Телефон доверия. Сборник рассказов

Материнская любовь

Плотнее запахнув прохудившееся пальто и по самый нос зарывшись в колкий вязаный шарф, Ирина потянула на себя железную калитку. Ржавые петли привычно заныли, жалуясь на нелёгкую судьбу.

Женщина на мгновение замерла, сжала в кулаки онемевшие пальцы и, с решительностью обречённого, шагнула вперёд, преодолевая покрытый изморозью железный пролёт. Немедля более ни секунды, она пошла прочь, навсегда покидая место, которое на протяжении многих лет считала вторым домом.

Январский ветер играл выбивающимися из-под шапки рыжими волосами, щипал щёки и нос, дурачась трепал полы пальто. Румянец пятнами выступил на острых скулах, а каждый выдох сопровождался облачком пара, в котором таяли нерасторопные снежинки. Ира щурилась, глубже прячась в шарф, но продолжала идти, не сбавляя шага, время от времени повторяя, словно творящую чудеса мантру:

– Потерпи, мой милый, потерпи…

Вдруг, будто и впрямь уловив магию в тихих словах, снег справа от Ирины заклубился, и рядом засеменил светловолосый худенький мальчишка.

На вид ребёнку можно было дать не больше семи лет. Бледный, почти прозрачный, он, казалась, был слеплен из зыбких вечерних теней. Контуры его тела то и дело размывались, теряя очертания, чтобы, спустя мгновение, вновь собраться в ровные грани.

Серые футболка и шорты, серая кожа, серые глаза – бесцветный, в неподходящей для снежной зимы одежде. Он появился из ниоткуда и напоминал оживший кадр из немого, чёрно-белого фильма.

Иногда он порывался взять женщину за руку, но его ладонь лишь проходила насквозь. И тогда ребёнок, поджав губы, прятал руки за спину и ускорял шаг, чтобы оказаться немного впереди Ирины, будто желая, чтобы на него обратили внимание. Женщина на это лишь слегка приподнимала уголки губ и снова шептала, успокаивая ни то себя, ни то своего призрачного спутника:

– Скоро, мой милый. Скоро…

Добрая, старательная Ирина всю жизнь проработала в детском саду, ведь именно в детях заключалась единственная её отрада. Детях, возможности иметь которых, она была лишена.

Бесплодие – страшный диагноз, поставленный врачом после первых родов. Тогда думалось, что всё это – ерунда, что через любые препятствия можно перешагнуть, когда рядом любящий муж и крепкий румяный малыш. Но беда, как водится, не приходит одна – не прошло и семи лет, как Пашеньки не стало…

«Корь, осложнения, летальный исход», – гласила больничная справка. Сухо, лаконично и необратимо.

Сначала Ирина плакала. Потом кричала. А после слёзы высохли, и она замолчала, поняв, наконец, что Бог не вернёт ей сына, сколько его ни проси.

Работа в детском саду стала для Иры отдушиной. Всю нерастраченную любовь она дарила своим воспитанникам, в каждом находя черты погибшего сына. Шли годы, жизнь не становилась лучше. Иру бросил муж, не выдержав её маниакальной любви к тому, кого больше нет. Фотографии детей из детского сада заполонили все стены в квартире. Долгими вечерами безутешная женщина вглядывалась в детские лица, невольно пытаясь отыскать среди них свою кровиночку. А затем… затем появился и сам Паша, такой, каким был когда-то…, и она обрела надежду.

– Тебе что же, совсем не холодно? И есть тебе, наверное, теперь не хочется? – ласково расспрашивала Ирина сына, стягивая пальто и вешая его на крючок у входной двери.

Паша лишь улыбался в ответ, смешно склонив голову набок. С самого своего возвращения в мир живых мальчик не произнёс ни звука, и Ирина решила, что, его ответы просто не долетают до неё через призму материального мира. Но она продолжала разговаривать с ним. Ей приятно было думать, что он чувствует её заботу.

– Помнишь, как ты любил манную кашку? – спросила она, проведя рукой над лопоухой головой мальчишки. – Сладкую, жидкую и без комочков. Если хоть один находил, сразу есть отказывался. Я тогда твою тарелку уносила, комочки все вылавливала, а потом возвращалась. И ты думал, что я тебе заново манку приготовила… А ещё подсушенные хлебные корочки, помнишь? Оторваться же от них не мог! Наберёшь целую тарелку, на кровать заберёшься и хрустишь ими. Простыня потом вся в крошках, но я не ругалась, разрешала – сама в детстве так же делала…

Она всё говорила, и говорила, и лицо её светлело с каждым новым словом. На короткий миг воспоминания сделали Иру прежней – красивой, улыбчивой, статной, напоминая о времени, когда за ещё совсем молоденькой рыжеволосой девушкой увивались косяки поклонников.

Но вот, поток слов иссяк, и в квартиру вновь прорвалась промозглая удушающе-горькая реальность, в которой у Иры не было ничего.

Плечи женщины опустились, уголки губ поползли вниз. Она подняла взгляд на сына и вдруг потянулась к его взъерошенной макушке. Как безумно хотелось ей прикоснуться к своему ребёнку, прижать к груди, почувствовав ровное биение сердца. Рука прошла насквозь…

– Потерпи немножко, непоседа, – наиграно беззаботно сказала женщина, пытаясь скрыть за словами боль. – Сейчас закончу кое-какие дела. Подожди немножко, маленький.

Оставив Пашу одного, Ирина зашла на кухню. Плотнее прижала окна, расставила по своим местам четырёхногие табуретки. Собрала со стола грязную посуду и, включив воду, смыла с тарелок остатки завтрака. Ей неприятно было бы думать, что кому-то после пришлось бы мыть их за неё. Закончив, Ирина направилась в спальню. Стены удручали непривычной пустотой. Вчера с них были сняты и заботливо уложены в коробку все детские фотографии. Ира перечитала лежавшее на полке, рядом с портретом Паши, завещание, в котором она всё своё имущество отписывала Детсаду №34.

Теперь, когда дела были улажены, Ира могла приступить к задуманному. Она давно решила, что постарается никому не создавать проблем, тем более соседям. Уж пусть лучше её найдут доктора.

На том конце провода дежурный скорой помощи принял вызов.

– Кажется, это приступ, – покашливая, объяснила Ирина и, перед тем как повесить трубку, добавила, – возьмите ключи у Илоны Владимировны из квартиры напротив.

Закончив разговор, женщина повернулась к сыну. Тот сидел на ковре возле дивана и смотрел на неё, будто ожидая чего-то.

– Пашенька, подожди меня в коридоре, я сейчас приду, – прошептала женщина, мягко показав в сторону прихожей.

Мальчик кивнул и, легко вскочив на ноги, вприпрыжку побежал в указанном направлении.

Оставшись одна, женщина распаковала купленный накануне шприц, подтянула вверх рукав кофты. Набрала полный цилиндр воздуха, сосредоточенно ввела иглу в вену. И, ни мгновения не колеблясь, с усилием нажала на поршень, выпуская воздух в кровь.

Спустя несколько секунд сердце Ирины ёкнуло, сбилось с привычного ритма, затихло на мгновение. И взорвалось болью.

***

В комнате царила тишина. На ковре лицом вниз лежала рыжеволосая женщина. Руки её были раскинуты в стороны, словно она летела по бежевому ворсистому небу. Пальцы сжимали пустой шприц.

Стоя над мёртвым телом, Ира пыталась привыкнуть к ощущению лёгкости, пронизывающему всё её существо. Ах, как ей хотелось танцевать, хотелось петь! Так хорошо женщина не чувствовала себя никогда в жизни! Но главное, Паша, Паша теперь будет с ней! Улыбаясь, Ира шагнула в сторону коридора.

– Паша! Пашенька! – позвала она, и ответом ей стало звонкое, удивлённое:

– Мама?!

Светловолосый розовощёкий мальчишка, сын, родное сердечко – бросился к ней, обнимая тёплыми ручками, целуя в щёку.

– Мамочка!

– Малыш, милый мой. Теперь мы всегда будем вместе, всегда! – шептала счастливая мать, которая после стольких лет вновь обрела своё дитя. Её переполняло счастье, искристое, игристое, похожее на дорогое пузырчатое шампанское.

– Мама, – повторил Паша, отстраняясь и внимательно глядя на женщину широко раскрытыми глазами. – Теперь ты отпустишь меня?

Ира вздрогнула, горло удавкой сдавил страх. Сглотнув, она переспросила, надеясь, что ослышалась.

– Что?

– Отпусти, – жалобно повторил Паша. – Отпусти меня. Мне здесь страшно, отпусти…

– Но… но ты же сам пришёл… я же… Я думала, ты хочешь быть с мамой…

– Я пришёл, потому что ты меня не отпускала! Внутри было так больно! Я умолял не звать меня! Не звать! Я пришёл просить отпустить меня! – звонко закричал мальчик, и Ира отшатнулась, испугавшись горечи, звучащей в его голосе.

– Я пойду, мама, можно?

– Я могу пойти с тобой… Давай я пойду с тобой, милый, – хрипло проговорила Ира, борясь с тошнотой. Внутри ширился, рос чёрный зев отчаяния.

– Нет, – покрутил головой Паша и показал куда-то за спину. – Тебя уже ждут, тебя не пустят со мной.

Ирина оглянулась и дёрнулась от испуга. Позади неё, почти вплотную, стояли две бесформенные тени. Воронки вместо глаз и рта, туман вместо лиц. И стоило ей увидеть их, как они положили на её плечи чёрные, похожие на плети руки, не позволяя отступить.

– Можно я пойду? Я тоже тебя люблю, но меня ждут, – нетерпеливо переминался с ноги на ногу Паша.

– Грех, вы совершили грех, – шептали тени.

– Ирочка! Это Илона Владимировна, тут к тебе… О, боже мой! Боже! Ира!

Звуки скатывались в ком, сплетались в цепи, стягивая, ломая, давя, безжалостно, беспощадно. Горячий свинец потёк по венам, и тело, в одно мгновение потеряв всю лёгкость, стало каменным, пустым.

Закрыв лицо руками, сотрясаясь от боли, сжимающей застывшее, но всё ещё способное чувствовать сердце, Ира заплакала…

Заплакала впервые за последние шесть лет.

Заплакала, взвыла, упала на колени и подняла руки к небу, хоть и знала, что Богу нет до неё никакого дела.