Я уеду отсюда

Глава 1

Лето 1958 года

Я уеду отсюда. Как только вырасту, уеду.

Стану секретарём. Жаль, конечно, что я не парень. Была бы парнем, стала бы шофером.

Ну, и секретарём можно. Вон, соседка Добрякова, сходит в сельсовет, выдаст справочку, и домой, свободная целый день.

Надо кому, постучит к ней в дверь, позовёт. А как сделает все домашние дела, так и справку выдаст. Работа чистая, уважаемая, и при Председателе сельсовета. Одно слово – начальство.

Водителем интереснее. Сиди себе, смотри в окно. Можно съездить в соседнюю деревню, узнать, как они поживают. Жаль, девчонки не могут быть шофёрами. Я бы, прямо очень – очень хотела. Почему я не парень?

Вон у подружки Люськи отец Председатель сельсовета. Его в посёлок Гари возит водитель. Это не в поле на жаре спину гнуть, на комарах и оводах. Все чисто, культурно. Приедет в Гари и сидит себе, ждёт, когда Люськин отец Василий Прощенков дела свои сделает и домой, в Андрюшку. Хорошо, и прокатился, и зарплату платят.

Правда, дорога плохая. А точнее – её совсем нет. По весне и на тракторе не проехать по деревне. Рытвины такие, прямо по пояс – просто так и не пройдешь. Никакие сапоги кирзовые не спасут. Не перелезть. А в Гари ехать целый день. Папа говорит 49 километров. Лучше машину водить, конечно, не в колхозе. В колхозе – тяжело, работы много.

У колхозников нет паспортов. Их дети не могут уехать из Андрюшки учиться в район или город. Им только в колхоз.

Собираясь поехать из родного села куда–нибудь дальше райцентра, каждый колхозник обязан обзавестись удостоверяющей его личность справкой из сельсовета, действующей не более тридцати дней.

Справку дают исключительно с разрешения председателя колхоза, чтобы пожизненно записанный в его ряды крестьянин не вздумал оставить коллективное хозяйство. За нарушение такого порядка дают штраф или тюремный срок.

Стране нужна сельскохозяйственная продукция и колхозники обеспечивают ею.

У них одна работа до ночи на общем поле за трудодни, а потом на своём огороде.

Наша семья – не колхозники. Отец пришёл с войны больным, работать не может. Ему, как инвалиду дают продукты по специальным карточкам: сахар, немного масла.

Мама говорит, у него цирроз печени. Когда отцу сильно плохо, он в стакане размешивает сахар и пьет сладкую воду. Наверное, это помогает. Мне его жалко. Когда он пришёл с войны, женился на моей маме, у мамы уже было две дочки, мои сестры – Нэля и Галя. Их отец погиб на фронте.

Отец часто уходит на охоту, или на лодке уплывает, ловит рыбу. Иногда его нет несколько дней. Зато, когда он приходит, всегда принесет или глухаря, или рябчиков, рыбы наловит.

Мама делает из глухаря вкусное жаркое. С утра натопит печь и поставит на целый день томиться в чугунке. А мы ждём.

Вообще, я люблю яичницу и масло. Но яиц и масла мало, на всех не хватает. Я болею, у меня что-то с ногами, или с сердцем, очаги на лёгких.

Поэтому мама жарит яичницу на масле в бане на печке, и кормит меня там одну. Еды всё время мало. Весной, когда речка Анеп вскрывается, по ней в Андрюшку привозят продукты, и в деревне праздник.

А ещё, в магазине продается огромная головка сыра, прямо больше моей головы. Мама приносит мне малюсенький кусочек и смеётся: «Томка, весь сыр в деревне съела!».

– И ничего, и не съела.

Сыра всегда мало. Он очень вкусный. Когда вырасту буду есть масло, сыр и яичницу.

Пенсия у отца маленькая, по болезни 35 рублей. Денег на семью из пяти человек недостаточно.

Я очень люблю своего отца. Он всё время занят. Отец кладет соседям печки. Иногда его зовут в соседние деревни и хутора. За сложенную печку отцу дают деньги и все благодарят.

Лучше моего отца их никто не кладёт. Все знают: Александр – лучший печник. Если он сложит печку, то зимой будет в доме тепло.

Отец строит нам дом, торопится, надо успеть до зимы.

Мама беременная, скоро у меня будет братик, и его принесут уже в новый дом.

На дворе лето, место, которое отец выбрал для строительства, очень мне нравится – красивое.

Наш дом будет на высокой горке. Пока, конечно, очень много работы. Но скоро, мы переедем. Сейчас у нас нет своего дома. А потом мы будем жить со всех сторон окружённые прудом, речкой, озером и лесом.

Пруд зарос кувшинками. Жалко, они далеко от берега, я бы обязательно их нарвала, если бы они были поближе. Но к пруду меня не пускают. Меня никуда не пускают.

Все ребята носятся по деревне, а мне надо помогать отцу. Если не я, ему никто не поможет. Мои старшие сестры уехали учиться. Я тоже хочу бегать, играть в прятки, в лапту. Мне гулять нельзя.

Сегодня 11 июня 1958 года у меня День рождения и я сижу верхом на колючем бревне.

Это толстое противное бревно нужно чистить от кожуры, чтобы оно было беленьким. Острым скребком я сдираю с дерева верхнюю корку.

Дерево очень толстое, тугое, скребок то и дело срывается. Сил моих недостаточно, чтобы шкурить. На дереве сидеть неудобно, оно противно колется. Все тело затекло.

До чего же мне обидно. Слезы сами по себе начинают капать на руки, на скребок, и бревно. Комары лезут в рот и прилипают к слезинкам на щеках.

Когда я вырасту, я не буду заставлять своих детей шкурить бревна. Я вообще, их ничего не буду заставлять делать.

Мне исполнилось 10 лет. Так горько, я ещё не плакала. Мне непонятно, почему моя жизнь не такая, как у других. Мне всё время надо что-то делать. Весь день рождения я провела, шкуря брёвна.

Брёвна у меня получаются гладенькие. Дом будет хорошим.

Папа меня хвалит. И говорит, что Дочь Тамара со всем справляется. Мне очень горько, хотя я и рада помочь.

Мой отец всегда называет меня гордо: «Дочь Тамара». Я слышала, что у него была дочка до войны (до женитьбы на маме), и её звали также как и меня, но она погибла.

Мне жалко отца, он такой худой, замученный. Утром еле встает, так ему тяжело от болезни.

Отец был в плену. Его тело всё в страшных шрамах. Но он скрывает их и никогда не рассказывает об этом. Фашисты пытали его, по несколько часов подвешивали за ноги вниз головой, натравливали собак. Я не понимаю, как это может быть. Как подумаю об этом, мурашки по коже, хочется плакать. Мой отец самый – самый лучший.

Утром я прошу его взять меня с собой, он собрался к соседу класть печку. Глину для печки мы копаем недалеко от речки.

Отец складывает кирпичики, делает раствор. Всё у него получается ровненько. Деревенские мужики подходят к отцу и любуются его работой.

Мне интересно, смогу ли я также, как отец. Он разрешает мне попробовать.

Я затираю шовчики между кирпичами, глажу ладошкой с глиной по стенке печки. Отец, удивляется, и снова хвалит свою Дочь Тамару.

Я радуюсь, что опять помогла отцу, и мы быстрее справились с делом.

Дальше, так и пошло. Отец кладет, я затираю, превращаю печку в ровненькую красавицу. Интерес, конечно к этому делу у меня быстро пропал, но другого помощника у отца нет.

Всё лето мы строим дом и кладем печки.

Я завидую своей подружке Люське. Она никогда ничего не делает, у неё есть бабушка. Я тоже хочу бабушку. Но у меня её нет.

Дом Люськи напротив сельсовета. Её бабушка с раннего утра хлопочет по дому. В их огромном доме всегда вкусно пахнет едой.

Люськина бабушка каждое утро печет хлеб, запах которого слышен аж с улицы; варит щи, управляет домом. Люська всегда сыта и свободна.

В их доме стоит огромный чёрный кожаный диван с откидными валиками, на которые можно облокотиться. Такого дивана в деревне больше ни у кого нет. Дома чисто и уютно.

Я не понимаю, почему Люська может свободно бегать, ходить с ребятами на речку, а я всё время занята.

Даже, чтобы сходить в кино, мне приходится долго выпрашивать у мамы разрешение и пять копеек на билет.

А ведь фильм привозят в деревенский клуб всего один раз в неделю. Мама всё время удивляется и говорит, что я видела это кино вчера и зачем мне второй раз идти в клуб.

Попасть в клуб, это – целое счастье. Выпросив пять копеек на билет, я всегда мчусь скорее занять самое лучшее место.

Лучшее место, это, конечно же, на полу, перед самым экраном. Как здорово сидеть прямо рядом с героями. Один фильм я бы смотрела и смотрела много раз. Почему нельзя ходить в кино каждый день?

Ещё рано утром, зная, что в клуб привезли новый фильм и на магазине и сельсовете повесили афишу, я начинаю канючить у мамы разрешение и деньги, чтобы вечером получить долгожданную радость.

Я мою ненавистные молочные трехлитровые банки. Мыть их очень неприятно: они жирные, холодная вода студит руки и ничего не отмывает.

Банок всегда много. Руки почти полностью входят в банку и становятся липкими. Ещё мне надо купить хлеб.

Магазин далеко, чтобы пройти по засохшим колдобинам развороченной тракторами дороги надо не один раз ободрать ноги. Но надежда на вечерний поход в клуб и растопленное сердце мамы жива, и я иду.

Хлеб тяжёлый, одна булка весит целый килограмм, а их несколько. Обратная дорога превращается в целое преодоление. Хлебные булки царапают ноги сквозь сетку и по колеястой дороге тащить их неудобно.

Дома я снова хожу кругами около мамы и прошу деньги на билет.

Мама, наконец – то, разрешает, но радость портит новость о том, что с утра мамина Кума идёт за ягодами и берёт меня с собой.

Мамина Кума – здоровенная тётка, которая как лось носится по лесу в поисках ягод. Бегать за ней – это целое наказание. Я всё время боюсь потеряться и гляжу, куда она бежит. Естественно, что ягод набрать столько же, как она, я не могу. Я не люблю собирать ягоды, меня всегда кусают комары. Они такие огромные и злые, что, когда я прихожу из леса, тело долго чешется от их злобных укусов.

Радость от разрешения пойти в кино перебивает разочарование от завтрашнего похода в лес и предчувствия маминого неудовольствия по поводу количества собранных мной ягод. Я ещё никогда не смогла набрать столько ягод, чтобы мама была довольна. У Кумы всегда больше.

Папа сказал, что повезёт меня в санаторий лечиться в место с красивым названием «Глядены». Мы поедем на поезде.

Я ни разу не видела поезд, даже в кино, которое показывают в клубе. Мне волнительно, страшно и очень интересно. Кроме своей деревни Андрюшино, я нигде не была.

Как это уехать в другое место, и остаться совсем – совсем одной. Я не могу понять, что я чувствую больше: страх или радость?

Папа сказал, чтобы я ничего не боялась, что поезд – это как дом и я ничего не почувствую, будет интересно и нестрашно. Папа пообещал, что я буду смотреть в окно, и в нём будут мелькать деревья и дома. А в санатории будут дети, с которыми я обязательно подружусь. Он заберёт меня через месяц, кода я поправлю своё здоровье.

Я не могу поверить, что увижу другой мир. Большой мир. Я знаю, что этот мир мне очень понравится. Я верю, что мне понравится и поезд потому, что папа обещал.

А ещё я знаю, что обязательно отсюда уеду, навсегда. Я буду жить в большом городе, и пусть этот город сейчас ещё пока живет только в кино, которое я смотрю на полу перед экраном деревенского клуба.

ПС.

Село Андрюшино расположено в малонаселенной лесной местности на левом берегу реки  Анеп (правого притока реки Тавда), в 45 километрах (по автотрассе в 51 километрах) к юго-востоку от районного центра посёлка Гари Свердловской области.

В просторечии село называли – Андрюшка. Дорог в село не было. Эта проблема есть и сейчас.

Глава 2

Глядены

В Глядены мы с папой едем несколько дней. Сначала на почтовой машине до Гарей, потом – по реке до Сосьвы.

В дороге интересно. Внутри меня искрятся маленькие звёздочки, они пританцовывают и наполняют восторгом. Хочется петь и танцевать. Всё моё тело пропитано радостью. Скоро я увижу город, такой, как в кино.

Мне кажется, что где-то в середине груди сидит маленький весёлый чертёнок, который хочет вырваться наружу и бежать вперед вприпрыжку.

Когда я смотрела в клубе фильм, меня удивило, что земля в кино гладкая-гладкая, блестящая и мокрая. Папа тогда сказал, что это асфальт и в городе хорошая дорога, на ней нет огромных колдобин.

Но асфальт оказался не тёмным и мокрым, каким был в фильме, а серым и сухим. Выглядит он как твёрдая отполированная корочка. И даже если осенью будет дождь, не раскиснет, и можно будет спокойно ходить, и даже не в сапогах.

Мама в холод заставляет меня носить кирзовые сапоги. Мне они не нравятся.

Когда собираюсь в школу, на глазах у мамы надеваю эти тяжелые противные сапожищи. Мама никогда не отстанет, и будет ругаться, и ждать, пока я их не надену. Она говорит, что я заморожу ноги и не смогу родить.

В сенках у меня – ботиночки, я тихо прячу кирзачищи, и в школу бегу уже красивая.

Недавно я упала в школе. Хотела встать, а ноги не стали слушаться, как ватные у тряпочной куклы.

Евдокия Васильевна наша учительница сильно испугалась и заставила дворника нести меня в больницу. В деревне учительницу за глаза все зовут Ефтаксинья. У нас в деревне у многих есть прозвища.

Когда мама прибежала ко мне в больницу, я уже смогла встать.

Я рассказала, как прокатилась на закорках у дворника. Но маме было не смешно, и она сильно волновалась.

Из-за того, что я упала тогда в школе, меня и повезли в Глядены.

Мы с отцом приехали на вокзал, папа купил билеты и повёл меня к поезду. Я очень устала и всё – еще волнуюсь. Поезд длинный и металлический. От вагонов пахнет какой-то гарью перемешанной с мазутом, как от трактора и исходит жар, вагоны нагрелись на солнце.

Папа подал билеты и подсадил меня внутрь вагона. Коридор в вагоне узкий, а по бокам полочки, на которых стали рассаживаться люди.

Мне досталось место у окна, и я стала смотреть, как по перрону идут -торопятся люди, с рюкзаками, пайвами и всякими корзинами. Все суетятся. Папа ещё раз сказал, чтобы я не боялась и поезд тихонько качнулся. Мы поехали!

Как здорово. Поезд – это и большущая машина, и дом с колёсищами.

Вот приеду обратно, расскажу Люське. Люська поезд ещё не видела. А я уже еду. Рядом с нами сидит толстая тётка с мужем. Они о чём-то разговаривают с отцом. А я смотрю в окно, где мелькают деревья. Хочется спать.

Мы приехали в Алапаевск. В этом городе у папы живет знакомый, и мы будем у него ночевать, а потом уже поедем в Глядены.

Мой папа очень умный. Он много всего знает. Я удивляюсь, как он находит дорогу. С ним не страшно. Я хочу быть такой, как отец.

До войны папа работал мастером в городе Серове в ремесленном училище при заводе, учил студентов работать на слесарном станке.

У нас даже карточка такая есть, где папа работает за станком. Правда, фотография очень маленькая, с мою ладонь. На картинке он совсем молодой, в залихватской кепке и глухой рубахе. Жалко, что он стоит за станком и целиком его не видно. Станок большой, а папка не высокий.

Сейчас мой папка изменился, он стал очень взрослым и худющим. Мама говорит: «Война его доканала. Спасибо, что жив!»

Папка и сейчас всё время носит кепку, и летом, и осенью и даже зимой и с фуфайкой, и с пальто. В деревне все ходят в фуфайках. А у моего папки есть куртка «хулиганка». Он говорит, что в Ленинграде такие куртки называют «Москвички», а в Москве «Ленинградками». Курточка эта – длиной до талии, на широком поясе, с двумя большими карманами и подобием широкой кокетки спереди, скроенной из другого материала, нежели сама курточка. Хулиганку мама соорудила дома из нескольких старых вещей. Куртка служит альтернативой пиджаку.

Мой отец раньше был городским.

А ещё до этой работы в Серове с осени 1937 года он служил Советской Армии и принимал участие в Дальневосточной Военной Компании в строительно-инженерном батальоне.

С октября 1937 года японо-маньчжурские силы систематически проверяли на прочность советскую границу в районе Приморья, пытаясь захватить и укрепиться на той или иной высоте.

Папа говорит, что с января 1938 года военные провокации на границе с Манчжурией в районе Приморья усилились.

Со слов отца, с 1 января по 20 августа 1938 года японцы организовали 124 нарушения границы по суше, 120 на море, произошло 19 боевых столкновений. Самыми серьезными из них стали бои у озера Хасан.

Мне всегда интересно разговаривать с папой.

По дороге к знакомому отца, у которого мы собрались ночевать, я спрашиваю про папину прошлую жизнь, о том, где он был, и что видел. Папка всегда всё растолковывает мне понятно, непременно шутит. Хотя, он очень скромный и не любит рассказывать, особенно про войну.

– Папа, а откуда ты знаешь того человека, к которому мы идем? – интересуюсь я,

– Служил с ним в армии на Дальнем Востоке.

– Папа, а почему была битва у озера Хасан? – не унимаюсь я, хотя уже много раз про это слышала папины разговоры с деревенскими мужиками, когда мы клали печки.

– В качестве предлога для начала военных действий японцы выдвинули территориальную претензию к СССР. Япония говорила, что ей принадлежит территория около озера Хасан и реки Туманной. Но на самом деле настоящей причиной являлась активная помощь нашей страны Китаю в период после подписания 21 августа 1937 года советско-китайского договора о ненападении (которое и вызвало обострение советско-японских противоречий и ухудшение советско-японских отношений). Мы хотели помочь Китаю, и СССР оказывал ему поддержку материально-техническую, дипломатическую, военную помощь, – подробно и обстоятельно мне отвечает отец.

– Папа, а это наша земля? – спрашиваю я.

– Да, дочка, мы считаем это нашей землёй. А яблоком раздора Китая и Японии является Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД). Япония воспользовалась гражданской войной в Китае, оккупировала Манчжурию и создала своё марионеточное государство.

– Папа, а войны не будет?

– Нет, Дочь Тамара, не будет. 11 августа 1938 года между СССР и Японией заключено перемирие, а уже в 1939 году СССР одержал уверенную и безоговорочную победу над Японией в боях на реке Халхин – Гол.

– Папа, а на войне очень страшно?

– На войне, всегда, страшно, – ответил папа, и его глаза стали печальными.

Когда речь заходит о войне, папа старается перевести тему. Видно, что он много пережил и ему очень больно вспоминать о прошлом. Про то, как он воевал, рассказывать не хочет.

Всегда ограничивается только общими фразами, которые говорят, что война – это зло.

Мой отец Петухов Александр Федорович был демобилизован с Дальнего Востока через год после призыва в Советскую армию в связи с болезнью.

И только мой бедный папка вернулся из армии, устроился на работу, как началась Великая Отечественная война.

Из-за проклятых фашистов, папе пришлось бросить работу в Серове и в августе 1941 года идти на фронт.

Мы пришли к папиному знакомому. У них дома есть телевизор! У нас в Андрюшке ни у кого нет, и я никогда раньше его живьём не видела (только в кино). Даже у Люськи дома нет телевизора.

Это, как же здорово! Можно не просить у мамы пять копеек на фильм в клуб, и смотреть кино сколько влезет!

Папин знакомый убрал белую салфеточку, которой накрыт небольшой чёрный телевизор и включил его. Кино там не показывают. По телевизору строгий диктор в тёмном костюме рассказывает новости. Я хотела спать, а мужчина скучно бубнил про какие-то надои молока. Телевизор выключили.

У нас дома раньше было радио на батареях. Папа включал его, чтобы послушать новости. Батареи надо заряжать. И поэтому папа радио после новостей выключал. Когда отец слушал новости, нужно было молчать и не мешать ему.

Но, недавно у нас появилось радио, которое работает без батарей. Его можно слушать, когда хочешь и сколько хочешь.

Год назад, летом 1957 года в Москве был Фестиваль. По радио рассказывали про этот Фестиваль, но самое главное, стали передавать разные песни.

Мне понравилась песня «Подмосковные вечера», её поют Эдита Пьеха и Владимир Трошин. А ещё передавали песню «Если бы парни всей земли».

Песни мы с сестрами и мамой записываем в тетрадочку, чтобы выучить слова, а потом поём. Мама любит петь. Она всегда поёт.

Мама моя очень красивая. У нее тёмные каштановые волосы, из которых она делает необыкновенные прически. Она большая модница.

Волосы она укладывает в «Виктори роллс», что означает «Локоны Победы».

Она закручивает волосы в жгуты и обворачивает их вокруг головы. Валики из волос укладывает по разному: по бокам головы, или от лба – к затылку.

Такая прическа предполагает распущенные волосы, кончики которых непременно должны быть накручены под низ, тем самым создавая видимость объёма.

Волосы следует разделить на идеально ровный пробор, а передние пряди, включая челку, надо закрепить зажимами. Верхние пряди начёсываются и закручиваются с конца до основания в своеобразные валики, которые крепятся шпильками. Важно, чтобы крепления не было видно, а сами валики не слишком плотно прилегали к голове, а закручивались в виде кольца, чтобы просвет был виден.

Мама любит, чтобы волосы были волнистые. Она делает завивку. Сначала накручивает бумажку на тряпочку жгутиком, делает папьльотки и получаются кудри.

Все прически мама подглядывает из фильмов, которые показывают в нашем деревенском клубе.

Для укладки прически у мамы есть красивая сеточка. Мама её связала крючком. Сеточка украшена белыми бусинками. Прическа за счет сеточки сохраняет волосы в форме, удерживает их, и при этом скрывает, если волосы где то лежат чуть неровно, т.к. задние пряди волос все время норовят вылезти.

Мама любит носить всякие головные уборы, не такие, как носят в деревне. Женщины в Андрюшке одевают для тепла только платки и шали. Моя мама обязательно, где-нибудь раздобудет себе беретку или шляпку.

У мамы есть шляпка, которую она смешно называет «менингитка». Наверное, её так называют, что тепла от неё нет никакого, только один – форс. Менингитка едва прикрывает затылок, такая маленькая. Но форс мороза не боится.

А у меня две русые косички.

На праздниках папа играет на гармошке. Маме не нравится, что папа всё время играет. Ей надо с ним веселиться, плясать, а его просят играть.

С праздника мама иногда приходит злая и ругает папу, говорит: «Уснул на своей гармошке, как боров на свинье». Почему боров спит? Папа же играл, а не спал.

Я люблю, когда папа играет. Вся деревня любит папину гармошку.

А ещё после Фестиваля в клуб привезли кино «Девушка с гитарой». Главную героиню там играет Людмила Гурченко. Кино было про подготовку к этому Фестивалю. Так что мы тоже, как будто поучаствовали.

Жалко, что в Андрюшке нет телевизора, асфальта и высоких домов. И доехать до нас нормально никак не возможно.

Утром мы едем уже в Глядены. Санаторий Глядены находится недалеко от города Сухой Лог.

В санатории меня будут лечить грязью. Мне смешно, что за грязью надо ехать из Андрюшки в другую деревню, да ещё так долго, несколько дней, как будто у нас своей грязищи нет. Но папа объясняет, что это не простая грязь, а сапропелевая из озер Гальян и Молтаево, ей лечат детей после паралича. Всё равно смешно, у нас и озёр, и рек – как грязи, завались просто.

По дороге папа покупает мне мороженое. Раньше я его никогда не пробовала. Оно в мягком съедобном стаканчике, сладкое и холодное, как лёд. Очень вкусное.

Как хорошо жить в городе. Здорово, что меня повезли в санаторий. В Андрюшке я бы никогда не попробовала мороженое и ничегошеньки не увидела. А за одну только дорогу в санаторий, я вон, сколько всего попробовала и увидела!

В санатории папа отдал меня воспитателю, мы попрощались, и отец поехал домой. Мне стало грустно, и я заплакала. Мне захотелось с ним обратно. Но воспитатель взяла меня за руку и отвела в комнату, где стояли кровати и были дети.

На лечении я познакомилась с Верой. Она из города Свердловска. Вера хорошая. Она не задаётся, не хвастает. У неё красивая одежда. Мы подружились. Вера угостила меня вкусной сладостью и сказала, что это вафли. В Андрюшке вафель нет.

Когда я приехала домой, я забыла, как называется сладость и долго объясняла родителям, что я ела. Мне хотелось, чтобы они поняли вкус.

Вафли похожи на тонкую-тонкую древесную стружку, а между стружками зажат сладкий снежок (или что-то похожее на снег).

Когда я рассказала, папа догадался, что я ела. И смеялся, что я точно описала, и заверил, что понял, какая это хрустящая стружка вкусная и сладкая. Он даже глаза прижмурил, как сладко я рассказала.

В Гляденах нас учат делать всякие поделки. В школе мы таким не занимались. Мы делали лисичку. Мне сказали, что это называется папье-маше. Было очень интересно.

С едой в санатории – просто беда. Ну, не столовая, конечно плохая, а я, не ем их еду.

На обед и ужин давали говяжье мясо, которое я на дух не переношу. Меня сразу вырвет.

У нас дома один раз меня накормили каким-то вонючим козлом. И с этого времени я и не ем говядину.

В сенках у нас вырыт глубокий ледник. Зимой отец складывает туда глыбы льда, и там, во льду, мы храним еду: мясо, рыбу, сало – в общем, всё, что отец из лесу принесёт.

Летом это мясо противное, сало желтеет и подпахивает заветренным. Из-за того, что в деревню трудно проехать продукты в магазин привозят редко и мало. Некоторые товары выдают поштучно на члена семьи.

И вот одним летом, мама заставила меня, есть это противное мясо. С этих пор я не ем говядину. На завтрак в Гляденах давали сыр, и я его ела.

Я услышала, как воспитатели шепотом обсуждали между собой, почему я ничего не ем. Женщина сказала, про меня, что, наверное, я из семьи сектантов. Кто такие сектанты я не знаю.

Потом в один из дней давали рыбу. Воспитатели увидели, что я ем, и следующий раз меня всегда кормили рыбой и сыром.

Плохо быть не такой, как все.

В Гляденах мне понравилось. Но когда приехал отец, чтобы забрать меня, радостный чертёнок, опять прыгал у меня в груди. Я соскучилась по отцу, по дому, по маме и сёстрам, и по Андрюшке.

Дорога домой тоже очень радостная. Я возвращаюсь уже повидавшей Большой мир.

Разница между Андрюшкой и тем, что я увидела, огромная. Я повзрослела.

Глава 3

Дом

Я люблю свою деревню. Но жить хочу в городе. В городе чисто и красиво. Думаю, что там нет столько тяжёлой работы.

Мы с папой снова едем несколько дней и вот, наконец-то подъезжаем к Андрюшке.

Уже видна церковь. Её построили еще в 1911 году. Это ещё раньше, чем родился мой отец. А родился он в июне 1916 года, а мама – в августе 1922.

Хотя про маму точно никто не знает, когда она родилась. Документы о рождении сгорели, возраст написали со слов. Мама скрывает, сколько ей лет, папа над ней шутит по этому поводу.

Наше село возникло давно. В школе говорили, что в результате Столыпинской аграрной реформы, когда крестьянам разрешили выходить из общины на хутора и отруба. Церковь строили на деньги Переселенческого управления.

Это Управление, ведало переселенческим делом в России, и по уровню приравнивалось к Департаменту Министерства внутренних дел (МВД), позднее вошло в состав Главного управления землеустройства и земледелия (ГУЗиЗ).

Создано оно было, аж 2 декабря 1896, и входило в состав МВД до 1905. Переселенческое управление 6 мая 1905 вошло в состав ГУЗиЗ, ведущей государственной организации, осуществляющей  Столыпинскую аграрную реформу.

Все мероприятия правительства были направлены на поощрение выделения крестьянам-собственникам участков «к одному месту» (отруба, хутора).

Хотя мне больше нравится другая история создания нашего села, про охотника Андрюшку, которому так понравились наши богатые рыбой, пушными зверями таежные, окруженные реками и озёрами места, что он построил себе дом в лесу, а потом к нему и другие люди подтянулись.

Наша церковь деревянная, однопрестольная. Когда её построили, то освятили во имя Святителя Николая, архиепископа Мир Ликийского.

Одна из главных башен Московского Кремля называется тоже Никольской, в честь этого же Святого. Потом в 30-е годы нашу церковь закрыли и стали хранить в ней зерно.

Я боюсь ходить около церкви.

Недавно я прочитала сказку «Вий», там были вурдалаки. Я люблю читать сказки. Но они все очень страшные.

Когда я была маленькая, у меня была няня, она тоже рассказывала мне сказки. Я очень любила слушать её, но всегда было очень жутко. Страшные места она рассказывала с придыханием, шёпотом и жутким голосом.

Ну вот, мы и дома. Приехали с учебы сёстры, мы собрались все вместе.

Сестры учатся в педагогическом училище. Неля, чуть постарше Гали.

Неля гордая и независимая. Галя добрейшая, смешная девчонка. Сёстры красивые. У Гали тёмные глаза, большие чёрные ресницы. Она в семье всегда попадает впросак, в какие-то нелепые ситуации.

Дома у нас чисто и уютно. Мама всё время что-то строчит и вышивает, да и сёстры много вышивок сделали. Мне нравится разглядывать их вышивки: то медведей – боксёров вышьют, то букет сирени.

Я не такая. Шить и вышивать я не умею, руки не из того места растут.

Рукоделию девочек научила мама. Она на все руки мастерица. Уж, все знают, что Катя Петухова может любой женщине и ткань строченую сделать на заказ, и вышить и сшить, и связать. Хотя в деревне многие умеют заниматься подобным ремеслом. Без этого – никуда.

Я не люблю, когда мама мне что-то шьёт. Она обязательно ругается, что я вертлявая, и может казанком толкнуть меж лопаток, если я буду продолжать вертеться. Когда она примеряет на меня своё шитье, всегда ругается, что у неё не получается, как надо. Как будто я и виновата, в этом.

При этом она обидно обзывается и называет меня «Епитимьища».

– Папа, что такое «Епитимьища»? – интересуюсь я у отца.

– Для многих православных людей епитимья – это какое-то дисциплинарное взыскание, налагаемое на провинившегося.

Но в духовном смысле это не наказание, а скорее лекарство, чтобы рана, оставленная грехом, быстрее затянулась, – а почему ты спрашиваешь, Дочь Тамара? – отца заинтересовал мой вопрос и он удивлённо смотрит на меня.

– Мама говорит, что я «Епитимьища» – жалуюсь я.

– Ну, конечно мама говорит, что ты её лекарство, от всех бед – смеётся отец.

Утром, мне уже кажется, что всё, что я увидела, выехав из Андрюшки, было вроде, как и не со мной.

Мне хочется скорее побежать к Люське и рассказать про Глядены, но мама с утра стучит кастрюлями на кухне и чем-то недовольна.

Отец, успокаивает ее, говорит, чтобы она отдохнула: «Катя, Катюша, иди, приляг, я сейчас все сам сделаю…». Но мама продолжает недовольно всё пошвыривать.

Я иду за хлебом.

По дороге я встречаю Нинку Уфимцеву и рассказываю о своём путешествии.

У Нинки отец водовоз. Он всегда ездит по деревне на лошади и у него при себе большой хлыст. Мы его побаиваемся. Он может этим хлыстом и стегануть.

Один раз, зимой мы с Нинкой сбежали с уроков и решили кататься с горки. Весело, всё в снегу. Рады, что сбежали и свободны!

Гора снежная большая, мы на портфеле – вниз с этой горы. Раскраснелись, смеёмся. И вдруг, в один из спусков, видим, Нинкин отец под горой, с которой мы несёмся, соскочил с лошади и к нам бежит, лошадиным кнутом машет.

Уж, как мы бежали от него. Хорошо, что не догнал. Очень ругался, и гнался за нами, размахивая своим хлыстищем. Плеть, аж, посвистывала.

Вот, уж, мы испугались – то.

А когда нам ещё погулять то, как не школу прогуляв?

Вечером нам с Нинкой попало. Тут всё сложилось. И Ефтаксинья маме нажаловалась, что мы школу прогуляли, и Нинкин отец добавил.

Попало и за школу, и за портфель. Особенно за портфель.

Портфель у меня красивый. Настоящий чёрный кирзовый с двумя карманами и двумя пряжками.

В деревне ни у кого нет портфеля. Все в школу ходят с холщёвыми сумками.

У меня тоже была холщевая сумка. Так бы я с ней и ходила в свой первый класс. Но у моей учительницы появился портфель.

С той минуты, как Ефтаксинья пришла в школу с портфелем и на моих глазах достала из него тетрадки, жизнь моя закончилась.

Портфель стоял у учительницы на стульчике. Я не могла от него отвести глаз. И уже представляла, как складываю туда своё школьное барахлишко. Мысленно ощущала в своей ладошке его шершавую ручку.

Я поняла, что без этого портфеля нет мне жизни и в школу ходить бессмысленно.

Вернувшись с уроков, я заявила маме, что в школу больше не пойду, пока у меня не будет такого портфеля, как у учительницы. Мама сначала посмеялась, потом, убедившись в серьёзности моих намерений, поохала.

Конфликт начинал набирать обороты.

Я проявила всё своё мужество и волю, слёзы, убеждение, и не знаю, что ещё, но мама поняла, что Евдокия Васильевна должна отдать мне свой портфель. Иначе, быть мне не образованной.

Мама куда-то ушла, и…., у меня появился портфель учительницы.

С тех пор я хожу в школу гордая с кирзовым портфелем.

Наша Андрюшинская школа сначала была семилетняя, её открыли в 1935 году. Потом, после войны в школу вернулись преподаватели – фронтовики: Богданов А.Н., Жебряков И.В., Жебрякова К.М., Серебрянников А.М. В 1957 году решением народного комиссариата школа преобразована в десятилетку.

Глава 4

Мечты становятся ближе

Школьные годы летят, как ветер.

Кажется, ещё совсем недавно мы построили дом; родился братик Коля, и я заботилась о нём, как о своем ребёнке, практически вырастила его.

Ещё совсем недавно я стащила у отца махорку, и мы с Люськой пытались курить ее за полем. Это додуматься до такого, в 10 лет в глухой деревне…

В этот раз мы были умнее, и с хлыстом за нами уже никто не бегал.

А потом, подарила отцу на День рождения, вытащенную из его же чемоданчика пачку папирос…

Кажется, ещё вчера, натерла красным перцем обидчика-одноклассника. Отваги мне не занимать!

Ещё живы воспоминания встречи в тайге с медведем.

Конечно, это я не забуду всю жизнь, как во всё горло истошно орала песню, чтобы напугать зверя: «Огромное небо, огромное небо, огромное небо, одно на двоих».

Песня красивая Марка Бернеса, про лётчиков:

«Подальше от города смерть унесём,

пускай мы погибнем, пускай мы погибнем,

пускай мы погибнем, но город спасём!»

И надо же мне было с покоса, где мы были с отцом, за 16 километров от деревни по глухой тайге бежать одной в клуб на танцы.

Отец отговаривал, в лесу одной опасно. Да разве можно меня отговорить на танцы бежать? Пусть и далеко, чего в тайге на комарах вечер сидеть.

Хорошо, что он меня всему научил. Его совет и при встрече с медведем пригодился.

Я так громко пела и шумела, что медведь не стерпел, и я была спасена. Он пристально посмотрел на меня и убежал.

На покос мы ходим с отцом всегда только вдвоём. Сначала, конечно папка один косил. Но когда я чуть-чуть подросла, мне стало жалко его. Он такой больной, на комарах и оводищах, помахай – ка на жаре косой, руки отвалятся.

Идти на покос далеко, рядом в Андрюшке косить не разрешают, покосов нет, мы не колхозники. Можно косить только в месте, которое называется: «Пятьдесят пятый километр».

С одной стороны от нашего дома, через дорогу – тайга. Если папка найдет в этом лесу у дома какую-нибудь полянку и соберёт там охапки три травы для скота, обвяжет веревкой, погрузит на спину – бежит домой оглядывается, чтоб никто не увидел. Хорошо, что дом чуть ли не в тайге, быстро перебежит дорогу.

Почему нельзя косить траву близко у дома я не знаю. Неверно трава колхозная.

Поэтому на покос надо шлёпать по тайге за 16 километров, и с собой тащить всё на весь период пока будешь сено заготавливать, и косы, и вилы, и грабли, и хлеб, еду всякую и на чём поспать, хотули тяжеленные. Всегда неизвестно, на какое время в тайгу идешь, какая погода будет, быстро ли управишься.

Я раз, два попробовала косой махнуть попала в кочку. А потом папка показал, как надо косу держать, и у меня сразу получилось. Отец говорит: «Дочь Тамара у меня, как заправский мужик косит».

Целый день косить тяжело. Сначала косишь, трава складывается рядком. Потом её нужно переворачивать, для просушки, а когда высохнет, складывать в копны.

Папка просовывает две длинные жердины под огромный ворох копны тяжеленной травы и её надо нести к месту, где будет формироваться стог.

Это очень неподъёмно. Кажется, все кишки вывалятся, пока тащишь это всё на плечах к месту, где будешь стоговать. Я, наверное, потому и маленького роста, что от тяжести не выросла.

В стог сметать, тоже надо изловчиться.

Меня один раз ещё маленькую (тогда мама с нами ещё ходила) посадили на стог, нужно было утаптывать сверху плотно траву, а трава колючая. Надо аккуратно на стогу себя вести, чтоб не свалиться и чтоб на вилы не насадили. На высокий стог мне потом подали жердину, надо было по ней спускаться вниз, я чуть лоб не разбила, сорвалась, мама от страха, как закричала.

Мы косим с папкой, а он всё на небо поглядывает, всё дождь вычисляет. Не дай Бог, брызнет, торопимся до дождя спрятать сено, чтоб не гнило потом. Ой, забегает отец, если дождь закапает, ой, заругается. Да и ночевать в лесу потом не очень радостно, если вымокнешь.

Зимой, когда устанавливается дорога, стог сена можно вывезти из леса. Папка договаривается с колхозниками, и наше сено привозят к дому.

Тут тоже работы полон рот. В полном смысле слова – и сено во рту. Подсадят меня на сарайку и в узкое окно закидывают сено, а я должна притаптывать его, чтоб весь стог вошел на чердак. А сено не лезет, если я плохо его там приберу. На чердаке тесно. Папка снизу кидает, а мне успевать надо.

Столько всего со мной за мою жизнь приключилось…

И вот уже я девушка.

Конечно, девушкой меня назвать трудно. Худая, маленького роста, белобрысая, бровей нет, груди нет. На девку не похожа, ещё и конопатая. Это вообще ужас ужасный.

Мне бы хотелось быть пополнее.

Вот Люська моя подружка – красавица. Она прямо настоящая девушка.

Хотя мой двоюродный брат говорит, что не понимает, что во мне парни находят, почему за мной ухлёстывают, а за Люськой не бегают.

Сёстры у меня тоже красивые смуглые, с красивыми бровями. Они похожи на маму.

А я – отцова дочь, вся в него.

Летом к нам в деревню пригоняют тунеядцев, чтоб они работали в колхозе. Указом Президиума Верховного Совета СССР 4 мая 1961 года усилена борьба с тунеядством.

Везде развешены плакаты:

– «Тунеядцы – наши враги! Хлеб трудовой от них береги!»,

– «Добросовестный труд – на благо обществу. Кто не работает – тот не ест!»

Если человек не работает на строительстве коммунизма четыре месяца подряд (кроме женщин с маленькими детьми) и его вина доказана судом, «преступника» ссылают на срок от двух до пяти лет, причём производится конфискация имущества «тунеядца», нажитого нечестным путем.

Мама говорит, что Указ уравнял «отъявленных бездельников» и всех граждан, работавших, но получавших «нетрудовые доходы», в том числе и представителей творческих профессий. Даже писателей считают тунеядцами.

Тех, кого обвинили в тунеядстве, называют сокращенно «БОРЗ», это значит без определенного рода занятий. Потом в уголовном жаргоне появилось слово «борзой», т.е. наглый, не желающий работать.

Когда в Андрюшку привозят тунеядцев вся деревня гудит, радуется. Это значит, в клубе будут новые парни, модные, городские стиляги.

Тунеядцы – все хорошо и модно одеты. Парни в красивых ботинках. Наши-то деревенские в сапожищах ходят, а зимой в валенках.

Название «стиляга» стало нарицательным, благодаря известному одноимённому фельетону Д. Беляева, опубликованному в журнале «Крокодил» под рубрикой «Типы, уходящие в прошлое».

В очерке описывается школьный вечер, где появился «разодетый на иностранный манер» невежественный и тщеславный молодой человек, гордый своим нелепым пёстрым нарядом и навыками в зарубежных танцах.

Он вызывает смех и брезгливую жалость у других студентов. Также в фельетоне представлена подруга стиляги Мумочка, «по виду спорхнувшая с обложки журнала мод».

Очерк «Стиляга» и напечатанная в том же номере статья о безродных космополитах стали сигналом начала кампании против влияния Запада. Есть мнение, что сам термин «стиляга» пришёл из музыкального языка: у джазовых исполнителей термин «стилять» означал «копировать чужой стиль игры». Существует выражение «дуть стилягу» – то есть играть в подражательной манере.

У стиляг тонкие узкие брюки – дудочки. Модники носят ботинки на рифленой каучуковой подошве.

По проспекту, словно манекен,

Вечером эффектный бродит джентльмен.

Всё отдаст вам лодырь и барчук

За цветастый стильный галстук

и за каучук.

В нашей деревне стиляг любят. Городские парни умные, культурные, в основном студенты из хороших семей.

С июля 1962 года в деревню привозят горожан на сельскохозяйственные работы.

Рады в деревне и когда с колоний сбегают зэки. В Андрюшку в этот период приезжают стрелки. Они охраняют население и ищут беглецов. Деревня наполняется народом и весельем.

ЗэКи никогда не пакостят. Иногда, кто-нибудь из деревенских, нет и нет, скажет: «Кто-то в бане ночевал», или в худшем случае фуфайку стырят.

Школа закончена. Мама не хочет отпускать меня в 15 лет учиться в город Серов. Это далеко, а с нашими дорогами, видеться мы будем редко.

Родители считают, что я не поступлю.

Уверенность подкрепляет тот факт, что учителей по многим предметам у нас в деревенской школе не хватает, преподавали – бывшие десятиклассники. Немецкий язык, вообще, несколько месяцев учили за все годы. Правда, мне, сказали, что к языку у меня большие способности. Но развить их не удалось. Ещё я очень люблю читать.

Мама говорит, что в школе мне дали не характеристику, а «волчий билет» с которым, уж точно никуда не возьмут.

Конечно «волчий билет», сами меня никуда не отпускали, вот характеристику плохую и дали. Все ребята летом на поле отрабатывали, а меня мама не пускала. Вот я и получила.

Но я верю, что поступлю. В деревне оставаться я не намерена. Смелость – города берет. И я обязательно всего добьюсь.

Мы с подружкой едем подавать документы в г. Серов. Ну, слово «едем», тут, конечно, не применимо.

Мы вдвоём идем 34 километра со своими баулами к хутору Линтовка (правильно это место называется деревня Линты, но в Андрюшке все говорят Линтовка).

Рядом находится участок по переработке леса и оттуда ходит тепловоз, который отвезет нас в светлое будущее.

Тепловоза нет, и мы до ночи с работником этого участка ждём транспорт.

Когда стемнело, мужчина пожалел нас и сказал, что даст место переночевать, а утром отправит в Сосьву.

Работник станции сказал вести себя очень тихо, и привёл нас к какому- то вагону. Ничего не видно, он поднёс палец к губам, велев вести себя, как мышам – тихо.

Мы легли сразу же в первое купе и уснули. Шутка ли, целый день шлепали до Линтовки по бездорожью и томились в ожидании поездки.

Разбудил он нас рано, было совсем темно, и так же тихо велел выходить.

На выходе я увидела огромное количество мужских кирзовых сапог, выстроенных в ряды. Я поняла, что мы ночевали у заключённых – бесконвойников, которые валили здесь лес.

Мне стало страшно. Всю ночь мы провели в бараке с осужденными мужиками, работающими на лесоповале.

Но мужчина посадил нас на тепловоз, и мы поехали покорять город.

Вокруг нашего села Андрюшино много зон. Кто-то работает под конвоем, а некоторых людей отпускают на поселение.

В 1948 году (в год моего рождения), открылся Гаринский эксплуатационный участок и по рекам района стали перевозить грузы и пассажиров катерами, так как дорог нет.

В 50-х годах наш Гаринский район определён как большая сырьевая база леса и началось строительство колоний, основной функцией которых стала заготовка древесины: Гари, Пуксинка, Лапотково, Зимний, Новый Вагиль…

Наши малопригодные для жизни таёжные и болотистые места стали использоваться для исправления неблагонадёжных людей.

Я поступаю в Серовское медицинское училище, мне хочется быть медсестрой или фельдшером.

На экзамене по математике, я смотрю на пример из букв «А» и «Б», и не понимаю, что говорить дальше.

С умным видом читаю вслух экзаменатору. Преподаватель понимает, что дело плохо, сочувствует мне и советует бежать в Серовское педагогическое училище, где ещё не закончился приём документов. Из жалости за экзамен по математике мне ставят тройку.

Экзаменатор подробно объясняет мне, что с этими документами, меня возьмут учиться, и новые экзамены сдавать будет не нужно.

Серовское педагогическое училище открылось еще в 1939 году. Первый выпуск педагогов из училища состоялся уже во время войны в 1942 году, и многие сразу ушли на фронт. Сначала учреждение готовило учителей начальных классов, а с 1967 года стали обучать ещё и на воспитателей дошкольных учреждений, учителей пения.

Окрыленная я бегу в педучилище. Ещё нужно сдать музыку.

Ну, тут, то я не подведу! Не зря же мы слушали радио и пели песни. Я пою на экзамене:

«Солнечный круг, небо вокруг.

Это рисунок мальчишки.

Нарисовал он на листке, и подписал в уголке:

«Пусть всегда будет солнце!

Пусть всегда будет небо!

Пусть всегда будет мама! Пусть всегда буду я!».

Я пою с таким напором, что шансов отказать мне – просто нет. Мои музыкальные способности хвалят. И вот, я – студентка!!!

Весь мой класс после попыток поступить учиться вернулся в деревню обратно, никто не поступил. Знаний нам давали не достаточно, и конкурировать с городскими ребятами мы не смогли.

Вернувшись из Серова в Андрюшку, я не застаю дома родителей. Дверь закрыта, и я залажу через окно в большую комнату нашего уютного жилья.

Вместе со мной врывается теплый осенний ветер.

Как же у нас красиво! Во все пять окон гостиной проникает яркое солнце, смешавшееся с отсветом осенних листьев.

Огород уже убран и из окон хорошо видна речка.

В пустоте дома раздается голос Людмилы Зыкиной. По радио, как всегда, передают популярные песни:

Издалека долго,

Течёт река Волга,

Течёт река Волга,

Конца и края нет.

Среди хлебов спелых,

Среди снегов белых,

Течёт моя Волга,

А мне семнадцать лет.

Господи, так это же она про меня поёт! На душе одновременно радостно и страшно. Хочется смеяться и одновременно плакать. Как же я уеду отсюда? Какое душевно смятение.

Я смотрю на этажерку, стоящую в углу, покрытую белой строчёной салфеткой, на фикусы и гортензию, и понимаю, что скоро это всё останется без меня.

А музыка, льющаяся из радио, продолжает щипать мне душу.

Сказала мать:

«Бывает все сынок.

Быть может, ты устанешь от дорог.

Когда домой придешь в конце пути,

Свои ладони в Волгу опусти»…

Я стою у окна и не знаю, куда себя деть. К огромному счастью от поступления в училище присоединилась грусть расставания.

В углу большой комнаты в полукруглом фанерном каркасе, прикрытом маминым шитьем, стоит швейная машинка «Подольск», я так хорошо помню, кода её покупали.

Мне ещё, наверно лет около пяти было. Папка тогда сказал: «Машинку для Дочери Тамары купим. Её будет».

Право на покупку этой машинки можно было получить, если сдать продукты питания. Мы сдавали куриные яйца (приобрели их в магазине). Только сдав их, мы смогли её купить. Эта машинка служит нам уже много лет верой и правдой.

Хоть швейный инструмент купили для меня, шить я так и не научилась. Не нравится мне это дело, нудное, нитки путаются, рвутся.

Мама всю семью обшивает, потому что свободно пойти и купить готовую одежду хорошего качества удобную, красивую и модную не так-то просто. Люди при покупке одежды покупают всё «ноское», «немаркое», и, конечно же, «дешевое», недаром в обиходе укоренилось выражение «дёшево и сердито».

Платья остаются любимой одеждой советских женщин.

Летние – из цветастых тканей, тканей в полоску, в горошек, в клеточку, а также с новомодными геометрическими и абстрактными рисунками.

Теплые – преимущественно из однотонной шерсти, часто с белыми кружевными или маленькими круглыми воротничками, с пластронами, отделанные аппликациями, шнурами, вышивками, с миниатюрными пуговками, застегивающимися на воздушные петли.

В основном наши деревенские женщины шьют платья из самых доступных лёгких тканей, такие, как ситец, набивной поплин и штапель. Выходные платья, конечно, стараются сшить из шёлка, крепдешина, креп-жоржета. В деревне особенно форсить негде, да и некогда.

Мама любит платья из шифона. Но чаще она носит чёрный сарафан, под который можно надеть яркую блузку. Когда красивой ткани на блузку не хватает, мама хитрит: верх блузки она шьет из дорогой и хорошей ткани, а низ, который, будет не видно под вырезом сарафана, надставляет другой тканью – дешёвой и не модной. Она часто шьёт такие «манишки» и надевает их под сарафан. От этого, кажется, что она одета, как королева.

Поглядев сейчас на эту швейную машинку, я поняла, что пришло время проститься со своим детством.

Приходит мама и, узнав о моём поступлении, ругается, на чём свет стоит: «Ну, надо же! И с волчьим билетом, а всё равно взяли!»,

– Ну, и ушлая, же ты, Томка! Как же я тебя, такую «плиставку» отправлю…

Мама всегда всем даёт клички и любит передразнить.

Когда это не касается меня, то очень смешно и похоже на того, кого она дразнит. А когда мама обзывает меня, очень обидно. Я, ж не виновата, что такая мелкая и худющая.

Недавно, она разозлилась на деревенского мужика, и весь вечер ворчала, называя его «Аспидом», и смешно показывала, его походку. Все дома хохотали.

Оказывается, аспид – это обширное семейство ядовитых змей.

Стройным телосложением, гладкой спинной чешуёй и крупными симметричными щитками на голове аспиды внешне напоминают ; их нередко называют также «ядовитыми ужами». Длина тела колеблется от 40 сантиметров у  до 4 метров у  и 5,5 метров у . Голова у большинства видов закруглённая спереди и не отграничена от туловища шейным перехватом. Зрачок круглый; у рода  – вертикальный. Левое  рудиментарно или вообще отсутствует.

Когда мы всё-таки выяснили, кто такой аспид, смеялись еще громче, т.к. описание этого змея, уж очень подходило тому, кого пародировала мама.

Ух, и острая она на язык.

Мама считает, что выбранный мной путь в жизни принесёт мне одни страдания.

Но, я думаю, что настоящая причина всех провалов, это – желание предсказуемости и комфорта.

Наши страхи – это как огромный забор, который удерживает нас от достижения цели. Чем необычнее наши желания, тем выше становится это препятствие.

Я думаю, что многие люди в нашей деревне, хотели бы лучшей жизни, но страх, что-то поменять всеми силами удерживает сложившийся порядок вещей, хоть этот порядок сер и уныл.

Мне кажется, что если человек поймет, что страх и неизвестность подстерегают каждого независимо от того, что задумано, в любой попытке, что-то изменить, то будет легче. Не легче, но проще.

Раз я решила изменить свою жизнь, я попробую. Буду двигаться за шагом шаг. Не знаю – спрошу. Упаду – встану. Худшая ошибка, которую можно совершить в жизни – бояться совершить ошибку.

Тыл у меня крепкий. Вернуться в деревню никогда не поздно. Но такой перспективы я себе в голову закладывать не буду. Только – вперёд.

Несмотря на необходимость покидать дом я всё равно счастлива. Я буду городской, выучусь, и буду жить по-другому.

Прощай деревня!

Перед самым отъездом мне снова стало грустно. Как мы строили этот дом! Даже проклятые фикусы и гортензии, которые раздражали вечной обязанностью в протирке листьев от пыли, вызывают боль расставания. Дались, же они мне! О чём ни подумаю, куда ни посмотрю, везде они перед глазами!

Родители подсаживают меня в почтовую машину, мама одевает мне на руку красивые часики, и я еду в новую жизнь.

Глава 5

Город

Город встретил меня неприветливо. Жить негде, денег недостаточно, голодно. В училище всё время нужно покупать дополнительный материал: краски, пластилин, ткань…

Зато учиться очень интересно. Здесь дают очень много знаний. Мы учим историю, нам преподают даже сольфеджио, играем на музыкальных инструментах. Меня научили играть на мандалине, балалайке и баяне. Я всё быстро схватываю. Меня хвалят за тонкий слух. Ещё я хожу в хор.

Конечно, и здесь я не могу удержаться от хулиганства. Когда мы выводим стройными голосами песню:

Вечерний звон, вечерний звон!

Как много дум наводит он,

О юных днях в краю родном,

Где я любил, где отчий дом.

И как я, с ним навек простясь,

Там слушал звон в последний раз!

Я каждый раз басом добавляю в конце: «Бом! Бом!».

Преподаватель прислушивается, пытается уловить в большом хоре, кто – это пакостит. Всем смешно.

Учителя все очень интеллигентные, увлеченные. Директор в училище Шульман Савелий Евсеевич, как и мой папка воевал.

Во время войны Шульман С.Е. имел звание гвардии капитан – участник Великой Отечественной войны. На службу в ряды Красной Армии призван в 1939 году Василеостровским РВК, г. Ленинграда. Прошёл всю войну от начала до победного завершения. Участвовал в таких решающих сражениях Великой Отечественной войны, как Сталинградская битва, Берлинская операция, освобождение Чехословакии.

Савелий Евсеевич кавалер орденов «Красной Звезды», «Отечественной войны 2 степени (дважды), медалей «За оборону Сталинграда», «За освобождение Праги» и др.

Уже в конце войны гвардии капитан Шульман С.Е проявил героизм в боях на подступах к Берлину. Как отмечается в наградных документах, при форсировании реки Одер герой в числе первых переправился на противоположный берег и организовал надежную оборону, благодаря чему были уничтожены огневые средства и очаги сопротивления противника.

Вот такой героический у нас директор.

Учиться мне нравится.

Если бы не проблемы с жильём, отсутствием денег и еды было бы всё просто отлично.

Жить приходится на квартире. Дом, где я снимаю койку, находится на Правом берегу реки Каквы.

До училища далеко, нужно ехать на двух автобусах с пересадкой. Только один билет стоит 5 копеек, а в два конца – 20 копеек. Это ужасно. У меня рассчитано тратить всего 20 копеек на день.

Я экономлю. До автовокзала я иду пешком и экономлю пятак. Обратно также. На сэкономленные деньги я покупаю кральку. Кралька тоже стоит 5 копеек. До чего же она вкусная. Я всё время устаю.

Хозяйка квартиры подкармливает меня сухарями. Я их замачиваю кипятком и ем. Жить с чужими людьми тяжело.

Как хорошо было в Андрюшке. Я скучаю.

Постоянно случаются какие-то неприятности. То – приходится искать новый дом, потому, что у хозяйки квартиры пьет сын и пристаёт к нам квартирантам, то – порвались ботинки. Вот, в нашей Андрюшке, пьяниц и не бывало никогда.

Найти новое жилье невозможно. Приходится долго ходить по домам и спрашивать, кто тебя пустит. Ещё надо, чтоб и цена подошла, и не совсем противные хозяева были. Никто пускать и не хочет к себе в дом.

Но я знаю, что мечты просто так сами не сбываются. Они сбываются только тогда, когда сильное желание превращает их в действие.

Как постоянно повторяет моя мама: «Лучше один раз живой крови напиться, чем всю жизнь падалью питаться, а там что Бог даст!»

Конечно, я знаю, что это сказал Емельян Пугачёв, в повести

Пушкина А.С. «Капитанская дочка», рассказывая Гринёву калмыцкую сказку об «Орле и Вороне», а потом повторил Максим Горький в притче «Песня о Соколе».

Но для меня – это девиз моей мамы, который она повторят с завидным упорством всю жизнь. Наверно – это и мой выбор.

Я не хочу, чтобы мои сожаления о чём то, заняли место моих мечтаний.

Любое движение вперед всегда будет сопряжено с дискомфортом, надо просто немного потерпеть и идти вперед. Я буду использовать все свои жизненные ресурсы, чтобы не падать. А если упаду – встану вновь.

Сейчас меня съедает тревога за будущее, но мне кажется, что – это тревога продуктивная.

Я должна заглянуть вперед, понять, что будет дальше. У меня нет никакого жизненного опыта, который сделал бы меня настороженной к будущему, поэтому мне нужно найти какой–то другой ресурс, чтобы чувствовать себя на ногах, понять, что я сама могу сконструировать свою жизнь так, как мне нужно, так как я хочу.

Если я буду просто сидеть, сложа ручки, ни о чём не беспокоиться, не строить планы, то так и останусь замшелым камнем на дороге, о который все спотыкаются.

Я вытерплю все трудности.

Моя тревога за будущее будет моим рецептом счастья. Ждать, когда, что–то прекрасное в один день свалится мне на голову бессмысленное занятие, это не для меня. Я справлюсь.

В Серов приехал отец.

Кто–то из деревенских сказал ему, что Томка ходит с голыми пятками по Серову в рваных ботинках.

Я радуюсь встрече, отец ведет меня в магазин «Восток» и покупает мне еду. Господи, когда я буду работать, я буду покупать себе всё, что захочу, особенно мороженое и охотничьи колбаски.

Теперь у меня новая обувь. Мне не хочется говорить родителям, как мне тяжело, голодно, как я тоскую. Им надо помогать сёстрам, воспитывать брата Колю, который живет с ними в Андрюшке.

Магазин «Восток» весь в лепнине, внутри богато. Улица Льва Толстого в Серове самая красивая. Здесь каменные высокие дома, стройные и светлые, а вдоль дороги растут берёзы. И конечно, асфальт.

Я квартиру снимаю в деревянном домишке, который не сравнить с нашим красивым домом в Андрюшке.

Наш дом украшен рукоделием: вышивками сестер, мамиными строчеными тканями. Интересно гортензии без меня цветут?

Хоть я их и ненавидела, сейчас я скучаю по этим огромным розовым и голубым шапкам цветов. Сейчас–то я бы с удовольствием и нежностью протёрла их большие зелёные листья, и полила бы как надо. А как мне раньше не нравилось, что они занимают весь угол в нашем доме. И банки бы жирные помыла, и хлеба принесла. Как не хватает домашнего тепла и уюта.

Мама у меня модница и сама любит красиво одеться и дом украсить. Она не ходит по деревне в фуфайке. У моей мамы красивый песочного цвета шевиотовый костюм.

Для неё папка подстрелил здоровенного песца, и она щеголяет по деревне в тёмно-синем пальто с шикарным воротником.

Я всё ещё часто болею. Преподавательница тепло относится ко мне, принимает большое участие в моей жизни, и на летних каникулах от училища меня отправляют в санаторий в г. Железноводск.

Вот, мама обычно часто говорит: «Сытый голодному – не товарищ». А я вижу много хороших людей, которые помогают мне, проявляют заботу и сочувствие. Моя классная руководительница из училища очень чуткий человек.

Железноводск сразил мой неокрепший мозг наповал. Я восхищена всем, что вижу на пути. Счастью нет конца. Я снова увидела другой мир. Это Вам – не Глядены.

В Серове я познакомилась с парнем. Его все зовут Слон. Мы дружим. Однажды, он просит своего друга предупредить меня, что не может придти. Его друг Василий приходит к кинотеатру «Родина» вместо моего товарища и мы идем с ним гулять. Слон забыт.

Васька весёлый. Когда он смеётся, его большие глаза светятся необычайной радостью и озорством.

Мой кавалер красиво за мной ухаживает. Когда он с родителями уезжает к родственникам в Винницу, то с каждой станции шлёт мне телеграммы. До такого не каждый додумается. А если и додумается, то поленится, или денег пожалеет.

Мне очень приятно. Учёба уходит на второй план.

По распределению после окончания училища меня хотят отправить в пос. Лобва.

Господи! Только не это! Я всеми силами пыталась вырваться из деревни, училась, мучилась по квартирам, голодала, чтобы снова оказаться на задворках жизни?

Ну, уж, нет! Я выхожу замуж.

Глава 6

Замужество

Васька уже отслужил в армии, работает на Серовском металлургическом заводе, в калибровочном цехе.

Он живёт с родителями, двумя сестрами Нинкой и Любкой и братом Лёнькой. Семье Васьки я не нравлюсь. Я бедная и деревенская.

Отец Васьки Николай – инвалид Великой Отечественной войны, как и мой отец.

У Николая до колена нет одной ноги. Во время войны ему ее ампутировали после ранения, прямо на живое, без всякого наркоза. Плеснули пол стакана водки, сказали: «Терпи!», и отрезали.

К ноге он приделывает накладку с палкой, и ходит на этой палке, вместо отсутствующей ноги.

Мать у моего будущего мужа – Евдокия – крупная вятская женщина, с мясистым лицом. Она работает в больнице в буфете. Она грубая и нечуткая.

В доме у них хозяйство: огород, свиньи, еще, они садят картошку в поле. Сам домик небольшой: кухонька и комнатка. Наш дом в Андрюшке красивее и больше.

Васькина семья – его полная противоположность. Васька добрый, внимательный, а его родственники черствые и неприветливые.

Васькиному отцу, как инвалиду войны дали квартиру, прямо в самом центре города, рядом с кинотеатром «Родина». Там три комнаты. Вся семья переезжает в новую квартиру. Как же им повезло!

Моему папке ничего в жизни легко не доставалось: всё сам. Сначала война, потом постоянная тяжелая работа, болезнь. И дом сам построил. Как же я скучаю! А вообще, по–разному относятся у нас к участникам войны: городским вон и квартиры, и ковры дают, а деревенские такой заботы и не видят.

Старый домик Васькины родители должны освободить под снос. Дом признали аварийным.

Васька просит у сестры Нинки для меня в долг нежно бело–розовое кружевное платье, я мелом чищу свои потрепанные туфли, и мы идём в ЗАГС.

По дороге мы нашли каких–то незнакомых людей, пригласили их свидетелями и расписались.

С моей съёмной квартиры в три минуты, в простынь собрали нехитрые пожитки, завязали узлом добро, (собирать–то было, и нечего) и Васька привёл меня к себе в дом.

Мой муж радостно показывает свидетельство о браке и сообщает семье, что мы поженились.

«Ну и дурак!!!» – зло сказала Любка, его младшая сестра. Мать с отцом начинают ругать сына.

Они грубо называют меня «Гаринской Чумичкой». И сообщают, что они меня: «Держать не будут».

Слова: «Держать не будут», меня очень больно ранили. Это как можно про живого человека, сказать так грубо. Я не животное, которое надо держать.

Я села на большой железный сундук в углу комнаты и по моим щекам покатились слёзы. Всё рвётся – там, где тонко, и только человек ломается от грубости.

Вся радость прошла, грубые чужие люди убили мой радостный день и в дальнейшем ещё долго портят мне жизнь.

Так Дочь Тамара превратилась в «Чумичку Гаринскую». По–другому меня не называют.

Надо отдать Ваське должное, он ведёт себя всегда достойно. Защищает меня, не даёт обижать. Но его родственников ничего не останавливает. Я для них бедная. До какой душевной чёрствости могут дойти люди, когда речь идет о деньгах?

Так началась наша семейная жизнь.

Когда у меня будут дети или внуки, я никогда не покажу своего дурного к ним расположения. И если они приведут в дом нового члена семьи я, обязательно постараюсь полюбить этого человека, принять их, как родных, чтобы они даже по выражению моих глаз чувствовали тепло.

Всё что со мной происходит негативное, показывает мне, как не надо поступать с другими людьми. Я не буду повторять зло. Никакие богатства и деньги мира не закроют мои глаза на человеческое отношение к окружающим.

Моё сердце будет не только мешком перекачивающим кровь и поддерживающим жизнь, оно будет не только страдать. Моё сердце будет любить и помогать.

Мы с Васькой остались в домике, который шёл под снос. Периодически приходят чиновники и пытаются нас выселить. По закону нельзя иметь и дом и квартиру. Можно иметь только одно жилье.

Васькина семья уехала в новые хоромы. Я радуюсь: «Слава Богу, мы останемся одни!»

Но каждое утро они приходят к нам в дом, продолжают командовать и грубо меня унижать. Васька работает по сменам и не всегда пересекается со своими родственниками.

Каждое утро я встаю рано, готовлю свиньям, которых держит семья моего мужа, готовлю еду и семье, ношу тяжеленные ведра и стираю на доске бельё.

Дом я стараюсь держать чисто и уютно.

Однажды за столом, я прошу мужа передать мне кусок хлеба, так как далеко сижу. Свёкор сразу же стал упрекать, что я ещё на хлеб не заработала. Слёзы медленно покатились и стали капать прямо в суп.

Я каждый день ищу работу. С училищем и распределением проблемы.

По требованию свекрови каждый день я должна ходить к ней в больницу, где она для свиней собирает объедки, и носить их к себе домой.

Ничего позорнее и постыднее я до этого ещё не испытывала. Объедки надо выносить из больницы тайно, чтобы никто не видел, и тащить через полгорода.

Я не говорю уже, о вонище от этой мешанины, брезгливости и тяжести. Мой вес около 46 килограмм.

Если бы моя мама узнала, она бы удивилась и сказала: «Томка, как ты это всё терпишь?»

Я устроилась на работу. Меня взяли в бухгалтерию в совхоз «Серовский». Работа ладится, я быстро учусь. В совхозе можно покупать продукты, сметану, молоко.

Если бы не родители мужа, которые продолжают унижать меня, жизнь была бы хорошей.

Но месяцев через пять, меня вызвал к себе руководитель и, спросив, не беременная ли я, получив положительный ответ, велел писать заявление на увольнение. Я заплакала и написала. Домой я пришла несчастнее несчастной.

Я осуществляю еще несколько попыток устройства на работу, и как только живот мой привлекает внимание, мне предлагают уволиться.

Ну, почему всё так несправедливо? Я так хочу работать, встать крепко на ноги, быть ни от кого независимой. Но беды, как назло, наваливаются на меня одна за другой, доводят меня до невыносимого состояния.

Я чувствую себя тоненьким прутиком, который пытается пустить корни в сухую безжизненную почву, но какая–то невидимая сила, не дает мне это сделать; ветер клонит к земле так низко, что порой света белого не вижу.

Пусть сегодня я вытерплю упрёки свекрови о никчемности моей жизни. Для себя я знаю, что я не никчемная, просто так складываются обстоятельства.

Только при терпении наступит та точка, которая поменяет ход событий и изменит мою жизнь. Я не сдамся никаким трудностям! Всё плохое пройдет, нужно только немного подождать.

Защитить, и научить меня некому. Родители далеко. Дома меня продолжают упрекать едой и называть «Чумичкой Гаринской».

Однажды, когда я утром вымыла пол, и он еще не успел просохнуть пришёл Лёнька, (младший брат мужа, ему еще нет 18 лет).

Он специально зашёл в дом в грязных сапогах, стал топать ими, чтобы ошмётки грязи отваливались на пол.

– Лёнь, ты чего, я же только помыла…

Он не дал мне договорить, схватив за волосы, стянул с табуретки на пол, стал пинать. А, я же беременная.

Васька пришел с работы, с ночной смены и повёл меня в милицию, писать на Лёньку заявление. В дежурной части меня отговорили подавать жалобу. Я с ними согласилась, как– никак – брат мужа. Пошли мы в горячке, да и то только, чтоб Ваську успокоить.

Другой раз, утром, ещё не успев натопить печь, замёрзнув, я надела свитер мужа, чтобы согреться.

Тут же пришедший свёкор нападает на меня и вытряхивает из этого свитера, т.к. я не заработала ещё и своей нитки.

Терпение моё лопнуло.

Я вцепилась когтями в лицо свёкра, с силой толкнула так, что он свалился со своей одной ноги, и крепко ударился головой. Его лицо превратилось в разодранную кошками подушку.

На следующий день свекровь рассказала, что на Николая напали вечером подростки, избили, и лицо разодрали.

Я поняла, что свёкор не смог сказать, что это я превратила его лицо в полосатый флаг.

С этой минуты Васькин отец обходит меня стороной, не трогает и помалкивает.

Постепенно мой авторитет в семье укрепляется.

Из-за моей беременности дом у свекрови не отобрали и нас не выселили.

Свекровь рада, что можно вести хозяйство и «Гаринская Чумичка» принесла хоть какую-то пользу.

В месте, где стоит наш дом, нет рядом никакой воды. Вся улица ходит, просит воду в колодце соседа.

Я написала письмо в Горком КПСС, о том, что жители мучаются без воды. И на улице установили колонку. Все соседи рады и благодарят меня.

Сестра мужа Любка познакомилась с парнем, он ушёл в армию и она не знает, как писать ему письма. Она плохо формулирует мысли и боится ошибок.

По её просьбе я пишу письма её жениху. Когда он приходит из армии, они женятся, и он увозит её на остров Шпицберген.

Я беременная уже 8 месяцев. Нинка – сестра мужа тоже беременная.

Начало мая. Родители мужа утром садят меня на телегу, и по всему городу везут в поле копать огород. Нинку, в поле, конечно не берут.

Телегу трясет. Вечером начинаются схватки.

Рожаю я долго и мучительно. Ребенок лежит неправильно.

Огромный мужчина–врач делает мне ручное обследование, и переворачивают ребенка внутри, чтобы я могла родить. От боли я чуть не теряю сознание.

Я родила девочку. Она хорошенькая. Пусть она выживет. Весит ребенок всего килограмм девятьсот грамм. Это очень мало. Плохо, что она родилась восьмимесячная. Я боюсь, что она не понравится семье мужа своей морщинистостью и синевой.

Как интересно меняются взгляды. До рождения ребенка, оказывается я и не понимала, как это можно так сильно любить.

Никакие слова, никакое человеческое воображение не может описать всей гаммы испытываемых нежных чувств к этому крошечному существу. Боже, какая теперь на мне лежит ответственность, ведь сейчас я отвечаю не только за себя, но и за дочку. А я сама – то – былинка на ветру.

Васькина сестра Нинка родила мальчика. Её муж заболел туберкулезом. Я снова написала письмо в Горком КПСС, что их ребенок живёт с заразным больным в одной комнате. Нинкиной семье дали квартиру в новом девятиэтажном доме. Это первый девятиэтажный дом в Серове. На его крыше строители прикрепили большие буквы: «СЛАВА ГЕРОЯМ КПСС». В доме даже есть лифт.

Свекровка говорит: «Томка у нас умная, чего захочет, всего добьется».

Глава 7

Материнство

Сначала дочку мы хотим назвать Майя, но мама сказала, что будут дразнить «майкой». Я не хочу, чтобы моего ребёнка дразнили. Девочку мы назвали Лиана.

В ЗАГСе не хотят регистрировать, так как нет такого имени. Но мы настояли и теперь у девочки редкое красивое имя.

Я сразу же запретила мужу разворачивать ребёнка. Боюсь, что моя девочка может кому–нибудь не понравиться и защищаю её.

Но Васька, разворачивает Лиану и удивляется: «Какая она хорошенькая!». Я безмерно рада. Моего ребёнка приняли!

Лиана всё время кричит. Я даю ей грудь, но это не помогает. Я не знаю, что делать, почему плачет моя девочка?

Утром приезжает из Андрюшки мама: «Томка, так она у тебя голодная». Я пытаюсь объяснить, что кормила грудью, но мама варит жидкую–жидкую манную кашу, совсем как водичку и из бутылочки кормит малышку.

Я сопротивляюсь, нельзя кормить малышку даже жидкой кашей. Но довольный ребёнок замолкает и больше не плачет.

В магазине мне стали оставлять молочные продукты. Девочка быстро растёт, тихая и спокойная.

С мужем мы живём хорошо и весело. Он заботливый. Васька любит Лиану.

Притащил домой комнатные цветы – крапивку, с разноцветными, как растёкшиеся акварельные краски листочками. Мне цветы ещё в деревне надоели, но дома становится уютно.

Потом мы раздобыли красивую зелёную дорожку, с красными полосами по краям и постелили посредине комнаты, украсив дом.

Ещё у нас появился мотороллер, и мы все трое ездим по городу. Лиану ставим на ножки в серединку между собой.

А недавно, я достала немного линолеумной плитки. Случайно совсем урвала. Такую нигде днём с огнём не купишь, а мне повезло.

Мы, тут же с Васькой, за ночь украсили этой плиткой пол в нашем доме. Не стали ждать утра. Муж на маленькие гвоздики наколотил её в прихожей и кухоньке.

В прихожей постелил чёрную с синей плитки, а на кухне – зелёную с синей, в шахматном порядке. Получилось очень красиво. Хорошо, что домик у нас очень маленький и плитки хватило.

Если бы не родственники мужа, всё было бы прекрасно. Они продолжают относиться к нашей семье недружелюбно. Всё время обижают.

Сестра мужа Нинка, купила себе болоневый плащ.

Васька, как любящий муж, уговорил сестру продать этот плащ мне, Нинка согласилась. Позже оказалось, что она отдала его нам втридорога. Мы с Васькой не можем понять, как так можно. Корысть, как пыль покрыла глаза, и затмила даже родственные отношения. Спекулянтка.

Всё лето мы работаем на огороде, а осенью свекровь увозит картошку к себе в яму на хранение. Нам картошки всё время не хватает. Свекровь, говорит, что Томка, жрёт картошку, как свинья.

Мой муж жуткий модник. Удивительно до чего же он любит красиво одеваться.

Самое интересное, что он нисколько не стесняется надевать на себя вещи, которые у нас в городе никто ещё не носит. Недавно мы приобрели ему оранжевую (цвета апельсина) гипюровую приталенную рубаху с длинными концами воротника. Выглядит очень экстравагантно. А Ваське, хоть бы хны. Носит и не стесняется. Приталенные рубахи только появились, а тут ещё яркая такая.

Приехали мы как – то в поселок Новая Кола, услышали, что туда привезли новые ткани. В магазине у Васьки глаза разбежались, на прилавки выложили кримплен. Мой муж выбрал себе ткань нескольких расцветок: красивого шоколадного цвета и кофе с молоком. Он решил пошить себе костюм и пиджак. Для платья мне выбрали кримплен такого же апельсинового цвета, как у Васьки кружевная рубаха, а на пальто – кофе с молоком, как мужу на пиджак.

В общем, накупили ткани, заказали шить. Теперь у меня такое же апельсиновой платье, как и его рубаха. Васька сшил себе ещё и клёши.

Живём мы очень весело. Муж раздобыл где–то настольную игру «Колпачки». Для Лианы эта игра ещё не подходит, девочка маленькая, но мы с Васькой все ночи напролёт азартно режемся в эти колпачки.

Дед Коля, Васькин отец соорудил для Лианы в палисаднике деревянный домик для игр, когда дочка вырастет, будет в самый раз.

Потом он притащил своей внучке огромного железного коня и такую же огромную металлическую машину.

Лиана пока ножками не достает до педалей, которые приводят в движение железные конструкции, принесенные свёкром. Если нажимать на педали, конь шевелит ногами. Пока с этими игрушками одна маета. Они огромные и тяжёлые, но дочка рада. Правда нам приходится таскать её вместе с машиной и конём т.к. она не может сама ими управлять.

Однажды Васька приходит с работы выпивший. Я смеюсь, какой он смешной и весёлый.

«Погоди, ещё кровавыми слезами наревёшься», – говорит мне свекровь. И её слова оказываются пророческими. Васька стал выпивать.

Я устроилась работать, Лиану отдали в ясли.

Придя с работы, домой, я застаю Ваську крепко спящим, а Лиану, играющую на полу в нетопленном доме. Как же можно быть таким беспечным и необязательным! Как плохо, что на мужа нельзя положиться даже в таком простом деле.

Дочка простыла и заболела.

Я вожу Лиану в больницу на прогревание, шею греем лампой, пою дочку прополисом.

Лимфатические узлы стали увеличиваться и сбоку шея опухла. Сначала врачи говорят, что у нее свинка и это скоро пройдёт.

В декабре 1972 года меня с Лианой кладут в больницу.

Врач сказал, что у неё страшный диагноз и мне нужно родить второго ребёнка. Я не верю. Моя жизнь закончилась вместе с этой ужасной болезнью.

В больнице мы лежим с ней до апреля. Всё это время Лиану пытаются лечить.

Малышке нужно сделать операцию и взять биопсию – анализ состояния лимфоузлов, чтобы поставить точный диагноз.

Я боюсь напугать Лиану и не знаю, как объяснить, что ей будут делать операцию. Дочке всего 3 года.

Каждый день в операционную на грохочущей металлической каталке везут детей. Дочка боится каталки и просит меня, чтобы её врач отнес в операционную на руках.

Хирург Волосов по нашей с ней просьбе несет Лиану на руках и проводит операцию.

Без каталки дочке не так страшно. Анализы плохие. Диагноз подтвердился.

От горя я не нахожу себе места. Я должна жить вопреки отчаянию. Я должна надеяться.

В больницу к нам никто не приходит.

У нас нет ни запасной одежды, ни средств гигиены, ни поддержки, ни гостинцев для Лианы.

Васька пришёл один раз пьяный, я прогнала его, чтобы приходил трезвый. Больше его не было. По–всей видимости, трезвость к нему не явилась.

Свекровь не пришла ни разу. Поскольку она работает в больнице (хоть и не в той, где мы лежим), медики её знают, я через чужих людей прошу, чтобы Евдокия передала нам сменную одежду. Мою просьбу выполнили и этим ограничились.

– Ничего, родишь ещё – говорит Евдокия – у меня вон четвёро не пелёнаны выросли. Привяжу к дереву за ногу, и иду в поле работать. Приду, а у него черви аж под губой от мух. И ничего – выросли…

Лиане начинают делать химиотерапию. Вен для капельниц у неё нет. На ноге делают разрез и достают венку, в которую все время капают ядовитое лекарство, чтобы помочь справиться с тяжелой болезнью.

По моим щекам всё время текут слезы, Лиана замечает и утешает меня: «Мне совсем не больно».

Дочка ведет себя стойко. Никогда не плачет и успокаивает меня.

С венкой, куда капают лекарство, происходит что–то не так. Врачи говорят, что ножку можно потерять. Нога раздута, дочка не может ходить.

Около полугода мы лежим в больнице. Я молюсь за дочку, за её ножку, за жизнь.

Ногу, каким–то чудом спасли. Курс химиотерапии закончен. В апреле нас выписывают. На улице очень тепло, снег растаял, и огромные ручьи текут реками по улице.

Такие же ручьи текут у меня из глаз.

Мы с дочкой в зимней одежде. Когда нас положили в больницу, Лиана была в цигейковой шубке, меховой шапке и валенках. Я тоже – во всём зимнем. Лиана не может понять, почему она в шубе. Я боюсь её простудить.

Я пытаюсь нести ослабленного ребенка в жаркой одежде через весь город домой. Домой, где нас не ждут, в валенках по лужам.

Горе душит. Но мне нужно быть сильной.

Яркая и солнечная апрельская погода еще большим контрастом подчеркивает безысходность ситуации и подрывает мой падающий дух, от свалившегося на плечи непосильного горя.

Несмотря на лучи весеннего солнца перед моими глазами черно.

Обидно, что мы не замечаем, как самые важные моменты в жизни проходят, а мы не успеваем ими насладиться. Я бежала, бежала по жизни, а сейчас в один миг – всё рушится.

И только сейчас, когда я стою на краю, когда всё, что дорого ускользает из рук, я понимаю, насколько всё вокруг неважно и бессмысленно по сравнению с жизнью и улыбкой моего ребёнка.

Но эту глобальную катастрофу мы с Лианой переживём. Я не одна, у меня есть дочка, которой я жизненно необходима. Ещё у меня есть беспредельная надежда.

Я верю, что моя малышка выкарабкается из этой чёртовой болезни. Бесконечно плохо быть не может. Будет и на нашей улице праздник.

Мои нервы оголены, главное не допускать страха сомнения, что мечта о здоровье и жизни дочери не сбудется.

Как говорит моя мама: «Надежда и терпение – это наши подушки, на которые в трудный момент можно преклонить свою голову».

Сейчас я цепляюсь за надежду, как за единственную соломинку, которая может вытащить меня из бездны, в которую я провалилась.

А ещё я знаю, что обязательно разведусь. Даже если сейчас не смогу, пойдет Лиана в школу (а она обязательно туда пойдет) и разведусь.

Голые сучья, кажущиеся зимой спящими, тайно работают, готовясь к своей весне. Наступит и моя весна.

Глава 8

Отец

Мой отец из Андрюшки привозит нам в Серов холодильник. Как он его довёз по такой дороге, где столько денег взяли, одному Богу известно. Теперь мы сможем хранить еду, и она не будет портиться. Себе мама с папой холодильник ещё не купили, так и хранят еду в леднике.

Родительская любовь и забота безгранична. Пока живы родители дети всегда чувствуют себя детьми. Никто и никогда не будет любить меня так, как любит папка и мама. Они нас всегда поддерживают, шлют из Андрюшки посылки с деревенской едой: мёд, варенье, орехи, сало, всё – что у них есть.

Свекровь торгует на рынке мясом, которое мы вырастили, ухаживая за свиньями. Этого мяса нашей семье не достаётся.

Я всегда думаю, почему Васькины родители относятся к нам, не так как мои. И дело не в материальной поддержке, а в отсутствии какой–то душевности, тонкости. Пусть – я им чужая, но Васька то – сын. Ну, как говорят, чужая душа – потёмки.

А вообще, свекровь торгует не только мясом и картошкой, но и всем чем придется, даже старой одеждой. Она в любую погоду стоит на городском рынке, на автовокзале и торгует.

Так мы и живём.

Мой папка болеет. Видно, как он сильно сдал. Я очень скучаю по нему.

Он всё ещё много охотится. Надолго уходит в лес и всегда возвращается с добычей.

Поэтому у нас с Лианой красивая меховая одежда. Даже на тапочках – помпоны из соболиного меха. Недавно он послал мне красивую шапку из рыси. У неё интересный фасон, впереди длинные широкие уши до самого пояса. Смотрится очень богато.

Васька откуда–то принёс большую германскую куклу для Лианы. Кукла не такая, как продают в магазинах. Магазинные советские игрушки пучеглазые и костяные. Дочкина кукла из мягкого материала, красивая. Костюм для куклы я тоже отделала соболиным мехом.

Ещё муж где-то достал большое количество чёрного дерматина. Поскольку в моду вошла одежда, которая твёрдо держит силуэт, Ваське из дерматина мы шьем пиджак, нам с Лианой по плащику. В чёрных «кожаных» плащах мы выглядим очень модно.

К своему дерматиновому плащику я смогла купить закрытые туфли на платформе интересного осеннего цвета – цвета тёмной земли переходящей в размытые оттенки жёлтых и бардовых листьев, Мой наряд завершила шляпа. Шляпы мне очень идут.

Васька начал отращивать усы. Он трясётся над ними, как над ребенком, подстригает, расчёсывает. Пошла какая-то мода на усы и бакенбарды. Все мужчины выращивают кусты на лице. Но Ваське усы очень идут.

Мой брат Коля закончил в Андрюшке школу. Он, вместе с другом Ильей, поступает в Серовское железнодорожное училище, и они живут с нами.

Хорошо, что моему брату и его другу не надо мыкаться искать по Серову квартиру, как когда – то искала я, когда училась.

Хотя поддерживать дом в порядке, если в нём живут три мужика, готовить еду, стирать на всех сложно. Хорошо, что колодец во дворе, но вода там ледяная.

После окончания училища, Коля отправляется в армию и служит в Германии. Перед отправкой на службу мы устраиваем ему проводины, приходят Колины друзья, приезжает в Серов мама. Жаль, папка на хозяйстве остался, не приехал.

Лиана слабенькая, но болезнь себя не проявляет. Ей нравится из газет вырезать буквы. Периодически она спрашивает их название, и сама без чьей – либо помощи рано учится читать.

В Андрюшку теперь летают самолеты. Жизнь с самолётным сообщением значительно упростилась.

Конечно, лететь надо с пересадками. Сначала – из Серова до Гарей, потом – уже в Андрюшку.

До Гарей лететь на кукурузнике быстро. Но в Гарях можно просидеть и целый день, самолеты летают не по расписанию, а как наберётся народ.

Иногда, когда народ не набирается, кукурузник летит, как такси, приземляется и высаживает пассажиров в их деревне, и дальше развозит, кого куда.

Мы часто летаем в Андрюшку к родителям. Правда ждать в Гарях бывает нужно долго.

Васька каждый год, за хорошую работу, получает на заводе медаль «Победитель соцсоревнования», крепит их над кроватью. Он говорит, что когда-нибудь получит орден.

Единые общесоюзные ежегодные знаки «Победитель социалистического соревнования» учреждаются совместными постановлениями