Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
1
1
Так сложились обстоятельства, что в десять лет я стала мамой для младшей сестры.
По состоянию здоровья наша мама не могла ухаживать за ней, поэтому я училась у интернета и медсестер. В первом искала то, о чем не решалась спросить, а у вторых получала практические советы. Как правильно держать младенца, чтобы ненароком не уронить или что-нибудь не повредить; как кормить из бутылочки и проверять температуру молока.
Когда маму с сестрой выписали из роддома, я часами сидела, не шевелясь, и пялилась в одну точку. За одной стенкой спала мама, за другой верещала новорожденная сестра.
Я часто не высыпалась и приходила в школу сонной. Многие уроки пролетали мимо ушей. Мечтой каждого дня было выспаться и не слышать криков Милы.
Когда мама оклемалась, я наконец смогла выспаться. Помогли жуткая усталость и беруши. Возможно, со стороны моя жизнь казалась невыносимой, но я не жаловалась, а просто делала то, что нужно, потому что кроме меня у мамы никого не было. Мы держались друг за друга и благодаря этому какое-то время жили счастливо.
Я не просила рожать мне сестру, но полюбила ее так же, как маму. Когда она хватала меня за руки или нос крошечными пальцами, когда смеялась и улыбалась, размахивая ножками, я чувствовала радость и ответственность. Это маленькое существо нуждалось во мне.
Но однажды мамина болезнь напомнила о себе. В этот раз все оказалось куда серьезнее. Мама боролась изо дня в день, возвращаясь с работы домой. Однажды мне позвонили с ее номера и сказали, что маму везут в больницу.
Чуть больше года я смотрела, как она угасает в больничной палате; смотрела, как Мила суетится возле ее койки и радуется жизни, смеётся и улыбается, не подозревая, как тяжело маме. В один день она не проснулась.
Так, в шестнадцать на мне остались шестилетняя сестра и подготовка к похоронам.
# # #
К счастью, от последнего меня спасла соцработник. Кажется, она представлялась, и даже носила бейдж с именем, но я так его и не запомнила. Слишком много хлопот навалилось: нужно было подобрать последний наряд для мамы.
Хоть я ничего не знаю о детских домах, не хочется даже думать о разлуке с сестрой. Беру мамин телефон и пролистываю контакты: большинство из них не сохранены и глядят с экрана бело-красными полосками. Один номер бросается в глаза чаще остальных. Что это? кому мама все время звонила в последний месяц? и кто звонил ей?
Вздрагиваю.
Неужели папа?..
Руки дрожат, смартфон едва не падает на пол. Успокаиваю сердцебиение, отсчитываю три секунды и жму на вызов.
– Да? – звучит мужской голос.
– Кто это? – вырывается у меня. – Вы звонили моей маме… и она вам звонила. Часто. Кто вы?
Молчание.
– Алло? – стискиваю телефон. Ладони потеют, в горле сухо как в пустыне.
– Это ты, Вера?
– Да.
– Меня зовут Тихон, – сердце ухает в живот, а потом меня отпускает. Не папа, его звали по-другому. – Я твой дядя.
– Что…
Мама не общалась с родными, редко о них упоминала, а когда разговор касался семейных уз, она вскользь бросала что-то вроде: «У меня нет семьи. Никогда больше не спрашивайте об этом».
– Как… – ничего более вразумительного с языка не сходит.
– Я уже в пути.
– Куда?..
– Надя попросила меня присмотреть за вами. Я знаю о Миле. Поэтому не волнуйся, я скоро буду в городе.
Мне должно стать легче, но вместо этого каждая мышца плеч и спины напрягается. Вытираю ладони о штаны, перехватывая смартфон, и говорю:
– Почему я должна тебе поверить? Вдруг ты какой-нибудь мошенник или злоумышленник?
– У меня есть аудиосообщения от твоей мамы. Я дам тебе их прослушать при встрече.
В груди колет. Прикладываю руку, хоть и знаю, что это не уймет боль.
Кошусь на закрытую дверь. Сестра так и не знает, что мама умерла. Играет в комнате на планшете, даже смеется. И что мне с ней делать? Сейчас лето: ни садиков, ни школ.
– Ты можешь мне доверять, Вера. Я заслужу ваше с Милой доверие, – открываю рот, чтобы высказаться, но дядя продолжает: – Извини, больше не могу говорить. Дождитесь меня, ладно?
И вешает трубку.
Опускаю телефон, вслушиваясь в тишину и вглядываясь в экран вызовов. Выходит, даже перед смертью у мамы появились тайны, в которые она меня не посвящала. Вытираю фалангой пальца подступившие слезы, пока они не скатились по щекам и не оставили заметный соленый след.
Не время поддаваться чувствам. Нужно думать о крыше над головой и новой семье. Можно ли доверять «дяде», о котором узнаёшь впервые за шестнадцать лет? А вдруг это не дядя, а папа Милы, например? И что, если он удочерит ее, а меня отправит в детский дом? Как же плохо быть несовершеннолетней!
Из спальни доносятся громкие звуки. Мила включила телевизор и смотрит мультики. Взъерошиваю длинные растрепанные волосы, завожу их хвостом на затылок и закрепляю резинкой.
Я договорилась с соседкой, что она заберет сестру к себе на время похорон. Кладбище – не место для ребенка.
Провожу руками по лицу, шумно выдыхаю. Отвожу ладони и замечаю, как дрожат пальцы от нервов. Мама учила меня быть сильной и каждый раз добавляла в конце: «Ради сестры». Она разделила со мной воспитание Милы, но я не могу ее винить. Она тяжело болела, она боролась, и у нее получилось. Мы были счастливы, пусть и недолго. А потом случился рецидив…
– Вела-Вела-Вела! – прихожу в себя от похлопываний по плечу. Сестра стоит рядом.
– Чего тебе?
– А дай шоколадку!
– Сначала ужин.
– Ну да-ай! – капризничает Мила, строя глазки.
Мама никогда не отказывала ей в сладостях, а мне велела делиться с сестрой. Верный способ заставить одного ребенка завидовать другому – отбирать у него еду.
– Будешь так себя вести, ничего не дам.
– Ты злая! – в слезах сестра поджимает губы. – Злая-злая-злая!
Десять лет я жила и не ведала своего счастья, а последние шесть только и делаю, что вспоминаю о беззаботном детстве.
– Ты хочешь шоколадку или нет? – строго спрашиваю.
Мила вытирает слезы и активно кивает.
– Тогда иди в свою комнату и собери в рюкзак самые любимые игрушки.
– И ты мне за это дашь шоколадку?
– Да. Приду проверить через полчаса, – Мила уже бежит в комнату, поэтому я кричу ей вслед: – И не вздумай меня обмануть!
# # #
Как бы она ни канючила, я все равно сдамся. Все равно сдавалась мама, оттаивали люди разных возрастов и полов на улице и в магазинах.
В холодильнике осталось несколько шоколадок «Милка» – надо ли уточнять, почему именно они ее любимые?
У меня есть несколько дней, чтобы продумать речь. Как объяснить шестилетнему ребенку, что мама больше не вернется? Я себе этого объяснить не могу, как не могу и принять, а уж ей… Мама была для нее всем, а я всего лишь старшая сестра. И хоть Мила любит меня, я никогда не смогу заменить ей маму.
Воспитывать детей – ноша трудная. А уж когда ты сам ребенок и ничего о жизни не знаешь, практически непосильная.
Пылесошу и мою полы. Присаживаюсь на кухне на табуретку, поглядывая на небольшую горку грязной посуды. Поджимаю колени, натягиваю на них длинную безразмерную футболку и обнимаю. За окном: озеленившийся на время лета двор; арка из желтых домов, соседи, спешащие на работу и по подъездам, и незнакомцы, сокращающие путь через местные закоулки… Совсем скоро мы с сестрой шагнем из дома в неизвестность и даже этого приевшегося вида не останется.
– Вела-Вела-Вела! – и снова Мила подлавливает меня. – Шоколадка!
Поднимаюсь с табурета и иду в ее комнату. Проверяю рюкзак: планшет со смартфоном, больше ничего. Типичный набор современного ребенка.
– Ну-у? – нетерпеливо тянет сестра, подпрыгивая.
– Ладно, дам я тебе твою шоколадку. Молодец. Зарядки только положи к технике, – легонько треплю сестру по волосам.
Достаю из заначки на кухне одну из трех шоколадок, возвращаюсь в комнату и протягиваю ей.
– «Милка» для Милки.
– Ула-а-а! – сестра хлопает в ладоши, выхватывает шоколадку и легонько клюет меня в щеку. – Спасибо!
Она плюхается на свою раскладную кровать (в собранном виде – диван), и с довольным лицом ест шоколадку, отламывая по кусочку от плитки. Все ее внимание сосредоточено на диснеевском мультике.
# # #
У меня было время подготовиться. Мама болела, врачи не скрывали от нас печальные прогнозы, но… Я все равно верила, что каким-то чудом она выкарабкается, и мы продолжим жить втроем, как было всегда.
Когда заканчивается мультик, выдыхаю, отсчитываю три секунды и захожу к сестре в комнату. Мила лежит на полу, болтая ногами в воздухе, и что-то рисуя восковыми мелками.
– Мила, – опускаюсь на колени и складываю поверх них вспотевшие ладони.
– А когда мы поедем к маме? Я соскучилась, – сестра подписывает красного корявого человечка «Мама». Он криво улыбается, с упреком взирая на меня крупными глазами-точками.
– Мы… Мы больше к ней не поедем.
– Почему? – сестра бросает мелки, садится, скрестив ноги, и хмуро смотрит на меня. – Я что-то не так сделала?
– Нет… Конечно, нет. Просто…
За что это мне?..
Прикрываю глаза и на выдохе говорю:
– Мама умерла, Мила.
Тишина давит на голову. Сестра недоверчиво трясет головой.
– Что?..
– Ей больше не больно. Она не мучается, – продолжаю говорить, но уже успокаивая себя.
– Ты влешь! – глаза Милы мгновенно наполняются слезами.
Раскидываю руки, чтобы обнять ее, но сестра бьет меня по ладоням и отсаживается в угол комнаты.
– Влунья! Уходи! Не хочу тебя видеть! – кричит она вперемежку с рыданиями.
Поднимаюсь и выхожу. За закрытой дверью слышны всхлипы и дрожащий голос сестры, зовущий маму.
– Мамочка, это ведь неплавда? Мамочка, не шути так!
Провожу ладонями по лицу. Сердце щемит.
# # #
Похороны. Пришло много незнакомых людей. Часть из них – соседи, которых я изредка видела мелькающими на улице или на лестничных проемах. Они косятся на меня, перешептываются. Жалеют, наверное? Вот только они вернутся домой и забудут про наше с Милой горе, а нам от него никуда не деться.
Впервые за три дня вижу маму: ей сделали хороший посмертный макияж, она выглядит умиротворенной и спокойной.
– У нее больше ничего не болит, – бормочу себе под нос.
– Бедные девочки. Как же вам не повезло! Упокой господь ее душу, – крестится сердобольная соседка.
Она говорит что-то еще, но я ее не слушаю. И так тошно, еще причитаний пожилых женщин не хватало.
Первой кидаю землю в могилу и отхожу. Тук. Тук. Земляные комки, вылетающие из рук пришедших, словно град лупят по крышке гроба.
Могилу закапывают. Скорбящие галдящей рекой утекают в автобусы – их отвезут на поминки. Стою поодаль, дожидаясь, пока толпа рассосется. Холодный ветер лижет затылок и шею. Поеживаюсь.
Ко мне подходит соцработница. Не знаю, что она собирается сказать, но у меня нет к ней доверия. Да, она организовала похороны, и никаких казусов не произошло, но…
Все взрослые врут. Постоянно. Сначала мама, потом ее брат, если он вообще настоящий. Сказал, что придет, но гроб уже в земле, а нас с Милой завтра выселят из квартиры. Никто не посмотрит, что мы внезапно осиротели, деньги куда важнее.
– Вера, отвезти вас на поминки?
– Нет. Сестру надо забрать, не хочу обременять соседку.
Уважительно помолчав, соцработница снова прерывает тишину:
– Вера, мне звонил ваш дядя. Он просил немного подождать здесь. Хорошо?
Пожимаю плечами, сую замерзшие пальцы подмышки и блуждаю взглядом по сотням других могил.
– Кажется, это он.
Приглядываюсь: высокий жилистый мужчина с походным рюкзаком на спине идет в нашу сторону. Не нравится мне этот тип.
– Вера! – кричит он и машет.
Игнорирую его жест. Незнакомец быстро приближается и, запыхавшись, спрашивает:
– Похороны уже закончились?
Молчу, пристально вглядываясь в лицо «дяди». За меня ответят и так.
– Да, вы немного опоздали.
– Тихон, – он протягивает мне руку. – Мы говорили… по телефону.
– Ну… круто, – поворачиваюсь к надгробию. – Иди попрощайся, раз пришел.
Пока «дядя» навещает маму (похоже, он по жизни опаздывает), наблюдаю за ним. Соцработница, дождавшись его возвращения, с явным облегчением и улыбкой протягивает ему какие-то документы.
– Вот, все готово. Провожу вас до дома. Нужно удостовериться, что точно заберете младшенькую, тогда и с формальностями покончим.
