Наша самая прекрасная трагедия

Глава 4 Сентябрь

1. Штефан

Проснулся я в чужом доме, рано утром, от назойливого звона будильника в кармане штанов. Его звуки раскачивали меня из стороны в сторону, усиливали головную боль, возвращали меня обратно в жизнь, где были только скука и усталость – страшная пытка. Не в силах раскрыть слипшиеся глаза, я на ощупь нашарил телефон под одеялом и обеззвучил его. В обычное время, я бы просто лёг спать дальше, забыв об этом неприятном эпизоде. Но проснувшись один раз – заснуть уже не удастся. Меня сразила сухость во рту, боли в горле и голове. Я ощутил страшную вспышку гнева – я был не свободен, казалось, вот-вот закричу, но мои голосовые связки заросли мхом. У меня не было выбора, я мог только встать с кровати и выйти в этот мир.

Сон – это маленькая смерть. Глубокий и крепкий как тройной эспрессо, он продлился всего несколько мгновений. Проснулся я ещё более усталым, чем когда ложился. Поднимаясь, я обнаружил чью-то руку, уже давно лежавшую у меня на животе, ни то случайно соскользнувшую, ни то приобнимавшую меня. Это был один из знакомых Гоголя – ни то Славик, ни то Ярик – а может вообще Иван. Ничего, что мы заснули вместе – вот только, что его рука забыла на мне? Я брезгливо отодвинул её от себя, осторожно, не то вдруг разбужу его. Но утренний незнакомец спал, будто убитый. Как и я, совсем недавно, он видел свои пьяные сны, которые забываешь, стоит лишь открыть глаза и вернуться в трезвый мир.

Раскрыв глаза и не моргая, взглядом висельника я стал искать свою футболку. Прошло несколько мучительных секунд, прежде чем я нашел её в груде бутылок. Как она оказалась там? Вся в пятнах, от неё за несколько метров несло выпивкой. После такого даже на тряпки пустить её было нельзя – только сжечь. Мысли в моей голове состояли исключительно из грубых слов, как это ни странно, почти все они были русскими. Но так и не найдя себе выхода, они слились в один пронзительный стон. Склонив голову набок и жалостливо разглядывая свою любимую футболку, я решил оставить её в этой зловонной куче навсегда.

Переступив через мучительную усталость, я добрался до раковины, где промыл себе слипшиеся глаза и промочил горло. В моей памяти навсегда засел металлический вкус лившейся оттуда жидкости. Было ещё рано – не больше пяти часов утра. Разглядывая скупую струю воды из-под крана, я думал над тем, почему поставил будильник на столь ранний час – почему мне было просто не дать себе отоспаться после такой бурной ночи? Тогда я вспомнил, что сегодня вторник, а не воскресенье. Я остановил поток мутной воды, а вместе с ним на какое-то время остановились и мои мысли.

Я обещал не прогуливать пары, что бы со мной не произошло. Нужно было найти Гоголя и заставить его пойти в колледж вместе со мной. У нас было всего три учебных дня: по вторникам, средам и четвергам, а он не появлялся даже в эти дни.

Среди мёртвых тел, отсыпавшихся после убойной вечеринки, его не оказалось. Видимо, проснулся раньше всех, если вообще засыпал, и ушел к себе – одному чёрту известно куда. Махнув рукой, я решил, что разберусь с ним позже, а пока лучше не терять времени зря. До начала пар я должен был вернуться домой, помыться, перехватить что-нибудь на завтрак, переодеться и самое главное – принять что-нибудь от болей в голове, животе, горле и душе. И пусть весь путь до дома, по прекрасной солнечной погоде, мне придётся пройти без футболки. Одолжу что-нибудь в шкафу, надеюсь, хозяин дома, кем бы он ни был, окажется не против – чего стоит одна футболка в сравнении с тем, как сильно я хотел вернуться домой.

По всему дому разбросаны старые книги, которые никто не раскрывал с тех пор, как они появились на свет. Развешенные иконы православных святых и Иисуса Христа на пожелтевших стенах среди этого бедлама выглядели так же неуместно, как сырое мясо в кондитерской лавке. Но что дыра, что роскошный особняк – всё подходит для курения кальяна, лишь бы тот был дымным, а компания весёлой. Даже этот притон, когда в нём смеются, лучше, чем дворец, в котором плачут, если только это не угарный смех сквозь слёзы. А детали интерьера – всего лишь мелочи, на которые даже не стоит обращать внимание.

Наконец, я надел на себя футболку «Off-White» за десять евро с местного рынка. Придя в себя, я ощутил себя свежим и живым, как никогда – не стыдно даже выйти в люди. И хоть здесь не было живых людей, для самого себя я выглядел неплохо.

Из-за угла показался Мартин – ещё один выживший. Ничего общего с немецким философом он не имел, как во внешности, так и во взглядах на этот мир, но все звали его Хайдеггером, даже те, кто никогда и не слышал о «Времени и Бытии», и мало кто помнил, почему. Бывший одноклассник Гоголя, он учился на физико-математическом факультете. Жажды ко всему пьянящему в нём было больше, чем у историков и геологов, но не сильнее, чем у чистых математиков. То ли он вышел из своей комнаты только что, то ли стоял там уже давно и смотрел, как я с обнажённым торсом перебираю груду футболок в хозяйском шкафу – я уже не узнаю, да и всё равно. Выглядел он куда лучше, чем я. Мне было не так одиноко в его присутствии – не одному мне не спится с утра и не мне одному хорошо.

– Доброе утро, Гёте.

Имя придумал он. Сказал как-то раз, и все запомнили сразу. Я не возражал. Даже немного гордился тем, что есть у меня что-то общее с великим поэтом. Не всем так повезло.

– Холла, Хайди.

– Чего это ты так рано?! Часов до двенадцати здесь ещё можно отоспаться.

– У меня пары. Опаздывать не хочу.

Он не выказал удивления, хоть и заметил:

– Хорошая у тебя память…

– А ты?

– А я на пары не спешу.

– Не спишь чего?

Он пожал плечами.

– Курить захотелось. Со мной всегда так. Выпью больше всех, а затем, проснусь и хочу среди мёртвых тел, чистый, как стекло, и мечтаю только о табаке.

– Тогда, может, проводишь меня? Если тебе не сложно, не хочу идти один. И заблудиться могу. А тебе, вроде, тоже здесь уже нечего делать.

– Не знаю, Гоголь разве отказался?

– Он ушел, разве нет?

– Странно. Не попрощался. Вот скотина, всегда так. И не пил почти. Ладно, дай только собраться.

Я пообещал подождать его на улице и вышел во двор. Солнцу всё было нипочём – светило, будто издевалось надо всеми. Но не надо мной. Я был с ним на одной волне и готов был даже улыбнуться, чтобы окончательно прийти в себя и начать новый, спокойный день.

Выйдя во двор, сразу натыкаешься на стол, который когда-то давно был бильярдным, но во время дождя превращался в лужу на ножках, а в обычное время служил местом для бутылок, стаканов, кальянов и самодельных аппаратов из верхушки пластиковой бутылки и кастрюли с водой, пока всё это не перекочевывает внутрь. В общем, от этого стола лучше держаться подальше, если хочешь подольше простоять на ногах. Но бояться стоит вовсе не стола, а людей, которые вокруг него собираются. Я всегда переходил дорогу, когда встречал перед собой таких ребят, пока не стал одним из них. Теперь я приходил к ним в гости, знал их имена и истории, а бывало, что они приходили ко мне сами, а дальше лучше не загадывать наперёд, потому что произойти может всё, что хватит смелости вообразить.

Этим утром, среди мокрых от вчерашнего дождя бутылок, на нём, как ни в чём не бывало, сидел Гоголь, докуривавший бычки из пепельницы. Улыбнувшись, он помахал мне рукой, крепко сжимавшей фильтр двумя пальцами.

– Привет, значит, вы тоже пережили эту ночь. Я уже думал, что один остался.

За моей спиной стоял Хайди, одной рукой сжимая ремень рюкзака, а другую спрятал в карман.

– Привет, Гоголь.

Он спрыгнул со стола и щелчком отбросил окурок в сторону.

– Вы уже уходите? Подождите, дайте собраться, пойду с вами.

– А Дима где?

Так звали хозяина дома и главного организатора вчерашнего мероприятия, но точно я не помню.

– Спит, наверное, в каком-нибудь углу, – пожал он плечами, проходя мимо Хайдеггера и открывая дверь, – никуда он не делся. А как проснётся – так ванная будет занята часа на два.

– Ты даже не поможешь ему здесь всё убрать? – пошутил Мартин.

– Да там полно ещё народу. Кто поздно проснётся – ну, тому не повезло. Я пойду только рюкзак заберу. Честно, я только и ждал, пока кто-нибудь проснётся. Очень не хотелось идти домой одному.