Капля духов в открытую рану

Глава 11

В общежитии Славочку подселили к двум струнникам – Костику и Антону. Антон, длинный и апатичный парень, был дальним родственником ректора, и на отделение скрипки его взяли с большой натяжкой, отодвинув пару крепких музыкантов из регионов. Костик – маленький, жилистый, белобрысый, с крупными руками, виолончелист из Самары. Он прошел по конкурсу сам, но из-за пристрастия к алкоголю второй год был под угрозой отчисления. Оба парня, абсолютно неконфликтные и беззлобные, приняли Славочку дружелюбно. Спустя месяц, ночью, перед сном, он вдруг остро ощутил пьянящую свободу. Никто не рвал его на куски – ни мама, ни Филизуг. Никому не было дела, где он поел, куда пошел, с кем встретился, о чем говорил. Он спал один в кровати, рядом мелодично похрапывал Костик, Антон постанывал ему в унисон, за окном шум Хорошевского шоссе сливался с шелестом почти опавших, покрытых мокрым снегом деревьев – ничего более гармоничного и умиротворяющего, казалось, в этом мире и быть не могло. Славочка засыпал счастливым. Он уже полюбил молчаливого Антона и незамолкающего Костика, который рад был свежим ушам и бесконечной тихой пластинкой рассказывал истории из своей жизни.

– Машка, она, знаешь, такая рыжая фурия, прямо вот сердце, как яйца, мне сжала, – делился Костик, умываясь за соседней раковиной.

– Котофая фена фрофессофа? – Славочка чистил зубы, не особо вслушиваясь.

– Жена профессора? Кто это? А-а-а! Нет, то была жена проректора, у нас с ней все кончилось. Машка – она такая бизнесвумен, такая стервочка, знаешь, глазищи такие зеленые, ведьминские, хватка такая железная, ух, я бы ее!

– Где ты ее подцепил? – Славочка намылил пену и начал водить по лицу многоразовым станком с бритвой «Нева», подпирая языком щеку.

– На благотворительном вечере для ветеранов. – Костик тоже приступил к бритью.

– Так она Сталинград защищала?

– Да не защищала она Сталинград. Она сетью ларьков владеет. Я выбежал перед концертом водочки пропустить в ларек, и тут она, Слав, такая паркует голубой «БМВ», выходит, такая рыжая. Пальто длинное до пят, Слав, от Валентино, ноги от коренного зуба, высоченная, на каблучищах, и мимо меня к окошку, выручку забирать.

Славочка положил станок на раковину, взглянул на бреющегося Костика. В треснутом неровной паутиной зеркале отражалась лишь его макушка. Чтобы выбрить подбородок, он старательно поднимался на носочки.

– Она тебя заметила?

– Нет, конечно, я сам к ней подошел. Говорю: любите ли вы «Времена года» Вивальди? Она такая: да. Говорю, так пройдемте, я лично для вас и сыграю. Она такая: пройдем. И села с бабулями в первый ряд. И я играю, а она плачет, из зеленого глаза ручей прям течет, Слав, клянусь. Потом банкет был для ветеранов, мы с ней сели за общий стол в уголок и давай за победу выпивать, за родину, Слав. Она говорит: Костик, ты – гений, переезжай ко мне, будешь мне Вивальди по ночам играть.

– Так что же ты не переехал?

– Я заснул, Слав. А проснулся – ни банкета, ни рыжей, ни хера. Лежу на земле, рядом инструмент. Шандец, думаю, разбил деку. Расчехлил – слава богу, цела моя красавица!

В середине декабря 1999 года Костик принес в общагу кота.

Дежурил вечерами у ларька в надежде снова встретить Машку, стучал в окошко, покупал двести грамм водки, выпивал, ждал снова.

– А она вообще здесь бывает, Аня? – Костик просунул в окошко красную морду.

– Да не знаю, вроде на Канары укатила. – Толстуха Аня сидела в двух пальто и перчатках с обрезанными пальцами. – А чем я тебе не хороша?

– А ты Гегеля от Бебеля не отличаешь, о чем с тобой говорить?

– А зачем со мной говорить? Со мной и помолчать можно. Я и закрываюсь через пять минут уже, у меня и пельмени дома.

От слова «пельмени» у Костика заурчал живот, он замерз и был уже в том состоянии, когда разница между Машей, Аней, Гегелем и Бебелем была не принципиальна. Они долго ехали с Аней к ней домой, сначала на метро, затем на автобусе. Потом ели горячие пельмени, запивали водкой, долго целовались, кувыркались в постели. Аня была большой, мягкой, как подушка, с белыми ресницами, жемчужными зубами и серыми глазами. В какой-то момент он, стоя голым на кровати, пропел ей сарабанду Баха ре минор для виолончели, назвал ее Машей, получил с размаху по морде и был выставлен за дверь почти голым. Аня с рыданьями вышвыривала его одежду, порциями, с интервалом в пять минут. Он долго колотился в ее дверь, пока почти под утро она не открыла в остервенении:

– Чего тебе, урод?

– Где я нахожусь?

– Черемушки, – гаркнула Аня, хлопнув дверью перед его носом.

Костик вышел во двор. Мороз сковывал лицо и руки. Он сел на лавочку, закурил. Хотел прилечь и умереть, но заметил на краю лавки маленький шерстяной комок. Взял в руки. Это был замерзший полуторамесячный котенок. Почти мертвый. Белый с черными пятнами. Костик растер его тельце, надышал ему в нос горячим воздухом с перегаром. Затолкал за футболку, к голому телу, утянул куртку и отправился искать остановку автобуса. Пока доехал до метро «Новые Черемушки», пустили первые поезда. Долго трясся в вагоне, засыпая и просыпаясь, несколько раз проезжая мимо «Китай-города», где нужно было пересаживаться, возвращался снова. На финишной прямой почувствовал, как возле сердца что-то зашевелилось. Вытащил оттаявшего котенка, расцеловал его в нос. В общагу прибыл к подъему. Зашел измученный, достал кота.

– Это Варфоломей. Он будет жить у нас. Ему – молока, мне – рассолу.

Антон уложил Костика в постель, Славочка пошел в коридор к холодильнику, взял банку из-под соленых огурцов и соседское молоко.

– Этому уже ничего не надо, – сказал Антон, махнув на кровать. – Он спит.

Славочка долго искал, во что бы налить молоко, Антон подцепил последний кусок ставриды из консервной банки и кивком головы дал понять, что сейчас помоет и принесет обратно.

Варфоломей пил, захлебываясь и чихая. Он был грязный, тощий, с черными подтеками из носа и глаз.

– Все равно его выкинут, кто-нибудь да настучит, – сказал Антон.

– Нужно найти лоток и газеты. – Славочка смотрел на тельце, надувающееся от молока, как рыба-еж.

К вечеру Костик протрезвел, искупал кота под краном в туалете, намыливая глаза и нос, завернул в свое полотенце. Варфоломей урчал с подвыванием, норовя ткнуться головой в подбородок Костика. Славочка купил ему мороженую кильку, Антон раздобыл лоток. Варфоломей сразу продемонстрировал железную дисциплину, пописав в лоток, съев сваренную рыбу и улегшись спать в чехол из-под Костиковой виолончели.

– Умный парень, – усмехнулся Антон. – Может, продержится.

Ночью Варфоломей подошел к Костиковой кровати и деликатно мяукнул. Костик загреб его рукой с пола и сунул себе под мышку. Так они и проспали два оставшихся года.

Кот оказался крайне музыкальным. Когда Антон мусолил на скрипке одну и ту же фразу, повторяя ее из раза в раз, Варфоломей, спящий на Костиковой постели, отводил назад ухо и издавал низкий матерный звук «маво-о-о» с ударением на последний слог. Костика он слушал благоговейно, с широко раскрытыми глазами, сидя на полу, и поворотом головы следил за смычком виолончели вправо и влево. Славочкины трели начинал вкушать с кровати, а потом бросался к его ногам и истово терся, оставляя на брюках клоки белой шерсти. Вскоре слава Варфоломея как музыкального критика облетела всю общагу, и кота начали носить на прослушивание желающим. Такса была установлена жесткая – килограмм мороженой кильки. В результате такого бизнеса стремительно вырос и набрал вес не только Варфоломей, но и Костик. Всякий раз, возвращаясь после ночных приключений, он съедал вареную кильку из маленькой кастрюльки в холодильнике, за что получал от Славочки или Антона крепкий подзатыльник, потому что кот оставался без завтрака. Варфоломей уже свободно фланировал по коридорам общаги, был обласкан, а его фирменное «маво-о-о» стало нарицательным.

– Ну как Игорь сыграл на экзамене?

– Да ужас! Сплошное маво-о-о.