Эта ласковая земля

Глава восьмая

Тело Коры Фрост нашли позже в тот же день, за милю от дома, в ветвях вяза на скотном дворе, который торнадо не повредил, но, потеряв силу, оставил множество обломков. Большого Джорджа нашли невредимым недалеко от разрушенной фермы Фростов безмятежно жующим траву на берегу Гилеада.

Узнав о том, что случилось, миссис Брикман сразу же вернулась из Сент-Пола. Она великодушно объявила, что Эмми Фрост недолго оставаться без матери. Она собиралась удочерить малышку как можно скорее.

Услышав это, Моз показал: «Черная ведьма ее новая мама?» А потом показал такое, чего миссис Фрост, будь она жива, никогда не одобрила бы.

– Черная ведьма всегда получает то, что хочет, – тихо сказал Альберт, смирившись.

Мне это казалось еще одной несправедливостью в длинном ряду ужасных несправедливостей. Я мог бы жить со всеми бедами и несчастьями, которые насылал на меня бессердечный Бог. Может быть, я их даже заслуживал. Но Эмми Фрост? Все, что она делала за свою короткую жизнь, это дарила счастье нам всем. А миссис Фрост? Если на этой земле и были ангелы, то это она.

Похоронная служба проходила в четверг в спортивном зале. Присутствовали все ученики, кроме Билли Красного Рукава, которого еще не поймали власти. Мы были одеты по-воскресному. В спортзале стояла кафедра, с которой всегда проповедовал мистер Брикман, и позади нее стулья для него и миссис Брикман, и один для Эмми, которая сидела, ссутулившись, как безжизненная кукла. Мы не видели ее с того ужасного дня. На ней было новое платье и новые блестящие кожаные туфельки. Песок, пыль и штукатурка так въелись в ее волосы, что их не смогли отмыть и просто обрезали все кудряшки. Без платья она сошла бы за мальчика.

Мисс Стрэттон сидела за фисгармонией. Она играла гимн «Твердыня наша», а мы бубнили в унисон. Мистер Брикман произнес поминальную речь. Впервые на моей памяти он говорил с нами уважительно, без всякой напыщенности. Я никогда его не любил, но был благодарен за добрые – и правдивые – слова о Коре Фрост.

А потом Брикманов ждал сюрприз.

Мисс Стрэттон объявила:

– Мы с Оди О’Бэньоном хотели бы исполнить кое-что в память о Коре.

Она кивнула мне, и я встал.

– Что ты делаешь? – прошептал Альберт. Он смотрел на Брикманов, на лицах которых застыли выражения далекие от христианских.

– Просто слушай, – сказал я.

Моз показал: «Играй хорошо, Оди».

Я встал рядом с фисгармонией и достал из кармана свою губную гармонику, и мы с мисс Стрэттон заиграли песню, которую репетировали тайком.

Я обещал себе, что не стану плакать. Я хотел преподнести единственный дар, который у меня был, памяти Коры Фрост. Но как только я заиграл первые ноты «Шенандоа», слезы полились из глаз. Я все равно продолжал играть, и мисс Стрэттон аккомпанировала мне, и казалось, будто сама музыка оплакивает не только то, что мы потеряли на той неделе. Она оплакивала семьи, детство и мечты, которых навсегда лишились даже самые юные из нас. Я играл и все дальше устремлялся туда, куда меня могла унести только музыка. И хотя Кора Фрост была мертва и почти похоронена вместе с моими недолгими надеждами на лучшую жизнь, я представлял, что она слышит меня где-то, а рядом с ней муж, и они оба улыбаются мне и Эмми, и Альберту, и Мозу, и другим, чьи жизни, хоть ненадолго, стали светлее благодаря им. И в конце я плакал уже от этого.

Когда я закончил, плакали все, даже мистер Брикман, у которого, как оказалось, было сердце, хоть и маленькое. Но у Черной ведьмы сердца не было, и она не проронила ни слезинки. Она злобно смотрела на нас с мисс Стрэттон. Я хотел вернуться на свое место на трибунах, но мисс Стрэттон остановила меня, взяв за руку.

Мистер Брикман закончил церемонию молитвой, и дети начали покидать спортзал. Миссис Брикман наклонилась к Эмми и что-то сказала, потом встала и подошла к фисгармонии.

– Прелестная мелодия, – произнесла она, но ее голос говорил совсем другое. – И весьма неожиданная.

Мисс Стрэттон смотрела с таким выражением, словно ждала, что Черная ведьма бросится на нее и проглотит целиком.

– Это была моя идея, мэм, – сказал я. – Я знал, что это любимая песня миссис Фрост. Мисс Стрэттон просто оказала мне любезность, вот и все.

– Любезность. Конечно. Но, Лавиния, когда вы в следующий раз решите быть любезной, я хотела бы знать заранее. И должна сказать, что нахожу странным, что вы так легко поддались капризу одного из учеников.

– Этого больше не повторится, Тельма.

Миссис Брикман перевела взгляд на меня.

– Ты хорошо играл, Оди.

– Спасибо, мэм.

– Наслаждайся своей гармоникой, пока можешь.

Она вернулась к Эмми, взяла ее за руку и вывела прочь. Эмми оглянулась на меня. Я хорошо знал этот потерянный взгляд, и он разбил мне сердце.

Мисс Стрэттон посмотрела им вслед и тихо сказала:

– Торнадо забрал не ту женщину.

Свободное время в Линкольнской школе было редкостью, и тот день не стал исключением. Нас всех распределили на работу. Сенокос на полях Бледсо завершился, но я получил другое неприятное назначение – полевые работы под железным взглядом ДиМарко. Я не собирался работать на ДиМарко. Пока остальные шли следом за Вольцем и мистером Грини в столовую, я ускользнул.

До разрушенной фермы Фростов было три мили. Добравшись туда, я увидел, что все было так же, как мы оставили тем ужасным днем, – сплошные нетронутые руины. Листья на вывороченных деревьях уже начали засыхать, стали коричневыми и ломкими. Пикап так и лежал перевернутым и по-прежнему напоминал дохлую черепаху. Я увидел кролика, грызущего молодые побеги в большом огороде миссис Фрост. Он смотрел на меня и не пытался убежать. Ферму разрушило полностью, но меньше чем в ста ярдах деревья вдоль реки остались нетронутыми.

Я спустился к козлам, на которых мистер Фрост всегда хранил каноэ. Крепкое суденышко все еще лежало на месте, укрывая весла. Я сел на речной берег и вспомнил свой последний раз здесь, последний хороший день. Если на похоронах, играя «Шенандоа», я проронил несколько слез, то теперь плакал навзрыд. Я ненавидел Альберта за его правоту. Нельзя было привязываться к миссис Фрост и Эмми. Одна была мертва, и вторая, как мне казалось, тоже. Меня ужасала судьба маленькой девочки, но что я мог сделать? В точности как с Билли Красным Рукавом. Мне никогда не стать хорошим пастырем, как я хотел.

Я встал, вытер слезы, вернулся к разрушенному дому и начал разбирать обломки, пытаясь отыскать то, за чем пришел. Я знал примерное место, до которого мне надо было добраться, и почти всю вторую половину дня поднимал, двигал, ползал и просеивал. Удирая из Линкольнской школы, я понимал, что шансы на успех этой маленькой миссии невелики, но чем больше я копался в завалах, тем больше отчаивался.

Я увидел покрытую пылью знакомую жестяную банку. Миссис Фрост хранила в ней имбирное печенье. Я достал ее из-под обломков и открыл. Внутри еще оставалось полдюжины печений. Они остались чистыми, без песка из-за плотно прилегающей крышки. Я распихал их по карманам и продолжил поиски. Через пять минут я увидел то, за чем пришел. Из-под куска кровельной балки торчал уголок серебряной рамки. Чтобы добраться до нее, мне пришлось подлезать, вытаскивая обломки снизу. Я осторожно вытащил рамку. Стекло разбилось, но фотография не повредилась. Я вытащил ее, убрал за пазуху, вылез из развалин и пошел прочь.

Когда я вернулся в спальню, время уже близилось к ужину, и другие мальчики умывались. Вольц увидел меня и быстро подошел.

– У тебя большие проблемы, Оди. ДиМарко вне себя от ярости. Он спустит с тебя шкуру живьем. Куда ты сбежал?

– Мне надо было кое-что сделать, – сказал я.

Альберт и Моз вышли из душевой. Оба смотрели на меня так, будто миссис Фрост не единственная, кого похоронят в этот день.

– Оди, ДиМарко ждал возможности разделаться с тобой, – сказал Альберт. – И, проклятье, ты ему ее преподнес на блюдце. Где тебя носило?

– Следи за языком, – сделал Вольц замечание моему брату.

Моз выглядел испуганным и показал: «Он сдерет кожу с твоей спины, Оди».

– Мне плевать, – сказал я. – Это было важно.

Альберт схватил меня за плечо, впившись в него пальцами ничуть не слабее, чем ДиМарко на днях.

– Где ты был? Что настолько важное?

Я не успел ответить, как услышал за спиной окрик ДиМарко:

– О’Бэньон!

Я достал фотографию, найденную в развалинах, и быстро сунул ее Альберту.

– Не дай ему ее увидеть.

Потом повернулся лицом к ДиМарко.

Он набросился как бык, и я клянусь, что доски пола дрожали. В правой руке он держал знакомый всем нам кожаный ремень.

– Винсент, – начал Вольц.

– Финсент? – сказал ДиМарко, передразнивая немецкий акцент, и предупреждающе поднял руку. – Ни слова, Герман. На этот раз он мой. – Он сграбастал меня за воротник рубашки и потащил за собой. – Идемте, мистер.

– Я тоже пойду, – быстро сказал Вольц.

ДиМарко остановился и задумался. Я же был чертовски благодарен, потому что знал: наедине ДиМарко наверняка сделает нечто намного ужаснее, чем просто выпорет.

– Хорошо, – сказал он. – Я хочу, чтобы все эти мальчики увидели, что бывает, когда один из них нарушает правила. Снимай рубашку, О’Бэньон, и поворачивайся.

Я медленно расстегнул пуговицы, повернулся и отдал рубашку Мозу, который смотрел на меня так, словно это его сейчас будут пороть. Я покачал головой и показал: «Все нормально».

– Альберт и Моз, держите его, – сказал ДиМарко.

– Пожалуйста, не надо, – начал Альберт.

– Держите его или тоже получите ремня. А потом я возьмусь за других мальчиков. Хотите, чтобы это легло на ваши плечи? Вы все знали, что будет именно так.

Это было правдой, потому и Вольц беспомощно стоял рядом, потому и Альберт взял меня за одну руку, а Моз за вторую, и я приготовился.

Меня пороли много раз, но никогда ДиМарко так не увлекался процессом, как в тот день. Я пообещал себе, что не доставлю ему удовольствия и не издам ни звука, но на третьем ударе все-таки вскрикнул и разразился слезами. ДиМарко дал мне еще два безжалостных удара, а потом Вольц скомандовал:

– Хватит!

Я испытал облегчение, когда старый немец повел меня в тихую комнату вместе с ДиМарко. Я боялся, что это не все наказания, которые были на уме у ДиМарко.

– Хорошо выспись, О’Бэньон, – сказал ДиМарко. – На завтра у меня для тебя особое задание. Если думаешь, что сейчас тебе больно, то просто подожди. – Он повернулся к Вольцу. – Не пытайся вмешаться, Герман. Клайд Брикман сказал мне делать все необходимое, чтобы держать этого хулигана под контролем. Теперь он мой.

– Навредишь этому мальчику еще сильнее, Винсент, и – мне плевать, если меня уволят, – я изобью тебя до крови.

– Посмотрим еще, кто останется на ногахв конце, Герман. О’Бэньон, давай сюда эту чертову гармонику.

Он уже так много отнял у меня: мое чувство собственного достоинства, твердую решимость не сломаться, когда ремень снова и снова впивался мне в кожу, но потерять гармонику было тяжелее всего.

– Посмотрим, – сказал Вольц.

– Герман, губная гармоника нужна Брикману. Он сказал, что они дошли до ручки с О’Бэньоном. И послушай, ты, вшивый фриц, если думаешь прийти сюда посреди ночи дать мальчишке еды или утешение, то подумай дважды. Потому что если ты это сделаешь, я прослежу, чтобы Брикманы узнали о твоем большом секрете на карьере. Ты потеряешь свое спиртное, свою работу и все хорошее, что ты, по твоему мнению, делаешь для этих жалких мелких паразитов.

ДиМарко забрал мою гармонику, приложил к своим гнусным губам и выдул резкую ноту. Потом закрыл и запер дверь.