Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны

Часть 5. И пусть никто не уйдет обиженным!

15 (3) августа 1854 года. БДК «Королев»

Юрий Иванович Черников,

председатель медиахолдинга «Голос эскадры»

Ну, вот вроде и все. С Сан-Хуаном поговорили – классный, кстати, мужик оказался, чем-то напомнил меня в молодости… С Кольцовым интервью будет, но чуть позже – каперангу сейчас не до меня… Передачей уже занимаются мои (и Колины) ребята – материала у меня набралось довольно много. Статьи для завтрашнего выпуска я напишу вечером – так я обычно и делал, когда работал в газетах, ведь журналистика как дорогое вино, статье нужно чуть полежать в прохладном подвале моего ума, чтобы заблистать всеми гранями – ну, или как там у меня получится. Впрочем, план будущих статей уже в моем компьютере, и, как всегда, копия на флешке – так сказать, на всякий пожарный случай.

Меня поразило то, как работает Коля. Вроде и не интервью у него (если не на камеру), а так, дружеские беседы. Но то, что он написал про Шеншина – весьма и весьма неплохо. Шеншин у него получился как живой, а статья – весьма увлекательной. Его б еще чуть-чуть поднатаскать, и он станет очень неплохим журналистом.

А вот наша Лизонька в последнее время мне все меньше и меньше нравится. Она начала выкидывать фортель за фортелем. После того, как она в начале нашей совместной работы попыталась меня соблазнить (пришла в коротеньком платьице без лифчика, склонилась над моим письменным столом и чуть ли не открытым текстом предложила свои сексуальные услуги), я ей сказал, что жене не изменяю (что на самом деле так – иначе зачем вообще тогда жениться?). И добавил, что то, что она делает в амурном плане вне работы, меня не интересует (доброхоты мне успели уже рассказать и про то, каким именно образом она оказалась у меня в группе, и даже про то, как она кувыркалась со своей тезкой, Елизаветой Марголис); но я ее попросил, чтобы в рабочее время, а также с коллегами по группе на это не было даже намека. И как ни странно с тех пор она строго следовала этому правилу – и была далеко не самым плохим ассистентом. А в последнее время началось что-то не то.

Вот, например, сейчас. Я сходил, договорился, чтобы ее пустили к этой Мейбел. Прихожу, говорю ей, мол, можешь приступать. А она уселась, томно курит уже третью тоненькую дамскую сигарету с надписью «Vogue» и не выказывает никакого намерения заниматься делом.

Я подошел к ней и говорю:

– Лизонька, ступай, пора!

– Ты знаешь, Юра, может, на этот раз обойдешься без меня? У меня, знаешь, дела начались. Плохо себя чувствую.

Так-так, подумал я. Никогда еще Лиза не увиливала от работы под предлогом «критических дней». Тем более что прожив с тремя женщинами (женой и двумя дочками) уже достаточно много лет, я мог определить с определенной точностью, когда у кого «это время месяца». И я был уверен, что месячные у Лизы кончились еще перед началом командировки. Тем более что все фазы – и предменструальный синдром с его раздражительностью, и сами «дни» были тогда в наличии. Так что врет она, судя по всему, считает это интервью ниже своего достоинства.

Но что с ней делать? Не заставлять же. Можно, конечно, отчислить из нашего «холдинга» – но журналистов здесь практически нет, а люди будут нужны. Мы с Колей на пару со всеми нашими делами не справимся, даже если будем вкалывать, как папа Карло, по двадцать четыре часа в сутки…

Не успел я про себя помянуть Николай Максимыча, как открылась дверь, и вот он собственной персоной стоит на пороге.

– Юр, привет. Поговорил я с Джеймсом Катбертом. Увы, интервью прекратили врачи, прежде чем оно успело еще только начаться.

Лиза подняла голову и ехидно сказала:

– Так у тебя же там вроде подруга…

– Мы с ней просто друзья, – спокойно произнес Николай, – не более того.

Лиза заулыбалась, словно выиграла миллион в лотерею.

А Коля то ли не заметил, то ли не счел нужным отвечать на ее подколку и невозмутимо продолжил:

– Так что, не будь я с ней знаком, она меня вообще бы на порог санчасти не пустила. Так вот. Человеком Джеймс оказался интересным, кое-что мне рассказал. Он, кстати, южанин, русские ему и раньше нравились – болел за нас. А теперь и вовсе благодарен за свое спасение и особенно за спасение сестры. Думаю вернуться к нему завтра или послезавтра. Эх, как же нам не хватает мобильной связи, чтобы узнать, когда будет можно с ним еще раз поговорить, да и с этим… Черчиллем… тоже хотелось бы пообщаться. Придется еще раз, а то и несколько смотаться на «Смольный». Кстати, как у тебя с Сан-Хуаном прошло?

– Да все нормально, Лиза тебе подготовит флешку со всеми нашими материалами и с видеозаписями. Давай вечером устроим заседание редколлегии. Или завтра с утра.

Коля кивнул и неожиданно спросил:

– А что, кстати, с сестрой Катберта?

Я замялся.

– Коль, а что, если ты с ней поговоришь? А то Лиза… эээ… себя плохо чувствует. – Ну не умею я сдавать своих.

Коля улыбнулся.

– Ты знаешь, мисс Катберт южанка, я для нее янки. Конечно, Войны Северной агрессии в этом мире еще не было… Но все равно южане могут нам предъявить вот такущий счет, – и он, словно заправский рыбак, показывающий размеры пойманной щуки, расставил руки как можно шире. – И далеко не все там будет преувеличено, в отличие от аналогичных счетов от прибалтов. Есть вероятность, что она меня встретит в штыки.

– Война Северной агрессии… Ты что, за Юг, что ли? – я обалдело посмотрел на Колю. – Ты же вроде из-под Нью-Йорка.

– Был у меня учитель истории в школе, – сказал Коля, – он не поддерживал Юг в той войне, он всего лишь показывал нам обе точки зрения. И я тогда к своему удивлению понял, что прав был именно Юг.

– Вот ты ей это и скажешь, коль найдет коса на камень.

– Ладно, – кивнул Коля. – А заодно передам ей привет от брата.

15 (3) августа 1854 года.

Неподалеку от Бомарзунда.

Учебный корабль «Смольный»

Капитан 1-го ранга Олег Дмитриевич Степаненко

Я получил ЦУ от Дмитрия Николаевича Кольцова, командующего нашей эскадрой (по всеобщему согласию, так стало называться объединение всех наших кораблей), провести собрание курсантов, чтобы узнать, есть ли среди них люди, которые знают не только то, чему их обучали в военно-морских учебных заведениях. Ведь помимо теоретических и практических знаний, таких как отправить на дно корабль противника, настроить радиоэлектронную аппаратуру или определить координаты корабля не с помощью ГЛОНАСС (о нем можно теперь забыть навсегда), а с помощью секстанта и астролябии, многие курсанты обладали и другими полезными знаниями. Какими? А вот мы у них об этом и спросим.

По моей просьбе старший помощник «Смольного» Гена Рудаков собрал всех курсантов в самой большой учебной аудитории корабля. Народу набилось под завязку, многие стояли, но интерес к тому, что происходит вокруг «Смольного», оказался сильнее.

Кое-что наши курсанты уже знали. Бой с британским военным пароходом «Валорос» они видели своими глазами. Удалось им полюбоваться и на пленных англичан. Мы, правда, решили изолировать их подальше от наших курсантов, чтобы те не замучили «лимонников» своими расспросами.

По радиостанции нам передали некоторые подробности того, что происходило в других местах Балтики. Хотя все и было весьма похоже на сюжет из фантастического романа-альтернативки, однако факт оставался фактом – неведомо как мы оказались в 1854 году от Рождества Христова и очутились в самом эпицентре боевых действий.

Сегодня утром я получил с «Королева» подробную информацию о морском и сухопутном сражении при Бомарзунде и планы относительно нашего дальнейшего пребывания в XIX веке. Первым пунктом шел опрос курсантов. Чем я сейчас и займусь…

– Товарищи, – начал я, – я собрал вас здесь для того, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие. Как некоторые из вас уже, вероятно, догадались, мы оказались в прошлом, а именно – в 1854 году.

В помещении мгновенно воцарилась такая тишина, что стало слышно даже жужжание какой-то очумелой мухи, залетевшей в аудиторию через открытый иллюминатор.

А потом тишина взорвалась! Все вдруг дружно загалдели и зашумели, да так, что у меня в ушах зазвенело. Но я терпеливо дождался момента, когда шум немного стих, и продолжил:

– Как и почему это произошло, никто толком объяснить не может. Догадок много, но как и что это было, пока загадка. Так что воспринимаем наше перемещение во времени как объективную реальность.

Далее, для тех, кто еще не забыл отечественную историю, напомню, что мы угодили в довольно веселое время. На Балтике ведутся активные боевые действия – объединенная англо-французская эскадра обстреливает российские порты и прибрежные населенные пункты. С несколькими кораблями противника нам и нашим коллегам уже пришлось встретиться. Результат этих встреч для флота союзников оказался печальным. Как вы понимаете, мы легко сможем уничтожить все вражеские военные корабли и обезопасить и Кронштадт, и Ригу, и Гельсингфорс.

А вот что мы будем делать потом? Я вижу, что этот вопрос чрезвычайно интересует всех здесь присутствующих. Меня он тоже интересует. Поэтому я хочу поговорить с вами об этой проблеме более подробно.

Прежде всего мы продолжим помогать нашим предкам в их войне с Англией и Францией. Надеюсь, что по этому поводу возражений нет?

Я обвел взглядом аудиторию и с удовлетворением убедился, что никто из курсантов не попытался возразить мне или еще каким-либо способом выразить свое неодобрение.

– Товарищ капитан 1-го ранга, – поднял руку один из курсантов, – разрешите обратиться? А мы, курсанты, сможем принять участие в боевых действиях? Мой отец раньше служил на Черном море и много рассказывал мне об обороне Севастополя в Крымскую войну, об адмиралах Нахимове, Корнилове и Истомине. Мне стыдно будет, если мы отсидимся в тылу и ничем не поможем севастопольцам.

Курсанты подняли галдеж, заявляя о своей готовности прямо сейчас, что называется, даже не переобувшись, отправиться бить англичан и французов.

Я жестом успокоил не на шутку развоевавшихся молодых людей и продолжил:

– Вижу, что против оказания помощи нашим предкам у вас возражений нет. Только помощь бывает разная. Конечно, снаряд, который мы загнали в пороховой погреб английского пароходофрегата – это помощь ощутимая и реальная. Но скоро корабли союзников на Балтике закончатся, а до Севастополя нам добираться будет весьма затруднительно, учитывая отсутствие баз снабжения и нужного количества горючего. На наших танкерах некоторый запас имеется, но он конечен, а взять мазут и соляр нам здесь негде. Нефтедобыча находится в самом зачаточном состоянии, как и нефтепереработка.

Теперь отвечаю на ваш вопрос о Севастополе. Кое-кто из вас может попасть в Крым. Только в качестве кого? Потому надо эту тему как следует обжевать, и все взвесить. А пока я остановлюсь на более простых и конкретных делах. Дело в том, что наше главное оружие находится не в артиллерийских погребах и пусковых контейнерах ракет. Оно находится в наших головах. И это оружие – наши знания. Вам это понятно?

– Да все понятно, товарищ капитан 1-го ранга, – сказал высокий светловолосый курсант, сидевший на стуле у открытого иллюминатора. – Мы готовы, вы только скажите нам, что делать-то?

– Скажу, обязательно скажу, – ответил я. – После этого совещания вы пойдете к себе в кубрики, возьмете бумагу, ручку, и будете вспоминать – что вы знали интересного в XXI веке, и кем вам довелось поработать до того, как вы поступили в военно-морские училища. Предупреждаю – ди-джеев и прочих халдеев и вышибал прошу не беспокоить. Хотя рецепты коктейлей, возможно, могут и пригодиться.

– Я, например, – сказал один курсант, – был до училища системным администратором. Но Интернет в XIX веке, как я понимаю, вряд ли появится. Как мне быть?

– Насчет Интернета не знаю, – ответил я, – но компы – это наше всё. Кстати, чуть не забыл. Прошу провести ревизию информации, имеющейся на жестких дисках ваших ноутбуков и прочих айфонов. И если там имеются какие-нибудь интересные материалы или скопированные книги и фильмы, то прошу их тоже указать в вашем опроснике. Бумажные книги тоже, кстати, надо будет указать. Учебники, словари, справочники – это то, что нам надо.

– А как насчет музыки, – спросил кто-то, – ее, что, снести или оставить?

– Думаю, что спешить не надо, – ответил я, – хотя некоторые композиции могут запросто привести в состояние полного обалдения здешних обитателей. Представьте, что будет с императором Николаем Павловичем, если он услышит «Рамштайн».

Я услышал, как кто-то в углу хихикнул. Мои курсанты немного пошушукались, и вопросов о музыке больше не последовало. Зато один из курсантов задал мне толковый вопрос.

– Товарищ капитан 1-го ранга, разрешите обратиться? Курсант Черников, – представился он. – У меня есть предложение. У многих курсантов есть в заначке разные лекарства. От головной боли, противопростудные, антибиотики. Я предлагаю сдать все имеющиеся на руках лекарства в санчасть. Антибиотики особенно ценны – в XIX веке о них даже и не слышали. Следовательно, действовать они будут на непривычные к ним организмы здешних обитателей просто чудесно.

– Молодец, – похвалил я, – вы, случайно, не из числа прикомандированных к нам курсантов ВМА?

– Так точно, товарищ капитан 1-го ранга, – сказал курсант. – Нас направили на «Смольный» на стажировку. Я буду просить вашего ходатайства перед командующим эскадры о разрешении мне отправиться в Севастополь. Там будет Николай Иванович Пирогов, первые сестры милосердия. Моя специализация – военно-полевая хирургия. Думаю, что в осажденном Севастополе я смогу принести немалую пользу.

– Ну, Севастополь пока еще не осажден, – ответил я, – а вот с Николаем Ивановичем Пироговым вам действительно не мешало бы познакомиться поближе. Я доложу о вас капитану 1-го ранга Кольцову и полагаю, что возражений с его стороны не последует.

В общем, так, товарищи курсанты. Даю вам срок до вечера. После ужина сдайте заполненные вами опросники моему старшему помощнику, капитану 2-го ранга Рудакову. Мы тщательно проанализируем их и прикинем, на что вы способны и какую пользу сможете принести Родине. Похоже, что мы останемся в XIX веке надолго, если не навсегда. Перспективы, открывающиеся перед каждым из вас, блестящие. Надо только воспользоваться полученным шансом и проявить себя.

Все, разойтись по кубрикам. Думаю, что вечером к нам поступит новая информация с нашего флагмана. Ее мы озвучим по корабельной трансляции.

15 (3) августа 1854 года.

Санчасть БДК «Королев»

Мейбел Эллисон Худ Катберт, пациентка

Когда на черной коробке, которую Алекс назвал TV, побежали последние надписи, я не выдержала и заплакала. Мой мир обрушился целиком и полностью. Ведь было ясно, что «фильм» – так назвал эти живые картинки Алекс – был сделан в далеком будущем, и то, что там показывали, было для его авторов делами давно минувших дней, тем более что они об этом писали в начале и в конце «фильма». А еще там был указан и год, когда «фильм» был изготовлен – это был 1939 год. Вот так.

Возможных объяснений, как мне показалось, было всего два: или это сон, или я каким-то чудесным образом попала в далекое будущее. На сон это похоже не было; мои сны никогда не бывали такими яркими, насыщенными и реалистичными. Но вторая версия казалась мне еще более фантастической.

Помнится, в школе я читала рассказ Вашингтона Ирвинга «Рип ван Винкль». Рип засыпает еще в старые добрые времена, когда наша молодая республика была всего лишь сборищем английских колоний, и просыпается через двадцать лет уже в новой стране. Конечно, это была не более чем сказка. Но и у меня возник провал в памяти – с момента, когда я упала в обморок в шлюпке, и до момента, когда я проснулась лежащей обнаженной на столе у хирурга. Может, и я тоже долго спала – не менее восьмидесяти пяти лет?

Вообразим на секунду, что я в будущем. Тогда понятны и люди, ведущие себя совсем не так, как это было принято в наше время, и черные прямоугольники TV, и коробочки с движущимися картинками – «фильмами», один из которых я имела удовольствие созерцать. В пользу этого аргумента говорит многое. Например, сама картинка Юга моего времени, точнее конца нашей декады, не вполне похожа на то, что мы имеем на самом деле – где-то наивная, где-то слащавая…

Конечно, многие мои подруги и сокурсницы по женским курсам точно такие же восторженные дуры, как Скарлетт О’Хара в самом начале «фильма». Я несколько злорадно представила бы себе, что бы случилось, если бы эти дамы оказались здесь, в будущем; половина бы лежала в глубоком обмороке, а другая половина билась бы в истерике. О’Хара, конечно, превратится в сильную женщину к концу «фильма», но какой ценой?

Но важнее другое. Через каких-нибудь семь лет с того момента, как я в последний раз увидела наше время, Юг восстал против новой тирании, но победило зло, и мою любимую родину растоптали те, кто в 1854 году нам улыбался и заверял, что мы – одна нация. Я никогда ничего не имела против янки, но теперь я их возненавидела! Сволочи, двуличные гады!

Мою надломленную руку вдруг пронизала острая боль. Когда же я очнулась, то обнаружила, что молочу кулаками по постели, изрыгая проклятия. Я схватила здоровой рукой зеркало с ручкой, которое принес мне Алекс, и посмотрела в него. Мне открылась неприглядная картина – в зеркале я увидела отвратительного вида фурию с опухшим, звероподобным лицом, яростным оскалом зубов и горящими глазами. Мне даже стало страшно, но я поняла, что в зеркале не монстр и не ведьма, а моя собственная физиономия. А ведь я только что иронизировала над своими сокурсницами, которые, мол, будут биться в истерике, попав в мою ситуацию…

В дверь неожиданно постучали. Алекс, подумала я. Я посильнее укуталась в простыню и попыталась заставить себя сменить выражение лица на доброе и улыбчивое, после чего произнесла:

– Войдите!

Но вошел не Алекс, а незнакомый молодой человек примерно лет двадцати пяти или чуть более того. Высокий, спокойный, с улыбкой на лице. И от этой улыбки у меня почему-то екнуло сердце, а на душе стало спокойно и тепло. Я вдруг представила себя в его объятиях. Это было так неприлично, что я тут же попыталась изгнать этот образ подальше – все-таки я порядочная южная девушка.

– Здравствуйте, – поздоровался он, произнося слова с ярко выраженным северным акцентом. – Меня – зовут Николас Домбровский, я журналист. Можете звать меня просто Ник.

От его акцента мой образ в его объятиях тут же куда-то сгинул. Я не представилась, как должна была бы сделать по правилам приличия, и ответила ему довольно холодно:

– Вы янки?

Человек, назвавшийся Николасом, улыбнулся еще шире (ух, змея гремучая, знаю я их улыбочки) и сказал:

– Скорее я copperhead – медноголовый.

Я посмотрела на него с недоумением, и он пояснил:

– То есть северянин, который сочувствует югу. Термин этот, увы, пока еще здесь не очень в ходу. Но я вообще-то русский. И пришел передать вам привет от вашего брата. Кстати, как выяснилось, мы учились с ним в одном и том же университете.

Я не позволила себе оттаять ни на йоту. Янки соврет – недорого возьмет. Я лишь хмыкнула в ответ на его слова и сказала:

– Что-то он мне ни о каких своих знакомых с такой сложной фамилией не рассказывал.

Этот странный янки увидел коробочку, в которой находился «фильм». Он внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:

– Мисс Катберт, вы видели этот фильм?

Этот фильм? – подумала я. Значит, есть и другие? Но произнесла совсем другое:

– Да, мне его дал посмотреть один симпатичный молодой человек. Он русский, в отличие от вас.

– Я, мисс, и правда родился в… эээ… вырос неподалеку от Нью-Йорка – но в русской семье, – ответил мне Николас. – Недавно я понял, что в первую очередь я – русский. Но вы правы, у вас есть причины не любить янки. Тем более если вы посмотрели «Унесенные ветром».

Змея – она и в будущем змея. Так я тебе и поверила!

Но тут мне пришла мысль – вряд ли он мне соврет, если я у него спрошу, куда это я попала, и в каком году мы находимся.

– Мистер Домбровский, – спросила я, – тогда скажите мне – какой сейчас год?

– Тысяча восемьсот пятьдесят четвертый, – ответил мой собеседник.

– Тогда почему этот фильм сделан в 1939 году, и почему речь там о нашем будущем? – я решила узнать от него всю правду. – Ответьте мне – хоть вы и янки – мы в 1939 году? Или в более позднем времени?

– Мисс Катберт, – сказал Домбровский. – Произошло нечто совершенно противоположное – наша эскадра попала из две тысяча пятнадцатого года в ваше время. И ничего из того, что показано в этом фильме, еще не случилось. Так что судьба Юга в наших с вами руках. И России тоже. Поверьте мне, я лично готов сделать все, чтобы того, что показано в фильме, не произошло. Хотите верьте, хотите нет. А если вас интересует, когда именно я учился в Принстонском университете – так назывался колледж Нью-Джерси в наше время, то я вам отвечу: закончил я его сто пятьдесят четыре года тому вперед. Ну, или на пару месяцев поменьше… И за все то, что северяне сделали с Югом, хоть это и было более чем за сто двадцать лет до моего рождения, я прошу у вас прощения. Если хотите – на коленях.

И он на самом деле встал на колени передо мной и склонил голову.

Чуть помедлив, я протянула ему руку, которую он галантно поцеловал. Я решилась и представилась:

– Меня зовут, как вы, наверное, уже знаете, Мейбел Эллисон Худ Катберт. Давайте начнем нашу беседу сначала. Вы видели моего брата?

– Да, у него сломаны рука и нога, но врачи говорят, что с ним все будет нормально. Он передает вам привет.

– Мне сказали, что, кроме него, из экипажа яхты и ее пассажиров выжил один лишь Альфред Черчилль.

– Именно так. Его я не видел – мне сказали, что жизнь его вне опасности, но он еще под наркозом. Это, – поспешно сказал он, увидев недоумение на моем лице, – то, что делают, чтобы человек заснул на время операции. Потом он просыпается, и все с ним нормально. Вам его, наверное, тоже делали…

– Не знаю, – я постаралась вспомнить, что со мной происходило после того, как ядро попало в яхту, – я проснулась, когда доктор со мной почти закончил. Но у меня то ли ушиб, то ли надлом руки, так сказал врач. И еще… – тут я не выдержала и покраснела, – корсет впился мне в паре мест в… Ну, вы, наверное, поняли.

Николас улыбнулся, и мне вдруг стало легко и спокойно. А в голове у меня неожиданно появился новый образ: мы с ним стоим в храме, он во фраке, я в белом подвенечном платье – таком, которое недавно вошло в моду с легкой руки английской королевы.

Перед отъездом в Англию мама провела со мной одну из ее излюбленных бесед. Лейтмотив был такой: найди себе там жениха, причем бери любого. Когда я ее спросила, почему, она сказала: «У тебя хоть и смазливое личико, но ты худая, как червяк, грудь маленькая, да и танцевать и музицировать не любишь, предпочитаешь неженские занятия – охоту и лошадей, на – которых ты еще и ездишь в мужском седле. Здесь мы тебе еле-еле нашли хорошего жениха, а он возьми и умри. Поэтому ты там попытайся поискать. Будь поженственней, может, кто и клюнет». И намекнула, что разрешение на брак мне дано заранее, «если, конечно, жених из хорошей семьи». А Джимми передаст потом родителям, что я замужем, и этого им будет достаточно.

Интересно, вдруг подумала я, как бы она отреагировала на русского, да еще и янки в придачу? А моя разыгравшаяся фантазия дорисовывала все новые и новые картины: я мечтательно произношу «I do» («согласна»)… эх, как там его фамилия…

И вдруг я вспомнила, как именно я выглядела совсем недавно в зеркале. Зачем ему нужна такая, как я? Русских женщин я еще не видела, но, наверное, они выглядят получше. У них и грудь, и таз правильных пропорций…

Я тряхнула головой, отгоняя наваждение, и вдруг неожиданно для себя стала рассказывать Николасу о том, как попала в Англию, о нашем путешествии, о том, что мы видели у Бомарзунда. И, наконец, о гибели яхты.

Ник – я впервые так назвала его про себя – посмотрел на меня и сказал:

– Мейбел, увы, я имел сомнительное счастье говорить с тем, кто приказал обстрелять вашу яхту. Мне очень жаль вашего кузена и прочих пассажиров и команду яхты. Русские не воюют с мирными людьми.

Тут открылась дверь – без стука, как я заметила. Вошел Алекс с подносом, на котором стояли какие-то тарелки, от которых вкусно пахло. Увидев Ника, он строго сказал ему что-то по-русски.

Ник ответил ему по-английски:

– Алекс, прости, дружище. Надеюсь, что я не слишком утомил мисс Катберт. Мейбел, я тогда пойду и, как только смогу, передам вашему брату, что с вами все более или менее в порядке.

И тут я не выдержала. Я покраснела и сказала ему:

– Ник, приходите ко мне почаще, ладно?

Тот тоже покраснел (что меня весьма обрадовало!) и кивнул:

– Обязательно зайду, если, конечно, разрешат врачи, – и он выразительно посмотрел на Алекса. Потом поклонился и вышел.

А мне в моем воспаленном воображении уже виделось, как священник говорит Нику: «You may now kiss the bride» – «А теперь вы можете поцеловать невесту»… Ник осторожно поднимает мою вуаль под аплодисменты гостей, и я впервые в жизни припадаю своими губами к губам мужчины. Я испуганно замерла – молодой девушке думать об этом до свадьбы просто неприлично. Не иначе как «фильм» так на меня подействовал.

Алекс взглянул на меня с тревогой:

– Мейбел, что с вами? Вы плохо себя чувствуете? Вас обидел этот журналист?

– Да нет, Алекс, – поспешила ответить ему я, – все нормально. Он меня, наоборот, успокоил после вашего «фильма». Так что пускайте его ко мне почаще. А пока дайте-ка я взгляну на то, чем вы меня будете кормить в этот раз…

16 (4) августа 1854 года.

Великое княжество Финляндское.

Свеаборгская крепость

Капитан Васильев Евгений Михайлович

В Гельсингфорс мы прибыли утром. Дорога, как нас предупреждал император, была даже для наших восьмиколесных машин довольно сложная. Дважды, обследовав хлипкие мосты через небольшие речки, мы с Ваней Копыловым и Николаем, посовещавшись, решали не рисковать и форсировать эти речки вплавь. Приходилось посылать наших ребят подыскивать подходящее место для переправы.

Николай хмурился и делал какие-то пометки карандашом на карте. Похоже, что по прибытии в Гельсингфорс кое-кого из чиновников, заведующих коммуникациями в Великом княжестве Финляндском, ждет изрядная нахлобучка.

Со всеми этими дорожными хлопотами мы провозились до самого вечера. Поняв, что до темноты наши машины не успеют добраться до Гельсингфорса, мы решили заночевать в первом же придорожном финском хуторе, а с утра снова отправиться в путь. Но император, имевший опыт в подобного рода путешествиях, заявил, что лучше переночевать в палатке на охапке сена, чем в домах чухонских крестьян, где тесно, а полчища блох не дадут нормально выспаться.

Мы послушались его совета. Увидев на обочине дороги стог сена и полянку, на которой можно разбить пару палаток, я крикнул в открытый люк Ване Копылову, чтобы он скомандовал остановиться. Мы спрыгнули на землю и осмотрели полянку. Решив, что место вполне подходящее для бивака, майор приказал морпехам принести палатки, хранившиеся в одном из бэтээров, а нашему нештатному повару сержанту Нечипоренко – позаботиться об ужине. Последний раз мы ели горячее еще в Ораниенбауме, а в дороге лишь заморили червячка галетами из – сухпая.

Гена Нечипоренко, здоровенный и добродушный хохол, взяв себе в помощь еще двух морпехов и занялся приготовлением пищи. А мы с Николаем обошли полянку, разминая немного затекшие ноги и – негромко переговариваясь. Императора заботило положение дел в Свеаборге и Гельсингфорсе. В начале лета, когда флот адмирала Непира уже был в Финском заливе, сын Николая великий князь Константин и, по совместительству, управляющий Морским министерством получил анонимное письмо, в котором говорилось, что «ежели неприятель пожелает занять Гельсингфорс и Свеаборг, то может совершить это в двадцать четыре часа». Встревоженный великий князь Константин передал это письмо отцу.

Император вызвал к себе флигель-адъютантов Аркаса и Герштенцвейга и приказал им немедленно отправиться в Гельсингфорс, где проверить, соответствует ли действительности изложенное в письме. Осмотр Гельсингфорса и Свеаборга дал неутешительный результат. Береговые батареи были расположены так нелепо, что, по словам Аркаса, «нельзя было не удивляться, для чего затрачивались громадные деньги на сооружение их». Оба ревизора, как следовало из их донесения, «поражались негодностью и дурным состоянием всего вооружения».

Николай предпринял срочные меры для того, чтобы привести укрепления в надлежащий вид. Но на первых порах дело шло ни шатко ни валко. Прибывший в Свеаборг вслед за Аркасом адмирал Матюшкин прямо заявил: «Трудно недостроенную крепость, оставленную без всякого внимания более сорока лет, привести в продолжение нескольких зимних месяцев в столь надежный образ, чтобы флот наш находился вне опасности от нападения неприятеля». В качестве примера адмирал Матюшкин описал случай, произошедший в Гельсингфорсе. Пробная стрельба из орудий привела к тому, что обрушилась стена Густавсвердских укреплений уже после седьмого выстрела из орудия, стоявшего на этой стене.

Николай вспомнил, что после полученного от него разгона местные власти и командование забегали, и медленности, на которую жаловался адмирал Аркас, словно и не было. Рядом со старой крепостью за считаные месяцы выросла новая.

Я поинтересовался у императора, каковы силы флота и армии, обороняющие Свеаборг. Достаточно ли их, чтобы вступить в бой с противником?

– Еще в октябре 1853 года, – сказал Николай, – всем судам, стоявшим в Ревеле, было велено перейти в Свеаборг. Одновременно стали устанавливать батареи на Красной Горке. – Император усмехнулся. – Балтийские моряки даже обиделись по этому поводу. Граф Гейден как-то даже сказал: «Мне кажется, это лишние издержки. Имея в Балтике двадцать шесть кораблей, кажется, можно держать Финский залив безопасным от нападения. Разве считают наши корабли недостойными носить флаг русский? В таком случае лучше их не иметь».

Три дивизии – из них одна в Свеаборге – были сосредоточены и находились в полном вооружении на берегах Финского залива уже в начале октября 1853 года в ожидании развития событий.

После ужина я продолжил разговор с Николаем. К нам присоединился и Ваня Копылов, которому было весьма интересно разобраться во взаимоотношениях между высшей властью в империи и командованием армии и флота. В разговоре прозвучало имя светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова, правнука всесильного фаворита императора Петра I, генерал-губернатора Финляндии (кстати, так ни разу и не посетившего подведомственную ему территорию) и морского министра, к флоту не имеющего никакого отношения. В данный момент князь Меншиков находился в Крыму, где в нашей истории он проявил себя не самым лучшим образом. Злые языки даже переиначили его фамилию на «Изменщиков», хотя, конечно, изменником князь не был. Просто он явно был не на своем месте.

– Господа, – с горечью сказал нам Николай, – я прекрасно знаю, что князь Меншиков плохо разбирается во флотских делах. Но он умный человек и хороший дипломат. Некоторые в Петербурге и Кронштадте договорились до того, что, дескать, Меншиков погубил флот. Но это не так, и наш флот еще послужит России.

Балтийский флот во время высочайшего смотра в Кронштадте, который я провел в апреле 1854 года, выглядел весьма внушительно. Налицо было… – тут император на мгновение задумался, напряг свою феноменальную память и начал перечислять: – Семнадцать линейных кораблей, десять фрегатов и пароходофрегатов. Орудий на этих судах было тысяча четыреста семьдесят шесть. Общее число экипажа было одиннадцать адмиралов, пятьсот три офицера, шестнадцать тысяч сто девятнадцать нижних чинов. Кроме того, в Кронштадте был налицо еще так называемый блокшифный отряд, состоявший из трех линейных кораблей, трех фрегатов, одного корвета и пяти пароходов. В общем этот отряд имел триста восемьдесят четыре орудия и экипаж в две тысячи триста тридцать пять человек при одном адмирале и девяноста двух офицерах.

Наконец, в Кронштадте была гребная флотилия, имевшая в общей сложности тридцать две канонерских лодки, одно бомбардирское судно, два парохода и два бота – в общем шестьдесят семь орудий и команду в тысячу пятьсот тринадцать человек, при тридцати девяти офицерах.

– А сколько кораблей находится в Свеаборге? – поинтересовался я.

Николай, понимая, что мой вопрос не вызван праздным любопытством, ответил мне:

– В Свеаборге стоит эскадра под начальством вице-адмирала Василия Ивановича Румянцева в составе шести линейных кораблей и одного фрегата. Наш шхерный флот, состоящий из кораблей, предназначенных для действия в узостях и на мелководьях финских шхер, мешает свободе действий британского флота. И он тоже в случае нужды примет участие в сражении.

Наш увлекательный разговор мог бы продолжаться до бесконечности, но Ваня Копылов, демонстративно поглядывающий на свои «командирские» часы со светящимися стрелками, наконец набрался наглости и предложил мне и императору отдохнуть перед трудным днем. Николай нехотя согласился.

Наскоро позавтракав утром, мы снова погрузились в бронетранспортеры и отправились в путь. К полудню мы подъехали к Гельсингфорсу. Трудно описать удивление вице-адмирала Румянцева, который примчался на окраину города, получив донесение от патрулировавших окрестности казаков о появлении удивительных самодвижущих повозок, а в одном из приехавших на этих повозках людях узнал самого самодержца, императора Николая Павловича!

Царь, довольный впечатлением, которое он произвел на адмирала, жестом остановил его доклад и предложил организовать переправу в Свеаборг бронетранспортеров, на которых он прибыл сюда. А о делах поговорить уже потом.

И вот мы уже в Свеаборге – одной из главных баз российского флота на Балтике. Здесь император решил созвать совещание, в котором примет участие командование 3-й флотской дивизией. Ею командовал вице-адмирал Румянцев. Пока те, кто был приглашен на это совещание, собирались, мы с Ваней Копыловым приказали развернуть антенны на «кушетке» и установить связь с эскадрой Кольцова.

16 (4) августа 1877 года.

Борт учебного корабля «Смольный»

Николай Максимович (Николас) Домбровский, журналист,

замглавы медиахолдинга «Голос эскадры»

Так хорошо мне не было, наверное, никогда.

Я лежал в обнимку с самой прекрасной и желанной девушкой во всем мире. Девушка была одета в целомудренную толстую ночную рубашку, и ничем предосудительным мы не занимались. Но я, наверное, впервые понял, что такое настоящее счастье…

После двух разочарований – одного в школе, одного в университете – я не могу сказать, что полностью охладел к женскому полу. Скорее, наоборот, с тех пор у меня одна за другой (а изредка и параллельно) появлялись подружки, отношения с которыми прекращались, как только мне казалось, что та или иная красавица строит на меня более долгосрочные планы. Конечно, нередко потенциальные спутницы мною отсеивались сразу, как, например, та же Лиза. И первой ласточкой того, что подобное отношение может потихоньку измениться, была Лена, хотя как только я узнал про то, что она «другому отдана», у меня появилось даже некоторое чувство облегчения.

Я еще раз посмотрел на лицо той самой желанной и с удивлением узнал Мейбел. Конечно, многие другие мои знакомые по внешним данным ничем ей не уступают, а в некоторых случаях – таких, как Лена – даже наоборот. Но тем не менее я понял, что больше не хотел бы оказаться ни с кем другим.

И тут вдруг раздался истошный крик:

– А ну слезь с девушки, извращенец долбаный!

Я вздрогнул и обернулся. В моей небольшой каюте стояла абсолютно голая Лиза и орала, брызжа слюной:

– Да ты посмотри на нее – ни кожи, ни рожи! А он эту дуру в койку поволок. А мною побрезговал, как последний педрила!

Я поймал себя на мысли, что хоть фигура у нее была очень даже, да и лицо в общем ничего, но ее на месте Мейбел я себе представить не мог при всем желании. Я соскочил с кровати, чтобы выставить ее за дверь, и…

Проснулся. Орал мой мобильник, который в новых реалиях служил для меня лишь часами, электронной книгой и фотоаппаратом, ну, и до кучи будильником. Никакой Мейбел рядом со мной не было и в помине, равно как и нагой и разъяренной Лизы. А была узкая койка и голая стена, небольшой столик с ноутом и круглый иллюминатор, за коим виднелся берег Бомарзунда.

Я посмотрел на время. Семь двадцать. Да, вроде вчера мы сидели до половины четвертого, готовили первый номер «Голоса эскадры» с видеоприложением. Мою идею создать блог решили пока не воплощать в жизнь из-за несовершенства инфраструктуры. Потом ребята-айтишники из числа курсантов распространили номер по интранетам эскадры. Разве что танкер и контейнеровоз – уже не помню, как они назывались – не вписывались в – общую сеть. Но один из моих – помощников обещал с утра самолично отвезти туда флешку с нашей публикацией, а другой что-то залопотал про какой-то там мост, с помощью которого можно будет подключить и их сети в ближайшие дни.

И только когда все было закончено, Юра скомандовал отбой, присовокупив, что на завтрак ожидает всех не позднее восьми – нужно обсудить планы на второй номер и распределить обязанности. Лиза тогда попробовала было пожаловаться на отсутствие сна, но Юра был непреклонен, а я, хоть меня и не прельщал ранний подъем, решил не вмешиваться, хотя официально, конечно, был сопредседателем медиахолдинга.

По Юриной оценке, боевых действий в ближайшие два-три дня ждать не следовало, а со следующим выпуском «Голоса эскадры» мы решили пока не спешить. На сегодня мы уговорились разделиться и подчистить хвосты.

Юра со своей группой отправится на «Королев» и некоторые другие корабли эскадры, а я останусь здесь, на «Смольном». Мои «жертвы» на сегодня – радист, который впервые заметил перенос во времени, Лена и Черчилль с Джимми. После всего этого подготовлю материалы и, если будет время, тоже отбуду на «Королев», поговорю еще раз с Мейбел, благо у меня был повод – в прошлый раз мне не дали закончить интервью.

План начал меняться сразу после разговора с радистом, старшим лейтенантом Михаилом Ковалевым. Когда я шел по направлению к Лене и ее ребятам, то встретил капитана Степаненко, у которого я брал интервью еще по прибытии «Смольного» в Стокгольм.

– Здравия желаю, товарищ капитан, – сказал я и отдал ему честь так, как умел.

– Эх, пяхота, – усмехнулся тот. – Не знаю, как у вас в Америке, а в России честь отдают только военнослужащие, да и то только если у них есть на макушке головной убор. Пословица даже такая есть: к пустой голове руку не прикладывают. Так что, господин репортер, имейте это в виду. Рад, кстати, что вас встретил – у меня к вам, скажем так, просьба.

– Конечно, товарищ капитан, – несколько обескураженно промямлил я. – Буду рад выполнить любую вашу просьбу.

– Вы, я так полагаю, будете говорить в том числе и с господином Черчиллем?

– Ну, это если он со мной захочет говорить, – улыбнулся я.

– Вот в этом все и дело. Видите ли, с нами он этого делать не хочет. Информации от него нам особой не нужно – у нас есть собеседники, скажем так, более ценные. Но этот англичанин почему-то вбил себе в голову, что он – заключенный, и что его в любой момент могут отправить в страшную Сайбирию, где ему предстоит провести оставшуюся жизнь в компании белых медведей и диких северных племен, которые непрерывно пьют водку и закусывают ее сырым мясом белых людей.

Так что объясните ему, будь ласка, что мы с гражданскими лицами не воюем, что он – свободный человек и в любой момент волен отправиться обратно в Англию. Но все же будет лучше, если окончит курс лечения. А потом мы высадим его в каком-либо нейтральном порту, в зависимости от того, где именно мы будем находиться в тот или иной момент.

– Хорошо, товарищ капитан, попробую.

– Ну, вот и славненько. Кстати, видел вашу онлайн-газету. Понравилось, скажу честно, хоть и не знаете вы морской терминологии. Ну, кто же именует трап лестницей?

– Исправлю, товарищ капитан. – Я покраснел и потупил взор. – Разрешите вопрос?

– Задавайте, – с любопытством посмотрел на меня капитан Степаненко.

– Будет ли у меня возможность сегодня вечером попасть на «Королев»?

– Скорее всего, нет. Почему – скоро увидите. Большего вам сказать не имею права.

Я несколько приуныл и поплелся в медчасть. Лена вполголоса разговаривала с молодым человеком с темными волосами и несколько восточным разрезом глаз, одетым в медицинский халат и шапочку. Увидев меня, она засмеялась:

– Коленька, привет! Познакомься, это Юра Черников-младший.

Я пожал ему руку и представился. Тот широко улыбнулся:

– Здравствуйте, папа мне про вас уже рассказывал.

– А я и не знал, что Юрин сын на «Смольном».

– Приемный сын, – улыбнулся он. – Впрочем, о том, что я приемный, узнал только в восьмом классе. Нашел свидетельство о крещении – папа оказался на самом деле моим крестным, ведь меня и назвали в его честь. Потом я долго и упорно расспрашивал его и маму. Выяснилось, что родителей моих убили – они оказались не в том месте не в то время – и близких родственников не осталось. А дальние хотели меня попросту отдать в детдом. Тогда папа меня усыновил. Я его спросил, зачем, и он мне ответил – так на Руси было принято испокон веков: крестный должен быть готов заменить отца.

– А теперь ты чем занимаешься? – поинтересовался я.

– Я учусь на хирурга в Военно-медицинской академии. А пока ассистирую Лене при операциях. У нас сейчас перекур, через десять минут следующий пациент. Думаю, что до уровня фельдшера мне вскоре удастся добраться.

– Да ты не слушай его, Коля, – с усмешкой сказала Лена. – Это он треплется. А вообще, Юра – хирург от Бога. Он все свободное время читает медицинскую литературу, а руки у него даже не золотые, а платиновые. Если б не он, то, может быть, Черчилль потерял бы не только руку, но и ногу. Ладно, нам уже пора идти.

– Лен, а интервью? Юра, и с тобой тоже.

– Давай вечером. Кстати, предвосхищаю следующий вопрос. Да, к Катберту можно. А к Черчиллю – он пока в отдельном кубрике – не более чем на десять минут. Иди, там дежурит тот же Саша. Скажешь ему, что я разрешила, и про десять минут тоже не забудь.

– Леночка…

– А будешь торговаться, вообще не пущу!

Я послушно замолк и отправился к своим англо-американским друзьям.

16 (4) августа 1854 года.

Аландские острова. Городок Скарпанс

Эрик Сигурдссон, охотник команды

гарнизона крепости Бомарзунд

После того как русские с железных кораблей разнесли в пух и прах англичан и французов, нас – охотников – пригласил к себе генерал Бодиско и, похвалив за верную службу, отпустил всех по домам. Но оружие велел держать наготове – бог знает, что на уме у – британской королевы Виктории и французского императора Наполеона. Вдруг они решат опять высадиться на наших островах. Тогда мы снова послужим русскому царю Николаю.

После того запомнившегося мне на всю жизнь боя на острове Престэ, я поближе познакомился с Александром – командиром «троллей». Оказалось, что никакие они не тролли, а разведчики, которые высаживаются с кораблей на берег и воюют не в общем строю, как все прочие солдаты, а тайно, незаметно подкрадываясь. И, надо сказать, это у них неплохо получается.

Александр показал мне свое оружие. Такого я никогда в жизни не видел. Их ружья могут стрелять много-много раз без перезарядки и попадать не то что белке в глаз, а, наверное, в летящую муху. А как они драться умеют! Помнится, два пленных француза из-за чего-то заупрямились и не захотели выполнить приказание поручика Шателена. Французы оказались мастерами драться – они руками и ногами разбросали несколько русских солдат, которые попытались их схватить. Я потом узнал, что умение так драться у французов называется «сават». Так вот, Александр, посмотрев на то, как эти строптивые французы машут руками и ногами, словно мельница крыльями, усмехнулся, подошел к драчунам и… В общем, через время, меньше, чем понадобилось бы прочитать самую короткую молитву, эти два француза уже лежали на земле без сознания. У одного Александр выбил два зуба, у второго глаз заплыл так, что он не сможет им видеть как минимум несколько дней.

Сегодня я и мой приятель Гуннар, оказавшись по делам в Бомарзунде, решили заглянуть к Александру. Просто так, поговорить, а если повезет, то выпить с ним рюмочку картофельной водки.

Только разговор у нас с ним не получился. Не успели мы зайти к нему в палатку и поздороваться, как в черной коробочке, которую он держал в руках, что-то запищало. Я уже знал, что такие коробочки русские с железных кораблей называли «рацией». С их помощью они могли разговаривать друг с другом даже тогда, когда человек, с которым ты ведешь беседу, находится на расстоянии нескольких миль. Александр как-то сказал мне, что они, находясь здесь, на рейде Бомарзунда, о чем-то беседовали с самим императором Николаем. Я думаю, что он сказал мне правду, Александр – человек серьезный и честный и врать мне не станет.

Так вот, эта самая «рация» запищала, Александр приложил ее к уху, и лицо его, улыбчивое и доброе, неожиданно стало хмурым и каким-то… В общем, таким, какое у него было во время боя на острове Престэ.

– Вот что, парни, – сказал он, – только что мне сообщили, что на хуторе неподалеку от Скарпанса нашли убитых – семью местного крестьянина. Вы, случаем, не знаете, кто там жил? Это к юго-востоку от Скарпанса, верстах в трех от города.

– Так там же живет Магнус Ларссон! – воскликнул Гуннар. – Я хорошо знаю их. Помнится, даже одно время приударял за его дочкой, красавицей Ингрид. Ее что, тоже убили?

– Не знаю, – хмуро сказал Александр. – Сообщил об этом работник, который на телеге отправился в Скарпанс за покупками. Уезжал – хозяева были живы, приехал – они мертвые, теплые еще. Что там было и как, предстоит выяснить. В Скарпансе у нас есть пост, и оттуда мне все это передали по рации.

– Херр Александр, – попросил я, – вы пойдете ловить этих злодеев? Если да, то возьмите меня и Гуннара с собой. Мы там каждую кочку, каждый кустик знаем. Надо поймать душегубов, иначе они еще могут кого-нибудь убить.

– Хорошо, Эрик, – немного подумав, ответил мне Александр. – Пожалуй, ваша помощь нам будет кстати. И сдается мне, что семью Ларссонов прикончили вражеские солдаты – англичане или французы, которые бежали в леса, а теперь грабят деревушки и хутора, убивая хозяев.

И вот мы отправились ловить мерзавцев, для которых зарезать человека – что рюмку выпить в кабаке. До Скарпанса доехали на большой бронированной самобеглой коляске. Как объяснил Александр, никакого волшебства нет в том, что она лихо мчится по лесной дороге.

– Понимаешь, Эрик, – сказал Александр, – внутри этой машины стоит мотор. Ну, такой же, как у парохода, только поменьше размером, и работает он не на угле, а на жидком топливе. Хорошая штука, только здесь его делать еще не научились.

– А где это – здесь, херр Александр? – спросил я у него.

Он в ответ улыбнулся, похлопал меня по плечу, рассмеялся, но так и не ответил. Но я не обиделся – я уже заметил, что Александр и остальные люди с железных кораблей какие-то не такие. Видно, что они приплыли откуда-то издалека. Да и по-русски они говорят не совсем так, как, например, солдаты из крепостного гарнизона. Ну, да ладно. Будет время, Александр все мне расскажет. Мы, шведы, народ терпеливый.

В Скарпансе я помог русским расспросить работника Магнуса Ларссона. Бедняга был так напуган и взволнован, что позабыл почти все русские слова, которые знал. А по-шведски он говорил только на местном диалекте, сильно отличавшемся от стокгольмского и тем более гётеборгского. Так что без нашей с Гуннаром помощи Александр так бы толком и не понял ничего из того, что рассказал Миккель – так звали работника бедняги Ларссона.

Увы, Александр оказался прав. Семью, состоящую из самого Магнуса Ларссона, его жены, дочери – красавицы Ингрид, и сына Густава, которому не было еще и десяти, убили. Вооруженные грабители вломились в их дом, забрали все ценные вещи и продовольствие, а хозяев закололи ножами. А в самого Магнуса, который, судя по положению его тела, попытался защитить семью, выстрелили в упор – на его рубахе осталась пороховая копоть. Незваные гости все перевернули в доме, видимо, в поисках денег и ценностей. Хлев и курятник пустовали, зато обнаружены следы крови и немалое количество перьев – похоже, злодеи зарезали животных и ощипали птицу.

Миккель полагал, что нагруженные добычей убийцы не должны были уйти далеко от хутора. Судя по оставленным следам, отправились они куда-то на северо-запад. И если мы поспешим, то быстро догоним этих мерзавцев.

Оставив в Скарпансе бронированную повозку – все равно на узких лесных тропинках от нее толку мало – мы с Гуннаром, Александр и четверо его солдат отправились в сторону хутора Ларссона. Быстро осмотрев дом – какое страшное зрелище, разве может нормальный человек сделать такое! – мы отправились по следам убийц. А следы были четкие – тяжело нагруженные душегубы оставляли глубоко вдавленные отпечатки армейских сапог, а из мешков, в которые они сложили мясо убитой коровы и поросенка, на лесную тропинку капала кровь.

Александр и его солдаты двигались, как тени, тихо и плавно. Оружие они держали наизготовку. Лица их, исчерченные зелеными полосами, были серьезны. Нам херр Александр велел идти позади.

– Будете защищать наш тыл, – сказал он.

И хотя мы с Гуннаром были хорошими охотниками и умели незаметно подкрадываться к зверю, нам до этих ребят было далеко.

Так мы прошагали версты три. Неожиданно Александр поднял руку, и его солдаты застыли на месте, словно статуи. Он стал внимательно прислушиваться. Сквозь шум сосен и чириканье птиц до нас донеслись человеческие голоса. На каком языке говорили эти люди и сколько их было, мы не могли понять.

Александр сделал рукой несколько непонятных жестов, и его солдаты, разделившись на две партии, шагнули в придорожные кусты и словно в них растворились. А он, кивнув нам, медленно пошел по дороге, держа наготове свое странное ружье.

Голоса становились все громче и громче. Скоро мы увидели из-за кустов клубы дыма, а дуновение ветерка донесло до нас запах жареного мяса. Похоже, что убийцы, отойдя, как им показалось, на безопасное расстояние от хутора, решили перекусить. Но мы сейчас им испортим аппетит.

Приложив палец к губам и жестом показав нам с Гуннаром, чтобы мы оставались на месте, Александр прислушался к чему-то и кивнул.

Присев на корточки, он замер, словно ожидая сигнала. Мы с Гуннаром переглянулись и подняли ружья. Похоже, именно сейчас все и начнется.

Неожиданно за кустами, там, откуда поднимался дымок костра и слышались веселые голоса, громыхнул взрыв, потом другой. Веселье закончилось – раздались испуганные вопли и крики. Кто-то, видимо сильно раненный, отчаянно орал, словно из него живого вытягивали кишки.

После взрывов затрещали выстрелы. Послышался топот ног, и на тропинку из-за кустов выбежало семеро французов. Лица их были перекошены от ужаса. Мы с Гуннаром, не сговариваясь, выстрелили. Двое убийц упали, но оставались еще пятеро. Пока мы перезарядили бы свое оружие, они успели бы выстрелить в нас. Но они не успели.

Ружье в руках Александра задергалось, из его ствола забило пламя. Несколько секунд – и все французы уже были мертвы. Да, херр Александр – настоящий воин. Он один, наверное, мог сражаться с целой сотней врагов. А может, и с двумя сотнями.

Убедившись, что французы лежат на земле и не подают признаков жизни, Александр медленно двинулся вперед. Мы с Гуннаром, успев перезарядить ружья, пошли вслед за ним.

Зайдя за кусты, мы увидели большую поляну. Там тоже все было уже кончено. Четверо солдат с зелеными полосами на лицах стояли с ружьями наготове. А вокруг костра, на котором жарился выпотрошенный поросенок, лежали убитые. Я насчитал десятка полтора французов. Двое из них были еще живы. Но судя по всему, жить им оставалось недолго. У одного из них кровь фонтаном била из простреленной груди, и он безуспешно пытался остановить ее. У второго из распоротого живота выползали синеватые кишки.

Александр сделал знак, и двумя выстрелами его солдаты прекратили мучения французов. После того, что я видел на хуторе Ларссона, я ничуть не возмутился тем, что раненых добили. Мерзавцы, хладнокровно зарезавшие мирных людей, девушку и мальчика, не должны жить.

– Товарищ капитан, – доложил один из «пятнистых» солдат, – больше вроде никого нет. Мы прошлись по кругу – следов, ведущих с этой полянки, не обнаружено.

– Ну, и ладушки, – Александр вытер пот со лба, – мы свою работу сделали. Пусть теперь здешние займутся этими тушками, – он кивнул в сторону убитых французов. – А мы отправимся к себе. Эрик, Гуннар – вы с нами, или как?

Мы с Гуннаром дружно закивали.

16 (4) августа 1854 года.

Великое княжество Финляндское.

Свеаборгская крепость

Капитан Васильев Евгений Михайлович

Император Николай сразу взял быка за рога. Он потребовал, чтобы вице-адмирал Румянцев доложил о состоянии вверенной ему 3-й флотской дивизии. Как оказалось, в Свеаборге была сосредоточена немалая сила. В числе прочих были линейные корабли: «Россия», «Прохор», «Полтава», «Бриен», «Иезекииль», «Владимир», а также фрегат «Цесаревич». Кроме того, под командованием вице-адмирала Епанчина в Свеаборге базировалась флотилия гребных канонерских лодок: пять ботов, транспорт «Аланд», шхуна «Вихрь», – и военные пароходы «Иматра», «Быстрый», «Мирный», «Ладога», «Ястреб», «Граф Вронченко», а также и вооруженные гражданские пароходы «Рюрик», «Диана», «Львица» и «Летучий».

Силы противника, базирующиеся попеременно у острова Нарген, расположенного у побережья Эстляндии и у острова Мякилуото – напротив Наргена, но у побережья Финляндии, надежно перекрывали самое узкое место Финского залива. С помощью легких кораблей, направляемых для патрулирования вод залива, противник блокировал все восточное побережье вплоть до Кронштадта.

Вице-адмирал Румянцев заверял императора, что все его подчиненные готовы хоть сейчас выйти в море и сразиться с супостатом, но в то же время сетовал на то, что вражеские силы превосходят его корабли по общему количеству, числу пушек и выучке экипажей. А главное, считал адмирал, что две трети кораблей врага оснащены паровыми машинами и могут двигаться невзирая на направление ветра.

Николай во время этого доклада досадливо морщился и с недоверием посматривал на Румянцева. Вице-адмирал был уже в годах – ему исполнилось пятьдесят шесть лет, и потому тяжел на подъем. Из его послужного списка император знал, что опыт дальних плаваний у командующего 3-й флотской дивизии скромный, да и в боевых действиях он практически не участвовал. Свою карьеру он делал будучи адъютантом – сначала печально известного всем русским морякам морского министра маркиза де Траверса – именно при нем прилегающую к Кронштадту часть Финского залива назвали Маркизовой лужей. Потом Румянцев был флаг-офицером у адмирала Тета, адъютантом у адмирала Грейга, а далее – вообще командовал брандвахтой. Человеком он был порядочным и честным, но…

Эх, сюда бы Нахимова или Корнилова, подумал я. Они бы ни стали искать отговорки и, не раздумывая, отправились бы сражаться с противником. Риск, конечно, присутствовал, как и в любой войне. Но и шансы на победу тоже были.

Русские же моряки буквально рвались в бой. Даже гребцы канонерских лодок, набранные из ополчения, крепкие бородатые мужики в народной одежде и с фуражками, на которых красовались кресты и якоря, вооруженные мушкетонами, ружьями, интрепелями – абордажными топориками, и тесаками, готовы были идти на абордаж на могучие линейные корабли и фрегаты.

– Ужо мы им дадим, – пообещали они, когда император поинтересовался, готовы ли они к будущему сражению, – только бы сойтись с супостатом лицом к лицу, а уж тогда мы ему покажем, где раки зимуют.

Конечно, бросить небольшие канонерские лодки и вооруженные боты и баркасы на многопушечные корабли было бы просто безумием. Но с малыми кораблями врага и шлюпками с десантом они могли вполне успешно сражаться.

К тому времени как Николай закончил свою беседу с вице-адмиралом, наши ребята уже успели развернуть «кушетку» и установить связь с «Королевым». Об этом доложил Ринат Хабибулин. Николай деловито кивнул и направился в сторону КШМ, рукой сделав знак Румянцеву, чтобы тот следовал за ним.

– Вот, адмирал, – сказал Николай, – смотрите, это самодвижущаяся бронированная повозка наших союзников. Тех самых, которые уже разбили значительную часть вражеского флота у Бомарзунда и заставили сдаться французский десант.

– Ваше величество! – изумленно воскликнул адмирал Румянцев. – До нас доходили какие-то невнятные слухи о большом сражении у крепости Бомарзунд. Мы, грешным делом, уже считали, что она пала и наши воины честно сложили головы за Бога, царя и Отечество. Однако вот как все повернулось-то… А что это за союзники такие у нас появились? И самодвижущиеся повозки у них чудные.

– Что и откуда, господин адмирал, – строго заметил Николай, – это пока государственный секрет. Главное же заключается в том, что они, эти наши союзники, готовы нам помочь окончательно изгнать врага из Балтики. Сейчас мы с помощью их устройства, именуемого радиостанцией, поговорим с командующим эскадрой, капитаном 1-го ранга Кольцовым.

– Ваше величество, – пожал плечами вице-адмирал Румянцев, – я не знаю такого капитана 1-го ранга. А ведь у меня много знакомых, и не только на Балтийском флоте. А как мы поговорим с ним – он что, сейчас сидит в этой повозке?

– Нет, – улыбнулся император, – он сейчас находится у Бомарзунда.

– Ваше величество, – сказать, что адмирал был удивлен, значило ничего не сказать, – как такое может быть?! Я ничего не слышал о подобных чудесах. Знаю, что появился телеграф, с помощью которого можно передавать на большие расстояния письменные донесения. Но чтобы вот так вот поговорить на расстоянии!

– Сейчас вы все увидите своими глазами, – улыбнулся император. Он подошел к «кушетке», взял из рук сержанта Хабибулина гарнитуру и спросил: – Вы можете сделать так, чтобы наш разговор с капитаном 1-го ранга Кольцовым был слышен всем?

– Могу, ваше величество, – ответил Ринат. Он щелкнул тумблером громкой связи и стал вызывать «Королев». Минуты через две из динамика раздался голос Дмитрия Николаевича:

– «Королев» на связи.

– Господин капитан 1-го ранга, – произнес в микрофон император, – я сейчас в Свеаборге. Мы с вице-адмиралом Румянцевым готовы обсудить с вами план действий на завтра. Надо разгромить этих обнаглевших британцев и окончательно освободить Балтику от их присутствия. Как вы на это смотрите?

– Положительно, ваше величество, – ответил Кольцов. – Мы поддержим вас. Надо только согласовать время и место атаки на вражеский флот. По данным наших разведчиков, их корабли сейчас находятся недалеко от острова Мякилуото. Мы направим к нему наши корабли. А адмирал Румянцев пусть выведет все наличные силы флота из Свеаборга и направится в сторону неприятеля. Если ветер будет неблагоприятным, то пароходы, которые имеются в Свеаборге, могут взять парусные корабли на буксир. Гребная флотилия нам вряд ли понадобится. Ну, если только для укомплектования призовых экипажей.

Адмирал Румянцев стоял мертвенно бледный, по его лбу катился крупный пот, который стекал в глаза, и адмирал даже не пытался его вытереть. Наконец Николай посмотрел на него:

– Адмирал, а что вы думаете по этому поводу?

– Ваше величество, – с трудом очнувшись, начал адмирал Румянцев, – если б я не увидел все своими глазами, то никогда бы в это не поверил! Мы разговариваем с человеком, находящимся у Бомарзунда, а слышно его так, словно он стоит в пяти футах от нас.

– Полноте, адмирал, – с легкой усмешкой ответил император, – поверьте, и для меня это было поначалу совсем в диковинку. Но человек, получивший от Господа, или от его помазанника, власть над людьми, и которому вверена судьба не только его эскадры, но и всей нашей огромной державы и всего ее народа, обязан держать себя в руках. Итак, адмирал, я хотел бы услышать ваши соображения по поводу того, что изложил господин капитан 1-го ранга.

Румянцев наконец вытер пот со лба и, выпрямившись, произнес совсем уже твердым голосом:

– Ваше императорское величество, но что произойдет, если вражеский флот столкнется с нашими кораблями раньше, чем союзные нам корабли подойдут к месту сражения? Мы, конечно, будем сражаться, не щадя живота своего, и не спустим флаг перед неприятелем. Но…

– Дмитрий Николаевич, – сказал в микрофон Николай, нажав при этом на тангенту, чтобы дать возможность капитану 1-го ранга Кольцову услышать слова Румянцева, – вы разделяете опасения, высказанные господином вице-адмиралом?

– Думаю, что все будет в порядке, ваше величество, – ответил Кольцов, – мы издали будем все время контролировать ситуацию. У адмирала Румянцева и нашего флота будет крылатый ангел-хранитель. Ваше величество, вы знаете, о чем идет речь. Не могу обещать, что потерь не будет совершенно, но мы не дадим британцам уничтожить корабли Балтийского флота. Русские своих в беде не бросают. И поверьте мне, господин адмирал, нашим англо-французским друзьям будет не до вас. Ведь наши орудия и дальностью, и мощью во много раз превосходят орудия наших врагов. Но победа нужна не только и не столько нам, сколько всему Балтийскому флоту, чтобы морские служители наконец-то почувствовать вкус победы над супостатом, мнящим себя непобедимым. Именно поэтому крайне важно участие в предстоящем сражении вашей эскадры.

– Я верю вам, господин капитан 1-го ранга, – произнес в микрофон Николай. – И надеюсь, что завтрашний день ознаменуется новой победой России над врагами, посмевшими напасть на нас.

– Ваше величество, – ответил Кольцов, – так оно и будет. Ждите завтра хорошие новости. Разрешите выполнять?

– Выполняйте, – сказал император. – Надеюсь лично увидеть вас в Свеаборге, господин капитан 1-го ранга.

Он передал гарнитуру Хабибулину, после чего, повернувшись к Румянцеву, сказал:

– Вам все понятно, адмирал? Если да, то немедленно начинайте подготовку к выходу в море.

16 (4) августа 1854 г.

Балтика. Бомарзундская цитадель

Джонатан Флеминг, юнга

Родился я в Ливерпуле в семье моряка Александра Флеминга третьим по счету ребенком. После меня мама родила еще троих, но все они умерли во младенчестве. А потом пришло известие, что корабль, на котором ушел в море мой папа, пропал где-то по дороге из Ливерпуля в Нью-Йорк. И наша безбедная жизнь – отец служил боцманом на корабле и неплохо зарабатывал – мгновенно закончилась.

У матери после этого не осталось никаких источников дохода, и она стала той, кого в портовых городах называли «моряцкие жены». У нее появилось два «мужа», которых она обстирывала, готовила для них еду и… в общем, была для них «мамой». Конечно, они не одновременно были моими «папами». Пока один уходил в море, другой жил у нас. Потом они менялись.

Конечно, вернувшись из дальнего плаванья, они привозили деньги, на которые мы жили. Но мне и брату от них часто крепко попадало, а старшую сестру один из этих «пап», напившись пьяным, обесчестил. А было ей всего четырнадцать лет. Она проплакала всю ночь, а потом… А потом она стала зарабатывать на жизнь проституцией. Брату моему повезло чуть больше. Его взяли в crossing sweepers – подметальщики перекрестков. Он махал метлой на улицах, сметая с тротуаров грязь и мусор. В свободное время он просил милостыню на улице, и ему удавалось заработать в день пару шиллингов.

Ну, а я, по совету одного старого приятеля отца, устроился юнгой на военный корабль «Бленхайм». И было мне тогда ровно десять лет.

Последующие полтора года запомнились мне разве что недоеданием, постоянной тяжелой работой и столь же постоянными побоями, причем вначале мне перепадало еще и от другого юнги, постарше. Впрочем, мне еще везло. Мой друг детства Барри, служивший юнгой на «Беллайле», рассказал мне во время стоянки в Кале, что он должен был еще и подставлять задницу боцману корабля. После первого такого случая Барри пожаловался капитану. Но все закончилось тем, что моего друга зверски избил боцман, а капитан начал над ним потешаться, обзывая его разными неприличными словами. Помню, как Барри мне пожаловался:

– Знаешь, Джонни, я б убежал, но мой контракт, как и твой, подписан на три года. Да и куда я уйду? Деньги-то я матери посылаю…

Его мать, в отличие от моей, не опустилась до позорной работы «моряцкой жены». Она торговала устрицами на улицах Лондона. Это была еда бедняков.

Да и убежать с военного корабля было не так-то просто. Там же, во Франции, другой юнга, Ленни с «Бульдога», попытался было сбежать и добраться до Англии. Но французские жандармы, патрулировавшие места стоянки наших кораблей, поймали его и привели на корабль уже избитого. Что с ним потом было на самом «Бульдоге», он не рассказывал, да и увидел я его впервые с тех пор только здесь, на Аландах – вон он идет, хромает. Лицо все в синяках, а спина покрыта полосами от ударов семихвостой кошкой…

У нас на «Бленхайме», к счастью, содомиты не водились, но жизнь медом тоже не казалась. И у меня была одна надежда – через полтора года, когда мне исполнится тринадцать, стать «ландсманом» – низшей матросской категорией, но все-таки матросом. И денег станут чуть больше платить, и работа будет не столь грязной, и у команды появятся новые мальчики для битья…

Про русских нам рассказывали, что они настоящие исчадия ада. И когда они меня нашли на «Бленхайме», я ожидал всего, чего угодно – от жутких побоев до рабства в холодной и ужасной Сайбирии, про которую рассказывали такое… Якобы там вообще нет лета, все время идет снег, вода мгновенно превращается в лед. Каторжники там трудятся с утра до вечера без выходных, до тех пор пока не умрут от голода и болезней, или пока их не сожрут дикие местные племена, или белые медведи, коих там множество.

Но первое, что сделали русские – сунули каждому из нас по бутерброду с вкусным паштетом и по кружке чая, а потом привели в какое-то здание. Здесь у нас забрали все личные вещи – записав, что кому принадлежит, и велели раздеться догола – тут я, скажу честно, испугался, вспомнив про Барри и боцмана на «Беллайле».

Но ничего плохого с нами не сделали. Сперва нам принесли ведра с теплой водой и дали по куску мыла. Старший – огромный русский, одетый в странный пятнистый мундир, велел нам как следует вымыться. Мама мне часто говорила, что мыться нужно как можно реже, потому что это вредно для кожи, но вода была такой приятной, что мне это даже понравилось.

Не успели мы прийти в себя, как пришли русские в странных халатах салатного цвета – я потом узнал, что это были врачи – и осмотрели нас всех. Ленни, Барри и пару других они сразу же увели, а мне сказали, что синяки у меня пройдут, а вот со вшами надо разобраться. Я удивился – куда же без них на корабле-то? – но русские постригли меня наголо, помазали чем-то мои синяки, после чего выдали чистую одежду, размером, увы, чуть больше, чем надо («твоего размера у нас нет», – сказал с улыбкой русский доктор). Меня отвели в другую комнату, где за столом уже сидели другие юнги. Все они были наголо пострижены – у всех, похоже, нашли вшей, что было совсем неудивительно.

Нам вдруг принесли необыкновенно вкусное жареное мясо – не солонину, которая давно уже всем осточертела – с картофелем и овощным гарниром, а потом снова чай и сладкое! Я давно так не наедался, даже тогда, когда был жив мой отец и в доме водились деньги. Конечно, вполне могло быть, что они нас закармливают для каких-то им одним известных целей. Но я подумал – то, что нам рассказывали про русских, скорее всего, было враньем от начала и до конца. Но все же нам очень хотелось узнать, что же с нами будет потом. И когда вошел русский в военной форме, как я понял, офицер, и спросил на неплохом английском про наше самочувствие, я вдруг неожиданно для самого себя выпалил:

– Господин русский, а что с нами дальше будет?

Другие юнги на меня сразу зашикали, а офицер усмехнулся и ответил:

– Ребята, вы слишком молоды, чтобы быть военнопленными. Вы все свободны. Кто хочет, может пока оставаться здесь. Или, если хотите, мы отвезем вас в нейтральный порт и дадим денег на дорогу домой.

Тут я вдруг понял – мне ужасно не хочется возвращаться в Англию! Не хочется, и все! Вернусь, а меня тут же отправят на другой корабль, где снова будут бить и унижать, а то и похуже что. Лучше уж найти другую работу – может, пойти к кому-нибудь в услужение, например… Например, к этому офицеру. Придумаю потом, как матери деньги передавать. И я взмолился:

– Господин русский, оставьте меня здесь! Не хочу я в Англию!

Как ни странно, меня поддержали все юнги, сидевшие за столом. Тот удивленно посмотрел на нас и сказал:

– Ладно, ребята. Посмотрим, что сможем для вас сделать. А пока лечитесь, ждите, когда пройдут ваши синяки и заживут переломы. Да и подкормить вас следует, а то смотреть жалко – кожа да кости. Я поговорю о вас с командующим эскадрой…

Вечером мы все, кроме Ленни, которого отправили в русскую больницу, лежали на деревянных топчанах – но зато на простынях и под чистыми одеялами. Я спросил у Барри, как он себя чувствует. И тут, впервые с Ливерпуля, я увидел, как мой друг улыбается.

– Ты знаешь, Джонни, мне кажется, что мы попали из ада в рай.

16 (4) августа 1854 года.

Балтийское море, район острова Мякилуото.

Борт вертолета «Ансат»-2РЦ

Старший лейтенант Семенов Николай Антонович

Как там у Грибоедова: «Шел в комнату, попал в другую». Это я о тех чудесах, которые происходили с нами два дня назад. Шли мы тихо-спокойно на БПК «Королеве» в Венесуэлу, где я должен был продемонстрировать местным воякам все преимущества казанского вертолета «Ансат», как вдруг – бац! – и мы оказываемся в прошлом, в XIX веке, в самом эпицентре войны на Балтике.

Про Крымскую войну я читал еще в школе, и кое-что из того, что было написано в учебнике по истории, все еще помню. Правда, там все больше про оборону Севастополя рассказывали, а вот о том, что и на Балтике повоевать пришлось, я не знал. Но ничего, за это время с нами провели занятия, рассказали, как тут все было и что нам надо сделать, чтобы здесь не произошло как тогда. – Повоевать с этими наглыми франко-британцами я был не – против – не фиг им у наших берегов шляться. А их главный – адмирал Непир, так тот вообще возьми и брякни во время прощального банкета в Лондоне перед отплытием, дескать, позавтракаю в Кронштадте, а обедать буду в Петербурге, в Зимнем. Похоже, что адмирал изрядно перебрал виски, когда нес такую околесицу.

Впрочем, наши ребята испортили этому британцу аппетит – частью перетопили корабли его эскадры, частью пленили. Адмирал так расстроился, что пустил себе пулю в лоб. Так ему и надо – нечего делить шкуру неубитого медведя.

Пока наши моряки и морпехи британцам салазки загибали, я с техниками из казанского вертолетного завода делом занимался – «птичку» нашу осторожно выгрузили на берег, и мы стали готовить ее к полету. Техники – Наиль и Сергей – были ребятами опытными. Ведь вертолет мы должны были демонстрировать венесуэльцам, и любая поломка – это гол в наши ворота.

Через день машина была готова к употреблению. И тут меня вызывают к капитану 1-го ранга Кольцову. Он у нас сейчас самый главный. Выше его начальства нет. У нас тут целая эскадра собралась – и учебный корабль «Смольный», и погранец, и танкер с контейнеровозом прибились. Словом, настоящий Ноев ковчег.

Так вот, Дмитрий Николаевич и говорит мне:

– Товарищ старший лейтенант, надо выполнить боевое задание. Вылетите в район финского побережья к острову Мякилуото, где, по нашим сведениям, должна находиться вражеская эскадра. Завтра мы атакуем ее совместно с парусными кораблями русского Балтийского флота, которые находятся в данный момент в Свеаборге. Ну, это у Хельсинки, или, как здесь принято говорить, у Гельсингфорса.

Вы должны точно установить местонахождение англо-французской эскадры, сделать фотоснимки кораблей и вернуться. На всякий случай возьмите пару контейнеров с НУРСами. Специально в драку не лезьте, но если они первыми начнут задираться, то отработайте по ним. Задача вам ясна?

– Так точно, товарищ капитан 1-го ранга, – ответил я. – Значит, поможем нашим?

– Поможем, – сказал Кольцов и улыбнулся: – Надо этих наглецов проучить как следует, чтобы они больше к нам никогда уже не думали соваться.

И вот я лечу. За моей спиной сидит штурман, капитан-лейтенант Игорь Шульгин, который должен вывести меня к острову Мякилуото. Ведь ГЛОНАСС приказал долго жить и ориентироваться теперь придется лишь по приборам и карте. На двух узлах подвески – блоки НУРС Б8В7 с ракетами С-8ДМ, с объемно-детонирующей БЧ – именно то, что нужно для деревянного парусного корабля. Учитывая, что в центре подрыва БЧ температура достигает трех тысяч градусов, корабль, в который попадет хотя бы одна такая ракета, вспыхнет, как зажигалка. Эх, лимонники и лягушатники, знали бы вы, с кем связались!

Каплей вывел меня прямо к острову. Рядом с ним на якоре стоял весь вражеский флот. Незваных гостей оказалось многовато – никак не меньше четырех десятков единиц. Причем чуть ли не половина из них – огромные трехмачтовые боевые корабли. Красивые, заразы, такие и топить-то жалко.

Я сделал над ними круг. Зафиксировав их на бортовую видео-фотоаппаратуру, я собрался было уже отправиться назад, но тут какой-то придурок на фрегате или линкоре – я в этих делах разбираюсь плохо – приказал своим матросам открыть огонь по моему вертолету. Конечно, для нас эта стрельба была как мертвому припарка. Но такую агрессивность следовало наказать. Потому что не фиг… Да и руки чесались разрядить по ним блоки НУРС. Что же, выходит, я зря их взял с собой?

Игорь за моей спиной азартно крутился в сиденье. Ему тоже не терпелось поучаствовать в реальном, а не в учебном бою. Я развернулся, вышел на боевой курс и с помощью обзорно-прицельной системы ТОЭС-521 скорректировал курс вертолета. С расстояния примерно в два километра я выпустил четыре НУРСа по вражескому кораблю, после чего, совершив крутой вираж, стал наблюдать за тем, что произойдет дальше.

Ракеты огненными стрелами устремились к паруснику, матросы которого продолжал азартно палить из ружей в белый свет как в копеечку. Конечно, я не рассчитывал, что все НУРСы попадут в цель, но все равно результат превзошел все ожидания.

Объемно-детонирующие БЧ – страшная штука. Избыточное давление в центре подрыва достигает тридцати килограммов на квадратный сантиметр. Палуба вражеского корабля превратилась в огненный ад. Взлетели какие-то обломки и, как мне показалось, человеческие фигурки. Парусник окутался облаком пламени. Мне вспомнилась картина Айвазовского, изображающая Синопское сражение и охваченные огнем тонущие турецкие корабли. Мне даже стало немного не по себе. Понятно было, что корабль обречен, и если даже к нему подоспели бы современные пожарные суда, то и они вряд ли смогли бы его потушить.

А теперь – по домам, решил я, надо побыстрее доложить о результатах нашей разведки каперангу Кольцову. Завтра их выход на арену. Впрочем, и я могу еще разок слетать, только надо будет взять на подвеску не два блока, а четыре. И не спешить выпустить по врагу все НУРСы сразу. Да, и еще – как прилечу, надо будет сказать Наилю, чтобы нарисовал на борту моей машины первую звездочку.

16 (4) августа 1855 года.

Балтийское море. Неподалеку от Бомарзунда.

Борт учебного корабля «Смольный»

Николай Максимович (Николас) Домбровский,

журналист и заместитель главы медиахолдинга

«Голос эскадры»

Альфред Черчилль оказался похожим на своего еще не родившегося знаменитого племянника в молодости – такой же худой, с такой же шевелюрой и с таким же сардоническим выражением лица. Когда я вошел, он полулежал в кровати и читал какую-то книгу. Левая его рука отсутствовала примерно по локоть, а нога была загипсована и подвешена к специальному кронштейну.

Когда я вошел, он бросил на меня испепеляющий взгляд. Несмотря на это, я чуть поклонился и сказал со всей возможной учтивостью:

– Мистер Черчилль, меня зовут Николас Домбровский. Я журналист. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

– Что? – удивленно спросил он. – Вы, судя по выговору, из наших бывших колоний? Эти ушлые янки всюду пролезут без смазки. Что вам от меня надо?

– Мистер Черчилль, я журналист, и мне хотелось бы знать, как именно все произошло. Ну, я имею в виду ваше ранение.

– Это для того, чтобы вы тут же побежали и рассказали об этом своим русским хозяевам? – Черчилль был явно не в духе. – Правильно ли я вас понял, мистер с непонятной фамилией?

– Да нет, это для того, чтобы я опубликовал это в нашей газете, где уже появились интервью с Мейбел Катберт и с Джеймсом Катбертом.

Черчилль удивленно спросил:

– Так они тоже военнопленные?

– Мистер Черчилль, я уже говорил с командиром этого корабля. Вы – гражданское лицо и не считаетесь военнопленным. Более того, вы свободны и можете в любой момент покинуть корабль. Вас высадят в ближайшем нейтральном порту, как только появится такая возможность.

Мой собеседник задумался:

– То есть получается, что русский, который со мной говорил, и у которого было такое отвратительное произношение, мне не соврал?

– Нет, не соврал, – ответил я. – Конечно, в ваших же интересах немного подлечиться. Ведь я не представляю, как далеко вы сможете добраться со сломанной ногой. Но это ваш выбор.

– А что, Мейбел и Джимми точно так же могут вернуться на родину в любой момент? – Черчилль все никак не мог поверить в сказанное мною.

– Конечно. – Меня начинал забавлять этот разговор с упрямым и ершистым британским аристократом.

– А где они сейчас? – поинтересовался он.

– Мейбел Катберт на другом корабле эскадры. Джеймс Катберт здесь же, в соседнем кубрике. Вас к нему переведут, как только врачи сочтут, что вам не угрожает инфекция либо другая опасность.

Тот еще подумал немного и произнес:

– Вообще странно: помню, как выстрелили с берега – это были проклятые лягушатники. Ведь русских там еще не было в тот момент. Я помню, как на меня падала эта проклятая мачта. Я, к счастью, успел немного перекатиться, зря, что ли, в регби играл… Эх, больше, наверное, не суждено мне это! Потом страшная боль в руке и в ноге – и провал в памяти. Прав был – старикашка Непир, ох, как прав – зря я сюда приперся, да еще с гостями… Врач сказал, что выжили только Джимми с Мейбел?

– Да, только они.

– А когда я смогу увидеть Мейбел? – Про Джимми, как я заметил, он ничего не сказал.

– Вот этого я не могу вам сказать, – я с некоторым усилием подавил шевельнувшуюся было во мне ревность. – Слышал, что ее, вероятно, тоже переведут сюда – здесь лучше диагностическая аппаратура. Но точно вам сказать не могу.

Альфред еще немного помолчал, думая о чем-то, а потом с горечью пробормотал:

– Да зачем я ей теперь такой нужен – однорукий. Хорошо еще, что нога на месте…

– Ее думали тоже ампутировать. Вас, как мне рассказали, спас один русский врач, – пояснил я.

– А почему, интересно, я вообще ничего не помню с момента обстрела? – подозрительно спросил Черчилль. – Проснулся уже здесь, калекой…

– У русских есть средства, которые в момент операции погружают пациента в крепкий сон, чтобы он в момент хирургического вмешательства ничего не чувствовал. Это называется анестезией.

– А что они говорят, когда мое лечение может закончиться? И сколько оно мне будет стоить?

– Не знаю, но полагаю, что стоить оно вам не будет ни цента. Точнее, ни пенни по-вашему. И насчет сроков лечения ничего сказать не могу. Но я могу спросить.

Тут вошел Саша и, строго посмотрев на меня, произнес:

– Десять минут прошли, Николас. Где Джимми, ты знаешь. На выход с вещами.

– Саш, скажи, а когда Альфреда могут выписать? – поинтересовался я.

– Когда срастется кость ноги и как следует подживет культя, тогда и выпишем. Лечение лучше обсудить с его лечащим врачом – доктор Черников зайдет к вам, мистер Черчилль, примерно через час. А теперь, Коля, уходи.

Я попрощался с Альфредом и вышел из кубрика.

16 (4) августа 1854 года.

Балтийское море. Неподалеку от острова

Мякилуото. Борт фрегата «Инфлексибль»

Лейтенант Французского императорского флота

Аристид де Жёнка

Когда я был совсем еще ребенком, бабушка не уставала повторять мне, что я, когда вырасту, обязан отомстить России. Ее муж, а мой дед ушел в 1812 году с Великой армией императора Бонапарта, чтобы завоевать эту огромную и богатую страну, и не вернулся из того страшного похода.

– Русские убили твоего деда! Из-за проклятых русских твой отец остался сиротой! – не раз твердила мне бабушка.

А пять лет назад бабушка неожиданно получила письмо из России от некой Полины де Жёнка. В нем на весьма неплохом французском языке было написано, что ее муж, Жюстен де Жёнка, остался в России в 1812 году и поступил в услужение к купцам Лазаревым учителем французского языка. Он не захотел возвращаться во Францию и женился на дочери этих Лазаревых – той самой Полине. Только перед смертью он рассказал ей, что уже был женат во Франции, и попросил ее написать в Бордо на адрес моей бедной бабушки и сообщить ей, что муж, по которому она столько лет убивалась, все это время был жив и здоров и вполне счастлив со своей новой супругой.

Для бабушки, которая по происхождению была более знатной, чем дед, ударом было даже не то, что ее муж предпочел ей другую, а в первую очередь то, что той, другой, оказалась не русская дворянка, а купчиха, простолюдинка. Сама бабушка тоже вышла вторым браком замуж за богатого негоцианта, но тот был хотя бы «эннобли» – произведен в дворяне императором Наполеоном Бонапартом. И главное, он не был русским, хотя, как поговаривали, его отец или дед, возможно, были выкрестами-иудеями.

Сразу после этого события бабушка заболела и умерла, завещав мне не только все свое состояние, но и месть за ее поруганную честь. И когда наш любимый император, племянник великого Наполеона I, объявил, что нужно как следует наказать Россию, это для меня стало одним из самых радостных событий в жизни. Я уже предвкушал легкую победу над русскими варварами. Ведь наши газеты писали, что русские – жестокие, – жадные, но слабые дикари. Книги же, написанные поляками, бежавшими от гнета кровавого вождя русских царя Николя в нашу империю свободы, тоже расписывали ужасы жизни в России. Например, Франсуа Духиньский убедительно доказывал, что русские – это не русские вовсе, а нецивилизованные азиатские племена, укравшие само имя «Русь» у одной из ветвей поляков.

Но быстрой победы у нас, увы, не получилось. Наш флот вместе с флотом наших союзников англичан так и не смог ни прорваться к Кронштадту, русскому осиному гнезду в Финском заливе, ни даже взять Свеаборг – крепость у русского города Гельсингфорс (города с такими непроизносимыми названиями показывают, что они заселены варварами).

А теперь мы стоим здесь, у Богом забытого островка Мякилуото (еще одно русское название, от которого запросто можно вывихнуть язык) и абсолютно ничего не делаем. Русский флот из Свеаборга и из Кронштадта, как я понял, так и не собирается выходить, чтобы по-рыцарски сразиться с нами. Я слышал, что британский адмирал Непир, словно в средневековье, посылал вызов на бой русским, но те струсили и даже не ответили адмиралу.

Захват же двух или трех финских баркасов и шхун, загруженных салакой и дровами – все это меньше всего было похоже на войну…

Сегодня после завтрака я вышел на палубу – надо же проследить за тем, что делают эти бездельники-матросы. Но не успел я открыть рот, чтобы отругать их за неряшливый вид, как откуда-то с неба услышал звук, напомнивший мне стрекотание сверчка у нас дома в Бордо. Посмотрев вверх, я увидел в небесной синеве что-то весьма похожее на огромную зеленую стрекозу с большими прозрачными глазами. Эта удивительная «стрекоза» и издавала странные звуки.

Она приближалась к нам, и жужжание становилось все сильнее и сильнее. У удивительного летательного аппарата – а я уже понял, что это не гигантское насекомое, а летающая машина, построенная руками людей, – было толстое тело и тоненький хвост. На животе у «стрекозы» я в бинокль заметил красную звезду. Осмотревшись, я увидел, что мои матросы забросили уборку палубы и так же, как и я, с удивлением глазели на неведомую машину. Потом с полдюжины из них с криками ужаса побежали вниз по трапу, несмотря на то что я заорал:

– А ну, бездельники, вернитесь! Работайте, а не то я прикажу боцману спустить с вас шкуру!

Двое или трое вернулись, но другие, похоже, решили, что гнев лейтенанта – ничто по сравнению с этим ужасным существом. Сказать по правде, страшно было и мне самому, но я не мог показать свой страх простым матросам. Я посмотрел на огромную «стрекозу» и сказал им громко и насмешливо:

– Не знаю, что тут у русских за насекомые, но не думаю, что оно может принести хоть какой-нибудь вред настоящим французам. Да здравствует император!

Часть матросов нестройно подхватила:

– Да здравствует император!

– Что-то я вас плохо слышу, – мне не понравился кислый вид матросов. – А ну-ка, еще разок! Да здравствует император!

В ответ эти канальи крикнули чуть погромче:

– Да здравствует император!

– А ну, поживее, вы что, обделались от страха? – заорал стоявший рядом со мной боцман Ленотр. – Еще раз крикните: да здравствует император!

– Да здравствует император! – матросы закричали так, что я чуть не оглох.

– А теперь, – я обратился к Ленотру, – найди и верни тех, кто убежал. Да поживее!

Ленотр откозырял и кинулся выполнять мой приказ.

«Стрекоза» же тем временем развернулась и, похоже, собралась улетать. И тут я вдруг услышал стрельбу из ружей. Обернувшись, я увидел дым над палубой нашего флагмана, 90-пушечного красавца «Турвилля». Похоже, у кого-то просто сдали нервы – ведь наши нарезные ружья просто не могли так далеко стрелять, и их пули не долетали до этой «стрекозы».

И тут произошло нечто страшное, то, что я буду помнить всю оставшуюся жизнь.

Улетавшая «стрекоза» вдруг развернулась в воздухе, а потом полетела в нашу сторону. Через несколько мгновений из-под ее брюшка сорвалось что-то вроде огромных огненных стрел, оставлявших за собой дымные следы. Эти стрелы вонзились в красавец «Турвилль», который мгновенно превратился в извергающий огонь и дым вулкан.

Я услышал жуткие вопли – и только через несколько секунд понял, что от страха орут не только матросы вокруг меня, но и ваш покорный слуга. И я поскорее закрыл рот.

К счастью, «стрекоза», погубив наш флагманский корабль, уже улетала. Крики ужаса и отчаяния стали потихоньку затихать. Но тут взлетел на воздух пороховой погреб «Турвилля», и несколько его горящих обломков упали на нашу палубу. Матросы, к моему великому изумлению, тут же бросились тушить возникшие очаги пожара, даже не дожидаясь моего приказа. А я задумался.

Мне уже стало понятно, что эта страшная «стрекоза» – новое и смертельно опасное русское оружие. И что бороться и побеждать такие аппараты, летающие по воздуху и сеющие вокруг себя смерть, у нас просто нет шансов. Меня посетила крамольная мысль – а не зря ли мы сюда приперлись? В том, что мой дед остался в России и там женился, виноват только он, а никак не вся Россия. А пришел он сюда точно так же, как и я, думая, что идет воевать с варварами… И точно так же Великая армия того, настоящего императора Наполеона, была разбита даже без подобного русского оружия. А теперь оно у них есть…

За этими невеселыми мыслями застал меня боцман Ленотр, пинками гнавший перед собой четырех матросов.

– Лейтенант, по вашему приказу я привел беглецов. Что прикажете с ними делать?

16 (4) августа 1854 года.

Борт учебного корабля «Смольный»

Джеймс Арчибальд Худ Катберт, пациент

– Ники! Рад тебя видеть! – закричал я, увидев высокую фигуру моего нового друга на пороге кубрика.

– Добрый день, Джимми! Привет тебе от сестры. Я ее вчера видел.

– Ну вот, видел ее вчера, а привет передаешь только сегодня! Не стыдно? Шучу, шучу. Расскажи, как там она?

– Трещина кости руки, пара небольших ран – там, где китовый ус корсета впился в… ну, ты понял. А так все у нее хорошо, и она находится в весьма боевом расположении духа. Меня вначале невзлюбила, – и тут Ники улыбнулся, показав, что это было лишь вначале.

– А почему? – поинтересовался я.

– А потому, что она определила по акценту, что я – янки. А янки она не слишком жалует.

– Интересно, очень интересно… Прошлым летом мой приятель по колледжу Нью-Джерси был у нас в гостях. Он настоящий янки, из Коннектикута, не чета тебе, нью-йоркцу. И ничего, Мейбел с ним вполне дружелюбно разговаривала.

Ники замялся. Было видно, что что-то он недоговаривает. Но он всего лишь сказал:

– Для нее янки – это те, кто пытается всячески навязать свои порядки Югу.

Я задумался.

– Да, так оно и есть. Но есть северные политики, и есть нормальные северяне. И с ними у меня проблем не было. Ну, да ладно, что ты ей сказал такого, что она к тебе сразу стала относиться лучше?

– А то, что я согласен. И что я за свободу Юга. Хотя и против рабства.

Да, подумал я, странная логика, однако. Как одно (свобода Юга) сочетается с другим (отмена рабства)?

Вслух же я сказал:

– Ники, рабство – краеугольный камень нашей экономики. Без него у нас просто некому будет рабо-тать на плантациях. Хотя, конечно, того, о чем написала эта гадина Бичер-Стоу в своей «Хижине дяди Тома», у нас почти не бывает. Но из-за ее писанины от меня отвернулись многие мои сокурсники с Севера.

– Знаю, – улыбнулся мой собеседник, – если здоровый молодой раб стоит от двух с половиной тысяч долларов, какой дурак будет их просто так калечить?

Я присвистнул.

– Вот именно. Но тогда почему ты против рабства?

– А вот представь себя на месте раба. Да, тебя кормят обычно неплохо, да, твою старость обеспечат, но ты все равно несвободен. Нравится тебе такое?

– Многие мои знакомые тебе скажут: негры – это не совсем люди, они, скорее, скот. Да и вообще рабство – для их же блага. А я не знаю, что и думать. Ведь я вырос на плантации, где у меня всегда были и кормилица, и слуги, и товарищи по игре – все негры. Не скажу, чтобы они были похожи на скот. Они такие же люди, как и мы с тобой.

– Вот поэтому я и против рабства, – улыбнулся Ники. – Другой вопрос, что делать с ними, когда они станут свободными? И этот вопрос нужно будет заранее проработать. А то… – и он вдруг замолчал со странным выражением лица.

Да, он и здесь чего-то явно недоговаривал, но я решил на него не давить. Пока не давить. И сказал в ответ:

– Есть у меня друзья, так называемые огнееды…

– Сторонники независимого Юга? И ярые защитники рабства в одном флаконе?

– Вижу, что ты про них слышал.

– Ну да. И если мы будем бороться за свободу Юга, то они – наши союзники.

Я посмотрел на него с изумлением:

– Что, так моя сестра на тебя подействовала?

Ники слегка покраснел. А я подумал про себя: да, парень, похоже, она тебе понравилась. И вообще, конечно, я его почти не знаю, но из всех потенциальных мужей для Мейбел он пока что мне по сердцу больше всех. Тем более, зря, что ли, мне дали право одобрить любой ее союз. Надо будет у нее спросить, понравился ли он ей.