Чекисты

Глава 9

Это была хлипкая дождливая весна 1920 года. Ожесточенные бои на юге России. Противоборствующие силы увязли в позиционном противостоянии. С учетом того, что у беляков ослабли фланги, командование нашей армии решило нанести удар и вклиниться в глубину территории противника – больше для отвлечения внимания, чем для реальных стратегических успехов.

На эту операцию были собраны с бору по сосенке второстепенные силы. Похожие на бродячий цирк анархистские отряды, крестьянские тачанки с мрачными мужиками. Выделили даже бронетранспортер, а разведку осуществлял единственный в нашей части фронта аэроплан.

С ходу мы заняли провинциальный скучный городишко Любавино, главной достопримечательностью которого был паровозоремонтный завод. Жители были ошеломлены такой стремительной переменой их участи. Они были уверены, что фронт далеко. И вдруг – здрасте, с новой властью вас, господа!

Дралось наше сборное по сосенке воинство неважно, приказов часто не слышало и не понимало. И если бы не мой эскадрон красных казаков, полегли бы все. Но зато грабили и мародерствовали союзнички самоотверженно и с полной отдачей душевных сил.

Со всех сторон города доносились выстрелы. Женские крики. Проклятия. И ничего с этим поделать невозможно. У меня не было людей прекратить грабежи.

Передо мной аккуратный уютный каменный дом среднего достатка – такие принадлежат или врачам, или инженерам. Пятеро мародеров выносили оттуда имущество. Но хуже, что они вытянули во дворик огромную перину, от которой летели во все стороны перья, и под задорный хохот и вопли о том, что дождались буржуи рабочего тела, пытались разложить на ней хозяйку – молодую, ухоженную и красивую женщину в длинном бежевом платье. А один из мародеров цепко держал за плечи девочку лет пяти, застывшую от ужаса и не способную даже кричать.

Анархисты выглядели комично. Одеты кто во что горазд – в тужурки, обрезанные по колено шинели, солидные габардиновые пальто. Один перепоясан шерстяным пуховым платком. У другого вокруг шеи обвилась лисья горжетка. Как старьевщики, они вечно таскали с собой саквояжи, коробки и мешки. Из карманов свисали цепочки от часов и нити бус. Они походили на клоунов. Только на клоунов злых.

– Отставить! – что есть силы заорал я, спрыгивая с коня. – Вы женщин и детей с беляками не попутали?

Главарь шайки, в черном морском бушлате и кожаных штанах, глянул за меня с беззлобным недоумением:

– Проходи, товарищ, мимо. Не видишь – революционная братва гуляет. Щемит эксплуататора!

Их было пятеро. Один теребил карабин, у другого винтовка Мосина. Остальные – у кого револьвер, у кого маузер. Руки они держали поближе к оружию. Так что совет «проходи» был весьма к месту. Вот только не по-людски это. Мы дрались с белой армией за то, чтобы называться людьми, а не становиться скотами. Поэтому никуда я не уйду.

– Я командир особого эскадрона штаба армии. И я приказываю именем революции прекратить мародерство. Распоряжением командующего Юго-Западным фронтом за преступления против мирного населения – революционный трибунал!

– Т-ю-ю, – протянул главарь. – Братва, он балтийского матроса казнить хочет. Чтобы буржуям угодить! Да нам на твой штаб… – он витиевато выругался, обильно перемежая матерную ругань уголовными словечками.

Большинство таких «матросов» – это освобожденные из тюрем под честное слово служить Республике воры и грабители. И по укоренившейся привычке они мечтали только воровать и грабить. Рано или поздно их придется ставить к стенке или иными способами приводить в чувство.

– Прекратить! – повторил я уже без особой надежды.

– Мы свою кровь льем не за твой штаб. А за классовую справедливость! – завопил «матрос». – Короче, смерть буржуям и их пособникам!

И неожиданно резко вздернул вверх руку с маузером.

Не успел. Потому что я казацкий пластун, которого учили серьезному делу еще в Первую мировую войну, а он – обычный разбойник. Я начал движение раньше, смещаясь влево и вскидывая наган.

Он промахнулся, а моя пуля достала его. Он согнулся, держась за простреленный живот. Рухнул, выронив маузер, жалобно заскулил, как собачонка с отдавленным хвостом. Жив еще, но мне не до него. Оставалось еще четверо.

Двигаться и стрелять. Стрелять и двигаться. И держать в сознании три очень важные вещи – не дать поразить себя, невинных людей и моего драгоценного друга – коня Резвого.

Сердце молотит в груди. Кровь лавой катит по жилам. Но рука тверда. Движения отточены. Бросок. Перекат. Шинель разбухает от грязи и воды из лужи – все это затрудняет движения. Но в движении моя жизнь.

Мой выстрел. У держащего девочку анархиста возникает дырка во лбу. Потом пришла очередь воришки с лисьим воротником. Затем рухнул еще один.

Положил я почти всех. В барабане еще три патрона. Тело двигалось, а сознание, как посторонний наблюдатель, фиксировало ситуацию. И выходило, что звероподобный анархист с «мосинкой» через долю секунды влепит в меня пулю. И я не успевал.

Грянул винтовочный выстрел. Ну, вот и все…

И я ощутил, что жив. А мой противник считай что нет. Лежит, дергается в агонии.

Я поднялся из лужи, которая затормозила мое движение и едва не угробила. Огляделся в поисках неожиданного спасителя. И нисколько не удивился, увидев Фадея Селиверстова.

Он мой ангел-хранитель. Не сосчитать, сколько раз спасал мне жизнь с того момента, когда меня определили в его десятку разведчиков-пластунов на Германском фронте. Он обучал молодого солдата пластунским премудростям. С ним мы прошли Первую мировую. Вместе приняли решение идти к красным, потому что верили в свет грядущего освобожденного труда. И вот опять он прикрыл меня.

– Тебя на минуту не оставишь. – Он деловито дострелил скулящего «балтийского матроса», пояснив: – Все равно не жилец.

Я пытался унять сердцебиение. А Фадей церемонно поклонился спасенной женщине:

– Простите, барышня. Этот сброд получил свое. От настоящих революционных бойцов Красной армии вам не грозит ничего.

– Вам надо уезжать из города, гражданка, – переведя дыхание, сухо произнес я. – Есть где затаиться на время?

– Хутор за городом. Там проживают мои родственники.

– Вот и хорошо. Возьмите с собой только необходимое. Фадей вас проводит.

Женщина внимательно посмотрела на меня. Кивнула резко. И вдруг спросила:

– Кого благодарить? За кого в церкви свечу ставить?

– Ну, так Ремизовы мы, – смутился я. – Ермолай буду.

– А мы Великопольские…

Иногда наши дела возвращаются неожиданными последствиями. Через полгода я сидел в крепком амбаре со связанными за спиной руками. И знал, что мое время истекает. Завтра меня расстреляют. Или запорют насмерть, как принято в этих местах.

Пожил я мало, всего двадцать четыре года. Но содержательно. Бил германца. Потом бил белых и интервентов. Бил умело и удачно.

Во время рейда моего эскадрона по тылам беляков отправился налегке, без сопровождения, в станицу, чтобы встретиться с добровольным помощником из местных. Шел один, чтоб лишнего внимания не привлекать. Разведка – это не столько лихие налеты и грохот выстрелов, сколько тишина и разговоры. Вот и взяли меня в той станице белоказаки.

Больше суток я выслушивал от есаула и какого-то офицерика-пехотинца обычные их причитания – как они, аристократия с голубыми кровями, поставят зарвавшееся быдло в стойло на конюшне. И как будут жечь, карать, вешать.

Ночью я не спал. Все думал о своей недолгой, но яркой жизни. Страшно было, конечно. Но я понял – а ведь изменить бы ее не хотел. Все было правильно. И верную сторону выбрал. А что так все заканчивается – на то и война.

Когда стемнело, меня остался сторожить один казак – второй дрых где-то, залившись самогоном. А посреди ночи послышался шум. Зазвучали женский голос, бас часового, смех, прибаутки. Хлопок – судя по всему по шаловливой руке. Потом предложение:

– Кваска-то отведай, Авдей. Зря, что ли, несла?

Чмоканье поцелуя. И опять хохот.

Тишина. А через некоторое время храп.

Казак заснул. Эх, сейчас бы выломать дверь, но очень уж она толстая. Да и руки за спиной связаны крепко – казаки это умеют.

Но дверь отворилась сама.

В проеме, держа масляный фонарь, стоял худощавый высокий человек в справном офицерском кителе, широких галифе и высоких сапогах. Он осведомился:

– Ремизов Ермолай?

– Он самый, – буркнул я.

Эх, сбить бы сейчас этого хлыща с ног. Да в степь – авось не догонят. Или догонят? Ночь, есть шанс, хоть и маленький. Но только руки связаны.

– Вы город Любавино брали? – спросил нежданный гость.

– Было дело. А тебе-то что, кость белая?

– Дом там мой, – зло процедил офицер. Поставил фонарь на землю. И вытащил нож.

Сейчас он меня зарежет. Не так и намного сократит жизнь, однако эти часы на пороге смерти кажутся вечностью. Как же мне хотелось встретить рассвет! В этом что-то принципиальное для приговоренных – умирать на свету, под лучами солнца…

Офицер нагнулся. Сверкнул нож в свете фонаря. И с моих рук опали путы.

– Охранник спит. Глашка его особым отваром опоила, – пояснил неожиданный спаситель. – Справа у околицы лошади. Казаки перепились, так что можете увести одну, если лень пешком топать.

Я размял затекшие запястья – вязали меня крепко, так и без рук остаться можно. Но ничего. Я ощутил покалывание. Кровь заструилась по жилам, возвращая рукам чувствительность и подвижность.

– В Любавино я спас вашу жену? – я вдруг понял смысл происходящего.

– И дочку. Теперь они в безопасности. Для меня в жизни ничего нет важнее. Валентина рассказала о вас. И я дал слово ей: если где встречу, то помогу. Константин Павлович Великопольский к вашим услугам.

– Теперь квиты.

– Я слишком многим вам обязан. Так что рука у меня на вас никогда не поднимется… Если бы все большевики такие были, я бы, может, и сам красный бант нацепил.

– Так кто мешает? Таких, как я, у нас каждый первый.

– Есть и товарищ Троцкий с расстрельными командами.

– А что Троцкий?

– Эх, – Великопольский махнул рукой. – Если, не дай бог, красные победят, вы еще увидите, какое мурло нарисуется у ваших соратников…

Потом мы встречались с ним пару раз тоже при очень рисковых обстоятельствах. Он спас меня. Я спас его. Потянулась между нами какая-то неразрывная нить, которая скрепляет уважающих и ценящих друг друга людей. Тем более повязанных долгом крови.

Столько лет прошло. И вот свиделись. На радость или на беду – это вопрос…