бездумно.
Конечно, слушали, слушали «радио» англо-противника. Во многом бритты общались на УКВ, но что-то долетало. Нередко открытым текстом, но даже на кодированном «буль-буль-буль» по интенсивности можно было оценить и просчитать состояние дел на британской эскадре.
Явная экспрессия в эфире во время атаки была вполне закономерна, дальнейшее волнение и радиоговорливость могли быть и следствием удачного отражения удара. Но судя по поднявшемуся кипешу после расчётного выхода ракеты на цель, сразу стало понятно – в кого-то прилетело! И не в кого-то. А куда надо! Потому что вскоре пришло сообщение от «Сан-Луис», конечно, через аргентинский ретранслятор – на «Пьедро Буена» ликовали.
Отстрелявшись, крейсер заложил разворот на 12 узлах (излишне круто, на взгляд старпома) и взял обратный курс, мощно набирая приемлемые двадцать шесть.
На фоне скачущего на волнах эсминца Скопин, известный своими острыми шутками и не менее злым языком, обозвал это «величавым бегством».
– Дали врагу по яйцам… исподтишка и… гордо бежать!
Шли в таком же режиме – путаное зигзагирование. Только теперь крейсер не «прятался» за радарами и ГАС эсминца, ведя своё прослушивание.
Произошла восьмичасовая смена вахты. Скопин уже торчал на мостике, принимая команды Терентьева с ГКП, неторопливо меряя шагами весь полуовал рубки, поглядывая на выносные индикаторы гидро- и радиоконтроля, бросая короткие реплики рулевому, периодически возвращаясь к разговору с только что заступившим на вахту офицером.
– Пуск прошёл штатно. Всё, что должно было – отделилось, всё, что надо – раскрылось и полетело. Меня командир немедленно послал наверх, дабы лично осмотрел и проконтролировал… ну, ничего там не сорвало, не помяло после стартовика – в скотине-то дури немерено. Помнишь, как при учебно-боевых крышку загрузочного люка «форта» перекосило – кувалдой выправляли. Ну, и подзадержались на полубаке, пока всё осмотрели. Благо всю наледь сдуло, поплавило выхлопом – то́палось вполне комфортно.
Потом мне Луценко: «Смотрите тащкапторанга… на эсминце». Гляжу, а тёзка-то наш ратьером частит: «Вива виктория» и всё такое!
– Тёзка?
– Да эсминец – «Пьедро Буена». Не врубаешься – «Педро» тот же Пётр, только на испанском.
– А! Точно!
– Ну, так дальше! О! Думаю – пора на ГКП, поздравить наших прикомандированных аргентинцев, ну и, видимо, принять… поздравления от них!
– Ага, – ухмыльнулся вахтенный, – принять на радостях, как там его – фернету!
– А товарищи-мучачос были, видимо, и не против, наверняка полагая, что у русских всё происходит через стакан.
– Дык стереотипы у них: водка, балалайка, матрёшки, чёрная икра…
– Чапельники!
– Чего-о-о?!
– Проехали! Темнота ты, – отмахнулся Скопин, продолжив: – Я как на ГКП пришёл – моряк, как его… капитан де навио, с трубкой в руке вытянулся перед своим далёким и невидимым начальством, докладывал. Да с таким важным видом, словно лично метнул ракету в противника. Однако отболтавшись от вышестоящих, весь растянулся лицом в улыбке, видимо, ему сладкого отсыпали в виде званий и побрякушек. Затараторил на своём – в переводе поздравления от самого Галтьери и лично от него, с непременным желании отметить победу, и знаешь так – с красноречивым жестом, щёлкнув пальцем по шее.
– Ха, уже нахватался наших словечек.
– Но Терентьев сразу зарубил все вольные позывы. И правильно. Нехрен расслабляться. Британскую атомную ПЛ аргентинцы-то так и не обнаружили. Да и наш доблестный личный состав чудить начал.
– Дристуны? А что там собственно произошло?
– А-а-а-а, знаешь уже, – Скопин отмахнулся, – да эти-то просто долбодятлы. Стащили при разгрузке несколько ящиков с аргентинскими фруктами (там же накладных-приходных не было – никакого контроля), заныкали их и давились втихаря, пока не покрылись сыпью да не обдристались, идиоты. Я Забиркина спрашиваю: «У тебя что, голодное детство было? Апельсинов недоедал?» Представь, этот умник мне, дескать, «генетическая память, страх перед цингой». У него, оказывается, дед, прадед и глубже там, как заверяет, на флоте служили.
– Так вот чего этого ботана на флот потянуло.
– Ну, видимо. Но я вообще-то про других персонажей, до которых только сейчас дошло, что мы и они, в частности, «попали»! И обратного пути, видимо, нет. По́зднее у них, видите ли, зажигание. Так ты не в курсе? – Скопин увидел, что собеседник морщит лоб в непонимании.
– Я глаза продрал и сразу на вахту.
– Ну так, Пономарёв, начмед наш, тот изначально удивлялся, что ни у кого нервного срыва или истерики не случилось после переноса. Вот и дождался себе психопациентов. А они, видишь ли, просто не дозрели – море и море, поход как поход. Даже когда ЗРК шмаляли – на учения было похоже. А тут «главным калибром» вдарили, по общекорабельной верещало «ракетная атака», вот и сорвались. В общем, кисловатые рожы у некоторых в экипаже. Пару-тройку Пономарёв в лазарет – на успокоительное. Два дурня из дивизиона движения «шилом» набрались. Знаю я их – просто так не стали бы до такого состояния. Значит, зацепило их. У одного, по-моему, дети там остались, а второй – пёс его знает, может, тоже отцовские инстинкты, либо за компанию нюни распустил.
– Можно подумать, у них одних там кто-то остался.
– Ну и самый радикал у нас оказался новенький программист РТСник.
– Который из двоих, Лёха?
– Ага. У этого другой Фрейд в голове – бабы. Жена, две любовницы и ещё одна «женщина в Ростове-на-Дону».
– Где? В Ростове-на-Дону?! – вытаращился вахтенный.
– Шутка – Ильф и Петров! Три у него их.
– Блин, и как он с ними управляется?
– Инструкция по применению женщины пишется посредством долгих и упорных практических исследований. Зачастую методом проб и ошибок. Фактически методом ты́ка.
– Ага, и ты́кать её ты́калкой чертовски и обоюдно приятно.
– Ну, как-то так, – Скопин и не думал ухмыляться, – я ему: забудь, они уж там, а ты тут. А те, которые «они» тут: одна ещё мутной каплей на конце болтается, а другие в коляске с соской – только учатся.
– Умеешь ты успокоить, – фыркнул вахтенный.
– Нам сейчас надо без головняка и приключений отойти на старую позицию и ждать.
Однако без происшествий не обошлось.
Шли всё те же «назначенные» 26 узлов. Могли бы догнать и до тридцати, но эсминец при таком волнении больше выдать не мог. И хоть небо и океан уже «щупали» своими средствами, даже намереваясь выпустить вертолёт, «Пьедро Буена» решили не оставлять.
Температура воздуха колебалась в районе минус 5–7°, пронизывающим ветром надувая на железо корабля мгновенно намерзающую влажность.
Гидравлика легко схрумкала корку льда, открывая створки вертолётного ангара, но обслуживающая команда, пока катила машину на взлётную площадку, успела набить пару шишек, поскользнувшись.
«Камов» ушёл «слушать» глубину, а боцман, видимо, по-своему решил бороться с хандрой среди экипажа.
Раскрасневшаяся ряха боцмана (на вид алкоголика-любителя) на самом деле – обветренное бывалостью северных морей лицо. А гоняя матросиков, физиономия старшего мичмана вообще приобретала озверело-решительный окрас. Боцман это отдельная песня: мата и фигур речи с совершенно невообразимыми оборотами!
– Что ты тут по стойке вольно мнёшься, как Венера Милосская?! – И далее – на матросское обидно-оторопелое «почему как Венера?»: – Да потому что такой же безрукий! Тебе что сказали сделать? – И не слушая ответа: – А ты? – И так далее и в том же духе.
Боцман знал главное правило работы с личным составом – не давать расслабляться. Как в детстве зубной врач. Начнёт сюсюкаться – хныканья перерастут в истерику. А прикрикнет крахмально-белой строгостью – сидит паинькой, терпит.
Чтобы у парней не оставалось времени на всякую психологическую фигню, озадачил их в лучших традициях советских «тягот и лишений» воинской службы. Свободных от вахты выгнал наверх, приказав сколоть лёд с палубы, чтобы швартовая команда могла спокойно работать, очистить от наледи подвижные узлы, проверить чехлы на артиллерийских и зенитных установках, ну и прочее…
На корме, где во время разгрузки аргентинского транспорта примяли леерное ограждение, верхняя перекладина держалась на честном слове. Один из матросов, видимо утомившись, прислонился спиной к лееру. На зигзагировании крейсер порой ставил борт на волну и ощутимо кренился. При очередной координате у матроса ноги, оскальзываясь, ушли вперёд, пятой точкой брякая его на злополучную перекладину, которая тут же сорвалась с крепления. Бедолага опрокинулся на спину, нелепо мелькнув нижними конечностями, свалился за борт.
Заметили сразу. С оглашенным «человек за бортом!» забегали. Кто-то рванул на ГКП, кто-то более умный к телефону внутренней связи. Бардак! Пока бегали, корабль прошёл метров четыреста-пятьсот. Но «стоп машина» отработать не успели – естественно, свесились бо́шками за леера и неожиданно увидели лишенца не в воде, а под бортом.
Как он только умудрился ухватиться за свисающий нештатный (непорядок) «конец»!? Да так удачно, что, видимо соскользнув по канату, упёрся ногами в скобы для крепления забортного трапа. Пока суть да дело, парень передрейфил окончательно, прилипнув к холодному серому борту такого вдруг желанного родного корабля, слыша под ногами клокочущий назревающий кильватер, с тоскливой паникой наблюдая орущие пасти товарищей сверху. Сам «каскадёр поневоле» на голосовую связь не выходил, видимо получив команду от инстинкта самосохранения стиснуть всё, что можно, вцепившись мёртвой хваткой в канат, сжав скулы и остальные предательские сфинктеры.
Канат, за который случилось схватиться потерпевшему, был весьма дубовым, обледенелым и крайне неудобным в плане ухватистости. Вниз свесили более гибкий вариант, но парень совершенно не реагировал, явно не собираясь расставаться со своей промёрзшей «пуповиной». Пришлось изгаляться под мат и непосредственное руководство боцмана – задеревеневшего на морозе матроса смогли подтянуть к срезу и уже потом багром за бушлат вытащили на палубу.
– В санчасть его! – боцман уж осип от своего ора и мата. – Эй, парень, отпускай. Слышишь?
Тот вроде слышит, глазами лу́пает, но даже зубами не стучит после получаса на холодном ветру. И не отпускает!!! Попробовали помочь – хрен! Нашёлся кто-то с соображалкой – быстро метнулся за ножницами по металлу, откромсав края. Так с куском каната в руках матроса и отправился в медицинский бокс.
Надо сказать, что пальцы у несчастного разжались и отпустили обрезки только через час, после смачивания кистей медицинским спиртом. Да и в глотку, видимо, ему перепало малой порцией.
Терентьев аврал прокомментировал коротким «раздолбаи», велел наплевать на обледенение и оставить всё как есть.
В последующих событиях такая вроде незначительность, как лёд на палубе, оказалась неприятной помехой в реализации одного дерзкого плана, который и был в итоге провален. Но об этом позже.
