ГЛАВА 8. Первый подозреваемый
Раскрытые по летнему времени окна всех трёх этажей «Квисисаны» заливали изрядный кусок Невского ослепительно-ярким светом, будто насмехаясь над маломощными уличными фонарями. То и дело хлопали двери, впуская внутрь и выплёскивая обратно на проспект шумные компании. Весело и пьяно хохотали девицы, поминутно напротив вывески останавливались пролётки, подвозя всё новых гостей, будто и не третий час ночи стоял на дворе. Из окон второго этажа доносился приятный тенор – невидимый певец, явно и довольно удачно подражая манере Большакова, старательно выводил великокняжеские строчки:
Константин Павлович отошёл в тень афишной тумбы, достал из заднего кармана брюк маленький плоский револьвер, откинул барабан. Предосторожность, вероятнее всего, окажется излишней, но, бережёного, как говорится. Удостоверившись, что все гнёзда заполнены, он сунул оружие сзади за пояс, поправил пиджак и направился к звенящим и слепящим вратам.
Внутри, как и ожидалось, было дымно, шумно и душно от смеси запахов разного табака, мужских и женских духов и других, менее приятных ароматов. Пробившись к стойке, он жестом подманил рыжего буфетчика и проорал ему в ухо:
– Кто работал вчера утром?!
Тот в ответ отрицательно замотал головой, показывая на уши – мол, не слышу ничего, махнул рукой в сторону небольшой чёрной дверки справа от буфета и, повернувшись к Маршалу спиной, направился в указанную сторону. Константин Павлович, усиленно работая локтями, как мог, поспешил за ним. За дверью оказалась крохотная подсобка, почти до потолка заставленная пивными бочками и ящиками с вином. На одной из бочек уже ждал буфетчик.
– Чего изволите, господин полицейский?
Маршал удивлённо приподнял брови, но отпираться не стал – чего зря время терять.
– Как звать?
– Санька Груздь. Груздев.
– Ты вчера за буфетом служил?
– Я.
– Утром сидел тут один черноволосый, поправлялся перцовкой с рыжиками. Ушёл потом с девицей.
– Был такой господин, – с готовностью подтвердил буфетчик.
– Кто таков и откуда? Знаешь?
Санька пожал плечами:
– Называется Николаем Егорычем, а где живёт, не знаю.
– Здесь часто бывает?
– Да почитай каждый день. Да и ночь, – хихикнул он. – Обычно заявляется часам к одиннадцати, до трёх гуляет, а потом утром в десять уже за стойкой сидит, врачует себя.
– Сегодня видел его?
– Ночами он на верхних этажах бывает, буфет-то у него что аптека, утреннее заведение.
Из-за двери раздался пьяный рёв:
– Санька, пёсий сын! Вылазь из-под стойки!
Санька подскочил с бочки, зачастил:
– Прощенья просим, господин офицер, бежать надобно, вишь, ктой-то серчает. Запросто могут начать буфет крушить. Вы подымитесь наверх-то, любого официанта спросите, они укажут за полтинничек.
И выскользнул из каморки.
– Ну будет шуметь-то, уж и отойти по нужному делу нельзя, – услышал Константин Павлович его суровые увещевания.
На втором этаже он схватил за локоть первого официанта, пробегавшего мимо, блеснул серебряным полтинником с царским профилем, и спустя всего пару минут уже наблюдал за дикими плясками бледного молодого человека с длинными чёрными волосами в довольно странном наряде: бордовом бархатном пиджаке поверх серебристого жилета и с пышным зелёным бантом вместо галстука. Время от времени он прерывался, подходил к столику, уставленному бутылками и тарелками, опрокидывал стопку чего-то мутного и высокоградусного (ибо после приёма он дико морщился и быстро-быстро щёлкал пальцами), следом, ничтоже стесняясь, прямо щепотью щедро отправлял в рот квашеную капусту. На столе было полно и горячих закусок, но к ним гуляка почти не притрагивался. Выпив и закусив, он возвращался к пляске.
Наконец, оркестр объявил перерыв, и танцор плюхнулся на стул. В зале погас свет, узкий жёлтый луч высветил малое пятно на сцене, выхватив из темноты тонкий силуэт в чём-то серебристо-струящемся, с откровенно и в то же время беззащитно обнажёнными плечами. Воздушное создание трогательно обхватило себя руками за голые плечи и нараспев задекламировало неожиданно низким грудным голосом:
С минуту после окончания стихотворения в зале висела полная тишина, а потом её раскололи на куски робкие хлопки, так и не перешедшие в овации. Снова зажгли свет. Константин Павлович очнулся, прищурился, ослеплённый, а когда проморгался, с ужасом обнаружил, что официант убирает с интересовавшего его столика оставшуюся снедь, а стул уже пуст. Чуть не расталкивая встречных гостей, Маршал слетел в буфет, с трудом протиснулся к выходу, но увы – на улице было полно народа, однако нужного человека он упустил. Снова ринулся в тесноту буфетной, уже не стесняясь схватил за белую манишку Саньку и заорал тому прямо в ухо:
– Видел его?!! Он выходил?!!
Тот испуганно втянул голову в плечи, быстро ей закивал и для верности заорал в ответ:
– Минуты две, как вышли, не больше!!!
Маршал выпустил напуганного буфетчика, со всей силы приложил кулаком по стойке. Санька поспешно отступил вглубь, тщательно расправил помятую накрахмаленную ткань на груди, обижено наблюдая из-под насупленных бровей за муками сурового полицейского, но видя, что тот вовсе убит случившимся, опять махнул в сторону коморки.
Второй раз за вечер оказавшись среди бочек и бутылок, Маршал лишь раздражённо бросил:
– Чего тебе?
Санька заговорщицки понизил голос, хотя подслушивать их вроде бы было некому:
– Господин полицейский, вам ежели очень сильно нужен этот Николай Егорыч, то я вон чего вам присоветую: через четверть часа, не больше, вернётся извозчик, что его отвозил. Он завсегда одного и того же берёт, уж месяц почти. Я вам его укажу, у него кобыла красивая такая, сама чернее ночи, а посерёд лба звёздочка белая, и грива белая. И бабки тоже белые, будто как в чулках коротких.
– Он что ж, миллионщик, Николай Георгиевич твой, что извозчика по стольку ждать заставляет? – уже дружелюбнее полюбопытствовал Маршал.
– Он-то? Он-то вообще странный человечишко. Иной раз деньгами сорит, оркестр банковскими билетами осыпает, извозчику вон не разрешает никого возить, пока сам тут гуляет. А когда и по месяцу в долг пьёт.