Дворик. Роман

Дворик

роман-застолье

Вступление

В один из обычных, то есть, очень жарких дней в дверь квартиры в сплошь русскоязычном дворе израильского городка Кирьят-Поцкин, что под Хайфой, постучала стеснительная девушка тридцати двух лет с внешностью учительницы музыки из Свердловской области. Это была недавно переехавшая в данный город учительница музыки из Свердловской области по имени… ну, дальше она сама.

Квартира находилась на первом (по-израильски, «нулевом») этаже, переделана была явно неоднократно, и вход в неё был прямо со двора, через небольшой палисадничек.

– А… Простите… Простите?.. – сказала девушка-учительница музыки, невероятно стесняясь, ибо никогда ещё ей не приходилось заглядывать в чужую квартиру только на том основании, что дверь приоткрыта. Но что оставалось делать, если звонок не работал, а на её робкий стук никто не отзывался? Не оставаться же с проблемой, которую сама решить не в состоянии…

– Ой, здравствуйте, моя хорошая! – раздался голос очень пожилой женщины с платком, повязанным на голове. – Вы до Фани пришли?

Прожившая жизнь женщина глядела на свою молодую собеседницу, и та утонула в совершенно ясных глазах десятилетней девочки на старческом лице.

– Здравствуйте… Вы знаете… я не знаю, к кому я пришла. Я тут недавно переехала, и у меня вопрос насчёт уборки подъезда… если я вас не беспокою, конечно…

Старушка расцвела, как будто ей сообщили о большущем гранте от президента государства.

– Что такое, моя дорогая? – сказала она неподдельно искренне. – Вы как нас можете беспокоить? Я всё время Фане говорила: смотри, какая у нас новая соседка интересная, красивая такая! Сразу видно – культурная девушка!..

Культурная девушка, не поняв, кто такая Фаня, и поняв только, что её хвалят, едва успела засмущаться, как вдруг из недр квартиры раздался хриплый баритон.

– Сара! – заорал баритон. – Это кто там?

На лице Сары появилось самопожертвование и готовность к любому развитию событий. Можно сказать даже, боевая готовность. Насчёт абсолютно любых событий.

– Это Циля, – сказала она – моя сестра.

– Это та скотина, которая нам на балкон суп вылила? – Баритон материализовался во вторую старушку, которая, выдвинувшись в гостиную, остановилась и обозревала несчастную гостью. Делала она это с видом судьи, получившего на рассмотрение новое дело, и пятилетнего ребёнка, получившего новую игрушку, одновременно.

Вторая сестра была определённо колоритнее. Роста в ней было меньше, но скрытых энергий несравненно больше. Что-то наводило на мысль, что энергии были слегка неуправляемы. И если Сара была иллюстрацией к образу доброй еврейской бабушки, то Циля являла собой классическую карикатуру советской пропаганды на премьер-министров Голду Меир, Менахема Бегина и весь американский империализм одновременно. Только в таком же платке, повязанном на голову.

Молодая гостья почувствовала себя стоящей перед трибуналом по какому-то жуткому обвинению. Одновременно возникла и окрепла уверенность в единственно возможном приговоре: тюремном сроке с высылкой, конфискацией, подвешиванием за ноги и скармливанием каннибалам. Причём, дикость и глупость обвинения никоим образом подсудимую не извиняли. Расплата была неизбежна.

– А… какой суп… – залепетала подсудимая. – Я ничего не выливала…

– Она не выливала суп, она вырвала к нам на балкон! И это была не она, это был соседкин сын сверху! Зачем ты орёшь?! – вдруг закричала Сара, превращаясь из доброй бабушки в трясущегося разгневанного полковника. – Где не надо, она всегда орёт! Посмотри сперва, кто пришёл, потом ори, как ненормальная! Если ты ненормальная, зачем это все должны знать?!

Девушке стало совсем страшно. Она была, если честно, очень мягким и бесконфликтным человеком. Она любила импрессионизм и Дебюсси. И, в силу своего восприятия, полагала, что мир в данный момент рушится, а обычные старушки вдруг ведут себя как маньяки-убийцы. Причём имеющие, почему-то, законное право прикончить её, когда им вздумается.

Вторая старушка Циля, обладательница хриплого баритона, тем временем из двух амплуа выбрала пятилетнего ребёнка, только почему-то очень старого.

– Нет, это не эта скотина… – сказала она с удовлетворением. И неожиданно набросилась на свою сестру Сару с претензией. – А ты сама ненормальная! Ты мне зачем не сказала, что культурная девушка придёт? Я бы хоть оделась, как человек!..

Девушке показалось, что в ответ Сара схватится за ружьё или, хотя бы, станет в каратистскую стойку и издаст дикий вопль.

Но вместо этого Сара лишь устремила вдаль стоический взгляд. В нём было всё: люди, годы, жизнь. И всё это трагическое.

– Что ты оденешься, как человек, ты разве будешь человек от этого?.. – горестно сказала она. – Познакомьтесь, дорогая, это моя сестра, Циля.

– Очень приятно! Августина! – немного приходя в себя, сказала гостья.

– Она знает… – сказала Сара.

– Я знаю… – благодушно сказала Циля.

– Да? Откуда? – удивилась Августина.

– Моя хорошая, – сказала Циля. – Я Вам так скажу: я привыкла, что я всех знаю. Я когда раньше у нас дома жила, всех знала. И когда в Мозыре жила, всех знала. Я даже когда в Пинске жила, всех знала. Я когда работала на картонной фабрике, всех знала, и когда на складе работала, я всех знала…

С этого момента разговор начал напоминать те эпизоды итальянских опер, где герои одновременно страстно поют каждый своё, но при этом никто не слышит друг друга.

– Я вот так уже двадцать лет живу… – говорила Сара Августине. – Что я могу сделать, моя хорошая… Моя сестра всегда такая была, ненормальная. А сейчас она стала на голову совсем плохая.

– … А это разве страна? –говорила Циля. – Здесь никто никого не знает. Одни на русском говорят, другие на украинском, третьи непонятно вообще на каком… И никто никого не знает, и я никого не знаю…

– Я свою сестру уже двадцать лет смотрю, – продолжала свою линию Сара. – Ей уже восемьдесят лет, мне восемьдесят два, так я её еще должна смотреть!..

Циля тем временем подошла к Августине с другой стороны, взглянула доверительно, как старый попугай, и спросила:

– Я когда при Хрущеве жила, я была человек. А сейчас я кто?..

Августина начала затрудняться с ответом.

– Она уже про свою жизнь правду совсем не знает, – прокомментировала Сара. – Только я знаю, и Фаня немножко. Вы же мою дочку Фаню знаете? Она стихи пишет, очень культурная.

– Она такая, самая боевая в этом дворе… – добавила Циля, очень гордясь.

Августина поняла, что разговор нужно вернуть к актуальности.

– Знаете, я до сих пор просто не смогла познакомиться – сказала она. – Я хотела узнать, насчёт уборки…

– Моего Аврумчика в Одессе все знали! – ответила на это Циля значительно.

– Насчёт уборки Вы меня спрашивайте, моя хорошая – сказала Сара. – Циля ничего не знает, у ней мозги в другом месте. А Фаня ничего не знает насчёт уборки, за это, что она интеллигентная…

В этот момент всё, что до этого казалось Августине громким и скандальным, затмилось и исчезло. В проёме двери, куда двадцать минут тому назад вошла она сама, воздвиглась гигантская туча или, вернее, куча. Эпицентром кучи была грандиозная дама жгучей южной внешности, одетая по последней моде пятилетней давности. Несмотря на массивность габаритов, она была очень подвижна, отбиваясь, как лев, от двух субъектов в одинаковых голубых рубашках. Потрясённая Августина следила за схваткой, постепенно понимая, что носители голубых рубашек с нашивками и эмблемками – не что иное, как настоящие израильские полицейские. По закону «побеждает не сильный, а ловкий», они постепенно втаскивали в квартиру буянящую даму, как два небольших буксира в порт большой танкер.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а! –орала тем временем дама. – А-а-а-а! Пустите, твари! Где ваша культура, проститутки?! Полицейский режим, да?! Это ваша сионистская мечта, да, гады?!

Танкер тем временем был успешно водворён в квартиру и два буксира от него отсоединились, хоть и не без труда. Полицейские отпустили даму и стали поправлять форму. Один из них сказал – естественно, на иврите:

– Я тебя предупреждаю, будут проблемы. Больше так не делай!

– Слушаюсь, товарищ начальник! – ответствовала дама, вся колышась и исходя жаром негодования. – Идите в жопу!.. – добавила она за этим яростно.

Последняя реплика, что обидно, не была оценена по достоинству, так как прозвучала уходящим полицейским в спину, да ещё и на русском языке, языке Пушкина, которым они явно не владели. Да и читали ли израильские полицейские Пушкина, хоть бы в переводе? Вряд ли, вряд ли… Я, конечно, оптимист, но…

– Фанечка, что такое?!.. Ой, Боже мой, что случилось? – вымолвила, наконец, Сара, до этого лишь всплёскивавшая руками.

– Что такое, Фанечка? –заинтересованно спросила Циля. – Ты опять подралась?

Для полноты картины совершенно необходимо пояснить, что действия произносились обеими старушками с каноническим южным ударением, как то: жила и подралась.

– Мама, отстань! Циля, заткнись! – Фаня, поправляя наряд, гневно сверкнула на старушек глазами стокилограммовой Кармен и сказала Августине машинально: – Здравствуйте, дорогая! – Но вдруг, поняв, что есть кто-то посторонний, заорала так, как будто на ней было уже трое полицейских: – А-а-а-а-а-а! Ужас!.. Мама, почему вы не сказали, что у нас гости будут?! Я бы в эту долбаную полицию завтра пошла!

– Ой, ради Бога… извините… я, правда, пойду!.. – сказала Августина, с трудом шевеля губами.

Фаня надвинулась и вперилась в неё изумлённым взглядом.

– Что?! Что такое?! Деточка, как Вы можете? –сказала она. – Эти адские старушки Вас напугали? Конечно! Я извиняюсь, солнце моё… знала бы, что придёт такая интеллигентная девушка, никогда бы не стала тратить полдня на марокканцев в форме. Посидите, солнце моё, я буквально три минутки, приму человеческий вид. Потерпите этих двух свидетелей Октябрьской революции немножко, и мы с Вами выпьем…

– А… – сказала Августина робко.

– … чаю, –закончила Фаня. – Кофе! Я пошла! Мама, Циля! Не добивайте нормальную девушку, оставьте мне тоже что-нибудь! Достаньте огурцы, малосольные. Там ещё салатики есть… – и удалилась вглубь квартиры, неся себя, как перемещаемое здание Моссовета на улице Горького (ныне Тверская). Только здание в те годы так быстро не передвигали.

– Вы нас извините, моя хорошая, – сказала Сара. – Фаня сегодня немножко нервничает. Она же опять ходила в милицию, заявление давала. Насчёт гаража.

– В милицию? Насчёт гаража?.. – машинально спросила Августина.

Циля почему-то решила, что нужно вмешаться.

– Сара, подожди! Дай, я объясню. Вы меня извините, моя сестра совсем старая, она не знает объяснять. Фаня – да, ходила в милицию. Только не насчёт гаража. У ней не гараж украли.

– Какой ужас… – всё так же машинально ответила Августина. – Украли… А что украли?

– У ней украли половину гаража, – ответила Циля.

Августина, собрав все запасы вежливости, всё в той же тональности продолжила: – Половину? Гаража?.. – как вдруг с глаз её спала некая пелена. Она поняла, что попала в удивительный мир из бандитских старушек, половинок гаражей, грандиозных дам-громил – и все законы скучного мира съёживаются и уступают несущемуся бурному потоку иных реалий, иных старушек. Иных логик, иного всего…

– Моя хорошая, дайте, я объясню, – поддержала новые ощущения Сара. – Циля не знает, что и как объяснять. За это все думают, что она ненормальная. Она, правда, на голову немного больная, но она хорошая. А насчёт гаража она не знает, как объяснять… Так я же ей говорила… Циля, замолчи!.. Я ей говорила: Фаня, он не для тебя, с него счастья не будет. И с этого гаража тоже. Так они, когда разводились, я сказала… Циля, если ты не замолчишь, я тебя отдам в престарелый дом, я от тебя уже больная стала! Я ей сказала: отдай этот гараж, оно тебе надо? Так она же меня не послушала! Она когда этого мужа брала, меня не послушала, и когда этот гараж брала, меня не послушала. А теперь у Марика нога поломанная, он на спорт больше не ходит, а эту половину гаража всё равно украли. Так зачем это всё надо было?.. Кто-то мне может сказать?! Циля, заткнись уже, в конце концов!

– Сара, – ответила ей Циля, которая не вмешивалась всё это время, а только внимательно изучала Августину – может, я ненормальная, только эта девочка ничего не поняла, что ты объясняла. Ты так говорила, что я тоже теперь ничего не понимаю! Так кто теперь ненормальная?

– Нет-нет, всё в порядке! – сказала Августина, очнувшись. – Я всё поняла, правда! Спасибо, что рассказали, это было очень интересно… Я только хотела сказать…

– Что, что ты мне хотела сказать?! Что ты сучка конченая?!.. Сказать она мне хотела!.. –прорезал относительно мирную беседу гневный вопль.

– Гарик, тише! У нас же гости! – только и молвила Сара в ужасе.

– Так что, мне теперь не жить, да?!.. – с патетическим надрывом ответило ей юное существо, вломившееся в комнату, в беседу трёх дам (и, как выяснилось позже, во всю Августинину жизнь). – Так вот, что я тебе скажу!.. – продолжило разъярённое существо Гарик, обращаясь к мобильному телефону. – Да! Ты его у меня отняла, ты его захапала! Только он тебя всё равно бросит, а если не бросит, так будет гулять! И через пять лет он будет красивый, а ты будешь толстая, всё время беременная – с утра до ночи, и ночью тоже, всегда беременная – и в халате! И волосы у тебя будут выпадать. А он будет гулять с мальчиками, и приходить утром! И ты будешь спать одна, как я сейчас из-за тебя! Сучка!

– Да, солнце моё, чего ты хотела?.. – отключая мобильный, неожиданно ласково сказал мальчик, поворачиваясь к Саре.

Августина разглядывала Гарика, забыв о любой вежливости. Собственно, иначе его разглядывать было и невозможно. Маленький, стильно одетый дикобразик, в круглых очках, с невероятно вызывающим обликом – всё вразлёт и враздрызг, одновременно вызывал желание потрогать его, а потом взять на руки. Странное сочетание… развязность, даже развинченность – и одновременно нахохленность недавно вылупившегося цыплёнка. Несмотря на очевидную дикость и вульгарность услышанного, Августина почувствовала к юноше такую симпатию, что даже засмущалась. В смысле, в очередной раз засмущалась.

– С кем ты так ругался? – удручённо спросила Сара, протирая стол. – Опять с этой девочкой с того дома?

– Это не девочка, а чудовище! – убеждённо заявил Гарик. – Она чудовище, сучка, идиотка, уродина! Она монстр и адская проститутка! И сучка! Она мне изгадила день и ночь, она мне сломала всю жизнь, она мне всё изгадила!

– Гарик, что ты такое говоришь! – сказала ошарашенная Сара. – Ты столько сказал, что даже Циля мне за всю жизнь столько не сделала!.. И не надо ругаться, у нас в гости культурная девушка пришла. Познакомься!

– С кем? С Гусей, что ли?.. – переводя дух, рассеянно спросил Гарик.

Августина оторопела.

– Гарик! Какая Гуся?.. – Сара смутилась.

– Вот эта, красивая и нездешняя, – ответил Гарик, как ни в чём не бывало, и указал на Августину ладонью, как экскурсовод на очередной памятник.

Августина, слегка прокашлявшись, спросила:

– Э… Это про меня?..

– Гарик, почему Гуся?! –возмутилась Сара. – Что такое, девушка подумает, что в тебе нет никакой культуры!

– Культуры у меня навалом, – ответил Гарик с вызовом. – Пусть другие ещё поучатся. Понаехали тут, одни из Николаева, другие из Америки дурацкой, третьи вообще из арабских стран… И эта ещё гидра приехала сюда, проститутка, изгадить мне всю жизнь! Они здесь не знают Тимати! Культура…

При всей неординарности ситуации, Августина не смогла не проявить любопытства.

– Простите… – сказала она. – А можно два вопроса?

– Валяйте, дорогая! – устало ответил Гарик. – От лица израильской интеллигенции отвечаю…

– Спасибо, – сказала Августина, улыбаясь. – А что такое Тимати?

– Есть один, – сказал Гарик. Он Вас недостоин, Вы заканчивали консерваторию. Ни петь, ни хрена не умеет, а выдрючивается так, как будто переимел всю Хайфу…

– Гарик, по-моему, ты некультурно разговариваешь, – удручённо констатировала Сара.

– Он очень культурно разговаривает! – возразила Циля. – Это ты всегда на меня орёшь, как будто тебя собака кусала!

– Вот! – сказал Гарик торжествующе. – Эксперт ЮНЕСКО с Мозыря подтверждает, что у меня до хрена культуры! Следующий вопрос?..

– Почему Вы меня назвали Гуся?.. – сказала Августина, краснея.

– То есть… Во-первых, во дворе Вас все так зовут… – сказал Гарик. – А Вы что, не знали?

– Правда?!.. – спросила Августина в ужасе.

– Во-вторых, так удобнее, – продолжил Гарик. – В-третьих, если Вас это смущает, я Вас поназываю на «Вы» и по отчеству. Только недолго, а то напрягает, ладно? Всё равно же подружимся…