Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава вторая. «Мяч на игру!»
«Шел под красным знаменем командир полка».
«В низенькой светелке огонек горит,
Молодая пряха у окна сидит»
Русская народная песня.
– Мяч на игру!
Мишка Левин снова укрепился на шаткой верхней перекладине постоянно рушащейся загородки, победно оглядывает замерших болельщиков и торжественно провозглашает в большую еловую шишку.
– Подача Коннорса.
Андрюха-Коннорс выходит на линию подачи, слегка хмурится, сосредоточенно, как будто сквозь стену смотрит. Он замахивается и с резким кхеканьем подает. Подачи у него пушечные, Агата пока так не умеет: высоко-высоко подбрасывать над головой мяч свечой и доставать его в самой верхней точке, так, что кажется – рука оторвется и полетит вслед за мячом. Это умение так восхищает ее, что иногда она забывает тронуться с места, чтобы принять и отбить. Но сейчас Агата готова, она ждет, слегка пригнувшись, присев на напружиненных ногах, ракетку держит обеими руками строго перед собой. Его подачи надо брать в лоб, сильным прямым ударом справа, чтобы ему пришлось отбегать к задней кромке площадки. Тогда следующий удар можно будет подвесить прямо под сетку, он не успеет добежать. У Агаты есть шанс обойти его в этом последнем сете, на его подачах, они идут ноздря в ноздрю, по сетам счет равный.
– Макинрой берет мощную подачу Коннорса! – надрывается Мишка. – Зрители замерли в ожидании развязки!! Решается судьба Кубка Большого Шлема! Какая битва, какой накал!
Андрюха досадливо морщится: ему все эти Мишкины кривлянья просто отвратительны, он педант и очень не любит «как будто». С ним невозможно договориться насчет «понарошку», только «по правде». Сейчас он кривится, потому что это не настоящий Уимблдон (при том, что называться Коннорсом он очень даже согласился, еще бы, кто ж откажется!). А вот Мишка легко соглашается на любые придумки, и сам он тоже мастер перевоплощений. Смешной увалень, всегда в желтой майке, очки слетают, вечно он подшмыгивет и подхлюпывает носом, ходит, размахивая руками, как мельница. И начинает разговаривать с тобой еще за пять метров, как будто не может удержать слова, они его заливают. Мишка тоже рвется в игру, но обычно вылетает на первом же круге, максимум – втором, потому что вместо того, чтобы вцепиться и бороться, он болтает, скоморошничает, работает на публику, короче. Ну и пропускает всё, расстраивается минут на пять, потом принимается снова изображать «радио на танке». Агата относится с нему как к младшему брату с чудесностями, он родной и смешит ее до колик.
Некоторое время они качают мяч, никто не рискует атаковать. Хлесткие, звучные удары отдаются эхом в высоких елках вокруг, резкие выкрики Агаты и взвизги со стороны болельщиков давно распугали всех птиц, зрителей становится больше: приближается время обеда, народ тянется к зданию столовой, у высокой глухой стены которой и идет решающий бой.
Жах! Опять Агата отвлеклась и чуть было не проворонила мяч. Она делает сильный, резкий прыжок вправо, тянется, тянется, тянется, превращаясь в длинную сосиску и достает-таки желтый всклокоченный мяч самым краем ракетки, но не ободом, а струнами, мяч летит в стену, исполняющую роль сетки, а Агата грохается на асфальт и перекатывается, чтобы успеть вскочить до следующего удара.
Следующего удара не слышно: Агата отбила слишком слабо, мяч едва коснулся стенки и вяло упал рядом с ней. Андрюха, конечно же, даже рыпнуться не успел, сделал движение и сам остановился, понимая, что без шансов. От досады он резко взмахивает ракеткой, но даже помыслить нельзя, чтобы шваркнуть ею об асфальт, как это делают профи. Не дай бог что-то случится с драгоценной ракеткой, это же невосполнимая потеря! Те ракетки, что им выдает физрук, годятся только на дрова, как презрительно объясняет Мишка Левин, большой знаток отпадного и классного. У Агаты мамина ракетка, легкая, ухватистая, «женская»: всего одиннадцать с половиной унций, с отличным балансом и рукояткой, оплетенной тончайшей замшей цвета слоновой кости. Андрей играет шикарной «фирмой», из углепластика, которую ему привез отец из загранкомандировки. Какой там – жахнуть об асфальт, он с ней спит, скорее всего, в обнимку, другой у него не будет.
– Партия! Гейм! – беснуется на своей жердочке Левин и снова валится кулём, на этот раз, слава богу, не спиной, а вперед. – Со счетом 3:2 этот матч выигрывает Макинрой!!
Зрители – их уже человек двадцать собралось, свистят и аплодируют. Агата выходит к (воображаемому) центру площадки и протягивает ладонь для финального рукопожатия.
– У тебя кровь, – вдруг обеспокоенно говорит Коннорс. – Смотри, и на коленке тоже.
Агата смотрит на свой локоть, потом на коленку: ну да, разодрано все, локоть немного саднит и кровоточит, коленку она даже не чувствует, девочка вся дымится, лицо горит, по нему текут горячие дорожки пота, она слизывает капли вокруг губ и сдувает их с носа. Ее распирает радость победы, она легко отмахивается – а, фигня, не бери в голову, – рот сам собой разъезжается в довольной улыбке. Андрей тоже тяжело дышит, хотя с Агатой не сравнить. Он всегда, даже после самых тяжелых матчей, чистенький, выглаженный, хотя вот, пепельные волосы на лбу тоже прилипли и глаза как будто немного обведены коричневыми тенями. Игроки смотрят друг на друга, она счастливо, он тревожно.
– Поклон их величествам! – требует Мишка.
Они синхронно разворачиваются и церемонно кланяются в сторону «королевской ложи» – крылечка, на котором сейчас курят «кухня» и «обслуга»: Людмила-повар в высоком колпаке, коренщик Серж и котломой Юрец. С обслугой дружим, с кухней воюем. Ребята из обслуги постоянно угощают «пионеров» разными объедками, помогают чистить великанское, необъятное количество картошки (в лагере 800 пионеров и человек 200 взрослых, картошки каждый день надо примерно дюжину огромных котлов). «Кухня» гоняет их нещадно, обзывает и преследует. Вполне пригодно на роль капиталистов-эксплуататоров. Королева-Людка милостиво кивает и делает некий великосветский взмах рукой, Серж с Юрцом салютуют бутылками с пивом. Публика беснуется.
– А чего это ты тоже кланяешься? – тихо спрашивает Андрей. – Ты же девочка, должна реверанс делать!
– Кто девочка? Я?! – Агата ощетинивается и даже слегка замахивается ракеткой. – Какая я тебе девочка, нашел тоже! Я Макинрой!
Андрей окидывает ее оценивающим взглядом. М-да. На девочку и правда не похожа: вылинявшие шорты, одна и та же футболка всю смену, разбитая коленка, развороченный локоть… Соломенно-рыжие волосы разлохмачены и больше похожи на стог, все лицо – в грязных потеках пота.
– Голова обвязана, кровь на рукаве, – затягивает Андрей, и Агата подхватывает: – След кровавый стелется по сырой траве!
Андрей закидывает раненную руку Агаты себе за шею, Агата тут же начинает опираться на ракетку и очень натурально хромать, и таким трехногим подранком они ковыляют круг почета, продолжая во все горло распевать песню о злоключениях отважных красноармейцев.
Горн на обед застает их на середине лестницы в столовую.
Как ни старается Агата, проскользнуть мимо вожатых в свою комнату не получается. Валя и Галя отлавливают ее возле входа в корпус, причитают, хлопают крыльями, тащат сначала мыться. Еще раз мыться. А теперь мыться как следует! И голову тоже!
Отмытой до скрипа Агате заклеивают огромным пластырем коленку, пластырем поменьше – разодранный локоть, отбирают, невзирая на вопли, любимую желтую футболку и грязные шорты («Они всего немножко грязные! Их можно отряхнуть! – Агата, ты же де-во-чка! Ты должна быть опрятной! – Я вообще никому ничего не должна!»), крайне бесцеремонно залезают в чемодан, выуживают из глубин синий сарафан с ромашками, пахнущий домом и бабушкиным утюгом, заставляют переодеться.
И чтобы уже полностью сломить волю – причесывают. Заплетают две аккуратные короткие косички, закрепляют какими-то дурацкими заколочками, хотя Агата и отбивается, и кричит «насилие над ребенком!», и просит, чтобы кто-нибудь пристрелил ее и тем самым прекратил ее мучения.
Галя и Валя попеременно делают зверские рожи, улещивают, восхищаются необыкновенным цветом ее волос, а так же их необыкновенной густотой, уговаривают, сулят, угрожают, и в конце концов добиваются своего: на кровати в комнате «девочки, номер 2» сидит чистенькая хорошенькая пастушка в синем миленьком сарафанчике, чистых носках и нормальных девчачьих сандалиях. А не в этих ужасных кедах, на какой помойке ты их нашла. Полюбовались, удовлетворенно поцокали языками, сказали «вот видишь, теперь совсем другое дело» и велели идти на полдник.
Агата вернулась с полдника и стоит перед корпусом, пытаясь придумать себе хоть какое-то занятие. Как вообще девчонки живут в этих идиотских платьях и не кидаются под поезд от отчаяния? Ничего же в них делать нельзя, совсем ничего!
Вот, например, качели. Агата чемпион лагеря (в своей возрастной группе) по прыжкам с качелей. На дальность – когда надо очень точно поймать нужный угол и вылететь с сиденья по самой правильной траектории, и на высоту, когда ты просто поддаешься мощной силе, выталкивающей тебя в небо в тот момент, когда толстые железные прутья ударяются о верхнюю перекладину. Тут никакого особого умения не требуется, одна только храбрость, потому что летишь потом к земле с высоты примерно трех своих ростов и ударяешься довольно сильно. Но зато летишь. И сначала – вверх.
И как вы себе представляете этот процесс в платье? Качаться, как остальные девчонки, попарно, зажимая подол между ног? А лететь как? Чтобы все видели твои трусы, позорнее вообще ничего на свете не бывает?
Так что, качели мимо.
Горка тоже мимо, и лазилка, и все игры с мячом, а также невозможно залезть ни на какое дерево. Даже побежать толком нельзя, дурацкие сандалии совсем непригодны для бега. Что остается? Библиотека сегодня закрыта, выходной. Постояла посмотрела, как девчонки из седьмого отряда прыгают в «козлика». Тоска.
В довершение всех бед мимо проносятся мальчишки с мячом и не узнают ее! Агата рванула было за ними, окликнула, так они разглядывали ее, как будто у нее рога выросли. Потом Андрюха как-то неуверенно сказал: «Мак, ты прости, у тебя нога покалечена, тебе, наверное, лучше сегодня не играть». И умчались.
Агата чуть не плачет, потом решает, что ей наплевать на любые запреты вожатых, она пойдет в корпус и переоденется в нормальное: кажется, есть черные треники и какая-то футболка, сойдет. Она резко поворачивается в сторону дорожки и натыкается на необъятную женщину, несущую несколько необъятных тюков, из которых вываливаются какие-то разноцветные обрезки и обрывки.
Уффф, говорит женщина, отдуваясь совсем как всплывший из Марианской впадины кашалот и пытаясь перехватить расползающееся добро, уфф, детка, ты не поможешь мне все это дотащить? Ура, хоть какое-то дело нашлось, радуется Агата и с готовностью подхватывает часть мешков. Они идут в сторону «старого» клуба, болтая и хихикая, придерживая мягкие и пушистые облака подбородком, так что в носу щекотно и как-то особенно приятно.
Великанская женщина Лена оказывается мастером «мягкой игрушки». Агата ни разу здесь не была, когда в первый день на общем сборе объявляли список кружков, этот был обозначен «для девочек», что сразу сделало его непригодным для Агаты. Они сидели с Андрюхой-Коннорсом и Мишкой и презрительно морщили носы, когда старпёр Саша выкликал: «Бальные танцы! Бисероплетение! Макраме!», и показывали друг другу большие пальцы, когда пошло всякое авиамоделирование и стрельба из лука. Но записалась Агата только в библиотеку, для всего остального не хватало времени.
Агата входит вслед за Леной на широкую светлую веранду: много небольших столиков, по стенам развешаны игрушки, какие-то кружевные абажуры, неясного предназначения обручи с вплетенными перьями и яркими стекляшками. В углу стоят три огромных сундука, наполненных обрезками меха, кусками разноцветных тканей, в них активно копаются человек пять, и девочки, и, что удивительно, мальчики. С огромным изумлением Агата замечает за столиком у окна Мишку Левина, который – о чудо из чудес! – ничем не размахивает, не гомонит, а очень сосредоточенно, молча, шьет из коричневого меха пока непонятно кого.
– Садись, помощница, выбирай себе модель, я покажу, что дальше делать, – ласково говорит Лена, уже успевшая вывалить принесенные облака в сундуки. Агата отмечает, что с приходом мастера все как-то оживились, все машут ей, подзывают, хотят что-то показать, а Лена успевает и взглянуть, и по голове погладить, и что-то объяснить моментом. Агата смотрит во все глаза, ни разу в жизни ей не встречались добрые и веселые учителя. Особенно – учительницы. Учительнице полагается грозить, наказывать, отнимать, орать и «вон из класса!». Точно не целовать в макушку, как только что сделала Лена. Погладила и поцеловала. Вообще.
И совсем уж необыкновенно: девочка чуть старше Агаты приветливо улыбается ей, приглашает за свой стол, открывает большую папку с образцами и объясняет, что надо выбрать. Не кривит презрительно губы, не задвигает демонстративно стул «здесь занято!», не закрывает локтем свою работу, чтобы никто не подсмотрел! Чудеса!
Агата выбирает забавную рыжую белочку («Для сестры, ее тоже Белка зовут», – объясняет она новой знакомой, Оле), обводит и вырезает выкройку, находит в сундуке подходящий лоскут оранжевого меха и белую фланельку для грудки, начинает шить – все это в состоянии какого-то радостного изумления. Так бывает? Вместо надсадного ора – деловитое жужжание, иногда вполголоса смеются, все друг другу помогают, передают лекала, поднимают укатившуюся под соседний стол катушку, подсказывают, делятся дефицитными хорошими иголками. В одном углу, где совсем большие девочки, поют тихонько какую-то древнерусскую песню про пряху.
К ним подходит мастерица Лена, присаживается рядом на корточки, внимательно смотрит, как Агата шьет.
– Ты уже училась раньше? – вдруг спрашивает она. – Нет? Ну надо же, ручки-то золотые, шов просто идеальный.
Она встает и хлопает в ладоши:
– Ребятки, послушайте меня! У нас сегодня новая участница, Агата, давайте поаплодируем ей, у нее все очень здорово получается, хотя она впервые взяла иголку в руки!
Агата хочет провалиться сквозь землю, и еще ей очень страшно: сейчас ее начнут обзывать, выкрикивать привычные оскорбления, показывать язык… Но происходит совсем другое. Все с энтузиазмом хлопают, ей кивают и показывают большие пальцы вместо языка. Когда она садится на свое место, то видит не поджатые губы и злые глаза, а широкую улыбку Оли. «Класс!» – шепчет ей подруга.
Подруга. У Агаты никогда не было подруг. С мальчишками можно гонять на велике, играть в индейцев и пиратов, теннис, пионербол, воздушные змеи – понятные люди, клятвы на крови, «свой-чужой», один за всех и все за одного. Чем занимаются девчонки? Шушукаются, договариваются, кому на этот раз объявить бойкот, ябедничают, подлизываются к учителям, пишут гадости в записках.
Или нет? Обнимают, протягивают так необходимую тебе сейчас катушку белых ниток, предлагают пойти вместе погулять – просто погулять, чтобы разговаривать! Приглашают в гости, угощают половинкой печенья. Самое удивительное: смотрят в глаза и кивают «ага, у меня тоже!».
Надо срочно придумать новое слово, чтобы как братство, только для девочек. Сестринство? Сестричество? Как сказать? Подружество?
Агата идет на ужин за руку с Олей, чувствуя себя гораздо больше девочкой, чем когда бы то ни было в своей жизни. Про ненавистный сарафан она забыла.
