Владычица морей

Глава 7. Пароход «Америка»

Возобновлялись рейсы пассажирских пароходов между Петербургом и портами Европы. Из Соединенных Штатов возвратился Петр Васильевич Казакевич. На нем нет оттенка озабоченности, как на переживших войну. Не он потерпел поражение и не виноват в проигрыше. Человек Нового Света, который сам начинал создавать в Сибири на далеких, при его участии открытых побережьях во время европейских раздоров. Вид иностранца. В Петербурге у него дел – по горло, и все не о войне. Его выслушивают охотно и пытаются содействовать. Сменил американский клетчатый костюм на мундир капитана первого ранга, переменил походку и ездит на официальные и частные встречи.

Петр Васильевич петербуржец, у него тут родня, знакомые, сослуживцы и покровители, целые дни проводит на людях. Холост, мил, в гостиных принят, с дамами и девицами любезен.

Муравьев пригласил к себе в отель для обстоятельных и откровенных разговоров.

У Николая Николаевича Муравьева полно забот, и вокруг сплошные опасности. Сейчас в Петербурге происходит бурное круговращение, начинается пыльный чиновничий смерч. Происходят перемены, все друг друга сталкивают с насиженных мест, хотят служить либеральному царю. Тут могут и вознести внезапно, но могут и сбить с должности, убрать и забыть. Тогда прощай не только мундир, положение и грядущие награды, ордена и звезды, которые так и просятся на грудь к Николаю Николаевичу, но и мечты о будущем, и потаенная служба прогрессу, намерения преобразить страну и самому преобразиться. В эту пору надо сидеть в Петербурге, уезжать недалеко или ненадолго.

В Париж надо обязательно. Это зеркало Петербурга, после войны можно посмотреться в него снова. Необходимо лечение. При этом Муравьев отлично помнит про все дела на Дальнем Востоке. Голова у него ясная. Он полагает, что если бы даже был ничем, кроме как чиновником, и то карьеру надо делать, основываясь на интересах земли, а не на интересе столичных партий и пересудов. По мере возможности совмещать одно с другим.

– Проводить железную дорогу из верховьев реки к Байкалу, как желают американцы, конечно, надо, – говорил Николай Николаевич своему собеседнику и еще недавнему верному сподвижнику. Но и он, и Петр Васильевич Казакевич полагали, что делать это надо самим. И не только до Байкала. – Прежде этого надо проводить телеграф. Позор и потеха, когда курьеры скачут через Сибирь с письмами. Это только авторы оперетт могут предположить, что послы и дипломатические курьеры могут скакать поперек Сибири по снегам, напрямую. На самом деле все не так просто. А железную дорогу проводить придется мужикам, солдатам и каторжникам.

– Для того чтобы дать американцам право плавать их пароходам по Амуру и торговать, сначала надобно нам самим утвердить за собой трактатом такое право, которого у нас формально нет, хотя мы плаваем и заселяем там земли.

Как ни бурлив кипящий котел столичной жизни после войны, а у Муравьева в голове своя загвоздка. Тут ему нелегко приходится, крутишься вокруг себя, как на коне, и отбиваешься от множества опасностей, как саблей в бою от чеченцев или турок. Чуть что недоглядишь – и самому ссекут голову. Раз Муравьев голова всему делу, то беречь приходится себя в первую очередь. Тяжкие коренные дела он намерен возложить на Казакевича, если Петр Васильевич из-под его руки не вывернется, не пойдет сам в гору после Соединенных Штатов.

– Как только заключили мир, я послал курьером в Николаевск-на-Амуре полковника Мартынова. Велел казаков и солдат, собранных мной там для сражений против англо-французских десантов, немедленно возвращать вверх по реке в Забайкалье. Они все из Забайкалья, в прошлом и позапрошлом годах прибыли в низовья на баржах, которые вы строили.

Муравьев возвращал мысли Казакевича в глубь земли своей.

– На чем же, Николай Николаевич, они пойдут против течения?

Казакевич вспомнил реку, ее течение, бури, безлюдье, мели, разливы. Это мука – выгребаться 3500 верст против течения. Успеют ли? Кто же их накормит в пути?

– Для возвращающихся солдат я послал распоряжение – ставить по реке склады с продовольствием. Муку и масло сплавят за льдами из интендантских складов с Шилкинских заводов.

«Пойдут сноровкой, – подумал Петр Васильевич, – как у нас принято». «Чем рыбу ловишь?» – спросил он однажды казака в тех местах. «Головой, ваше высокоблагородие». Так и пойдут они не спеша. «Головой», к семьям, где толкаясь шестом, где под парусом и на веслах, где подобьют утку, рыбу ловить некогда, всюду – впроголодь. Не на буксире пароходов.

Судя по рассказам Казакевича, американцы со стороны судят обо всем трезвей, они дают нам толчок действовать, торопят, им наше дело на Амуре кажется исполнимым и даже исполненным. Муравьев сказал, что если мы учредим на Амуре порто-франко, но закроем вход кораблям в свои реки, то это в Петербурге могут принять. Но чтобы строить железные дороги, города и создавать всевозможные компании, пустить иностранные фирмы на внутренний рынок в таких размерах, как этого желают янки, – сначала надо переменить в России государственный строй.

– Сегодня государь император утвердил образование Приморской области с местопребыванием губернатора в городе Николаевске-на-Амуре, на реке, вами открытой, Петр Васильевич!

Теперь наконец все становилось ясным. Вот к чему шло! По прибытии Казакевич являлся к великому князю Константину. Но ни о чем подобном речь не заходила, поскольку тогда решено еще ничего не было. Но теперь… А впрочем, Казакевичу, судя по всему, адмирала дадут.

Разговор опять соскользнул на возвращение войск. Мы их там в низовьях собрали и «боя ждали», а никто не пришел, а как теперь приморскому губернатору быть с этими тысячами уже ненужных там людей? Когда-то Невельской возмущался: «Не стройте вы крепостей в новом краю, вы хоть здесь позабудьте свои бюрократические понятия о покорениях, тут у вас врагов нет, а на случай войны леса и сопки лучше всяких крепостей. Зачем сюда гнать народ, когда мы с нашими небольшими отрядами сумеем сопротивляться, противник ничего не сделает, а блокадой лишь докажет наши права». «Пусть палит, – как мои казаки говорят, – леса повалит дивно».

– Китайцы нестерпимо тянут и путают нам все карты, – продолжал Николай Николаевич. – Низовья Амура уже заселены, там пять русских сел на берегах, посты в Декастри и на Сахалине. Идет ломка угля. В Николаевске порт и город. Губернатор Приморской области, он же командир эскадры и портов, будет самостоятелен, ему на месте окажется все видней. Там предстоят исследования, которые вами, Петр Васильевич, были начаты. Кто же теперь их будет заканчивать, когда мы приближаемся к решению всей задачи, к вершине дела. В ваших руках будет новый паровой флот.

«Опять в ледяной погреб?» – подумал Казакевич. Не хотелось бы ему. Но предложение лестное. Если придется согласиться, то все же не долее чем на два года. За два года можно дело привести в порядок, основать учреждения и произвести исследования. Муравьев подкрепит права трактатом. Дипломатию он берет на себя. Самосплавом по Амуру пойдут товары и продукты. Реку придется открыть для американской торговли. Да и сейчас она ни для кого не закрыта. Только при условии, если Петру Васильевичу позволят черпать для нового края из Соединенных Штатов все, что найдет нужным, он согласится. Каждый знает, как расчетлив Казакевич и лишнюю казенную копейку не истратит. Современные машины и корабли.

Муравьев убежден, что Петр Васильевич создан для Приморья. Он был старшим помощником капитана на «Байкале» во время кругосветного перехода и при начале исследований. Он и строил «Байкал» в Финляндии, живя в Гельсингфорсе на верфи. После кругосветного построил пароход в Забайкалье и снарядил целый флот барж и судов с войсками и артиллерией, отправленный вниз по реке, во время войны. После этого был послан через Швецию, с паспортом на имя купца Степанова в Соединенные Штаты. Заказал там пароход, жил на верфи, наблюдал за постройкой, был при спуске и испытаниях. Привез чертежи других купленных судов и контракты на новые заказы. Теперь построенные в Америке корабли идут к устью Амура.

Военный пароход «Америка» – драгоценный подарок Муравьеву и нашему флоту. Корабль хорош во всех отношениях и пригоден на все случаи жизни. Мелко сидит, может проходить через бары на реках, пригоден для открытий и описей бухт, заливов, рек.

Петр Васильевич знал условия, в которых судну придется плавать, и сам принимал участие в конструировании. Американские инженеры поняли, что не понаслышке знает дело, что и для чего заказывает.

У них опыт огромный, давно строятся пароходы для плаваний по великим рекам. Но тут надо, чтобы пароход, пригодный для рек, мог плавать в океане. Не расспрашивая заказчика, отлично представляешь, что он намеревается предпринимать. Разлюбезное дело – подготовка корабля для экспансии в новых морях; по самому последнему слову техники должна быть построена такая посудина. На корабле придется ходить в другие страны. Плавать у своих берегов, совершать исследования. Исполнять дипломатические поручения. Над заказом вместе поломали голову.

Когда построенный пароход выходил из Штатов с американской командой, в которой были двое механиков, нанятые Казакевичем по контракту на пять лет, а также люди, знакомые с плаваниями у наших побережий, война еще шла вовсю. Пароход шел под звездным флагом. Ему предстояло переплыть два океана и достичь Амурского лимана. Его морским качествам предстояло испытание. Строители уверяли, что Казакевичу нечего беспокоиться, дойдет благополучно. Обычно люди, имеющие дело с морем, суеверны и так не говорят. Американцам хоть бы что, не такой народ, уверенно заявляют: «Дойдет, не беспокойтесь». Никаких чертей и никаких плевков за спину.

Казакевич похвалил людей, среди которых пожил. Все там у них устроено просто, дворян нет. Слуги обедают с господами за одним столом, едят одни и те же кушанья. Бродяги составляют корпорации и обращаются к властям с петициями и предложениями, как все прочие граждане.

– Собралась ватага бродяг, более полусотни, и отправилась по вновь построенной железной дороге. Со станции подали в город телеграмму. Сообщили мэру, что завтра приезжают к нему в город, любезно обращаются с просьбой и обещают, что, если их покормят, они спокойно отправятся дальше. На станции их встретила полиция. Бродяг пригласили в хороший ресторан, накормили хорошими блюдами и дали им ночлег, наутро полюбовно расстались. Со следующей станции бродяги прислали мэру благодарственную телеграмму. Никто с них не требовал паспортов, видов на жительство и объяснений, откуда родом, как попал, сколько раз сидел в тюрьме.

– Вот наше правительство учредит каторгу на Сахалине, и, когда оттуда побегут бродяги, они вам, Петр Васильевич, как губернатору пришлют телеграмму с просьбой накормить и с почтением отправить дальше. Прикиньте-ка, дорогой мой, на свой аршин и вспомните в Николаевске, как вы чувствовали себя американцем, заказывая в Штатах дорогие пароходы.

На бортах парохода выведена «America». По переписке с Петербургом обо всем договаривался Петр Васильевич и на все получал соизволение. Великий князь название утвердил. Не без ведома государя. Стэкль – наш посол в Вашингтоне – обо всем сообщал в министерство иностранных дел своим чередом. Шли также бумаги в Главный морской штаб. Переписка Петербурга с Вашингтоном и во время войны и после возрастает.

На пароходе, название которого должно символизировать дружбу великих держав, идет в эти дни через Тихий океан и – если верить американцам – вот-вот дойдет груз, оборудование целого завода, станки, машины, инструменты. Паровые котлы для механического заведения, которое американский инженер и мастера, идущие на судне, установят в Николаевске-на-Амуре.

Муравьев полагает, что Казакевичу по прибытию к месту службы надо постараться учредить судостроительные предприятия.

– Постройку частной верфи надо отдать на руки иностранцам, – сказал Казакевич. – Казне со временем понадобится большой док, зачем же спешить, если главная наша цель на юге.

– В чьи же руки?

– Только англичанам. По их частной морской прессе заметен некоторый интерес к гаваням южного Приморья. Это не должно смущать нас. Зачем нам целиком подпадать под влияние американцев, как бы мы дружны ни были.

Муравьеву известно, что представители американских компаний и банков прибывают на днях в Петербург на корабле. Их инженеры намерены отправиться в Сибирь для изысканий, туда же собирается известный писатель. Последние известия о нем были, что намерен пройти весь Амур от низовьев и через Сибирь прибыть в Петербург.

– Вот поэтому я строю никому не нужные крепости на Амуре. Я могу рассуждать о цивилизации грядущего века, но мне не позволят служить, если я не отрапортую в Петербург, что установил батарею, построил казармы, воздвиг триумфальную арку, заткнул вход в Амур, как пробкой, и что никакого лишнего влияния мы не допустим. Примите и вы, Петр Васильевич, этот непременный закон для признания вас.

…Муравьев побаивался холодности Мраморного дворца и великого князя генерал-адмирала. На этот раз при встрече Константин оказался покладист. Недоверия его как не бывало. А известно, что моряки, возвращающиеся в Петербург с востока, жаловались Константину на Муравьева, говорили про него, что не моряк, а лезет не в свое дело. Зачем далеко ходить, Невельской расстался в разладе с Муравьевым и возвратился в Петербург. В юности Константин был у него на корабле в вахте. Такой офицер для молодого моряка, знакомый с ранних лет, остается для него на всю жизнь кумиром.

Константин знал, что дело разграничения по Амуру государь возложил на Муравьева и дал ему все полномочия.

Константин высок ростом, тяжел сильным телом атлета, он решительней и сильней брата, проще его, меньше занимается церемониями. Хотя и ему, как и каждому члену царской семьи, приходится постоянно присутствовать на всяких торжествах и приемах, это набивает Константину оскомину. Он рос и мужал на корабле в плаванье. Приемы, встречи, торжества и церемонии, полковые праздники иногда невыносимы даже для Саши, как Константин называл царя, но все же Саша их любит. Да и кто из военных не любит парада.

А Константин привык к морю, иногда ругается как матрос. Если на что-то идет, то готовит дело как следует. У нас бывает, что если человек к чему-то способен, выказал ум и характер, то его заставляют заниматься множеством разных дел, так получается и с Константином. На него много государственных забот наваливают.

Константин рад, что брат выказал определенность, благословил Муравьева и позволил ему самостоятельно решать дипломатические дела в отношениях со странами Дальнего Востока. Как бы ни кривил душой Муравьев, но дело его говорит само за себя. Казакевича он берет себе. Казакевич будет произведен в контр-адмиралы. Дал согласие, но оговорился, что на два года.

– Посмотрите чертежи и рисунки парохода «Америка», какие представил Казакевич, – говорил Константин, подводя Муравьева к чертежному столу.

Рисунки, полученные Муравьевым, попроще, поскромней и размером поменьше. Тут вычерчено все в подробностях, с деталями, а рисунки исполнены в красках. Американские строители прислали великому князю картину, исполненную масляными красками. Весьма внушительно выглядит пароход «Америка». Там судостроители заказывают художнику произведение живописи в подарок солидному заказчику.

– Не правда ли, хорош? Какая прелесть! Посмотрите рисунки кают, салона, палуб, вот машина… Все до мебели и мелочей. Это будет ваш пароход, Николай Николаевич! Каюты для офицеров, для свиты, а вот помещение для матросов, вполне демократическая идея заложена в этом пароходе. Тут не только труды и заботы Петра Васильевича и нашего посла. У американцев большие надежды на Россию.

– Ни теперь, ни в будущем ни в коем случае нельзя дозволять иностранным судам входить в Амур выше Николаевска, – сказал Муравьев. – Торговать – милости просим.

– Со временем вам придется идти на этом пароходе в Японию, трактовать там, исправлять неточности и неопределенности, допущенные Путятиным при заключении Симодского трактата. Придется пойти в Калифорнию. Мы помним, что Аляска наша. Главное и неотложное – Китай.

Редко удавалось Константину Николаевичу обрести хорошее настроение, и тогда он любил помечтать.

Муравьев сказал, что на переговоры с китайцами на Амуре не надо приводить такого хорошего парохода. С ними чем проще, тем лучше. Надо естественно. Быть такими, как мы всегда. Обойдемся с ними и речным хорошим пароходом. Нам не надо быть похожими на англичан. Другое дело – в Японии. Там паровые суда всех классов, со всех стран света. Из Голландии, из Штатов, Англии, Франции, Испании. Японскому императору в подарок от ее величества королевы Великобритании пошла паровая яхта.

Константин об этом читал в донесениях из Лондона, в рапортах по флоту и в европейских газетах. Он видел напечатанные фотографии яхты японского императора. А мы послали ему в подарок шхуну «Хэда», живую историю японо-русских отношений в пору, когда подобные сантименты во всем мире никого больше не трогают. Да и сами японцы вперед глядят, народ практический и скоро все забудут. Японцам нужны пароходы. Англичане тут как тут…

– Но еще нет парохода. Корабля еще нет! – воскликнул Муравьев.

– Я получил с нарочным с устья Амура извещение, что пароход «Америка» пришел. Вместе с другими американскими судами он не может войти в лиман. Стоит за льдами, близ залива Декастри. Сама бухта очистилась, но дальше лед, и они на якоре в ожидании открытия прохода к Николаевску… Нам нужен телеграф через Сибирь, Николай Николаевич! Пароход пришел без повреждений, грузы доставлены в целости. Сообщение от полковника корпуса штурманов Дмитрия Ивановича Орлова, вашего приятеля. Американцы пришли, имея на борту нарты и собак. Зная местность, как пишет Орлов, они спустили собак на лед, и двое американцев добрались до нашего поста.

«За чем же стало, Константин Николаевич, – подумал Муравьев, – чем вам собираться в плаванье в Сирию да в Святые Места, объединяющие верной и праведной религией народы, или ехать в Англию как частное лицо в гости к королеве, поехали бы вы лучше и познакомились с Дмитрием Ивановичем Орловым. Конечно, нужен телеграф через Сибирь до зарезу. Нужна железная дорога. Это редкий случай, что на оленях и на лошадях примчали рапорт с Восточного океана в Петербург за короткий срок. А там, конечно, за это время все переменилось, и льды разошлись, и леса зазеленели».

– Для Японии вам пригоден любой из офицеров, служивших в экспедиции у графа Путятина. Из плена возвратился Сибирцев Первый. Он выучил японский язык, живя в Японии, вполне подготовлен. Теперь вам с японцами будет гораздо трудней, чем Евфимию Васильевичу. У них аппетиты растут, тревога сильна за будущее своего царства. С ними нужна величайшая осторожность и осмотрительность, и тут Сибирцев как свой. Плавал в Японию, немало может помочь. Из Лондона Бруннов писал, что Сибирцев, который из-за болезни задержался, все время употреблял на изучение китайского языка в Лондоне и, как оказалось, вполне порядочно говорил с китайцем, которого англичане привезли учиться в свою столицу и хотят дать ему современное медицинское образование. Такие интересы, проявленные Сибирцевым, характеризуют молодого офицера как личность, заслуживающую внимания, которой нельзя позволить затеряться.

Мраморный дворец! Великие планы. Цели, о которых Муравьев говорил здесь и в Малой Разводной с декабристами, едины, они сходятся. Но здесь смеют все решать, и в этом разница.

– Я дарю тебе, Муравьев, – сказал Константин Николаевич, – шесть новых винтовых корветов и шесть клиперов. По мере спуска их на воду будем проводить испытания, комплектовать экипажи, назначать капитанов и офицеров и сводить корабли в отряды. Пойдут к вам в Тихий океан.

Константин действительно намеревался поехать в Святые Места и в Англию. Он сказал, что хотя мир заключен и отношения восстанавливаются, но еще не вошли в колею и сохраняется холодность. И нам надо побеждать себя, перебороть неприязнь и по возможности помочь им в этом же. Будущее покажет. Надо обрести новые отношения, без чего невозможно жить государствам. Королева оказалась бессильна, пытаясь предотвратить войну.

У Казакевича отчеты по поездке в Штаты еще не закончены. Многочисленные документы представлены в Адмиралтейство. Ему придется засесть там с морскими крысами за разбор документов.

Казакевич явился в Главный морской штаб к барону Врангелю.

Фердинанд Петрович поздравил его с производством в контр-адмиралы. Подробно говорили о делах по флоту на востоке и о портах Приморской области.

Врангель попросил рассказать про ранние события на Амуре, что и как происходило, когда корабль «Байкал» подходил к устью реки и были совершены открытия. Обычно Врангель избегал подобных разговоров. Это было старое и неприятное дело, в котором сам он был замешан и до какой-то степени скомпрометирован открытием Невельского. Когда-то исследования эти поручались компании, во главе дел которой находился с постоянным пребыванием на Аляске адмирал Фердинанд Петрович. Он посылал судно, но получилось все неудачно, он представил в Петербург, что вход в Амур невозможен. А Невельской – мальчишка без ума, вырвал его карты.

Казакевич почувствовал, что адмирал решил коснуться больного места. Значит, обида его прошла; встав во главе флота, он желает служить делу беспристрастно и знать подробности. Дело важное для государства. Мы возвращаем себе территории, которые нам когда-то принадлежали. А право доказано Невельским и подтверждено исследованиями. Врангель, видимо, успокоился и готов выслушать. Шел на мировую с наукой.

Петр Васильевич день в день стал рассказывать, как подходил корабль, как вокруг были мели, среди них глубокие каналы. «Байкал» стоял на якоре, а шлюпки ходили с промерами. Казакевич сказал, что ему посчастливилось: идя на «шестерке» со своими матросами, заметили сильное течение, идущее в море из-за скалы. Прошли скалу и увидели огромную реку.

– Так-так! – весьма многозначительно вымолвил Врангель, слушавший с острым интересом и закивавший головой, как судья при признании подсудимого.

Петр Васильевич понял, что у знаменитого адмирала боль еще не отошла. Значит, Врангель затеял разговор с каким-то другим умыслом.

Казакевичу не раз пытались внушить, что это он является главным открывателем реки. Разговор потерял для Петра Васильевича приятный смысл дорогих воспоминаний. Повеяло службой, штабной склокой. Он предполагал в знаменитом собеседнике сочувствие к делу, а не попытки столкнуть между собой личности, и поэтому был вполне откровенен. Он еще не в силах был сразу перемениться. Ведь суть в открытии. А первым, кстати, матрос Конев заметил и догадался, что это Амур.

Но самолюбие давало себя знать иногда и Казакевичу. Разжечь его можно.

– Вы созданы для Приморского края. Так будьте его создателем. Вы там все начинали. И что же вы молчали до сих пор? Это же ваше, и только ваше, открытие. Вы первый вошли в реку. А все приписано Невельскому, все только ему и ему. Не весь же мир клином на нем сошелся.

Казакевич чувствовал, как самолюбие его разогрето и оживает. В самом деле, конечно, он не рядовой участник открытия, о котором теперь не любят говорить, хотя всеми признано. Оно не очень-то в чести, и так будет, пока Врангель не умрет. Только тогда прекратится это глушение интереса к подвигам на парусном бриге, совершаемое баронами и их подручными. Посылая Казакевича, назначая его командующим эскадрой, Врангель не мог уж более молчать и делать вид, что там ничего не создано и значительного не совершено, и он признавал открытие и отдавал должное открывателю, но признавал им лишь Казакевича… Ко времени ли все это?

Петр Васильевич и сам сух и жёсток и не склонен к сентиментам, знает службу и штабы. Но не желает, чтобы его путали и сбивали с толку.

– В Соединенных Штатах, ваше высокопревосходительство, мне пришлось слышать, что у всех великих открывателей одна судьба, как и у их открытий. Первое мнение общества при известии о совершенном открытии – что открытия никакого не было, что все это давно известно и не ново и такого открытия не может быть. Спустя время общество составляет новое мнение, что открытие было, но не имеет значения. Спустя годы – третье, и уже окончательное, мнение: открытие сделано, имеет значение, но не он открыл. У нас могут придумать, желая скомпрометировать персону открывателя, еще и четвертое колено в степенях почетного призвания: открытие сделано, но незаконно.

Вид Врангеля достойный. Он обнаруживает, что не принял на свой счет, пустил мимо ушей.

Все, что можно оговорить в Петербурге о делах такой далекой новой окраины, было оговорено. Точнее, сделали вид, что решили, так как оба знали, что, отсюда глядя и рассуждая здесь, решить ничего нельзя. Как говаривал в молодости Фердичка, «новоиспеченный» молодой контр-адмирал отправился восвояси.

«Все же он не таков, какой там нужен, – полагал Врангель, – каким должен быть там губернатор и командующий эскадрой! Это все не то, что надо».