Дочки+матери=любовь

АНОНС:

О чём эта книга? О любви – той, что создаёт космос внутри семьи. О поиске любимых – порой этот поиск сравним с полётами от звезды до звезды, а это невероятно далеко… Об отношениях между самыми близкими. И о том, что эти отношения зачастую приносят слишком много боли – а могли бы дарить счастье.

Человек вольно или невольно ищет смысл буквально во всём. Без этого поиска он подобен куску фанеры. Так в чём смысл нашего существования, если не в любви? Как она выглядит – эта самая любовь? И как найти опору на этой земле, когда рядом нет возлюбленного?

Счастливая семья и любовь – единственные причины жить. Любые невзгоды можно преодолеть, если знать, что любишь, и твоё чувство взаимно. Когда возникает «проникновение» в другого – как в себя, наверное – это и есть подлинная любовь…

Любовь не зависит ни от материальных реалий, ни от настроения, ни от генетики. И она отнюдь не слепа – напротив, она делает нас зрячими, позволяет видеть гораздо больше и ярче.

Семья, построенная на такой любви, даёт иные возможности своим детям – ведь тогда у детей появляется шанс быть счастливыми. И я рада, что в современном мире таких семей всё больше.

Но наши родители любовью были обделены. И, лично для меня, потерянным поколением стали они – выходцы из шестидесятых, недолюбленные и недолюбившие.

Эту книгу я посвящаю своей маме, женщине, прошедшей тернистый путь в поисках своего личного счастья.

ВСТУПЛЕНИЕ

Скоро полночь. А у меня нет сил выйти из этой комнаты.

Дом притих, сыновья спят… Надеюсь, что спят. Но муж не спит точно –– понимает мое состояние.

Однако сейчас мне не думается ни о муже, ни о младших детях. Все мысли о Еве – моём птенце-первенце. Сегодня дочь выпорхнула из этого дома, и он сразу стал огромным – хотя ещё вчера я думала, что он тесноват для нашей большой семьи.

Сижу в темноте на полу, обхватив колени руками.

Как она там? Уже спит? Вряд ли. Всё же первая ночь в отдельной – своей – квартире. Наверное, смотрит кино или болтает с друзьями по телефону.

Ужасно хочется набрать её номер… Но я звонила час назад, и мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Спокойной эта ночь для меня точно не будет.

В голове крутятся фрагменты промелькнувшей в хлопотах сумасшедшей недели. Я носилась по магазинам, обставляя гнездо для моей девочки, покупала мебель, текстиль, еду. Ну, еды-то у неё теперь столько, что хватило бы пережить зиму.

Лишь сейчас до меня дошло: суета прошедших дней была чем-то вроде анестезии. Отпустить дочь ой как непросто.

Мне сейчас кажется, что она ещё совсем ребенок, она такая несамостоятельная – моя принцесса. Она так многого не знает о жизни в свои восемнадцать лет.

…Улыбаюсь в темноте.

…Я в её годы была совсем другой, совсем. В мои восемнадцать я уже была мамой, качала ночами мою малышку Еву, и она так сладко засыпала в моих руках…

В голове промелькнуло воспоминание о том, почему я так рано вышла замуж. Надо же, а ведь мне казалось, что моё нынешнее счастье навсегда вытеснило из памяти ощущения прошлого, от которого несёт сквозняком.

Да, я счастлива, я действительно очень счастлива…

Утираю мокрые щеки. Что со мной, неужели реву?!

…Моя мама, этот вулкан оптимизма, тоже вышла замуж в восемнадцать. Переломный возраст для женщин нашего рода. Видимо, потому я так волнуюсь за Еву.

Однако чего мне бояться?

…Я догадываюсь, хотя не хочу себе в этом признаваться.

Моя женская судьба начиналась как повтор материнского сценария. Да, на каком-то этапе я смогла всё изменить. Но изменила ли я паттерн своего рода?

Надеюсь, да.

Господи, чем я заслужила мужчину, которого полюбила всем сердцем? Он мой земной ангел-хранитель.

Улыбаюсь от этой мысли. Представляю, как добродушно-насмешливо отреагировал бы мой муж, скажи я ему: «Саша, ты мой ангел!».

Нет, между нами не требуется прокладывать мосты из ненужных слов. Мы понимаем друг друга, будто наши души считывают наши мысли.

Вот думаю о нём, и все мысли невольно сопровождаются этим словом– – «счастье».

Счастье, что я встретила настоящую любовь.

У моей мамы всё сложилось совсем иначе…

…Чувствую, как затекли ноги, но вставать не хочется. Сколько же я сижу на полу, опершись спиной о дочкину кровать?

За окном мелькнул свет – по дороге проехал чей-то поздний автомобиль. Шум машины заставил меня вздрогнуть всем телом. И внезапно будто сменились декорации – погруженная в темень комната дочери, которую я когда-то обставляла с такой любовью, вдруг показалась мне комнатой из моего детства.

Внутри поднялась волна щенячьего страха. Так было когда-то, очень давно. Я точно так же сидела на полу, точно так же обхватывала свои худые колени и вздрагивала, когда в темноте за окном слышался резкий звук подъехавшей машины моего отчима.

Мне даже показалось сейчас, что на стене выросла его тень. И внутри всё оцепенело…

Этот детский страх не напоминал о себе много лет. Но сейчас, когда моя дочь оторвалась от меня, он вдруг кольнул знакомой болью.

И я с оглушительной ясностью поняла, что в эту минуту будто переживаю три жизни одновременно.

Вот я, с ощущением затекших от долгого сидения в одной позе ног. А вот – во мне же– – образ моей дочери: где бы она ни находилась, я незримо присутствую рядом. Но я же и невольный свидетель поисков и разочарований моей мамы, всё, что выпало на её долю пронизывает и моё сердце.

Мама. Мне кажется, я одна понимаю тебя каждой клеткой. Видно, дочки-матери и вправду связаны неразрывно.

Мама, ты была рождена для любви, но почему же вместо неё на твоем пути вставали одни миражи?

…Нет, в эту ночь мне решительно не до сна. Я будто зависла между разными мирами. С одной стороны – дочь, моя плоть и кровь, моя девочка, которая выросла как оранжерейная орхидея. С другой – мама, будто проросшая одиноким цветком на сорняковом поле.

***

ЧАСТЬ 1. ДЕТСТВО

С чего же начать?

Пожалуй, начну с одного сильного личного воспоминания.

В моём классе была девочка-изгой. Оля. Полная, рыхлая, неопрятная. Вечно сальные волосы. Дурно пахнущая заношенная одежда. Да ещё и двойки по всем предметам.

Если бы сверстники её просто не замечали– – она бы переросла свой трудный период и вполне могла бы стать нормальной женщиной, чьей-то женой и матерью.

Но окружающие отняли у неё такую возможность.

Помню, как на выпускном Оля подошла ко мне.

– Жень, можно тебя обнять?

Я немного опешила – конечно, почему нет?

Оля порывисто обхватила меня руками, прижалась большим телом, мне показалось, она вот-вот заплачет.

– Оль, ну перестань, ты чего?

Она немного успокоилась и сказала голосом, который выдавал её волнение:

– Жень, ты была единственным человеком, который был добр ко мне.

А спустя несколько лет мне сказали: Оля спилась и погибла…

Если у травли есть «красная» линия, то в моем классе в отношении этой несчастной девчонки её перешли все. Школа была для неё ежедневной пыткой.

Мне было жаль Олю.

Сначала я держалась нейтралитета.

Но однажды недалеко от пивного ларька увидела её вместе с матерью – расплывшейся женщиной, от которой на несколько метров несло грязной кожей и алкоголем. Когда мать грубо ударила свою понурую дочь по голове, что-то при этом зло выговаривая ей, меня будто ошпарило кипятком.

Значит, у этой девочки и дома ад.

На следующий день я решительно заговорила с Олей на перемене.

Заметив, что я, смеясь, рассказываю оторопевшей от неожиданности дурнушке какой-то анекдот, одноклассники разинули рты. Ведь мы с ней – полная противоположность. Я занимаюсь спортом и танцами. Учусь на отлично. Умею шутить. «Своя» в любой компании. И с внешностью полный порядок, ведь не зря мне все взрослые говорили, что я похожа на маму, а она – первая красавица в нашем маленьком городке.

Я заговорила с Олей и на второй день. И на третий.

Мало-помалу она стала привыкать к нашим разговорам. Точнее, болтала я, а она лишь растерянно улыбалась.

Да, довольно жалкое зрелище. Но результат, на который я рассчитывала, стал намечаться: нападки на Олю медленно, но верно сходили на нет. Теперь мы с ней даже часть пути из школы стали ходить вместе, до развилки: она к своему дому, я к своему. И, честное слово, мне показалось, что Оля начала едва уловимо преображаться: платье – чище, взгляд – доверчивее…

То есть, намечался успех.

Настали летние каникулы, у каждого они прошли по-своему.

А когда первого сентября мы собрались на перекличку, Оля не пришла.

Не пришла она и второго сентября. Третьего сентября я забеспокоилась. Вроде ничего удивительного, Оля частенько пропускала занятия. Но она никогда не прогуливала в начале учебного года. Может, перевелась?

Стояло жаркое бабье лето. Под ногами шуршали листья. Я не спеша шла домой, погруженная в свои мысли. И вдруг столкнулась с матерью Оли. Женщина брела по улице, волоча за собой тележку с громыхающими бутылками. Я поравнялась.

– Здравствуйте. Я одноклассница Оли.

Кажется, мой простой вопрос женщину удивил. Мать Оли смерила меня взглядом, будто недоумевая – чего именно я от неё хочу.

– Почему Оля не приходит в школу? Что с ней случилось?

– В больнице лежит, – буркнула женщина в конце концов и отправилась дальше.

Я несколько минут смотрела в её удаляющуюся широкую сутулую спину. Догнать и выяснить, чем Оля больна и в какую именно больницу она попала? Нет, этого я делать не стала. Развернулась и с ощущением важности своего намерения помчалась в ближайший стационар.

Больниц в городе три. Через час я выяснила, где именно находится Оля. Это было отделение травматологии. Лучше бы у неё просто болел живот…

Мне не нужно было объяснять, отчего у женщин и девочек после выходных вдруг появляются синяки, растяжения и переломы.

Слава богу, сейчас у меня отличный отчим – Эдуард, он с первого дня предложил называть его «папа Эдик». И мне это понравилось.

Папа Эдик не подвёл. Он вправду заменил мне отца. И мама это очень ценила…

Но до Эдика были другие «папы», и один из них вселял в меня просто животный ужас… Мамино предыдущее замужество было нашим общим кошмаром. Но о нём позже…

Сейчас, с высоты своих лет, я понимаю, что, вероятнее всего, именно наша с Эдиком доверительная привязанность друг к другу и сцементировала третий по счету брак моей мамы. Так что сейчас я была абсолютно нормальным, уверенным в жизни подростком.

У Оли ситуация была совсем иная, и я почувствовала некую близость с ней лишь потому, что отчасти понимала, через что она проходила дома.

В больницу к ней меня не пустили – уже темнело.

Домой в тот день я вернулась на подъёме, очень довольная собой – ведь намечалось благородное дело.

Я даже почти забыла про нашу вечную домашнюю «напряжёнку»: мои любимые взрослые, мама Лена и папа Эдик, жили в перманентном конфликте, и это была моя единственная печаль на тот период.

Как выглядели отношения мамы и Эдика? Попробуйте два магнита приблизить одинаковыми полюсами – примерно такая атмосфера царила сейчас у нас дома. И всё потому, что Эдик абсолютно не «монтировался» с понятием «заработки», он и деньги были абсолютно несовместимы.

Эдик постоянно встраивался в какие-то финансовые авантюры. В итоге на семью вместо обещанного благополучия сваливались новые кредиты и обязательства. Поэтому мама его частенько поругивала, и её можно понять. Впрочем, и об этом позже…

В те подростковые годы я целиком и полностью занимала сторону Эдика. Он, на мой взгляд, был замечательным человеком. Ну, к примеру, в тот день, когда я поделилась с ним своим планом относительно заболевшей одноклассницы, он тут же выгреб из карманов всё, что у него имелось.

– Нельзя же идти к больному с пустыми руками, – сказал он.

На следующий день на первой же перемене я стала агитировать ребят навестить Олю. Один такой жест доброй воли мог изменить её судьбу, да и для нас, пятнадцатилетних парней и девчонок, он был бы важен.

…Это сейчас я понимаю силу покаяния и прощения. Но тогда, разумеется, испытывала лишь сострадание, простое движение собственной души я не облекала в высокопарные фразы.

Несколько девчонок нехотя согласились скинуться на «передачку». Так что сумма, которую мне выделил Эдик, приросла примерно на половину.

На большой перемене я помчалась в ближайший магазин.

Пошарила глазами по витрине кондитерской и выбрала самую дорогую коробку шоколадных конфет. Ещё подумала: ведь наверняка Оля никогда подобных конфет не ела. Денег хватило и на килограммовую связку бананов – витамины!

Я вернулась в школу как на крыльях. Ещё один урок – и мы свободны! Вот Оля-то удивится…

Пакет с дорогой, во всех смыслах, передачкой лёг на подоконник. И тут же прозвенел звонок.

Алгебра мне давалась не очень легко, по своему складу я гуманитарий, то есть сначала на любое событие откликаюсь интуицией, а потом уж включаю логику.

Поэтому на том уроке мне было особенно сложно сосредоточиться над уравнениями.

Какие «икс» и какие «игрек»?! Всё затмила фантазия о том, как я приведу одноклассников в больницу и, может даже, после этого мы вместе пойдем на бесплатные качели-лодочки в городской парк, он с больницей рядом…

Учительница расписывала на доске формулы, а меня занимала лишь одна весёлая мысль: как же, оказывается, легко совершать добрые поступки! Словом, я была охвачена предвкушением радостной встречи с Олей.

…Но на перемене, как только учительница вышла из класса, мальчишки, будто сговорившись, рванули к пакету, вытряхнули коробку и порвали прозрачную упаковку.

В каждом классе есть свои «отмороженные».

– Нет!

Я почти задохнулась от крика. И кинулась спасать конфеты, предназначенные для Оли.

Один из парней, Макс, поставил мне подножку, и я упала.

В память так и врезалась картинка: гнусно улыбающаяся физиономия Макса, его протянутая мне навстречу рука.

– Хватайся.

С чего это он решил, что я схвачусь за его клешню? Мне не нужна помощь, чтобы вскочить на ноги и надавать ему оплеух!

– Ты гад!

Я резко и решительно поднялась, но меня кто-то обхватил сзади, не давая двигаться.

– А что такого? Лучше сами съедим! – прокричали мне в ухо. – Она и так жирная, ей вредно.

Это говорил Витька, он для Макса что-то вроде секретаря-референта, а по-простому – «шестёрка».

Макс при этом взял коробку с подоконника и сжал ее в высоко поднятой руке.

– Достанешь – твоя!

Не знаю, что на меня нашло: я так резко ударила каблуком по носку ботинка Витьки, что он не смог меня удержать.

– Ну, давай, попрыгай! – засмеялся Макс.

…Я небольшого роста, но в волейбол играю неплохо. Сгруппировалась и прыгнула, намертво вцепившись в коробку.

Картон погнулся под моими пальцами. Шоколадные фигурки посыпались на пол. И у меня мелькнула мысль: как жаль, что их не обернули в фольгу…

Тут на одну из конфет наступила нога в кроссовке. Вишневая струйка начинки брызнула и испачкала идеально чистые брюки Макса. Он выругался.

– Всё из-за этой свиньи…

…И наступила тишина.

Я слышала лишь, как гулко бухает моё сердце: бум-бум-бум…

Мальчишки пялились на меня с минуту, наверное, на моём лице было написано что-то такое, отчего Макс примиряюще пробормотал:

– Да ладно, соберем, пусть твоя хрюшка лопает.

Витька послушно нагнулся, стал поднимать конфеты и кидать их в коробку.

А я, не отрываясь, смотрела на Макса.

Отличник, из «хорошей полноценной семьи». Одет в фирменное. Глаза наглые. В сочинениях пишет: «стану юристом».

– Да какая разница, – сказал он, нависая надо мной, – всё равно эта дура не узнает. А вообще, выбирала бы, с кем дружить. Или ты не брезгливая?

Что произошло дальше, в деталях не помню. Меня охватила ярость. И моя рука оставила на щеке Макса красное пятно – я дала ему пощечину.

Макс непонимающе посмотрел в мои глаза. А потом, вместо того, чтобы отступить, как подобает представителям сильного пола, он в бешенстве подхватил меня, и вытер моей спиной все формулы на доске, старательно выведенные на уроке учительницей.

В ушах у меня зашумело. И я стала лупить Макса руками и ногами.

Ор в классе достиг апогея – наверное, именно так гудели гладиаторские арены Древнего Рима.

Но я видела перед собой лишь багровое от злости лицо своего врага. Я, как разъяренная кошка, впивалась в его кожу когтями.

– Отцепись, чокнутая!

Его слюна на моем лице показалась мне каплей яда. Я повисла на Максе, готовая кусать и щипаться!

Он попытался меня скинуть. Но не удалось. Тогда он протащил меня через весь класс и сделал попытку отшвырнуть у двери. Но дверь за моей спиной распахнулась. И мы, сцепившись, вывалились в фойе.

Гул усилился. Кажется, сбежалась вся школа. Мы крутились по полу, пока Максу не удалось, наконец, подняться – вместе со мной. Он схватил меня за волосы… И тут я увидела в его глазах решимость убийцы.

…Именно тогда меня пронзила мысль, ставшая моим жизненным кредо: даже если покалечат – не сдамся! Никогда. Ни за что.

И я ударила Макса в пах.

…Он вскрикнул. Скривился. И утратил контроль.

Я воспользовалась моментом и толкнула его …в пылу не заметив, что за ним – панорамное окно от пола до потолка.

Послышался треск стекла.

…Вытаращенные от страха глаза Макса навсегда врезались в мою память. Я успела схватить его за рубашку и удержала от падения вниз.

Повисла секундная тишина. А потом – взрыв звонка на урок.

Однако никто и не думал расходиться по классам. Макс ошалело смотрел на меня, на голове – струйка крови, видимо, порез. Но мне было всё равно. Я разжала пальцы и отшатнулась.

– Евгения!?!

Рядом встала Завуч – во всех школах они одинаковы.

– Что тут произошло?!

Я ничего не могла сказать, во мне всё кипело, дыхание было горячим, как после стометровки.

– Отвечай!

Кто-то сунул мне в руки мой портфель и пакет с бананами. Я взяла их. И быстро пошла прочь – от Завуча, Макса, от всего своего класса, от ужасного звона стекла и страшной мысли, что Макс мог выпасть, погибнуть.

– Евгения! Стой!

Но окрик Завуча лишь добавил мне скорости.

Коридоры закрутились, как узоры в калейдоскопе. Я неслась на выход, размазывая по щекам слезы и представляя, как на подоконнике лежит изуродованная коробка с как попало накиданными конфетами…

…Наверное, прохожие оборачивались мне вслед, когда я фурией летела по улицам: с растрёпанной головой, в порванных колготках, в грязном костюме с белым от мела пиджаком.

В больнице осунувшаяся Оля вышла ко мне в коридор из своего отделения. Её рука была на повязке. Я протянула бананы. И, не в силах произнести ни слова, развернулась и молча ушла.

Какие уж тут слова…

…В школе, разумеется, был грандиозный скандал. Ещё бы: подрались не какие-то там отщепенцы – два претендента на золотые медали. Было собрание, требовали объяснительные, вызывали родителей…

Почему разгорелся этот странный и необъяснимый для посторонних конфликт? Что не поделили мальчик и девочка, во всем абсолютно благополучные?

…И как на эту драку могли реагировать родители Макса, которым было плевать на Олю и её беды?

Они, разумеется, обвиняли меня. И требовали исключить из школы. …Взрослые так редко вникают в суть детских проблем!

А ведь в предысторию той драки была вшита несправедливость. Та самая, которая сталкивает людей в битве до кровавого пота!

Однако в эпизоде с Максом, кроме несчастной коробки конфет, фактически и предъявить-то было нечего…

В конце концов всё закончилось тем, что нашим родителям выставили счёт за разбитое стекло. Они оплатили.

…А я в тот же вечер, явившись домой в самом расхристанном виде, сделала для себя одно важное открытие.

Мама на кухне о чём-то привычно спорила с отчимом. Но, когда я на цыпочках стала пробираться в ванную, чтобы незаметно для взрослых привести себя в порядок, она вдруг встала в дверном проёме кухни.

– Женя, – спросила мама через паузу, – надеюсь, ты дала сдачи?

…Как же мне повезло, что мы с ней всегда могли говорить на равных!

Взахлёб, задыхаясь от накатывающих эмоций, я рассказала ей и про Олю, и про конфеты, и про Макса.

– Знаешь, – сказала мама, – а ведь у меня в твоём возрасте была практически такая же драка.

И она рассказала историю, из которой я сделала вывод: да мы с ней похожи! Мать и дочь, как никак!

***

Поскольку дальше речь пойдет о детстве и юности моей мамы, буду для простоты называть её просто Леной.

Самая слабенькая из одноклассниц Лены, Наташа жила в одном подъезде с ней, этажом выше. Они не дружили. Так, кивали друг другу при встрече.

Но бывает между людьми так, что слова не нужны. Проскакивают какие-то флюиды, и возникает самая горячая симпатия. Особенно когда один человек чувствует в себе силы защитника, а другой остро нуждается в этой защите.

Наташа была немногословная, болезненная и какая-то отрешённая. Лену это почему-то трогало до глубины души. Однако девочки всего лишь здоровались – и не больше.

А в седьмом классе выяснилась причина того, почему Наташа держала со всеми дистанцию.

Школьников отправили делать обязательную тогда для всех флюорографию. А на следующий день Наташу вызвали прямо посреди урока.

Тогда никто ничего не понял. Ну, вызвали – мало ли что.

Однако Наташа исчезла надолго. Узнали, что она попала в больницу. И забыли: заболела – поправится.

Между тем, для девочки начался настоящий ад. Вторичный рентген подтвердил то, чего так испугались врачи: у неё нашли злокачественную опухоль легких. Начались обследования. Наташу направили в Москву на операцию.

В школе она появилась лишь спустя несколько месяцев: бледная, тоненькая, тихая. Никому ничего не сказала.

– Привет, – поздоровалась с ней Лена при встрече.

Наташа с какой-то чрезвычайной осторожностью спускалась по ступенькам в подъезде, будто вся состояла из драгоценного хрусталя – не дай бог оступиться и упасть: расколется хрусталь вдребезги.

– Привет, – грустно кивнула Наташа Лене.

И Лена почуяла неладное.

Поскольку девочки жили в одном подъезде, разузнать секрет Наташи для Лены труда не составило.

Соседки перешёптывались: у девочки онкология, ей сделали операцию и, чтобы добраться до легких, удалили несколько ребер.

Узнав об этом, Лена окончательно осознала: Наташа теперь под её персональной защитой… У моей юной мамы был свой трагический опыт, связанный с этим страшным недугом.

Защищать Наташу было от кого. Времена меняются, а типажи – нет: в их классе была своя вредина – Лариса.

Лариса заводилась с пол-оборота, стоило ей заметить, что кто-то давал перед ней слабину. Такие подростки своими колкостями будто прощупывают защитное поле у сверстников, а когда обнаруживают слабое место, начинают бомбардировку, пока не сведут человека с ума и не сделают всеобщим посмешищем.

Никто и не заметил, как молчаливая Наташа превратилась для неё в постоянный объект для нападок.

Однажды, это было уже после того, как девчушка вернулась в школу после операции, класс собрали на улице ради новогоднего мероприятия в ДК. Стоял страшный мороз, какой бывает именно под Новый год. Ребята ждали автобус, болтали, пританцовывали от холода.

И вдруг Лариса, шутки ради, якобы чтобы согреться, начала ставить Наташе подножки.

Наташа упала. А ведь падать ей было нельзя! Частично нет рёбер! Лишь мягкие ткани поддерживают внутренние органы! Значит, любая травма может стать смертельно опасной!

Все эти мысли молниями пронеслись в голове Лены. Её реакция была моментальной – она не успела осознать, что делает…

В руке Лены был пакет – чёрный, очень плотный, с острыми краями. Не раздумывая, она ударила им Ларису. Удар пришёлся на лицо. Угол пакета порвал забияке губу. Хлынула кровь. Начались крики.

Наташа, с трудом поднимаясь из сугроба, неотрывно смотрела то на Лену, то на Ларису. А Лена видела перед собой только окровавленное лицо девчонки, которую она только что покалечила.

Все для Лены в те минуты происходило как в немом кино. Она видела, как металась учительница, как останавливались прохожие, как застыли и вытянулись лица одноклассников…

Наконец, приехала «скорая».

Ларису отправили в областную больницу – рана оказалась слишком глубокой, местные врачи не взялись её зашивать. Требовалась ювелирная работа, чтобы не оставить девочку с уродливым шрамом на всю оставшуюся жизнь.

Лена не помнила, как оказалась дома.

Прокралась в свою комнату, села на пол, закрыла голову руками, будто ожидая удара.

Что она натворила…

Какие мысли мучили мою юную мамочку в тот день? Думаю, у неё был сильнейший шок. Вот ведь как бывает – ты вступаешься за одного, а ранишь другого. И в итоге твоя попытка сделать добро вроде и аннулирована…

Моя пятнадцатилетняя мама запомнила те новогодние дни как один из самых тёмных периодов в своей жизни.

Она потеряла сон и аппетит. Ею овладел страх, её грызли сомнения в своём поступке.

С одной стороны, она защищала больную девочку. С другой – она могла погубить жизнь другого человека, нанести ему непоправимый вред!

Лена просидела дома все каникулы, боясь выйти на улицу – ведь Лариса тоже жила в её дворе.

Надо сказать, что до произошедшего инцидента Лена и Лариса почти дружили. Во всяком случае, они были друг другу куда ближе, чем Наташа – Лене. Вместе болтали, обсуждали мальчишек, даже в кино вместе ходили – конечно, это дружба, а как же еще назвать такие отношения?

Ужас в том, что Лена как никто другой в классе знала: Лариса на самом деле вовсе не была бездушным чудовищем-отморозком. Просто в этой девчонке временами что-то «заклинивало».

Почему она вела себя с другими как несносная задира? Почему старалась сделать кому-то больно? Почему смеялась, если другой плакал из-за её язвительных слов в свой адрес?

Наверное, ответы на эти вопросы следовало искать в семье Ларисы, в её взаимоотношениях с собственными родителями, особенно с матерью.

А мать Ларисы собиралась устроить скандал и потребовать для Лены самого сурового наказания. И её можно понять: дочь получила серьёзную травму! Но, видно, женщина в конце концов одумалась, или кто-то отговорил. Гроза, которую Лена ждала с замиранием сердца, сидя на полу своей погруженной в темноту зимней комнаты, миновала.

Да и некому было жаловаться на поступок Лены, даже если б мать Ларисы пришла в ее квартиру…

Ведь моя пятнадцатилетняя мама знала не понаслышке, что такое онкология, хлебнула горя сполна, потому и вступилась за Наташу.

Соседи тогда долго обсуждали эту историю, судачили, качали головами, и было непонятно: то ли они Лену осуждают, то ли жалеют…

…А у Ларисы губа до сих пор слегка деформирована. И, между прочим, она крепко дружит с моей мамой без малого сорок лет. Наверное, тот случай заставил и Ларису что-то переосмыслить, возможно, она именно тогда поняла что-то очень важное о людях, об их силе и их слабостях.

Во всяком случае, мне вовсе не кажется случайным то обстоятельство, что Лариса решила стать медиком.

Уже несколько десятков лет она работает в детской больнице.

Однажды именно Лариса оказала нашей семье неоценимую услугу: когда моему дедушке Валентину стало плохо и у него вдруг отказали ноги, она пришла к нему ночью пешком через весь город, оказала первую помощь, вызвала врачей – словом, была рядом до тех пор, пока не убедилась, что с ним всё будет хорошо.

Вот такая она, Лариса.

А что же Наташа?

Она окончила десятилетку. И, по рассказам мой мамы, прожила ещё лет пять, во всяком случае, застала моё рождение, приходила на меня посмотреть…

Но потом быстро угасла, лежала последние два месяца, не подпуская к себе никого, кроме любимой кошки.

Тихая и светлая Наташа умерла молодой – её душа оставила этот мир, когда в доме никого не было, кто – на работе, кто – в магазине…

Вот такая грустная история.

Почему я о ней рассказала?

Потому что люди вокруг нас – не картонные персонажи. Случается всякое. И нужно быть милосерднее друг к другу, нужно уметь принимать жизнь такой, как она есть. И понимать, что все мы бываем очень разными – в разных ситуациях.

…Кстати, мой одноклассник Макс тоже оказался неплохим человеком, но это уже совсем другая история.

***

У моей мамы красивое имя – Елена.

Это имя было на пике популярности в шестидесятые годы. Может, потому что первая в мире семья космонавтов – Валентина Терешкова и Андриян Николаев – назвала свою дочку, родившуюся в 1964 году, Леной, Алёнкой.

– Смотри, смотри, она же улыбается, как Алёнка! – говорила мама Леночки, показывая новорожденную её отцу.

Помните девочку в шали на обертке молочного шоколада «Алёнка»? Если да, то вы легко представите, какими огромными глазами смотрела моя мама на этот мир, когда ей была без году неделя.

Словом, когда моя мама появилась на свет, её родители уже знали, что дадут ей самое энергичное и удачливое на тот период имя. Потому что им очень хотелось, чтобы такой же удачливой стала её судьба. Опять же, как вы лодку назовёте, так она и поплывёт…

Насчет того, насколько удачно сложилась мамина жизнь, не берусь судить, тут всё относительно. А вот энергии моей маме точно не занимать – имя и вправду придало ей импульс космической ракеты. Если уж моя мама развернет какую-то деятельность – на пути у неё не стой…

Но вернёмся в момент её рождения.

Она появилась в хорошей, благополучной семье.

Моего дедушку звали Валентин. Для своих домашних он был Валя, а стоило ему заболеть – становился Валечкой. Чувствуете, какой любовью он был окружён?

Насколько я могу сейчас судить, Валентин был человеком довольно приземленным. Про таких говорят: «ведомый». Валя вдумчиво и сосредоточенно чинил станки на крупном заводе. Устраивала ли его эта работа? Думаю, да. Во всяком случае, на производстве его уважали, на плакатах того времени слово «рабочий» звучало гордо – что ещё надо?

Другое дело – моя бабушка Женя, Женечка.

Она работала на комбинате по производству колбас. И история детства моей мамы Елены нанизана на стержень тяжелой судьбы этой стойкой женщины. Мать и дочь оказались сцеплены самыми прочными узами, какие только могут быть: узами любви и несчастья.

Итак, сейчас пойдет рассказ о родителях Лены.

Так верите ли вы в магию имён? Лично мне кажется, имя и вправду фатально влияет на характер, а значит, и на судьбу человека.

Итак, у отца Лены имя было женственное. А у её мамы – отдающее мужественностью. И это невольно отразилось на жизни Лены. Несмотря на всю силу её собственного имени.

Лена была единственным ребенком в этой дружной семье. А потому – любимым. И, по сложившейся традиции, сразу стала не Леной, а Леночкой.

Родители честно трудились, их дом был «полная чаша», жили в достатке.

Смешное слово «достаток» – как будто у того, что мы под ним понимаем, есть «потолок», «заработали – и достаточно!».

И всё же, по представлениям советского общества, эта семья по части дохода была образцовой. Своя квартира, мебель в полном комплекте, одежда с иголочки, а на столе – дефицитная колбаса. Модель счастливой жизни конца 60-х годов, когда люди только-только выдохнули и поняли, что шагать ровным строем – это ещё не всё…

Наверное, родители моей мамы и не думали в годы её младенчества, что ещё нужно для счастья? Им просто было хорошо и комфортно.

…А для счастья нужна любовь, потому что колбаса и диваны – всего лишь малосущественные детали.

Но и любовь была у Евгении и Валентина.

Валя смотрел на свою Женечку как на богиню. А она являлась «мотором» их «любовной лодки». «Лодочка» плыла себе, ловко обходя водовороты и камни…

В сравнении с современностью, та эпоха кажется спокойной и неторопливой. Рабочая пятидневка, законные выходные. Осенью – заготовки. Летом – походы на речку. И круглый год – общие праздники и застолья с соседями под аккомпанемент гитары или танцы под пластинки.

Когда я смотрю советские фильмы, мне нравится время молодости моих дедов. Всё было так мило, уютно, душевно.

Однако реальная жизнь всё же была гораздо сложнее любого кино. В ней были проблемы, которые в наше время даже трудно представить.

Начать с того, что Леночка родилась болезненным ребенком. Одним только воспалением лёгких она переболела пять раз, причем, трижды – с осложнениями. И каждый раз малышку приходилось буквально спасать.

Я где-то читала, что в Советском Союзе большая часть детей, не доживших до года, погибала именно из-за воспаления лёгких. На Западе уже вовсю применяли антибиотики. А в СССР о них только слышали, во всяком случае – в маленьких городах. Да и в столице антибиотики если и имелись, то в мизерных количествах и для «особо важных больных».

Так вот, Леночке было четыре года, когда её настигло страшное и, к сожалению, не редкое в те времена детское вирусное заболевание.

Как это выглядело? Ребёнок начинает по-собачьи кашлять, температура зашкаливает, гортань опухает, дышать невозможно. Без медицинской помощи малыша в таком состоянии можно потерять в считанные часы.

Женечка вызвала на дом врача. Пришла пожилая женщина, осмотрела девочку, нахмурилась.

– Что с ней? – спросила Женечка.

Она, конечно, надеялась, что врач успокоит, выпишет пару рецептов – и всё пойдет на лад.

Но врач посмотрела так, что у Женечки от страха сжалось сердце.

– Острый стенозирующий ларингит, – сказала врач. – В народе эту болезнь именуют «ложный круп».

А дальше всё закрутилось, как в ускоренной киноплёнке. «Скорая», воя сиреной, доставила Леночку в стационар.

Женечка металась по больнице, пытаясь понять, что происходит и что может сделать она – мать.

А доктора в бессилии лишь разводили руками: в этот раз положение было не просто тяжелым – катастрофическим!

– Мужайтесь, – сказал Жене один из докторов, и она почувствовала, как ледяной ужас схватил её сердце, будто рука смерти…

Леночка, в жару и бреду, лежала в палате одна – так было принято.

И в то же время в коридоре больницы сходила с ума от страха Евгения.

Спустя некоторое время к ней вновь вышел доктор. Женечка кинулась к нему.

– Как она? Ей лучше?

Но доктор покачал головой: нет.

– Возьмите халат, – сказал он. – Пройдите к дочери. Мы разрешаем вам посидеть рядом с ней.

Оказалось, Леночка впала в забытье.

И тогда Евгения окончательно поняла: дочь уже ближе к тому свету, чем к этому.

Можете себе представить состояние матери, входящей в больничную палату к своему обреченному ребенку?

Но не таков был характер Евгении, чтобы сдаваться даже в самой безвыходной ситуации.

Она вошла, увидела своими глазами девочку, которую врачи спасти были бессильны, ну не было у них в наличии волшебного лекарства – обычных на сегодняшний день антибиотиков!

Евгения не упала в обморок, не стала рыдать у изголовья ребенка. Она стремительно вышла – готовая перевернуть мир, но спасти свою дочь.

…Я не знаю, что именно предприняла в те часы Евгения, кому звонила, перед кем встала на колени. Однако в ту страшную ночь она совершила подвиг: достала для угасающего ребенка ампулы с лекарством, которого в Советском Союзе официально просто не было!

Как? Откуда? Каким невероятным чудом антибиотики оказались у Женечки? Нет, моё воображение отказывается даже представить, как это могло случиться, какими ходами. Единственное, что я могу представить – отзывчивость людей того времени, ведь не зря её так воспевали в кинофильмах, она не была фигурой речи – люди так чувствовали и так жили, друг друга в беде не бросали.

Но вернёмся в больницу – вместе с Женечкой.

Врачи изумились. Лекарство вкололи. Но вот беда – Леночке лучше не становилось.

И тогда мать вновь пустили к ребенку в палату: теперь уже точно – прощаться.

…Был рассвет. Леночка, вся мокрая от жара, открыла глаза. И увидела над собой лицо своей мамы.

Это воспоминание – самое драгоценное, что осталось у неё от Евгении.

Похоже, женщина, только что совершившая подвиг на земле, сумела уговорить небесных ангелов сохранить её малышку. Наверное, это была самая горячая материнская молитва в ту ночь.

Так Евгения сберегла жизнь Лене. И дала шанс на жизнь мне и моей дочери Еве.

Но что моя бабушка Женечка пообещала взамен? Ведь в нашей вселенной ничего не бывает просто так.

Да, Женечка принесла свою жертву за ту невероятную и страшную ночь. Об этом – чуть позже.

…А тогда была радость выздоровления, выписка из больницы, весёлое возвращение домой.

Я знаю, раннее детство Лены было прекрасным. Потому что Евгения была идеальной матерью, готовой ради ребенка абсолютно на всё.

***

После того, как Леночка перенесла страшную болезнь и выстояла, Женечка начала энергично строить карьеру.

И действительно, что она могла дать своему любимому ребенку, оставаясь простой рабочей? А захотелось подарить весь мир!

У Женечки началась гонка: техникум, курсы повышения квалификации, общественная работа – без этого в те времена по службе не мог продвинуться никто.

И её заметили. Стали продвигать. Сначала сделали мастером, затем отправили на курсы повышения квалификации в Волгоград. Женечке была обещана должность начальника цеха.

Лена ждала возвращения мамы с тем нетерпением, на какое способен только обожаемый ребенок. Однажды в квартире раздался звонок, и Леночка первой схватила телефонную трубку.

– Мама!

Они поворковали немного, и Женечка, звонившая из Волгограда, пообещала подарок.

– Что ты мне привезёшь, мамочка?

Но та отвечала лишь загадками, просила вести себя хорошо и ждать.

И Лена стала паинькой – ждала. И, конечно, гадала: кукла или конструктор?

– Может, кукла, – поддакивал Валентин.

– А, может, и конструктор, – улыбалась бабушка Люба.

Однако сердце девочке подсказывало: мама знает, что больше всего на свете её дочурка хотела щенка. Не плюшевого – настоящего, игривого, заливисто лающего, с тёплым упитанным брюшком…

И вот настал день возвращения Женечки из командировки.

Бабушка Люба с утра хлопотала на кухне, папа Валя помогал по дому – готовились, ждали. Когда раздался звонок в дверь, Леночка кинулась открывать.

– Мама вернулась!

…Женечка приехала не одна.

– Собака!!!

Конечно, предчувствия Леночку не обманули – любящая мама умела предугадывать все её желания.

Дом сразу огласился радостными возгласами, вертлявого щенка обнимали, целовали и тискали. А Женечка смотрела на Лену и наверняка думала, что у её дочери будет самая лучшая жизнь, уж она-то, её мать, сумеет об этом позаботиться.

Леночка так полюбила щенка, что вставала покормить его ещё до пробуждения родителей.

Щенок обожал молоко – как все дети.

И Леночка стала ходить с бидончиком к молочнице – в те годы ранним утром рядом с домом регулярно останавливалась машина с надписью «молоко». У машины всегда выстраивалась очередь: женщины старались купить разливное, ведь фасованное в магазинах разлеталось в считанные минуты.

Как-то Леночка по привычке встала с бидоном в очередь.

– Для кого молоко, для братика или сестрички? – улыбаясь, спросила полная женщина лет сорока.

– Для щеночка! – ответила Леночка.

Улыбка сползла с лица женщины.

– Для собаки?! – переспросила она.

Лена кивнула: что за непонятливая тётя?

– Тут детям молока не хватает! – сказала другая женщина, помоложе.

– Правильно! – поддакнула какая-то бабуля. – Сначала – детям, а ежели останется – можно и собаке. Ты, девочка, в сторонке постой.

Тему подхватила вся очередь. Люди зашумели, загалдели.

– Правильно, молоковоз уже почти пустой! В сторону, в сторону!

И Лену прогнали из очереди.

Конечно, люди сделали это не со зла. Время было такое: всё в дефиците.

Леночка вернулась домой с пустым бидоном и расплакалась, обнимая дурашливого и ласкового щенка.

Женя, чтобы успокоить дочку, пообещала, что у её собачки будет вещь, которой нет ни у одного пса в городе!

И в самом деле, скоро у щеночка появилась своя кроватка.

***

Между тем Женечка стала самым молодым специалистом высшего звена в руководстве комбината. И ей уже прочили должность директора: молодая, сильная, требовательная, понимающая цели и перспективы…

Оставалось окончить вуз.

…Не мне судить моих предков. Но думаю, что разница между супругами становилась всё очевидней.

Женечка планировала поступить в институт, а Валя её рвения не понимал. Но и не препятствовал: жена часто помогала ему получить «халтуру», и он усердно «калымил», рукастый был человек.

Пока родители строили быт – каждый в меру своих способностей, Леночка постепенно крепла. И в том, что она стала нормальным цветущим ребенком, заслуга Любови, её бабушки по линии мамы.

Из-за слабого здоровья Лена в детсад не ходила. Росла домоседом, бабушкиной «радостью».

Под крылом бабы Любы на первых порах она была с понедельника по пятницу, а вскоре – и по выходным. Потому что неугомонная Женечка все выходные тоже стала посвящать учёбе.

Советские бабули поставили на ноги, в прямом и переносном смысле, несколько поколений, благодаря им семьи в те времена были намного крепче – просто потому, что у них был тыл. Кстати, то, что бабушки укрепляют семейные узы, доказано учеными – вы в курсе? В эволюционной антропологии существует гипотеза, которую вполне можно было бы назвать «эффект бабушки», и эта гипотеза утверждает, что увеличение продолжительности жизни каждого из нас напрямую связано с тем, насколько хорошо заботились о нас наши бабули.

О Леночке баба Люба заботилась просто отменно. Рядом с ней девочка была под полной защитой.

И всё складывалось благополучно.

По воскресеньям семья в полном составе собиралась на общий обед. Подолгу болтали, шутили, прикрывая ребенку уши во время взрослых разговоров. Евгения запросто могла отпустить крепкое словцо.

В семье царил матриархат: именно Женечка была вожаком этой маленькой стаи. Норма для тех лет: советские женщины часто зарабатывали больше мужей, а такая расстановка сил волей-неволей определяет, кто в доме хозяин.

Но в родительском доме Леночки никто не тянул на себя одеяло. Здесь был мир, здесь у каждого было своё место, и все друг друга любили и уважали.

Муж принимал занятость жены. А жена принимала полное отсутствие амбиций в супруге и не упрекала его за флегматичность.

Ссоры, конечно, бывали. Скандалы – никогда.

Текла размеренная жизнь, в которой настоящим ЧП было, если тридцатилетний Валечка после работы задерживался с друзьями за кружкой пива.

Итак, на Женечке держалось абсолютно всё: дом, порядок, стабильность, будущее.

…Однажды девятилетняя Леночка случайно подслушала взрослый разговор, из которого сделала вывод, что у неё может появиться сестра или братик. Однако взрослые обсуждали эту новость с тревогой, говорили, что у Жени редкая группа крови: и аборт делать нельзя, и рожать опасно.

Дать жизнь ребенку ценой своего здоровья – сегодня мы знаем немало громких историй на эту тему.

А тогда подобный сюжет развернулся в семье Леночки.

Мир, казавшийся таким крепким и прочным, рухнул в одночасье. На фоне беременности у Евгении развилась глиобластома – опухоль головного мозга.

И сегодня, при современном уровне медицины, онкология – большая беда. Но в то время это был приговор, обжалованию не подлежащий.

От вынашивания ребенка пришлось отказаться. У Женечки уже была дочь, ради которой она решила бороться за свою жизнь, чего бы ей это ни стоило.

Начались изматывающие хождения по врачам. И, как это часто бывает, ни Женечка, ни тем более Валентин не понимали, что именно следует предпринять.

Одни врачи настаивали на срочной операции. Другие отговаривали: голову трогать – только напрасно мучить, итог ведь уже предрешён.

Могу себе представить, как изменилась атмосфера в родительском доме Лены.

И первым предвестником больших несчастий для неё стало то, что ей пришлось распрощаться с любимой собакой.

У Женечки стала болеть голова. От адских головных болей не спасали никакие таблетки – Женя просто уплывала в иную реальность, и любой внешний звук провоцировал новый приступ боли.

А пёс заливисто лаял – реагировал на каждый звук в подъезде и доме.

Лена и сама видела, как мама страдает от этого лая. Но расставание с собакой стало для девочки тяжёлым ударом. Когда за псом пришли чужие люди, она долго обнимала и целовала его, будто это живое существо стало символом той счастливой и безмятежной жизни, которая была у неё до сих пор. Пёс скулил, а Лене казалось: плакал.

Плакало и её сердечко. Плакала душа…

Когда пса, наконец, унесли, Лена закрылась в комнате, села на пол и долго беззвучно рыдала, обнимая его кроватку – её она отдать не смогла.

Плакать вслух отныне тоже было нельзя – ради мамы.

Наверное, с тех пор у Лены выработалась привычка реагировать на все невзгоды и обиды без слёз. Слёзы загнаны внутрь…

В доме без пса поселилась страшная тишина. Её прерывали только стоны Евгении, она пыталась удерживать боль в себе, но это было выше её сил.

Трудно находиться рядом со страдающим человеком, особенно когда этот человек – родной и любимый. Боль матери будто поселилась в Леночкином теле, дочь отзывалась внутренним страхом на каждый стон и на каждый вскрик Жени.

Длить эту муку стало невыносимо. Промучившись несколько месяцев, Женечка сама решительно настояла на операции.

Повторяю, она думала не о себе: при таком диагнозе головные боли склоняют людей к суициду. Мать переживала, что её дочь останется сиротой. Ведь овдовевший мужчина – сам как ребенок, с уходом хозяйки дом перестанет быть домом.

Сильный всегда остается сильным. А слабого беды делают еще слабее.

Думаю, Евгения в первые же недели своей болезни сделала для себя открытие: Валентин с выпавшим на их долю испытанием не справится, просто не вытянет.

Как будет развиваться дальше сюжетная линия её мужа во всей этой драме, Женечка догадывалась. Да и жизнь сама подбрасывала подсказки. Ведь в соседнем подъезде разворачивалась точно такая же трагедия. Женщина с тем же диагнозом решилась на операцию, её парализовало, и муж не выдержал, ушел из семьи, бросив маленького ребенка и прикованную к кровати жену.

Так что Женечка в какой-то момент перестала верить в стойкость своего Валентина. Понимая все риски, имея перед глазами картину развала чужой семьи, она собралась в Москву.

– Я обязательно вернусь к тебе, милая, живой и здоровой, – шептала Женечка весь вечер перед отъездом.

А Леночка снова сидела на полу, рядом с её кроватью, доверчиво подставив матери головку. Женечка гладила дочь по волосам, успокаивая её – тогда ей ещё хватало на это сил.

Утром Лена простилась с мамой. Нет, детское сердце ни на минуту не допускало мысли, что мамино обещание не сбудется. Леночка верила: всё будет хорошо, маме помогут, и вернётся прежняя беззаботность. Ведь мама пообещала, что поправится во что бы то ни стало.

Однако отныне вся жизнь Лены разделилась на «до» и «после».

Во время операции Женечку парализовало.

Валентин возвращался домой к практически обездвиженной женщине без будущего.

Когда Евгению внесли в квартиру, третьеклассница Леночка плакала целые сутки, глотая беззвучные слёзы, снова забившись в угол своей комнаты. Она не могла смириться с тем, что к прошлому нет возврата, что её прекрасная, мужественная, умная мама превратилась в сплошной ком физической и душевной боли.

Но смириться было необходимо – иначе можно сойти с ума!

Леночка волей-неволей стала свыкаться с новыми для неё обстоятельствами.

И вот уже их квартира – не образец для советских журналов, а унылое место, где мучительно угасает тридцатилетняя женщина и рядом страдает тридцатилетний мужчина. А между ними – девчушка, которая и не заметила, как перешагнула из беспечного детства в тяжелую взрослую жизнь.

Уход за парализованным человеком – серьезная моральная и физическая нагрузка. Парализованного нужно кормить, поить, мыть, несколько раз на дню менять пеленки – подгузников в те годы не существовало.

Эти заботы страшным грузом упали на резко состарившуюся бабушку Любу и маленькую Лену. А ведь девочка ещё даже не окончила начальную школу, совсем ребёнок.

***

Представляю, каково было Любови видеть парализованной свою дочь, умницу и красавицу. Но делать нечего – собственную боль нужно было держать в узде, не показывать вида.

Ведь Женечка глазами умоляла: не надо пугать Лену ещё больше, ей и так страшно…

Не могу не рассказать о горькой судьбе своей прабабушки– Любови.

Глядя на Женечку, она тихо плакала и повторяла: самое страшное в жизни – хоронить своих детей. Она знала, что её дочь уже не жилец. А хоронить собственного ребёнка ей уже приходилось.

В 1939 году Любовь родила мальчика. Назвали Юрием. Юрочке не исполнилось и трех лет, когда началась Великая Отечественная война.

Муж Любови был главным инженером на крупном заводе. В первые дни войны на него взвалилась ответственность за эвакуацию предприятия в Сибирь. На поезд грузили главным образом станки и оборудование. Тут же, в товарных вагонах ехали семьи служащих. Мужчине было не до семьи – всё для фронта…

Мог ли он создать для своей жены и ребёнка более сносные условия для отъезда в сибирский тыл? Нет. Неважно, чья ты жена, если вокруг взрывы, разрушения и смерть. Условия были для всех одни: товарняк.

Пять дней они провели в пути. Из удобств – только сено. Холод, голод, страх.

Юрочка заболел, был в бреду от жара.

Трудно представить отчаяние матери, которая ничего не может сделать в сложившихся обстоятельствах.

Любовь, у которой под сердцем был другой ребенок, обнимала своего сынишку, молясь и надеясь только на чудо…

Чуда не произошло. Юрочка умер в поезде, так и не доехав до Новосибирска.

Женечка появилась на свет уже в сибирской столице.

А после Победы, в мирное время, Любовь родила своего третьего ребенка, сына Володю.

…Но вернемся в тот год, когда на Любовь вновь обрушился ужас, пережитый в молодости: на её глазах снова сгорало её дитя.

Да, Евгении было тридцать, но, сколько бы нам ни было лет, для наших матерей мы всегда остаёмся детьми.

А между тем то, чего так страшилась Женечка в начале болезни, произошло. В беде Валентин стал для семьи ненадежной опорой.

Муж всё чаще возвращался домой через пивнушку. А потом и вовсе взял за правило пропадать сутками, оправдываясь ночными сменами.

Женщина есть женщина, хоть и парализованная. Евгения понимала, что муж приходит всё позже и всё реже лишь по одной причине – у него появилась другая. А вскоре весь городок стал судачить: «другая» – это дальняя родственница парализованной Женечки.

Трудно даже представить, в каком положении оказалась Лена. С одной стороны – обездвиженная мать. С другой – бабушка, у которой слёз больше, чем сил. И отец, стремящийся ускользнуть прочь из этой юдоли печали.

И так уж вышло, что вскоре Леночка осталась один на один со своей немощной мамой, взвалила бремя ухода за ней на себя. А та от понимания собственного бессилия впадала в молчаливую ярость – ярость на мужчину, который тихо предавал их обеих: и жену, и дочь.

…Когда я думаю об этом, не могу сдержать слёз.

Моя мама росла в страшном одиночестве. Выпавшее ей в детстве несчастье было жестоким и страшным. Эта ноша надорвала бы любого взрослого, и уж точно оказалась неподъемной для отца Лены. Но ей приходилось терпеть, перемалывать в себе свою боль – и жить рядом с парализованной мамой, ради неё и для неё.

А Женечка крепилась изо всех сил – только бы не умереть – ради дочери.

Эта боль связала их души накрепко – будто они стали одним целым.

Но отец уходил, молча и безвозвратно.

Представляю, какой обидой на него полнилась детская душа Леночки.

Такие удары судьбы не проходят бесследно. Они оставляют рубцы на всю жизнь. И неизвестно, как проблемы «родом из детства» сказываются на наших дальнейших судьбах и взаимоотношениях.

Мне кажется, то отцовское бегство легло тенью на всю женскую судьбу моей мамы.

***

…Однако мыслями я постоянно возвращаюсь и к Евгении – отважной женщине, скованной болезнью.

О чём она думала, лишь глазами имея возможность быть рядом со своей дочкой? Конечно, понимала, что стала тяжёлой обузой. Но не могла освободить Леночку, не могла покинуть эту грешную землю, разорвать физическую близость со своим ребёнком.

Мать и дочь всегда связаны прочными незримыми нитями.

А за дочерей матерям тревожно в любом возрасте.

…Дело было зимой.

Десятилетняя Лена в яркой лисьей шапке, с портфелем в руках рано утром вышла из квартиры – спешила в школу.

Спустилась на первый этаж. И тут из темноты подвала к ней шагнул незнакомец. Сверкнуло лезвие выкидного ножа. Мужчина, дыша перегаром, осмотрел дорогой мех, потом опустил липкий взгляд на лицо девочки. И вдруг решил не довольствоваться одной шапкой – толкнул свою жертву в открытую дверь подвала.

Лена не могла и пикнуть от ужаса. А насильник прижал её к стене и, пугая ножом, стал шептать что-то, чего десятилетний ребенок просто не понимает.

– Только не ори, не ори, иначе прирежу.

К счастью, в подъезде хлопнула дверь. На лестнице послышались голоса.

И Леночка завизжала во всю силу своих болезненных легких.

Насильника не поймали – успел сбежать.

Испуганная до полусмерти девочка могла вернуться домой, но не стала этого делать – Евгения сразу догадалась бы: произошло что-то страшное.

Соседка проводила девчушку до школы. Все уроки Лена тряслась, представляя, как злой дядька ворвётся в их квартиру и зарежет беспомощную маму.

С тех пор она боится тёмных подъездов и внезапного стука в дверь.

Думаю, парализованная Евгения догадывалась, с чем приходится сталкиваться дочери за пределами их квартиры. И потому ещё крепче пыталась держаться за жизнь, которой оставалось всё меньше.

…Потянулись годы, наполнившие душу Лены ощущением полного краха своей семьи. Мать, прикованная к кровати. Отец, трусливо отводящий взгляд. Два берега мучительных терзаний.

А между тем Лена постепенно превращалась в красивую девушку-подростка. На неё оборачивались мальчишки. Некоторые из особо смелых пытались завязать с ней дружбу, провожали до дома… но потом уходили в молчанку, отворачивая лица, украшенные фингалами.

Лена не сразу поняла, что у неё появился воинственный поклонник – сверстник Паша, он жил в том же дворе.

Вместо того чтобы признаться в чувствах и проявить инициативу, Паша просто выслеживал незадачливых кавалеров красивой девчонки и кулаками отбивал у них охоту ухаживать за ней.

…Моя мама была интересна представителям противоположного пола всегда. И сейчас, когда ей за пятьдесят, на неё засматриваются мужчины. А в девичестве от неё было просто не оторвать глаз – хороша!

Каждой симпатичной девчонке хочется быть ещё привлекательней, хочется наряжаться и пробовать макияж. Но Валентину было не до нарядов для его подрастающей дочки. Едва ли он вообще понимал её возрастные потребности.

Такое отношение к собственному ребёнку неминуемо должно было вызвать взрывную реакцию.

***

В те годы учеников старших классов возили в колхозы на уборку урожая. За работу платили. Немного, конечно. Но всё же на эти деньги можно было купить что-нибудь из одежды.

Семиклассница Лена жила мечтой о настоящем празднике в честь своего дня рождения ещё с весны. Заранее приметила в магазине костюм в черно-белую клетку: юбочка-колокольчик с широким поясом и жилет. Примерила, костюм сел как влитой.

Поэтому на осенней уборке свеклы она работала за двоих.

Вернувшись со свекольных полей, Лена помчалась в магазин – заработанных денег хватило. Счастливая, пришла домой, распаковала обновку перед мамой – та лишь одобрительно улыбалась глазами.

Бабушке тоже костюм понравился. Все эти дни она ухаживала за Евгенией, дожидаясь возвращения внучки.

– До чего же ты на мать стала похожа, – не удержалась и всхлипнула старушка, глядя, как кружится по комнате нарядная внучка. – Женечка-то тоже красавицей была в твои годы.

У Женечки на глаза навернулись слёзы.

– Бабуля, а торт будет? – спросила Лена.

Она знала, что в мастерстве по выпечке торта «Наполеон» её бабушке не было равных.

– Конечно, будет, что за день рождения без торта! Такой «Наполеон» закачу, какой и в лучших ресторанах не подают! – пообещала баба Люба и отправилась в магазин за продуктами.

Настроение у Леночки было прекрасным – соответствующим событию. Праздники она очень любила, жаль, в детстве их было так мало…

Лена была на подъёме: именины уже завтра, придут одноклассницы, с ними напросился в гости парень из их школы – Славик. Девчонки шутили, что Славик к Лене неровно дышит. Это льстило, но совсем чуть-чуть: Славик был приятным парнем, только Лену он совсем не волновал.

Она надела обновку и стала крутиться перед зеркалом в прихожей.

И тут в квартиру вошел отец.

Настроение у Валентина было стабильно тяжелым с того момента, как он привёз парализованную жену из Москвы. Ему не хотелось возвращаться в этот дом.

А сейчас, когда он глянул на нарядную дочь, в нём будто перещёлкнул затвор. Валентин стал кричать, повод нашёлся: дочь вовремя не убрала из-под матери испачканную пеленку.

– Быстро обзванивай всех, кого позвала! – потребовал он – Не будет у тебя дня рождения! Отменяй, пусть никто не приходит!

…Что было у него в голове в тот момент? Почему он так повел себя с собственной дочерью, которую, конечно, любил?

Но так бывает: под влиянием момента люди могут терять человеческий облик.

Леночку реакция отца застала врасплох.

Девчонка была совсем на другой волне! Она так устала заботиться о матери, так устала после многодневной работы на колхозном поле! Но никто её усилий не ценит! Она одна, всюду одна! А у взрослых – ни сочувствия, ни понимания!

Девчонку захлестнула накопленная годами обида. Она кричала и кричала – навзрыд. Поток упреков хлынул в сторону отца – будто прорвало дамбу! Обвинения горячей лавой обжигали мужчину, из-за которого всё и случилось: если б не забеременела вторым ребенком Женя, то не слегла бы со своей страшной болезнью, и всё было бы прекрасно, а теперь – хоть ложись рядом с матерью и умирай…

В квартиру забежала бабушка Люба, в руках – авоськи с продуктами, запыхалась, еле дышала – бежала по лестнице на крики…

Бабушка Люба растерянно смотрела на разъяренных Валентина и Лену и не знала, что делать, что сказать, как успокоить внучку и доведённого до неуправляемого гнева зятя.

А Лена всё кричала и кричала…

Её душил самый яростный гнев, на какой способны только подростки.

Ведь она никого не обременяла, и даже этот подарок себе заработала своим трудом! Ей просто хотелось немного радости в свой день, но и в этом ей отказывают?! Для чего же тогда она родилась?

– Леночка, зачем ты дерзишь отцу! – испуганно запричитала бабушка. – Успокойся, детка, не надо! Папа прав, ты от рук отбилась!

Лену словно ошпарило: и бабуля туда же?! Но ведь это предательство с её стороны!

И в квартире поднялся крик пуще прежнего. Он нёсся в открытые форточки, накрывал весь двор, призывал в свидетели людей и небеса.

И вдруг Валентин, доведённый до аффекта, так толкнул Лену, что та отлетела к входной двери, спиной напоролась на гвозди, торчащие из косяка, и жилетка, ради которой был куплен костюм, затрещала – порвалась.

На гвоздях повис вырванный клок ткани в черно-белую клетку.

Оглушённая произошедшим, Лена резко умолкла. Все её крики застряли в горле. Зачем кричать, если жаловаться некому – никто её по-настоящему не жалеет и не понимает, ведь даже родной отец не услышал, готов был заглушить её крик силой!

А Валентин испугался. И выскочил из дому.

Заплаканная Лена сняла испорченный жилет. …И тут она услышала стон матери.

У Евгении по щекам текли беззвучные слёзы.

В пылу Лена совсем забыла о той, что стала и невольной причиной происходящего, и его жертвой.

Девочка подошла к матери, привычно села на пол, положив голову на неподвижную материнскую ладонь – ладонь была болезненно хрупкая, практически неживая. И всё-таки её мать ещё была рядом с ней…

А бабушка продолжала причитать – она была растеряна, мысли её путались, как у всех стариков, попавших в капкан беды, с которой справиться нельзя, невозможно.

Теперь, когда Валентин ушёл, бабушка назвала Лену бедной, несчастной, подошла и попыталась её обнять. Но Лена будто застыла.

Сколько она сидела на полу, припав к материнской кровати? О чём были её горькие думы?

Но вот она вышла из комнаты Женечки.

Баба Люба сидела на кухне на табурете и утирала слёзы передником.

– Бабушка, ты обещала торт, – твёрдо сказала Лена.

Она поняла, что отныне сама станет решать, что и как будет происходить в её жизни.

– Правильно, правильно! – засуетилась бабушка.

Как все старые люди, она боялась новых внезапных несчастий.

…А Валентин в это время мчался к своей старшей сестре – она была крёстной Лены.

Наверное, в нём всё рыдало, ему было жалко и парализованную жену, и дочь, которая права в каждом своем упрёке. Но больше всего, как мне кажется, в те часы он жалел самого себя. Думаю, ему было очень стыдно за слова, которые вырвались и выдали его слабость – а он оказался слабее, чем его дочь…

Но зачем ему выпало такое горе, за что?!

Валентин не заметил, как пронёсся через полгорода. Что именно он рассказал сестре, в каких красках – этого я не знаю. Но сестра поняла: нужно срочно исправлять ситуацию, иначе с Леной может случиться беда!

…Праздник всё-таки состоялся – благодаря бабе Любе. Она испекла торт, накрыла стол.

Собрались подружки, пришёл Славик, стесняясь, протянул цветы. Ели, пили газировку, смеялись, включили музыку. Всё было как у всех советских подростков. С той разницей, что в соседней комнате тихо и неподвижно, прислушиваясь к каждому звуку, лежала мать именинницы.

…Вернулся смущённый и выпивший для храбрости отец, молча и как-то неуклюже протянул Лене пакет с подарком от крёстной. В пакете лежало чудесное новое платье.

Подружки посидели и разошлись.

Славик вызвался помочь Лене убрать следы праздника в квартире. Парень и не думал скрывать свои чувства. Вытирал полотенцем вымытые тарелки до скрипа.

Когда он наконец-то ушёл, Лена мельком подумала, что наверняка его сейчас отмутузит Паша. А если Славик получит традиционный фингал, у него точно пропадёт охота встречаться с ней и, тем более, дарить цветы.

Но Славик не пропал с радаров, как остальные. Явился на следующий день под каким-то предлогом. Отметины сильной драки у него на лице, конечно, имелись. Но, похоже, он сумел отстоять своё право на встречи с Леной.

…В ухажёрах у моей мамы не было недостатка с юности. Её красота совсем не подходила к обстоятельствам её жизни. Она не жаловалась, была общительной и оптимистичной. И по её манере держаться на людях мало кто понимал, что у этой красивой девчонки на сердце.

А на сердце был страх. Ей так не хватало того, что нужно любому подростку: любви, заботы, опоры.

Лена похоронила мать через два года после того злополучного дня рождения.

Женечка дождалась, когда дочке исполнится пятнадцать, и тихо покинула этот мир…

***

Со смерти Евгении прошёл месяц.

Бабушка уже почти перестала приходить в квартиру, где скончалась её любимая дочь – не могла, была разбита и телом, и духом. Жила в своём доме, оплакивая утрату.

Валентин горевал по-своему и топил горе в вине. И тоже редкую ночь проводил под одной крышей с собственной дочерью, у него давно была другая жизнь на стороне.

А Лена осталась. Куда ей деваться?

Днём ещё ничего: то подруги зайдут, то Славик – он упрямо отвоёвывал пространство рядом с Леной, несмотря на то, что Паша постоянно лез в драку.

Но вот ночами…

Ночами Лена почти перестала спать. То слышались звуки, напоминающие о присутствии в доме мамы. То просто мешали грустные воспоминания о ней и мысли – как она там, на небе?

Лена плакала в подушку: «Мама, мамочка, как ты могла меня бросить, зачем ты так много работала, почему заболела?!».

Но слезами горю не поможешь. И Лена всё чаще задумывалась: что делать дальше, как жить?

Втайне от всех она хотела бы поступить в театральный. А что? Внешность у неё как у звезды. А про артистичность ей говорит каждый второй.

Но Валентину такая идея категорически не нравилась. Слово «артистка» в его устах принимало какой-то неприятный, нехороший оттенок.

Когда пришла пора заканчивать восьмилетку, Валентин настоял на том, чтобы Лена отнесла документы в техникум при заводе. По отцовскому мнению, перспектива трудиться на том же предприятии, где прошла его жизнь, была единственно верным решением.

«Артистка!» – хмыкал иногда Валентин с таким выражением лица, будто стряхивал с себя гадкое насекомое.

Волей-неволей, Лена с планами отца согласилась. Но грядущую заводскую перспективу заранее возненавидела всей душой – это была чуждая ей, навязанная жизнь.

…Однажды её грустные полуночные раздумья о туманном будущем прервал внезапный тихий стук в дверь. Лена похолодела.

Многие во дворе знали, что в такой-то квартире одна ночует пятнадцатилетняя девчонка. Кто же это? Преступник? Насильник? Убийца?

Лежала, не двигаясь и даже не дыша. Чудилось, что в замочной скважине что-то скребётся, будто кто-то пытается тихо проникнуть в квартиру.

Впрочем, ночной гость постоял под дверью и быстро ушёл. Хотя Лене казалось, что его стук длился не менее часа.

Уснула под утро. Днём происшествие сравнялось со сном: было или почудилось?

Но на следующую ночь тихий стук повторился. А потом ещё. И ещё…

Лена стала бояться ночи. Кому понадобилось её пугать? Это точно не воры – если бы захотели, могли бы открыть дверь, это Лена знала точно: замок-то простой.

Отец домой почти перестал заходить. А если и оставался на ночь – то, скорее, для очистки совести. Не будь тут Лены, он и вовсе бы забыл дорогу сюда.

Но сказать Валентину о ночных звуках Лена не решалась. С отцом теперь вообще было трудно общаться, будто они, даже находясь рядом, пребывали на разных планетах.

Говорила подружкам, звала ночевать – только все боялись, находили поводы для отказов: мало ли что.

Бабушке рассказать о ночных страхах Лена не смела, как и отцу – на бабе Любе после похорон лица не было, горевала о дочери сильно.

Иногда проходили целые ночи без этого страшного, едва уловимого стука.

Сон у Лены стал тревожный, поверхностный. Она похудела, осунулась. Но обращать внимание на это было, в общем-то, некому.

…На сорок дней со дня смерти Евгении собрались близкие: родственники и друзья. Лена знала не всех. Поэтому не удивилась, увидев среди пришедших на поминки молодую женщину, дальнюю родственницу Евгении – Наталью.

Наталье было лет двадцать пять, симпатичная, приятная в общении. На неё поглядывали за столом, перешёптывались. Но Лена не прислушивалась: душа её мамочки окончательно покидала Землю, ведь так считается на сороковой день…

Валентин после поминок пошёл провожать Наталью. И ночевать не вернулся.

Осталась бабушка.

В ту ночь Лена снова лежала в кровати, вся обратившись в слух. Но ничего не было слышно, разве что кто-то ходил по двору, да проезжали машины по улице.

Рядом ворочалась на кровати бабушка, ей явно не спалось, думалось о чём-то, бабушка тяжко вздыхала.

– Как же так, – вдруг тихо пробормотала она, уверенная, что Лена спит,– совсем Валентин людей не стыдится, ведь только жену схоронил.

…Так Лена узнала, что Наталья и есть та самая пассия, с которой крутит роман её отец.

На следующий день Валентин ненадолго зашел в квартиру, переоделся в чистое, собрал кое-какие вещи из шкафа и молча ушёл – теперь уже окончательно.

Он фактически не ночевал в квартире два месяца, либо приходил в пять утра – перед сменой. Возможно, Валентин и думал о дочери, которую бросает одну, а ведь она только что потеряла мать! Но его уход будто перечёркивал прошлое, отрезал его, как отрезают подгнившую сторону ещё вполне съедобного яблока.

А ночные визиты и постукивания в дверь всё продолжались.

И лишь когда они довели Лену до нервного срыва, она, наконец, призналась бабушке: ей до ужаса страшно оставаться одной в опустевшей квартире!

Баба Люба выслушала, перекрестилась. И отреагировала неожиданно.

– Лена, – сказала она, взяв внучку за руку, – ты уже большая девочка, должна понимать. У папы другая женщина.

Лена округлила на бабушку глаза: да сколько можно говорить об отце, он же ушёл!

– Поговори с ним, – продолжила Любовь. – Пусть он приводит свою Наталью сюда. Начинайте жить вместе, когда-то всё равно придется.

Лена вскочила с табурета, разговор шёл на кухне, и выбежала в комнату, где всё ещё стояла мамина кровать.

«Мама, мама, зачем ты меня оставила…».

Лена по привычке села на пол и стала думать.

Что ж. Слова бабушки о романе отца откровением для неё, конечно, не стали. Обидно за мать, за себя…

Лена невольно сжала кулачки.

Но если она и дальше будет ночевать одна, с ней может случиться что-то очень плохое. Выдерживать дальше эту бессонницу, когда нервы на взводе, она не сможет. Лена так ослабла, что ей казалось – она стала жить между реальностью и галлюцинацией. Ещё немного – и она просто сойдёт с ума.

Да, ко «взрослому» разговору с отцом Лену подтолкнуло отчаяние, одиночество и страх ночных шорохов у входной двери. У неё просто не было иных вариантов.

Когда отец в очередной раз «забежал» в квартиру, Лена остановила Валентина неожиданным для него предложением:

– Папа, пожалуйста, возвращайся домой.

Отец впервые за долгое время поднял на дочь взгляд. Остановился. Сел, помолчал. И лишь спустя минут пять произнёс:

– А как же Наталья?

Лена сумела сдержать подступивший гнев. Отец и сейчас думал не о ней. Он даже не стал объясняться и извиняться. А мог бы…

– Пусть живёт здесь.

Лена произнесла это жёстким категоричным тоном – не как шестнадцатилетняя девчонка, а как взрослый человек, понимающий о жизни куда больше, чем мужчина, сидящий рядом.

Валентину было на то время пятьдесят. Молодой, по нынешним меркам, мужчина. Наталья – моложе него лет на пятнадцать. Она могла бы заменить Лене старшую сестру.

И уже на следующий день они пришли. С чемоданами, тюками и девочкой-шестилеткой – Таней, дочкой Натальи от первого брака.

…А чуть позже Лена узнала, что все её одинокие ночи у двери квартиры дежурил Паша. Может, надеялся, что девчонка сама обо всём догадается и однажды впустит его?

Но она не догадалась. Не судьба. А жаль.

***

…Её первая встреча с Натальей была натянутой.

Новое семейство встало на пороге. Несколько секунд Лена и Наталья молча смотрели друг другу в глаза.

– Ну что ж, – с нарочитым оптимизмом в голосе сказал Валентин, скидывая ботинки, – входите, теперь это и ваш дом.

Лена будто приросла к стене в прихожей, молча смотрела, как суетливо снимаются обувь, плащи и шарфы.

Вот сейчас они окончательно переступят черту, заполнят собой всё пространство.

За Леной в эти минуты была не просто квартира – это был мир, с которым именно теперь ей приходилось прощаться навеки. Ещё вчера она являлась центром этого мира, его хозяйкой. И вот рубикон пройден. Отныне она отодвинута куда-то на задворки этого мира, становится лишь его частью, и не факт – что самой незаменимой.

– Входи, Танечка. Лена, знакомься, это тётя Наташа, а это её дочь, – бубнил отец.

Лена посторонилась, пропуская в квартиру молодую смущённую женщину с порозовевшими от волнения щеками и маленькую девочку, та наивно радовалась происходящему.

– Показывай, где кухня, где что… – бодрился отец.

– Сам и показывай, – тихо сказала Лена и ушла в комнату своей матери, отныне это была её комната.

В конце концов, она только что сделала то, чего они все давно хотели. А большего – не ждите!

…Так в доме, во всех уголках которого таились личные воспоминания Лены о радостном детстве и трагичном подростковом периоде, появилась новая хозяйка.

И как только Наташа схватилась за кастрюли и тряпки, как-то само собой стало предельно ясно, что именно она и её дочка – настоящая семья Валентина.

Тот день Лена просидела взаперти.

Она слышала и угадывала по звукам всё, что происходило в квартире – так, видимо, жила несколько лет её прикованная к постели мать: прислушиваясь и деля звуки на действия, совершаемые другими людьми.

Вот из шифоньера вытащили мамины вещи – освободили место для вещей Натальи и Тани. Вот Таня весело проскакала по коридору, громко спрашивая, где она будет спать, а Наталья шикнула на неё: «Тише!», будто в квартире находился больной или спящий.

Вот полилась в ведро вода, загуляла по полу швабра. А потом стало шумно на кухне, то и дело хлопала входная дверь – это отец бегал в магазин по поручению Натальи.

Наконец в комнату Лены осторожно постучали.

– Дочка, обед готов, иди к столу.

Голос отца был хоть и насторожённый, но что-то уже изменилось, будто он вполне успокоился, и лишь Лена оставалась фактором, к которому стоило относиться с опаской.

Лена и не хотела бы выходить. Но ведь сама позволила этой семье соединиться на территории, где её семьи уже нет, она канула в прошлое.

Лена вышла. Села за прекрасно сервированный стол.

Очевидно, Наталья была умелой хозяйкой, она наготовила так много, будто отмечалось… новоселье. В центре стола возвышалась бутылка вина.

– Ну, за знакомство!

Валентин бросил на Лену насторожённый взгляд и потянулся к бутылке.

…Все ели охотно и с аппетитом. Лишь Лена едва прикоснулась к еде: кусок не шёл в горло.

– Пойду прогуляюсь, – сказала она, когда Наталья деловито принялась собирать опустевшие тарелки и отправлять их в мойку.

– Таню с собой возьми, – сказал Валентин, – пусть во дворе осмотрится.

Произнося это, он вложил в слова подтекст, который стал для Лены очередным – самым сильным – детонатором внутреннего взрыва. Она вдруг осознала, что именно случится в квартире, когда «дети уйдут погулять».

Лена рванула к выходу, со всем своим подростковым максимализмом возненавидев в эту минуту мачеху. А ничего не понимающая Таня весело запрыгала рядом…

С того дня Лена уже никогда не оставалась в этой квартире одна.

***

Валентин и Наталья постепенно освоились. Женщина тщательно отдраила все комнаты, навела порядок по своему вкусу. Стало и вправду уютнее, в доме запахло борщами, котлетами и пирогами, в нём заиграла жизнь.

Но у Лены внутри кипела ревность: к каждой тряпочке, к каждой пылинке, к отцу.

Однако Валентин и Наталья довольно быстро перестали настораживаться от каждого косого взгляда шестнадцатилетней девчонки. Они – взрослые, они – муж и жена, теперь-то у них всё законно.

И ещё у них настоящий медовый период: наконец, они могли быть вместе без утайки, без угрызений совести.

Наталья и Валентин стали разъезжать по общим родственникам, останавливаясь на день или больше. Особенно им нравилось гостить у деревенской сестры Валентина. Там был просторный добротный дом, щедрый стол, простор и природа.

Постепенно в том доме «молодые», так их теперь называла родня, стали задерживаться и на неделю.

А Таня оставалась на поруках у Лены.

Лена отныне всюду ходила «с прицепом»: Танечка с удовольствием называла её сестрой, хотя – ну какие они сестры?!

И когда мальчики стали кидать Лене в окна камешки, вызывая на дворовые посиделки, той приходилось ходить на свои первые подростковые «свидания» с навязанной ей «сестричкой».

Ребята сидели на скамейке, болтали, смеялись. А умаявшаяся Танечка засыпала на коленях у Лены. Шестнадцатилетняя укачивала шестилетнюю и потом осторожно несла домой.

Но, если откровенно, этот несмышлёныш – Танечка – стала в тот период самым близким для неё человеком, по сути – спасательным кругом. Так устроены люди: если кто-то зависит от нас, это придаёт нам сил и делает жизнь осмысленной.

…А дом отныне уже никогда не казался пустым и страшным.

Он стал… раздражающе наполнен суетой и бытом.

…Да, как я уже писала, люди – не картонные манекены с масками злодея и добряка. Каждый из нас может быть и тем, и другим. В конце концов, всё зависит от точки зрения.

Вот и Лена, поначалу принявшая Наталью в штыки, спустя время стала замечать: от этой женщины идут флюиды тепла и доброты.

Наталья работала на заводе, но у неё хватало сил и на семью. Она вечно находилась в состоянии деятельности: что-то мыла, что-то готовила, что-то стирала. И к Лене инстинктивно тянулась всем своим материнским и женским началом.

Но у девчонки пубертатного возраста, недавно похоронившей мать, предательство отца болело незаживающей раной.

И как результат её внутреннего бунта против ситуации, в которую вшита несправедливость, а предъявить-то особо нечего – родилась я.

…Необъятная материнская любовь способна на многое. Она может даже удерживать от смерти самых безнадёжно больных. Когда-то Евгения вымолила жизнь для своей Леночки, да и сама держалась на этом свете несколько лет лишь ради того, чтобы быть с дочерью рядом.

И я понимаю, что вложила моя мама Елена, вписывая в графе о моём рождении имя «Евгения».

Мама и сегодня, спустя сорок лет, рассказывая о своих детских годах, плачет, вспоминая ту Женечку, что дала ей жизнь.

Может, если б Евгения не стремилась так интенсивно работать ради будущего своей дочери, она сохранила бы здоровье, и судьба членов её семьи потекла бы совсем по иному руслу? И Лена никогда не увидела бы, каким беспомощным может стать мужчина перед лицом несчастья.

Кто знает.

А может, именно сложный период становления моей мамы был нужен её потомкам? Но для чего?

Надеюсь, найду ответ, рассказывая эту семейную сагу…

ЧАСТЬ 2. ЮНОСТЬ

Человеческая память устроена так, что мы стараемся поскорее забыть всё грустное, что происходило с нами в прошлом.

Сегодня моя мама уже не помнит многих событий своей первой юности. А может, не хочет вспоминать? Может, утопила моменты, связанные с самой острой болью, где-то на дне своей памяти? Может, просто не в состоянии вновь и вновь захлёбываться при воспоминаниях в накатывающей солёной волне невыплаканных слёз?

Но, даже если какие-то моменты забылись, остались связанные с ними эмоции. Их-то забыть, увы, ещё ни у кого не получалось.

Родительский дом, в котором не стало мамы, Лене опостылел.

Казалось, что мачеха – а Наталью она мысленно называла только так – слишком рьяно внедряет свои порядки, что Таня занимает слишком много пространства, что родной отец стал к ней совсем равнодушен, а зачастую просто враждебен.

Лена чувствовала себя лишней в этом доме. Менялись отношения, менялись вещи. И любое изменение было для неё болезненным.

Выходные дни, когда все собирались за столом, превращались для Лены в пытку. Ведь она сравнивала эти застолья с теми, что были при её маме.

Но больше всего Лену злило, что Валентин вёл себя в новой семье точно так же, как было при Женечке.

Так что нынешние семейные обеды Лена старалась пропускать.

Отец пытался вести себя как глава семейства. Что-то покрикивал в спину Лены, пытался ею руководить. Но куда там. И Лена, да и он сам уже отлично понимали: нет у Валентина морального права контролировать жизнь своей быстро взрослеющей дочери. Утратил он его – вместе с её доверием.

Так что трещина между ним и дочкой превращалась в пропасть. Отцовские попытки наладить контакт отдавали фальшью. А кто из нас в юности мирится с фальшью?

…Раз моя мама не хочет вспоминать многие детали своей юности, я сама попробую реконструировать всё, что происходило с ней до моего рождения.

Начну с того, что Лена окончила восьмой класс. Разумеется, нужно было окончательно определяться: учиться дальше в школе или пойти получать среднее специальное образование?

Мечты о сцене у Леночки остались лишь мечтами. Не было у неё рядом никого, кто мог бы поддержать в этом начинании.

Но, если сцена – для особенно одаренных, может, тогда медучилище?

Лена легко представляла себя в медицине, это поприще могло стать альтернативой театру.

Однако отец распорядился иначе.

Идею с десятилеткой Валентин отмёл сразу: зачем корпеть лишние два года за школьной партой? Отец давно и очень внушительно, даже требовательно говорил лишь об одном варианте: надо окончить химический техникум, который когда-то он окончил сам.

Удивительная штука – родительское убеждение, что лучше, а что хуже для их детей.

Конечно же, Валентин искренне верил, что копирование его жизненного пути – это хорошо. Да, он рассуждал со своей колокольни, и его такой вариант жизни вполне устраивал.

Сейчас мне даже кажется, что Валентина просто пугало погружение женщины в карьерную канитель. Ведь Женечка надорвалась в своё время – значит, и дочь может так же надорваться…

Выходит, Валентин пытался по-своему защитить Леночку, обезопасить? Однако странная позиция, эгоистичная.

Так или иначе, но, как только Лена получила аттестат об окончании восьми классов, Валентин сам отвёл её в техникум:

– Будешь жить, как люди живут, – констатировал он.

Мама Лены – Женечка – рассуждала бы совершенно иначе.

Но, как я уже писала, родители Лены были из разного теста.

По отцовской логике, следовало быть «реалистом»: отучиться, пойти на завод, получать стабильную зарплату на хлеб с маслом. А артисты – так вон их уже сколько в телевизоре.

Лене, разумеется, такой жизненный уклад претил. Всё-таки деятельная материнская кровь побеждала в ней отцовскую осторожность.

Но тогда ей пришлось подчиниться. И Лена стала учащейся техникума.

Это заведение она так и не полюбила. Четыре года занятий слились в одну серую рутину, от которой хотелось поскорее избавиться.

Однако были и приятные моменты: общие выезды на уборочные работы, а за это платили уже вполне ощутимо, не так, как было в школьный период.

Когда Лена впервые получила несколько заработанных в колхозе купюр, её осенило. Свобода вытекает из самостоятельности, а самостоятельность зависит от заработка!

Мысль ей понравилась. Стало понятно, что пора обретать независимость от навязанной ей семьи. Возможно, именно об этом и думал Валентин, когда говорил, что надо максимально сократить путь от парты до зарплатной кассы завода.

Свою первую получку за сельхозработы от техникума моя мама запомнила очень хорошо.

Вытягиваются подростки быстро, в год может смениться два размера. Лена поизносилась к тому моменту, некому было её баловать, следить за гардеробом. Никто давно не интересовался: добротно ли, тепло ли она одета.

Поэтому заработанные деньги она решила потратить на обновку. Немудрено, девчонка – всего-то шестнадцать лет!

В примерочной Лена оторвала этикетки. Оплатила на кассе. И вышла из магазина при полном параде.

Помчалась домой, то и дело забегая в продуктовые магазины по пути – надо же и к столу что-то прикупить.

Славик привычно «дежурил» в её дворе. Сидел на скамейке у песочницы и болтал с подругой Лены – Надей. Удобная диспозиция: мышь не проскочит, видно всех входящих и выходящих.

…Лена вошла во двор, и Славик замер на половине фразы. Ещё бы. Нарядная, красивая – как модель с обложки журнала.

– Салют!

От Лены, конечно, не ускользало то, как смотрел на неё Славик. Что ж, всем нам, девочкам, приятны мужские пылкие взгляды!

Однако, понимая, что именно чувствует Славик, Лена не придавала значения его влюблённости: мальчишка.

Он был её ровесником, тоже ушел из школы после восьмого класса. Видно, и ему хотелось побыстрее окунуться во взрослую жизнь – Славик имел страсть к машинам.

– Отличный костюмчик, – слегка завистливо сказала Надя.

Лена покрутилась перед друзьями – женское кокетство всегда было естественной частью её натуры: стопроцентная женщина!

– Нравится?

Славик одобрительно цокнул языком, что означало: нравится и даже очень.

– Такой наряд выгуливать надо, – сказала Надя. – Завтра суббота, может, сходим на танцы?

Надя была на год старше Лены и жила в том же подъезде, этажом выше. Вероятно, если б не это обстоятельство, заставляющее их пересекаться довольно часто, близкими подругами они бы не стали. Но как-то незаметно сошлись, часто ходили на танцплощадки в городском парке или ДК.

Танцы – самое доступное удовольствие молодёжи того времени. Билет стоил пятнадцать копеек – цена нарезного батона. Однако билет – ерунда, а вот газировка-мороженое, без которых на тусовке не обойтись, котировались уже как крупные траты. Но откуда у девчонок деньги?

– На тебя мальчишки как на мёд липнут, – сказала однажды Надя.

Они тогда впервые решили пойти на городскую танцплощадку, и вопрос наличных возник сам собой.

– Ты просто улыбайся, остальное беру на себя. – И подруга подмигнула Лене.

Дело выгорело: в первый же танцевальный вечер весёлых улыбчивых подруг беспрестанно угощали то напитками, то сладостями. Неудивительно: Лена мальчишкам нравилась, была в ней особая, данная от природы, манкость.

Славик про походы на танцы моментально прознал. И тут же вызвался сопровождать Лену и Надю на все развлекательные мероприятия. Собственно, они не были против.

Парень на полном серьёзе уже месяц или два считал Лену «своей» девушкой. А кем он был для Лены на самом деле? Другом, просто другом – не больше. Это понимали абсолютно все. Даже молчаливый Паша. Он давно перестал бить Славку – просто не считал соперником. Пропускал его во двор, оглядывая с головы до пят взглядом строгого таможенника и грозно сплевывая себе под ноги.

Так что с развлечениями у Лены теперь проблем не было. В свои шестнадцать она чувствовала себя совсем взрослой.

– Так что, пойдём завтра на танцы? – спросил Славик у Лены.

– Конечно!

Надя перевела взгляд с одного на другого, усмехнулась. Что-то тёмное мелькнуло в её глазах.

Ревность… С этим чувством мама сталкивалась на протяжении всей своей жизни. Странно, но ей оно было не свойственно. Ущемлённая гордость, обида, досада – да, было, и не раз. Но ревность – нет. А вот её ревновали – и к ней ревновали тоже.

…С тех пор как Лена ушла из школы, Славик ежедневно торчал у подъезда дома, где жили Лена и Надя. И Наде бы это нравилось, если б Славик так откровенно не демонстрировал, что все его помыслы лишь о Лене.

Он был готов исполнить любой её каприз, а танцы – это так, мелочи. Кстати, деньги у Славика водились всегда – он устроился учеником в гараж, где ремонтировали автотранспорт.

– Значит, с тебя билеты, – напомнила Надя Славику. – И мороженое.

– А это, девушки, само собой, – кивнул тот.

Да, Наде Славик нравился. Очень. Лишь когда она поняла, что Лене он безразличен, смогла сдружиться с ней по-настоящему. Головой-то она понимала, что ничего между Славкой и Леной не будет. Однако наблюдать, как беззаветно он в неё влюблён, порой было довольно непросто.

…В тот вечер новый костюмчик Лены домашние не оценили. Или сделали вид, что не заметили обновку. А вот купленные продукты оказались кстати.

Лена прошла в свою комнату. Разделась. И, сидя на полу в темноте, стала думать о будущем, почему-то испытывая незнакомый ей внутренний трепет.

Ночью ей приснился какой-то очень приятный сон, жаль, выветрился поутру.

Субботний день прошёл, как обычно: завтрак, помощь по хозяйству, обед. Но приятное волнение не покидало.

Состояние Лены не ускользнуло от Валентина и Натальи. Всё же Лена почти никогда не улыбалась дома, а сейчас ходила задумчивая, улыбчивая. Старшие посматривали на неё, а спросить, от чего она светится, не решались.

Если бы и спросили – что могла бы им ответить Лена?

Ею овладела эйфория, которой нет названия. Наверное, в таком же состоянии собиралась на свой первый бал Наташа Ростова из романа «Война и мир».

Предчувствие первой любви – вот как это называется.

***

Вообще-то девочки начинают «навечно» влюбляться лет с тринадцати: возраст Джульетты. Но Лене в тринадцать было совсем не до романтики.

Пока она ощущала материнское присутствие в соседней комнате, с происходящим вокруг ещё можно было мириться. А когда Евгении не стало, Лену охватила тоска.

И стоит ли удивляться, что сейчас, чувствуя себя такой одинокой в родительском доме, она стала испытывать какую-то непреодолимую тягу.

Но к кому, к чему? Этого она пока не понимала.

А тяга эта была естественным для любого человека стремлением заполнить пустоту любовью. Ведь без любви жить трудно, невозможно, тем более – когда ты молод.

Конечно, у Лены хватало подруг. Она была уверена в себе – как все красивые от природы люди. А уверенность привлекательна. Так что мальчишки тоже всегда были готовы виться рядом.

Но молчун-Паша бросал на Лену красноречивые взгляды и продолжал махать кулаками перед носом любого её нового кавалера.

Так что под рукой оставался лишь Славик.

Парень не раз неуклюже намекал на сближение, предлагал «дружить». Но Лена притворялась, что намеков не понимает. Собственно, и авансов от неё Славик не получал. Правда, её первый поцелуй случился именно с ним. Но это была случайность! Один мимолётный раз!

И всё-таки, что ей эти мальчишка, когда сердце рвётся бежать из дома – в настоящую жизнь?

…В ту субботу Лена едва дождалась вечера. Оделась, накрасилась, чувствуя на себе быстрые взгляды Натальи. Хорошо, что отец куда-то ушёл по делам.

– Буду поздно.

Наталья кивнула. Лена, как обычно, подумала, что мачехе всё равно.

Славик и Надя уже заждались во дворе.

Лена выпорхнула из подъезда. И они зашагали втроем по улицам, над чем-то громко смеясь.

Лене всю дорогу казалось, что у неё за плечами расправляются крылья.

***

Без итальянцев нету танцев – на советских дискотеках начала восьмидесятых крутили Аль Бано, Челентано, Рикки э Повери и прочих «импортных» исполнителей.

Может, из-за иностранной музыки на танцплощадке любого провинциального городка царила совсем иная – какая-то несоветская атмосфера. Что-то вроде глотка свободы: от родителей, от бедности, от проблем.

Вот и в городке Лены центральный парк каждый субботний вечер наполнялся молодёжью. Воскресные танцы были не так многолюдны: утром – кому на учебу, кому – на работу. А суббота – это полный отрыв. Гуляй, сколько хочешь, с кем хочешь, как хочешь.

Валентин посещения танцев не просто не одобрял – запрещал. Но что запреты отца для девчонки, за которую охотно заплатит любой из знакомых парней?

Лена шла, едва сдерживаясь, чтобы не побежать к танцплощадке вприпрыжку. Чем ближе подходили – тем громче гремела музыка, тем откровеннее были взгляды незнакомых парней. А от Лены сейчас было глаз не оторвать!

– Ох, какая девчонка! – то и дело неслось в спину.

Славка, тебе двоих не многовато? – хохотали парни. – Может, поделишься?

Славика в городе уже знали многие – благодаря его подённой работе в гаражах, где ремонтировались машины.

Славику чужое мужское внимание к Лене не нравилось. И в то же время оно ему льстило. Получается, он выбрал самую красивую девочку в городе. Правда, она пока холодна, но ничего – он своего добьется, он упрямый.

Если б Славик знал, что Лена влюбится в этот вечер, да не в него! Он бы не выпустил её из подъезда, связал бы по рукам и ногам, нацепил бы амбарные замки на все двери…

Но чему суждено случится – то произойдёт, несмотря ни на что.

Троица подходила к танцплощадке в тот самый момент, когда недалеко от входа развернулась эффектная драка.

Лена и Надя невольно остановились.

– Девочки, стойте тут, я мигом!

И Славик побежал за билетами.

А вокруг дерущихся уже образовалось неплотное кольцо зрителей.

Героем «ринга» был рыжий высокий парень. Он усердно мутузил коренастого крепыша, и это занятие явно было для рыжего несложным и вполне привычным.

Лена и Надя стали ждать возвращения Славика. Надя смотрела по сторонам. А Лена – на рыжего драчуна.

Гремела музыка. И – странно: зрелище поединка взбудоражило Лену, драка, явно рассчитанная на зрителя, попала в ритм её собственного настроения. А рыжий вошёл в раж: элегантно уходил из-под ударов крепыша, успевая помахать ручкой зрителям и поддать противнику. Загляденье!

– Купил, пошли!

Лена и не заметила, как Славик вновь возник рядом. Он протянул входные билеты. Она мельком глянула на них – и снова стала следить глазами за худым рыжим парнем.

Тот, с кем он дрался, упал, потом сел на землю и жестом показал: с меня хватит. Из толпы тут же выдвинулся новый противник – здоровяк в зеленой рубахе. Однако драчун лишь вновь широко улыбнулся и стал подманивать здоровяка пальцем, будто говорил: «Ну, давай, я же знаю – ты струсишь!».

Драка явно доставляла рыжему настоящее удовольствие!

Здоровяк изготовился бить… Но рыжий не зря так победно улыбался: он пригнулся, кулак здоровяка проехал мимо. А рыжий тут же сменил диспозицию. Удар левой, удар правой, подскок, поворот – прямо как в индийском кино! Здоровяк тоже оказался повержен.

Хотелось зааплодировать.

– Идём же! – Надя схватила подругу за руку.

Перед тем как скрыться за спиной билетёра, Лена невольно оглянулась на рыжего. И тут он вскинул на неё глаза, и их взгляды пересеклись.

Так или примерно так моя мама встретила парня, которому было суждено стать моим отцом.

…Чем он ей понравился? Что в нём было особенного?

У мамы хранится старый фотоальбом. Обычный, с выемками и уголками, за них крепятся фотографии. Я часто всматривалась в снимки, на которых красовался мой юный отец рядом с моей юной мамой.

Как он выглядел?