Танцы на снегу. Геном. Калеки

Часть вторая. Зимние забавы

Глава 1

Когда я уже подходил к остановке, в затылок мне засадили снежком.

Никак не могу к этому привыкнуть! Мало того что холодно, так холодно, что надо носить специальную зимнюю одежду, но еще повсюду снег! Я про него знал, конечно, но одно дело знать, а совсем другое – видеть, щупать, идти по нему.

Или получить скатанный в ладонях комок снега за пазуху…

Я повернулся, приплясывая, засунул руку за воротник и вытащил уже подтаявший снежок. Рози и Роси уже подбежали ко мне, смеясь и вовсе не смущаясь своей проделки. Они двойняшки, а с именами, мне кажется, им не повезло, как и мне.

– Привет, Тиккирей, – сказала Рози. – Хорошо я попала?

– Ага, – признался я. От снежка за шиворотом осталось мокрое холодное пятно, но оно уже становилось теплым.

– Я ей говорил, что не стоит, – вставил Роси. – Но она же дура без тормозов, сам знаешь.

Почему-то мне казалось, что идея обстрелять меня снежками пришла в голову именно Роси. Он хоть и был тише и спокойнее сестры, но инициатива всегда исходила от него.

– Да ничего, – сказал я. – Просто я не привык. У нас никогда не было снега.

– Скучно без зимы! – выпалила Рози. Она и секунды не могла устоять на месте – то размахивала руками в ярких оранжевых варежках, то прятала их в карманы куртки, то поправляла сбившийся на затылок берет. Зима в этом году была теплая, так мне все говорили. Совсем немножко холоднее нуля.

Но я все равно мерз.

– Пошли с нами? – предложил Роси. – Мы хотим перекинуться в картишки, нам четвертый нужен. Еще придет Иван.

– Нет. Я не могу.

– А что так? – Рози схватила меня за руку, заглянула в глаза. – Ты сердишься, да? Извини, я не стану больше в тебя кидаться.

– Мне на работу через два часа, – объяснил я. – Сегодня я в ночную смену.

Роси поморщился:

– Ну да, ты же человек занятой, взрослый…

– Я не взрослый, – сказал я. – Но у меня гражданские права, и мне нужно зарабатывать себе на жизнь.

Странное дело, ведь мы и впрямь ровесники. Но когда я смотрел на Рози и Роси, ну и на остальных из класса, мне казалось, что они – глупые дети, а я – взрослый и мудрый. Может быть, из-за того, что я побывал на Новом Кувейте? Или оттого, что вырос на Карьере? Ведь им никогда не приходилось думать о социальных службах, пае за жизнеобеспечение, не случалось следить за шпионами с Инея и помогать настоящему авалонскому рыцарю. Их родители были живы, заботились о них, любили, помогали, если надо. И работать никому из них не требовалось, разве что ради карманных денег постоять в каникулы за стойкой в «Мак-Робинсе»…

– Жалко, – сказал Роси. Он хороший парень, не злой, хотя иногда у него слишком уж едкие шуточки. – Ну, давай тогда завтра? Завтра выходной, можно что хочешь делать.

– Давайте, – согласился я. – Утром обсудим, хорошо?

Подъехал мой автобус, я за руку попрощался с двойняшками и нырнул в салон. Можно было подождать час и уехать на школьном автобусе, бесплатно. Но я торопился.

Как и обещал Стась, я теперь работал на авалонских фагов. Точнее – на одну из принадлежащих им служб, с маленькой конторой в центре Порт-Ланца, авалонского города, где я жил. Это маленький город, не то что столица Авалона – Камелот, но мне он очень нравился.

Даже несмотря на зиму.

Я сидел у окна, рядом с какой-то пухлой женщиной в шубе из серого синтетического меха. Женщина то заглядывала в сумку с покупками, то принималась считать что-то на своей кредитной карточке. Наверное, у нее расходы не сходились – она морщилась все сильнее и сильнее. Потом достала из кармана маленькую коробочку с видеодисками, сразу просветлела, спрятала кредитку, сложила руки на коленях и угомонилась.

Мне бы тоже не помешало посчитать расходы. У меня еще оставалось немного денег из тех, что дал мне на Новом Кувейте Стась, и через три дня я должен получить свою первую зарплату, но все-таки… Это оказалось очень трудно – самому вести хозяйство, оплачивать все счета, покупать продукты и нужные вещи. Я просто не понимаю, как с этим родители справ- лялись!

Повернувшись к окну, я стал смотреть на улицы Порт-Ланца. Маме бы здесь понравилось. Именно из-за снега, она всегда говорила, что смена времен года – это очень правильно. Наверное, понравилось бы и папе.

Как же я ненавижу Карьер!

А ведь мог бы прожить там всю жизнь, даже не подозревая, что мир – совсем другой. И сейчас на Карьере живут мои друзья, там Глеб и Дайка, там все остальные. У них наступает зима, но это значит лишь то, что солнце светит тусклее. Они платят за воздух, которым дышат, рассказывают друг другу байки про злых мутантов и смотрят старые развлекательные передачи, потому что на новые у администрации нет денег.

Я все понимаю. В Империи – двести с лишним планет, и на всех живут по-разному. Есть богатые и хорошие, вроде Земли, Эдема, Авалона… Есть такие, как Новый Кувейт, где тоже очень хорошая природа, но с планетой случилась какая-нибудь беда. А есть планеты вроде моей родины. Когда-то ее колонизировали, потому что надо было куда-то девать каторжников и добывать радиоактивные руды. Потом уже и руда стала не очень нужна, и преступников в Империи стало поменьше, и про Карьер все позабыли. Живите как хотите… Я все понимаю. Но мне очень грустно.

– Улица Радужная, – пискнул динамик в изголовье моего кресла. – Если вы желаете ехать дальше, внесите дополнительную оплату.

Я не собирался ехать дальше, я жил здесь. Протиснувшись мимо своей соседки, я вышел из автобуса.

В Порт-Ланце все названия очень красивые. Улица Радужная, Солнечный проспект, Тенистый бульвар, Вечерний сквер, набережная Туманов. Стоит только услышать такие названия, и сразу поймешь, что в этом городе живут хорошие люди. Говорят, здесь очень здорово весной, когда цветут земные каштаны и местные деревья со смешным названием «ротозейник». У ротозейника маленькие легкие плоды, которые реагируют на тепло, когда кто-то проходит мимо, отрываются от веток и падают на землю. Семена разлетаются во все стороны и на несколько минут прилипают к проходящему мимо человеку или животному. Они не липкие, они электризуются.

Но это будет потом. Еще должна пройти зима и начаться весна. А весной будет очень красиво, я знаю.

Возле дома я зашел в маленький продуктовый магазин, купил упаковку готовых обедов – они недорогие и вкусные, батон и две бутылки лимонада. Продавщица меня знала, дружелюбно кивнула и спросила:

– Ты не мерзнешь, Тиккирей?

– Нет. – Я покачал головой. – Не очень холодно.

– Все равно не ходи без шапки.

– Она в сумке, – признался я. – Я не привык носить что-то на голове.

– Привыкай, Тиккирей. – Женщина улыбнулась, взъерошила мне волосы. – Ты же серьезный и самостоятельный человек.

Она вроде как надо мной подтрунивала, но не обидно.

– Ладно, я постараюсь, – пряча покупки в пакет, сказал я. – До свидания.

Квартиру мне предоставил муниципалитет. Во временное бессрочное пользование как вынужденному эмигранту с «планеты, объявленной зоной бедствия». Наверное, для авалонцев эта квартира считалась маленькой и бедной, но мне очень нравилась. Там было четыре комнаты, и кухня, и большая застекленная лоджия, откуда видны лес и озеро – говорят, летом жители Порт-Ланца любят устраивать там пикники. Сейчас озеро застывшее, покрытое тонким серебристым ледком. Ночью на нем отражается лунный свет.

На восьмой этаж я поднялся на лифте, хотя иногда просто бегал по лестнице – вместо физкультуры. Отпер дверь и тихонько вошел в прихожую.

В гостиной бормотал телевизор. Я прислушался:

– Это страж-киборг, Даймор!

– Прикрой меня!

Затрещал плазменный бластер, судя по характерным выхлопам хладагента – армейская «Пума» в режиме сплошного разряда. Я выждал три секунды, но у «Пумы» почему-то и не думал кончаться боезапас. Тогда я выждал еще пять секунд, но хладагент тоже не кончался, и ствол у бластера даже не собирался расплавиться. А у нас в лаборатории, на испытательном стенде, больше десяти секунд не выдерживал ни один ствол.

Я скинул ботинки, снял куртку и прошел в холл.

Лион сидел в кресле и смотрел в экран.

– Привет, Лион, – сказал я.

– Привет, Тиккирей, – откликнулся он, не отводя глаз от экрана. Там прыгали человеческие фигуры в тяжелой броне – в которой не очень-то и попрыгаешь, обстреливая здоровенного паука, хищно щелкающего жвалами. Из паука во все стороны летели ошметки мяса и железяки, но он и не думал помирать.

Я сел на подлокотник кресла и посмотрел на Лиона.

Мой друг внимательно смотрел в экран.

– Ты хочешь в туалет? – спросил я.

– Да, – подумав, согласился он.

– Сходи, Лион. Сейчас встань, сходи в туалет и сделай все, что нужно.

– Спасибо, Тиккирей.

Лион встал и вышел. Совсем как нормальный человек.

Не смогли мы со Стасем его спасти. По-настоящему спасти. Подключение в поток все-таки перебило ту программу, которую запустил в Лионе Иней. Но волю он потерял. Стал примерно как Кеол из экипажа «Клязьмы», может, даже еще хуже. Ему все надо напоминать – не потому, что Лион забывает умыться или поесть, а потому, что не видит смысла в таких поступках. Не хочется ему ничего.

А самое ужасное, что он все понимает. И где-то там, в глубине души, мучается из-за случившегося.

Лион вернулся, снова сел в кресло. Будто меня и нет в комнате. Единственное, что он по-прежнему любил делать, к чему его тянуло будто магнитом, – это смотреть телевизор. С расчетными модулями тоже так бывает…

– Ты пообедал, Лион? – спросил я зачем-то.

– Да.

Я соскочил с подлокотника, заглянул ему в глаза. Словно он мог соврать.

– Правда? Ты поел, честно? Ты хотел есть?

– Честно поел, – ответил Лион. – Хотел.

Неужели так быстро?

Мне все говорили, что рано или поздно Лион восстановится, станет как прежде. Что мозг, особенно детский, очень гибкая система и воля возвращается. Вначале в самых простых потребностях, «витальных», как выразился врач. Потом – полностью. Но никто не ждал, что это будет так быстро!

– Лион… – прошептал я. – Слушай, как я рад! Ты молодец, Лион!

Он ничего не ответил, ведь я не задал вопроса.

– Может, ты еще и посуду вымыл? – поинтересовался я, чтобы заставить его говорить.

– Надя вымыла, – охотно ответил Лион.

И вся моя радость куда-то исчезла.

– Так это Надежда тебя покормила?

– Да. Она пришла, спросила, хочу ли я есть, – спокойно ответил мой друг. – Я сказал, что хочу. Я пообедал. Потом она вымыла посуду. Мы поговорили. Потом я стал смотреть видео.

– Ты молодец, – снова сказал я, хотя никакой радости уже не осталось. – Я пойду на работу, Лион. Приду очень поздно. Когда видео выключится, – я поднял с пола ленивку и быстро запрограммировал таймер, – пойдешь спать. Разденешься, ляжешь под одеяло и будешь спать.

– Хорошо, Тиккирей. Я все понял.

Из квартиры я почти убежал. У меня было еще время, но я выскочил за дверь и остановился на площадке, кусая губы. Как обидно! Как плохо!

– Тиккирей…

Я повернулся, посмотрел на Надежду. Она медсестра и живет в соседней квартире. Вот мы и договорились, что она будет присматривать за Лионом. Наверное, у нее дверной глазок был запрограммирован на мое появление.

– Здравствуйте, – сказал я. Надежда не очень старая, ей лет тридцать. У нее всегда очень строгий вид и грубый прокуренный голос, но она хороший человек… только почему-то я вечно перед ней теряюсь.

– Я заходила, покормила Лиона.

– Я понял…

Надежда шагнула ко мне, заглянула в глаза:

– Что стряслось, Тиккирей?

– Я… я подумал, что он сам поел…

Она вздохнула. Достала сигарету, щелкнула зажигалкой. И сказала почти виновато:

– Господи, у меня и мысли не было…

– С ним все равно все будет хорошо, – упрямо сказал я.

– Да, Тиккирей. – Надежда затянулась, посмотрела на меня. – Но может быть, лучше отправить Лиона на лечение в государственный госпиталь? Они ведь согласны принять его бесплатно, и там хорошие специалисты, ты поверь!

– Верю. Но ему лучше со мной.

– Тебя пугает шоковая терапия?

Я кивнул. Она меня действительно пугала. Я был назначен официальным опекуном Лиона, и поэтому мне подробно объяснили, что будут делать с моим другом.

– Порой это выглядит жестоко, – согласилась Надежда. – И все эти тесты на голодание, и болевые раздражители… но ты пойми, Тиккирей, в госпитале большой опыт по реабилитации бывших расчетных модулей. Твой друг выиграет год или два полноценной жизни. Пусть даже ценой некоторых неприятных процедур.

– Он будет сидеть голодный, а перед ним будет стоять еда, – пробормотал я. – Так ведь? И только когда Лион начнет сознание от голода терять, ему прикажут поесть!

– Не прикажут. А покормят принудительно. Но от него будут добиваться принятия самостоятельных решений, и он начнет их принимать.

– Да, и кресло будет бить его током, и еще он будет спать под грохот и вой сирен, и еще… – Я замолчал, потому что даже перечислять было противно.

Надежда затушила сигарету прямо о стену – противопожарная краска взвизгнула и пошла пеной, мгновенно погасившей огонек. Вот отчего у нас все стены в лопнувших пузырьках! А старший по подъезду с таким подозрением на меня поглядывал, спрашивая про них!

– Тиккирей, как медицинский работник, я с тобой не согласна, – сказала она. – Но ты умница. И хороший друг. Вот подрастет Леночка, обязательно постараюсь тебя на ней женить.

Я глупо ухмыльнулся. Леночке, дочке Надежды, лет пять всего, я и не знаю, куда деваться от ее поцелуев и обнимашек. Она сразу объявила меня своим старшим братом, за которого после школы выйдет замуж. Лучше бы на Лиона запала, ему-то все равно!

– Ладно, не бойся, скоро уже она перестанет кормить тебя облизанными конфетами и требовать рассказывать сказки про отважных фагов, – пообещала Надежда. – Хочешь, подвезу тебя до работы?

– Нет, спасибо, я на автобусе, – быстро ответил я. – Лучше вы вечером посмотрите, как там Лион. Вдруг он опять не ляжет спать, а будет смотреть ти-ви?

– Обязательно посмотрю, – сказала Надежда. – И посмотрю, и уложу. Не беспокойся.

В маленьком тамбуре на входе в офис я послюнил палец и засунул в отверстие детектора. При этом я смотрел в окуляр камеры, сканирующей сетчатку глаза, но это была ерунда. Самая надежная проверка – генетическая, потому что любые отпечатки пальцев можно подделать, сетчатку пересадить чужую, пароль – узнать под пыткой. Куда надежнее проверить клетки эпителия и эритроциты, которые обязательно есть в слюне.

Каждый раз прижимая палец к подушечке детектора, я немного нервничал. Там, под подушечкой, игла со специальным средством, которое вырубает человека за две секунды. Если генный анализ покажет, что в тамбур вошел чужак, то игла выдвинется.

Конечно, все было нормально. Дверь открылась, над ней вспыхнул зеленый огонек. Я вошел и поздоровался с охранником.

– Привет, Тиккирей, – ответил он. – Ты рановато сегодня.

– Да нечем было заняться, – признался я.

Мне очень нравится, как относятся ко мне на работе. Никто не иронизирует над возрастом или над тем, что я с чужой планеты. И наоборот тоже – никаких скидок не делают.

Стась, когда договаривался насчет меня, предложил три работы на выбор. Одна – в аналитическом центре, который собирает информацию со всех планет Империи. Другая – техником на космодроме фагов: поработав там, очень легко поступить в пилотскую школу. И третья здесь: в фирме, которая изучает и разрабатывает вооружение.

Я выбрал оружейную фирму.

В основном потому, что здесь меньше придется работать, а значит – не нужно будет отдавать Лиона в госпиталь. И в общем, не жалел. У меня была должность младшего техника и кабинет – ну, не совсем мой, на двоих с Борисом Тарасовым, старшим техником и моим начальником.

Он уже был на месте. Худой, высокий, выбритый налысо – только на макушке торчит длинный пучок волос, – вначале я немного пугался его вида. Ну, не пугался, скорее смущался. Впрочем, недолго: Тарасов оказался хорошим человеком. Наверное, в мире куда больше хороших людей, чем плохих.

– Здравствуй, здравствуй… – пробормотал Тарасов, едва я вошел. Он пялился в экран генного сканера, на котором крутилась замысловатая пептидная цепочка. В отражении на дисплее, что ли, меня заметил?

– Здравствуйте, Борис Петрович, – сказал я громко. – Ничего, что я рано?

Тарасов подпрыгнул в кресле, повернулся, вытаращился на меня:

– Тиккирей? Ну нельзя же так подкрадываться, до инфаркта доведешь!

– Вы же со мной поздоровались… – растерялся я.

Тарасов удивленно приподнял брови, воскликнул:

– Поздоровался? Я? А… Иди сюда, Тиккирей.

Я подошел, мельком глянув на площадку анализатора. Там лежал плазменный бич, тихонько так лежал. Вот что изучал Борис Петрович…

– Я поздоровался с этим вот опероном, – объяснил Тарасов, тыча пальцем в экран. – Видишь?

– Вижу, но не понимаю, – признался я.

– Бракованный бич, – объяснил Тарасов. – Просто беда какая-то. Бич привязывается к хозяину и работает только с ним, ты ведь знаешь?

– Да.

– Ну, так вот у этого импринтинг не произошел. Ни на первого фага, ни на второго, ни на третьего. Индивидуальная неприязнь бывает, конечно, квазиживые механизмы – штука сложная. Но этот никого не хочет принимать. Генетический дефект, к сожалению. Какой-то сбой на стадии производства.

– Его можно вылечить? – спросил я, косясь на оружие. Больше всего плазменный бич фагов походил на змею – с метр длиной, покрытую серебристой чешуей, с плоской головой. Голова время от времени приподнималась, но бич лежал смирно.

– Починить, Тиккирей. Бич – более машина, чем живое существо… Нет, нельзя. Теоретически… – Тарасов задумался. – И теоретически нельзя. Кроме того – невыгодно экономически. Ты знаешь, почему плазменные бичи не используются никем, кроме фагов?

– Это военная тайна.

– Ну, ряд разработок действительно секретны, но мы передавали образцы имперским службам, а иногда фаги гибнут… и оружие попадает в руки врагов. Дело в том, Тиккирей, что управлять бичом – крайне сложно, а в производстве он неимоверно дорог. Любые террористы или агенты предпочтут вооружиться более простым и при этом более мощным оружием.

– Так зачем фаги используют бичи?

– Ты видел бич в работе? – иронически спросил Борис Петрович. – Не на стенде, а в реальной обстановке, в руках опытного фага?

– Да, видел.

Тарасов прекратил улыбаться. Кивнул:

– Прости, Тиккирей, не подумал… Так вот, эффектно это выглядело?

– Еще как!

– В том-то и дело. Фаг должен быть окружен легендами. Почтением, страхом, непониманием. Поэтому плазменный бич куда полезнее самого лучшего бластера. Поэтому фаги вооружаются бичами… каждый из которых стоит как хороший имперский танк.

– Ого! – воскликнул я.

– А ремонт бича, – продолжил Тарасов, – обойдется как постройка десятка танков. Это же генная хирургия высочайшего уровня! Так что… – Он опустил руки на клавиатуру, из принтера выскользнул лист бумаги, экран погас. – Будем писать акт о списании.

Писать нам почти ничего и не пришлось. В готовую форму были уже впечатаны полные данные о дефекте бича, возможные причины появления дефекта, рекомендация – утилизировать. Мы лишь отметили несколько пунктов (отмечал Тарасов, а я послушно кивал в ответ на его объяснения), расписались и зафиксировали отпечатки пальцев в надлежащих точках акта. Потом Тарасов вложил форму в сканер и пошел в буфет за кофе.

Я подошел к анализатору и глянул на бич сквозь сверхпрочное стекло. Многим змеи не нравятся, мне вот тоже, но бич все-таки не совсем змея и не совсем живой. Это сплав биополимеров, механики и нервной ткани, взятой, кстати, вовсе не у змеи – у крысы. Говорят, что и по интеллекту плазменные бичи близки к крысам.

– Не повезло тебе, – сказал я бичу. – Бедолага.

Бич свернулся кольцом, засунул треугольную голову в центр. Будто понял мои слова. Крошечные точки зрительных датчиков поблескивали в свете ламп.

Зашуршал принтер, выплевывая новую копию акта о списании. Уже с резолюцией бухгалтерии.

– Будешь кофе, Тиккирей? – спросил вернувшийся Тарасов.

Я помотал головой.

– Тогда я пару чашечек… – довольно заключил мой начальник. – Спал сегодня отвратительно. То ли давление скачет, то ли что…

– У вас гипертония?

– Какая еще гипертония, бог с тобой! Атмосферное давление скачет, Тиккирей.

Я покраснел. Объяснил:

– У нас все под куполом жили, там давление стабильное… я забыл.

Тарасов ухмыльнулся. Отхлебнул кофе, отставил чашку, вскрыл ящик анализатора. Взял бич за хвост, протянул мне:

– Держи. Да не бойся, у него вынут главный аккумулятор, так что плазмой плеваться не сможет.

Я осторожно взял бич обеими руками. Он был теплый и мягкий на ощупь.

– Утилизатор где, знаешь? – спросил Тарасов. – Тогда вперед. Полная деструкция, квитанцию принесешь.

Я кивнул и, держа бич перед собой на вытянутых руках, вышел из кабинета. Утилизатор был в конце коридора, в маленькой комнатке рядом с туалетами.

Лучше бы Тарасов сам утилизировал бич! Он ведь все-таки немножко живой… Но с другой стороны, если я собираюсь тут работать, то должен сам все делать. Даже если это очень неприятно…

В комнате с утилизатором никого не было. Большой металлический агрегат довольно урчал, перемалывая какой-то мусор. Я нажал на кнопку, выдвинулся приемный лоток – здоровенный керамический поднос.

– Никто же не виноват, что тебя починить – словно десять танков сделать! – сказал я бичу и опустил его в лоток. На табло тут же высветились цифры – вес и процент металла в объекте. Я выбрал метод – полная деструкция, это значит, что бич вначале перемелет жерновами, потом расплавит, а потом снова размелет в дисперсную пыль. Стараясь не глядеть на вяло шевелящийся бич, я подтвердил программу и повернулся, чтобы побыстрее уйти и ничего не слышать.

Что-то цепко схватило меня за запястье!

Я вскрикнул, поворачиваясь. Лоток уже начал было закрываться, но бич внезапно выскользнул оттуда и прочно обвил меня вокруг руки. На какой-то миг, совсем одурев от ужаса, я решил, что меня сейчас затянет в утилизатор вместе с ним! Ну, или руку оторвет!

Но утилизатор делали не дураки, и когда лоток наткнулся на тело бича, то тут же остановился и пошел назад. На табло вспыхнула надпись: «Проверьте положение объекта в лотке, герметизация невозможна».

А бич уже торопливо выползал из лотка и забирался мне под свитер!

Первой моей мыслью было – заорать. То ли бич взбесился, то ли понял, по-настоящему понял, что его хотят убить! Но он ведь не настолько умный!

Но я не заорал. И правильно сделал, потому что бич уже сплющился, мягкими, почти неощутимыми кольцами обвивая мне руку. На мгновение из рукава высунулась головка бича. Открылось и закрылось дуло плазменной пушки – будто змея разинула рот и зашипела на утилизатор…

Бич ко мне привязался!

У него прошел на меня импринтинг!

Я стоял оцепенев. И пытался понять, что же делать. Бежать к Тарасову? Так все равно бичу одна дорога – в утилизатор. Это же не живое существо, это машина… а раз он к кому-то привязался, так больше никому служить не будет… а я не фаг и никогда им не стану… а бичи разрешено носить лишь фагам…

У меня даже коленки задрожали.

Я тряхнул рукой, будто надеялся, что бич отцепится и упадет. Куда там! Проще было бы пальцы оттрясти!

– Пошел вон! Слезай! – закричал я.

И мягкие кольца вдруг спали с моей руки. Бич начал медленно выползать… и укладываться обратно в лоток. Послушно и безропотно. Не как машина… как послушный щенок, например…

– Стой… – прошептал я. – Стой!

Бич втянулся обратно. Он уже начал понимать мои приказы!

Цифры, показывающие вес бича, все еще светились на экране. Я торопливо достал кредитную карточку, включил калькулятор и занес в память: «607; 9 %». Вес в граммах и процент металла.

Рядом с утилизатором стояла мусорная корзина, в которую ссыпали всякий несекретный мусор – чтобы вечером уничтожить его весь разом, а не включать агрегат из-за каждой мелочи. Я стал доставать оттуда рваные листы бумаги, стаканчики из-под кофе, обертки от шоколадок, какие-то винтики с сорванной резьбой и сломанные платы. Что же я делаю? Меня под суд отдадут! Меня с планеты выгонят!

Ну не мог я теперь бросить бич в утилизатор!

У меня никогда не было своего зверька. На собаку или кошку нужен большой социальный пай, родители не могли себе этого позволить. Они обещали в четырнадцать лет подарить мне настоящего живого мышонка, на него пай совсем маленький. Но ничего не получилось…

Я загружал лоток до тех пор, пока вес снова не стал шестьсот семь граммов. Труднее было подогнать проценты металла. Не знаю, справился бы я… вот только когда я попытался сломать какую-то стальную проволоку (настоящий фаг ее бы легко сломал, а может, и обычный взрослый человек справился бы), из рукава выскользнул бич, на миг припал к проволоке – и та развалилась на две половинки.

«Девять процентов», – подтвердило табло.

Я стоял, держа палец на кнопке и пытаясь справиться с сумбуром в голове. Но тут в коридоре послышались шаги, и я невольно нажал кнопку.

Лоток втянулся, и утилизатор радостно загремел своими жерновами.

Выскользнула квитанция об утилизации.

На негнущихся ногах я пошел обратно. Бич тихо дремал на моей правой руке, совсем как у фага. Плоский, незаметный. Его даже обычные детекторы не фиксируют, он очень умно устроен. Металлические детали распределены так, чтобы, когда бич свернется вокруг руки, походить на браслет от часов и сами часы. А мои настоящие часы самые дешевые: пластиковая наклейка на руке, там металла вообще нет…

– Возьмите, Борис Петрович… – Я протянул Тарасову квитанцию.

Мой начальник задумчиво посмотрел на бумажку. Неторопливо подклеил ее к акту о списании. Спросил:

– Не переживал, Тиккирей? Не жалко было бич?

– Это же просто сломанная машина… – пробормотал я.

Тарасов кивнул:

– Да, ты прав. Садись… обрабатывай данные вчерашнего эксперимента. Методику понял?

– Понял.

– Это не спешно, но если сегодня закончишь – хорошо. Я пока отойду…

Прихватив акт о списании, Тарасов вышел. А я сел за свой компьютер, подключил кабель к нейрошунту.

Меня всего трясло.

Что же я наделал?