Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Безумные псы
Август оказался приторным. На вишнях, осенних грушах, георгинах и выпаренном воздухе проступали сахарные кристаллы. Люди с липкими руками цеплялись за калитки, фанерные почтовые ящики и колодцы. К ведрам клеилась привязанная цепь и вязла пыль от пшеницы, которую мололи на крупную дерть в каждом втором дворе. Пыли было уйма. Целые тонны серовато-пшеничной пыли.
К концу лета песок поджарился и без конца насыпался в босоножки с закрытыми задниками. Потом плавился, словно на раскаленной сковородке. Это напоминало детство, где в каждом доме топили сахар, воду и лимонный сок в толстом чугуне. Далее уваривали до желтого цвета и наполняли петушиные формочки. Детям приходилось по полгода собирать палочки от мороженого, чтобы было что вставить в долгожданный светящийся на солнце леденец.
С самого утра Ольга вместе с мамой копала картошку. В этом году клубни, как и все остальное, были огромными, розовыми, словно бычьи яйца. Их даже не нужно было сортировать, целясь «теннисными мячиками» в старое зеленое ведро для свиней. Огород – сухой и дряблый, напоминал безобразно растрескавшееся полотно, и только пятна помидоров, перца и баклажанов делали его узнаваемым. Солнце недопеченным куличом висело так низко, что, казалось, можно оторвать кусок желтого сырного теста и отправить себе в рот. И небо ползало на карачках: то на крыше дровяника, то на верхушках стогов злакового сена.
Мама в старых отцовских штанах и дырявой кофте разогнулась, давая отдых спине, а потом присмотрелась к Ольгиному лицу и, заметив несколько воспаленных прыщиков, посоветовала:
– Вчера в газете вычитала древнее средство от угрей. Нужно потолочь листья малины и смешать их со сливочным маслом в пропорции один к двум, а потом накладывать на кожу в течение десяти дней.
Ольга, согнувшись пополам, продолжала рыться в твердых обломках земли, обрывая кожу вокруг ногтей. Во рту было сухо, и припухший язык постоянно лип к нёбу.
– Мам, ты мне уже предлагала второго мая умыться молоком от черной коровы. И что? Прыщей стало только больше. А маслом, думаю, можно вообще закупорить поры.
Мама подкопала новый куст и достала висящий на нем картофель, словно виноградную гроздь.
– А ты меньше думай. Думает она… Народ не просто так подметил, он веками присматривался, искал совпадения, выверял. Народ скажет, как завяжет. И потом, – она убрала из голоса громкость и быстро проверила, нет ли лишних ушей, – как только начнешь жить половой жизнью – сразу все пройдет.
Ольга хмыкнула себе под нос и спрятала голову в сухой кукурузе. А мама, почистив лопату, вдруг строго переспросила:
– Ты лучше расскажи, что ты с работой решила? Диплом закинула в шкаф, ползаешь вторую неделю в огурцах, перебираешь фасоль, а отец тебе место в детском саду держит. Что ты смотришь волком? Ну да, пока в прачечной, а там, глядишь, и до воспитательницы доберешься.
Оля выпрямила спину и подвигала ногой в галошах. Ее зеленые носки уже давно стали черными, а пальцы слиплись от чернозема, как от мягкого пластилина. Она, хромая, дошла до тропинки, где стояла банка с квасом, и стала жадно пить. А когда утолила жажду, приставила руку козырьком и ответила:
– Я вот что думаю. Поеду лучше в город и устроюсь в богатую семью домашним учителем или, как сейчас называют, гувернанткой.
– Чего? Даже не думай! Я читала, что там происходит. Хозяева спят с прислугой, обвиняют в воровстве бриллиантов, а потом выбрасывают на улицу без средств, рекомендаций и документов. Ищешь легких денег или хочешь погреться среди богачей? Лучше выбрось это из головы раз и навсегда.
Оля подняла полмешка и взвалила его на спину. В пояснице стало жечь, словно кто-то елозил наждачной бумагой, и шаг получался не твердым, а шатающимся и бабским.
– Мам, я уже все решила. И даже нашла комнату в общежитии.
– И что, думаешь, заработаешь много денег? Разбогатеешь? Вспомни пословицу: у кого деньги вижу – души своей не слышу.
Но Ольга уже скрылась за сараем, и только где-нигде мелькала ее желтая косынка. То в просвете старого винограда, то возле курятника, то сливалась с лошадиной облепихой.
Агентство, куда она позвонила, находилось на территории киностудии им. Довженко, на которой были отсняты первые фильмы: «Земля», «Арсенал» и мультфильм «Тук-тук и его приятель Жук». Пришлось долго искать, переспрашивать на проходной, путаться в пятиэтажных корпусах и широких, как конские стойла, павильонах. Все здания были старыми, довоенными, с бежевым тональным кремом на внешних стенах. Сад выглядел заброшенным, некогда фруктовым, и только дикие абрикосы-жердели мигали на ветках, как перегоревшие лампочки. Всюду слонялись люди в нелепых комбинезонах и наушниках, напоминающих шапки танкистов. Одни перекатывали по рельсам операторскую тележку, другие – пили кофе и долго мяли в пальцах папиросы «Беломорканал». Медленно осыпались листья и царапали засушенными черенками бронзовую мемориальную доску. Словно ногтями, обрезанными очень коротко.
Ольга в черной юбке и белой блузе из полиэстера, с хвостиком на затылке поднялась на пятый этаж и постучала. На улице еще было достаточно тепло, и ее ноги без чулок темнели от огородного загара. Она немного стеснялась своего старомодного вида и обветренного лица на фоне разодетых столичных красавиц. А еще очень боялась. Перед этим ей отказали в двух аналогичных агентствах: в «Надежной няне» и «Фрекен Бок». В первой – из-за прописки, во второй – предложили специальное пятимесячное обучение за триста долларов.
– Но у меня же высшее педагогическое образование… Зачем мне еще учиться? Я год работала в детском саду, знаю программы и методы формирования сознания личности в виде бесед, лекций и разъяснений. Я играю весь музыкальный репертуар для дошкольников: детский альбом Чайковского, «Сказки венского леса» и польки Шостаковича.
– Девушка, не морочьте голову. При чем здесь ваш Глинка? У нас такой порядок, и учатся все: и бухгалтера, и стюардессы, и продавцы галантереи.
Потом она отвлеклась, зашуршала бумагами и стала монотонно зачитывать:
– Мы предлагаем специально разработанные курсы, благодаря которым вы сможете успешно работать в семье. Вы изучите семейный этикет, героическую и этнопедагогику, сказкотерапию, психофизическую гимнастику, жанры живописи и многое другое…
Но Ольга уже повесила трубку. Она звонила с уличного телефона-автомата, синего, как помойное ведро, и стыдилась своего акцента и внешнего вида. Ей казалось, что всем есть до нее дело. Что горожане смотрят, посмеиваются, считают недотепой и провинциальной дурочкой. Поэтому вся надежда была на последнюю фирму.
Она зашла и смутилась. За столом сидела ухоженная девушка в деловом костюме цвета домовой мыши и с огромной копной плохо расчесанных волос. Ее взгляд был прохладным, высокомерным и пренебрежительным. Стройные чулочные ноги, туфли с конусовидными каблуками и влитая юбка говорили о стиле, и Ольге стало неудобно за свою юбку-резинку и целлофановый пакет вместо изящной женской сумочки. Со всех сторон напирали оливковые стены, стеклянный стол, напоминающий лед деревенского озера, женские журналы и деревянные игрушки Марии Монтессори.
– Здравствуйте. Я вам звонила сегодня по поводу работы гувернанткой.
Голос нервно визгнул и повис, как на волоске. После него осталось только неприличное плямканье да шелест обветренных губ. Ей указали на стул и дали заполнять анкету. Диплом с отличием девушка брезгливо повертела в руках, как фантик от конфеты из нута, и попросила написать конспекты по развитию речи, логике и рисованию. Ольга чуть не перепутала виды аппликаций в подготовительной группе.
– Что вы будете делать, если ребенок откажется идти на прогулку?
– Я спрячу во дворе клад, и мы выйдем, чтобы его отыскать.
– А если плюнет вам в суп?
– Я не стану его есть.
– Пальчиковая гимнастика.
– Шар надутый две подружки вырывали друг у дружки, весь перецарапали…
– Достаточно. Ваша реакция на воровство повара.
– Я не знаю.
– Вы заметили, что домработница душится хозяйскими духами.
– Я не знаю. Это не мое дело.
– Вы заходите в комнату, а там хозяева занимаются любовью…
Ольга покраснела и почувствовала, как из-под мышек брызнул горячий пот, словно из садовой лейки:
– Извинюсь и выйду.
– Ребенок упал и разбил лоб.
– Я обработаю рану перекисью, а потом зеленкой.
Хладнокровная девушка осталась недовольной. Она небрежно записывала ответы в новую тетрадь и ставила галочки в виде чаек. Потом подхватилась, выбежала в коридор покурить, прихватив кукольную чашечку кофе, а когда вернулась, пахла сквозняком, коридорной сыростью и яблочным кальяном. А еще у нее посинела кожа, как у больного пороком сердца.
– Вот что я вам скажу, – она откашлялась и стала совсем некрасивой. – Теоретическая база есть, но вы совсем ничего не понимаете. Не разделяете детсад и семью, а здесь свои тонкости и своя специфика. Я предлагаю пройти двухнедельное обучение для того, чтобы хоть немного вас натаскать и добавить гибкости. Потом мы организуем десять собеседований с клиентом и, если вас не выберут либо не пройдете испытательный срок – значит, профнепригодны и не сможете работать в этой сфере. В этом случае мы расстаемся.
– Сколько стоят курсы?
– У нас еще действуют летние скидки, так что всего пятьдесят долларов.
Ольга кивнула, промолчав, что это все ее деньги.
– В таком случае приходите через неделю, ближе к девяти.
И указала глазами на дверь.
Неделя пролетела незаметно. Все это время Ольга подрабатывала официанткой в дорожном кафе. В глупом ажурном переднике, на груди которого к концу смены проступали помидорные и желтковые пятна. На летней площадке разило бензином, пережженным кофе, черствыми сэндвичами, разовой посудой и дешевой водкой. Подошвы к концу дня пекли так, что, казалось, их обильно натерли мазью из красного перца. Но зато она зарабатывала по три доллара за смену, и их хватало на батон, морковь по-корейски и любимые пирожные «Картошка». А то, что оставалось, откладывала на пудру, стесняясь своих оранжевых веснушек, напоминающих горки куркумы.
В группе их было десять. Две опытные воспитательницы в гольфах и одинаковых серых юбках ниже колена, несколько патронажных медсестер с выбеленными дезинфекторами ладонями, несколько школьных учителей и семнадцатилетняя девочка, в совершенстве владеющая английским языком. Они занимались при открытым окне и отвлекались на густой бисерный дождь, хруст несъедобных каштанов и хриплые команды оператора. Каждый час объявлялся перерыв, и Эльвира Марковна уходила курить, а потом возвращалась и заново подводила губы морковной помадой, захватывая заодно и два передних зуба. Она была невозмутимой, властной и пахла кошками. Жила одна, управляла агентством, наряжалась в цветочные плащи и колготки со швом, подбивала светлые волосы, как шерсть для пряжи, и много курила. А еще рассказывала о том, что «подобное притягивает подобное», и какими мы являемся – в такую семью и попадем. Дальше речь заходила о принятии денег, и она повторяла фразу: «Разрешите себе, наконец, большую сумму. Пока вы ее отрицаете, считаете, что это много или не для вас – она к вам не придет». А будущие гувернантки, прикрывая руками затяжки и подбирая провисшие ягодицы, переглядывались, подмигивали друг другу, а потом громко хохотали в коридоре, не понимая, откуда могут взяться деньги, если их нет, не было и не будет никогда. А еще директриса заставляла подходить к зеркалу, внимательно себя рассматривать и громко отмечать удачные черты. Таким образом, она пыталась поднять женщинам самооценку. Ольга стояла перед зеркалом-псише, подтягивала рукава потертого свитера, прятала верхние, чуть кривоватые зубы и пыталась похвалить свои серые водянистые глаза и светлые, ни разу не крашеные волосы. После таких упражнений хотелось поскорее добраться домой, сорвать с себя дешевую синтетическую одежду, разбрасывающую искры в темноте, и лечь в постель, укрывшись одеялом с головой. Спрятаться от самой себя и от своей унизительной бедности. А еще лучше вернуться в село, где все равны и непритязательны: пекут коржи на сыворотке к Маковею, целуют на утренней службе Великой Субботы плащаницу и носят одинаковые черные туфли на мужских кирпичных каблуках.
Но после третьего занятия директриса вызвала ее к себе в кабинет и сказала елейным голосом:
– Ольга, вам крупно повезло. Уже завтра вы можете направляться в семью без каких-либо кастингов и собеседований. Нашим постоянным клиентам требуется гувернантка для двух детей. Будете работать в райских условиях, недалеко от города, дышать чистейшим кислородом, пить простоквашу и зарисовывать с детьми лес и грибы-рыжики. Люди очень воспитаны, интеллигентны и обеспечены. Мы отправили вашу анкету, и они с нетерпением вас ждут. График работы – пять дней в неделю с восьми утра до десяти вечера. Зарплата – один доллар в час. Итого получается чуть больше трехсот.
В кабинете воняло тяжелыми духами и новой лаковой обувью. А еще потными чулками. Ольга увидела, как директриса, сбросив туфли, шевелит крупными пальцами под столом. На стуле небрежно валялась кожаная сумка, из которой выпал футляр для очков, расческа с клоком светлых волос и дезодорант Lavilin.
Девушка улыбнулась и пообещала стараться. Решила прямо сейчас забежать в книжный магазин и купить шесть фломастеров и пачку белого картона. Она напишет детям письма от Лешего или Кикиморы и вложит туда маленькие подарочки. И обязательно останется в этой семье. А потом начнет зарабатывать хорошие деньги, станет помогать родителям, и они смогут, наконец, перестелить рассохшиеся полы, в которых доски играют в разные стороны. А еще отцу купит новый свитер под горло, так как он не любит носить шарфы и всю зиму жалуется на фарингит; маме – новую сумку, сапоги на танкетке; себе – модную юбку с клиньями и духи «Ангел и демон», как в рекламе на страницах журнала «Натали».
Всю ночь Ольга вздрагивала, боясь проспать. Будильника не было, и она будила себя жутким зубным скрежетом. Вскакивала, отбрасывая мокрое от пота одеяло, и смотрела в черный прямоугольник окна, в котором отражался цилиндрический фонарь, тесная стоянка и козырек магазина «Оазис». В пять уже решила не ложиться, направилась в общую комнату для умываний, чтобы простирнуть пару трусиков, черный бюстгальтер и кухонное полотенце. Там было одно зеркало, впитавшее в себя сотни щек, бреющихся опасным лезвием, ободранные стены со слоями налипших друг на друга побелок, четыре бурые раковины и скрученные краны с холодной водой. Выстирав белье, помыла пол в комнате, вытерла подоконник с широкой трещиной и заправила постель. Села на нее и просидела, не двигаясь, до половины седьмого.
Город уже потихоньку нервничал, но еще был далек от приступа эпилепсии. У хлебного магазина дорогу перегородил грузовик, и скопившиеся машины лезли ему на голову. Водитель, ожидавший ее у газетного ларька, оказался разговорчивым: небрежно перестраивался, даже не смотря по зеркалам, рассказывал о дедовщине на дорогах, пил MacCoffee, шумно втягивая из картонного стакана, слушал шансон и задавал вопросы. Его объемный живот упирался в руль, и он кряхтел на поворотах, надавливая на давно воспаленный кишечник. А еще у него были крупные руки с желтыми гепатитными пальцами и широкими пластинами ногтей.
По дороге, на выезде, они забрали повариху – заспанную женщину с перепаленными волосами и домработницу в брючном костюме-тройке, у которой не закрывался рот.
– Ну, как наши душегубы? Выжили Валентину?
– Да, вчера уволили, я еще отвозил ее на вокзал.
– Без зарплаты?
Водитель сделал страшные глаза и что-то невнятно промямлил, типа: «Я тебя умоляю…»
– И что она – сильно расстроилась?
– Да вроде нет, крестилась и отплевывалась.
А потом опомнилась и переспросила одними глазами:
– Что, новенькая?
Он кивнул и припарковался перед коваными воротами с фрагментами забора- штакетника. Там еще выделялись подсолнухи, мальвы и кувшины с вином. Ольга увидела изумрудный газон, детскую площадку и двухэтажный дом-сруб из карпатского леса. Ровные бревна, сложенные в виде канадской чаши, еще пахли древесиной, густым токаном из кукурузной крупы, брынзы и шкварок. Его полированное тело сыто сидело в пазах и отражало встающее мохнатое солнце. В этот раз оно было похоже на толстого шмеля с красным округлым брюшком. На крыше вертелся флюгер в виде нахохлившегося петуха, который защищал от пожаров и войн, а над самой дверью – рожками вверх подкова, привлекающая Фортуну.
Женщины нацепили на лица приветливые выражения и гуськом заходили в дом. Домработница быстро наклонилась к цветнику, незаметно вырвала колючий осот и спрятала его в сумку. Повариха снисходительно хмыкнула и задержалась в дверном проеме. Ее волосы торчали, как алюминиевая проволока:
– Чего ждешь? Заходи.
Ольга зашла в предбанник и остановилась перед обувными полками. На них стояли летние босоножки, мокасины и балетки всех цветов. Вспомнила, что Эльвира Марковна предупреждала не бегать по дому с выпученными глазами и не рассматривать его, как музей. Перед самой столовой начиналась лестница с отполированными перилами-ветками, на стенах – оленьи рога и рамки из красного дерева. Она увидела снимки Кипра, Греции, Лапландии и Рима, на которых улыбались ее будущие воспитанники в пляжных трусах, теплых шапках-ушанках и белых шерстяных туниках. Дверь в столовую была приоткрыта, и оттуда выглядывал краешек большого дубового стола с васильками и маками в глиняном кувшине, а сверху – потолок с матницей, покрашенный корабельным лаком. Хозяйка в пеньюаре, надетом на голое тело, зевая, присела на ступеньку.
– Здравствуй, дорогая. Давай свой диплом и медосмотр. И еще рекомендации.
Ольге мгновенно стало холодно, словно ее босиком поставили на лед:
– У меня их нет. Я работала только в детском саду.
– Стоп!.. Я же предупреждала Эльвиру Марковну, что без рекомендаций и опыта работы в семье ко мне не присылать.
Марина, ухоженная женщина лет сорока, покраснела, и левый глаз начал мелко дрожать. Казалось, что он сейчас выпадет и станет прыгать по паркету, исполняя элементы ирландских танцев.
– Сколько вам лет?
У Ольги внутри все сжалось, и даже сердце уменьшилось и ссохлось, как забытая на ветке слива.
– Двадцать три.
– Сколько?! Я же четко указала в заявке – не моложе тридцати.
Марина поднялась, достала из ягодиц куски атласа и поправила порванную горячими ножницами челку. А потом чуть задумалась и воинственно добавила:
– Вы знаете, еще вчера после подобного разговора я бы сразу вас отправила домой. Но именно сегодня мне нужно уехать. Так что останетесь до вечера под присмотром моей мамы, а там решим. У меня двое детей. Они развиты не по годам, любознательны, и рекомендую их не пичкать ерундой, типа нюхать цветы, провожать за горизонт солнце и заплетать ветки берез. Не давайте поверхностную информацию и не ведите длительных бесед о добре и зле. «Вот птичка, вот ее клюв, а это ее пуховые перья» – это нам не подходит. «Водичка, водичка, умой мое личико» – мы усвоили еще в пеленках. Агнию Барто читать категорически запрещаю. Вы уже вымыли руки?
– Еще не успела.
– Ну, тогда переодевайтесь. Туалет для персонала в конце коридора. У нас не принято сидеть в уличной одежде, оставлять сменную футболку на следующий день, класть в холодильник свои бутерброды, разговаривать с персоналом и пользоваться телефоном.
– У меня нет телефона.
– Тем лучше. Я постоянно дома, и прошу, чтобы дети меня не отвлекали. Не висели под дверью, дергая ручкой и хныча: «Мамочка, мамочка». И еще – никаких коротких юбок и декольте. Никаких шушуканий с водителем и другим персоналом. Боже вас упаси от собраний с чужими няньками на площадке. Они – отдельно со своими колясками и младенцами, а вы – отдельно. А то привыкли стоять, покачивая ногами люльки, и обсуждать хозяев, их машины и бирки на нижнем белье. И еще – перерыв на обед ровно пятнадцать минут, и мы не кормим. У нас десять человек персонала, и мы не имеем возможности нанимать для вас отдельную повариху. Вопросы есть? Нет? Тогда держите дневник. В нем предыдущие няни записывали режим дня, успехи детей и планы занятий.
В туалете были камеры. Они нагло рассматривали ее простенькие трусики в выцветшие клубничные ягоды и маленькую папиллому на бедре. Ольга вымыла руки и не решалась вытереть белоснежным полотенцем. В каждой комнате также мигали красные лампочки, и девушке казалось, что они фиксируют ее нервозность, воспаленные заусенцы на пальцах и дешевую тушь для ресниц, ссыпающуюся на щеки к концу дня. К ней подбежала домработница и шепнула прямо в ухо:
– Переодевайся в туалете. Руки мой каждый час. Ты из какого агентства? Из «Мери Поппинс»? Я тоже оттуда. Как поживает Эльвира Марковна? Замуж не вышла? Как ее кошки? Надеюсь, что скоро сдохнут.
А потом огляделась по сторонам и прошептала:
– Только это место не достают камеры наблюдений. Нам охранник сказал. Так что, если захочешь поговорить или что-то узнать, прячься под лестницу в этот тупой угол. И помни: на хозяина глаз не поднимай, иначе хозяйка расстреляет.
Вдруг из детской послышался отчаянный крик, ругань и топот. Домработница страдальчески подняла голову, перекрестилась и толкнула в спину:
– Поднимайся, дети плачут.
– Привет.
Они стояли босые в ночных муслиновых сорочках и заговорщицки улыбались. Мальчика звали Никитка, девочку – Ксюша. Два ангела с волнистыми волосами и глазами цвета синей лобелии. Дверь в спальню была открыта настежь, и Ольга отметила аккуратные детские кроватки с балдахинами, стену, завешенную рисунками, зеленые ящики на колесиках и всевозможные книги, выстроенные кое-как. Мальчик поводил из стороны в сторону носиком и произнес неприятным голосом:
– Что-то здесь воняет! Как из не смытого унитаза. Нет, не так. Коровьим навозом из сельского двора.
Потом уставился на Ольгину грудь и засмеялся:
– А ты зачем пришла? Мы что – тебя звали? Тебя сюда кто-то приглашал? Нет? Вот и уходи. Забирай свои бутерброды, старые тапки и проваливай. А я сегодня целый день буду играть с мамой.
Никитка говорил тихо и жестко, словно плевался словами и настороженно поглядывал на дверь родительской спальни. Его острые пальчики расходились, как карманные ножи в виде вееров. Да и сам он в какой-то момент напомнил Эдварда Руки-ножницы, только личико кукожилось, превращаясь в печеное яблоко. Ксюша постоянно поднимала рубашечку и чесала обсыпанную спинку:
– А как по мне, пусть остается. Будет нашим рабом, и мы сегодня ее повесим. Ты уже была повешенной? Пойдем, я покажу тебе наш вигвам и орудия пыток.
Ольга нервно пролистывала в голове лекции по дошкольной педагогике. Мелькали темы, выделенные красным: эстетическое воспитание, нравственное, трудовое и физическое. Интересно, в каком разделе есть ответ и пути выхода из создавшейся ситуации? А потом села на пол, положила на колени индийскую хлопковую сумку, похожую на мешок, и стала в нем рыться.
– Что ты там ищешь? И зачем ты принесла сюда свою вонючую сумку? Там, наверняка, есть инфекция, прыгают клопы и собачьи блохи.
Ксюша, не справившись с любопытством, подбежала и стала заглядывать через плечо, словно маленький жирафик. У нее был абсолютно черный язык, словно при дисбактериозе.
– Что ты ела?
– А, ничего. Я просто с утра раскрасила язык фломастером. Хотела быть похожей на собаку Баскервилей.
Ольга достала что-то яркое, шерстяное, спрятала за спину и стала рассказывать:
– Сегодня водитель ехал другой дорогой. Основная трасса была перекрыта, и мы вынуждены были двигаться в объезд. С двух сторон тянулся довольно старый лес с голубыми соснами, говорящими корягами и живым мхом. На поляне сидели три лесных русалки в лисьих жилетах и вязали себе модные пальто. То-о-олстыми нитками. Не верите?
Малыши забыли о своем воинственном настроении и отрицательно закивали, почесав оттопыренные, словно у Чебурашки, уши.
– Я это предвидела и принесла вам образцы.
Накануне целый вечер Ольга вязала на спицах два маленьких пальто из дешевого акрила. В них были длинные рукава, крохотные пуговицы и самые настоящие карманы, внутри которых торчали записки. Ксюша опять задрала рубашку и стала нервно чесаться, оставляя на коже полоски, словно после порки крапивой:
– Прочитай, а то мы еще читаем медленно.
Оля ухватила пальцем одну из них и выразительно прочла:
– Здравствуйте, дети. Пишет вам лесная кикимора. Я невидима и частенько принимаю облик сухой ветки. У меня много рук и длинные волосы, переплетенные тиной, мхом и водорослями, а еще я храню множество секретов. Я знаю все о лешем, водяном и даже о русалках-рукодельницах, которые сегодня вам передали кукольные пальто. И если вы будете хорошо учиться, с аппетитом кушать и спать днем, я буду раскрывать каждый день по одной лесной тайне.
– Здорово! – выдохнула Ксюша.
– Вранье все это, – зло выкрикнул Никитка. – Ты что, не видишь – она сама это написала.
А потом выхватил письмо и стал рвать его, словно одичавшая собака. Ксюша горько расплакалась, и на крик прибежала мама.
– Почему дети до сих пор не одеты и не спустились в столовую? И я так вижу – еще не умылись и не сделали зарядку. Ольга, дети у нас живут по режиму. Даю вам ровно пять минут.
Так начался первый рабочий день. Раз десять они хотели ее расстрелять, повесить, задушить и зарезать. Оля слышала, как дети договаривались:
– Давай спрячемся от этой дуры.
Потом убегали и решали, кого сегодня будут хоронить:
– Может, убьем собаку?
– Чью?
– Соседскую.
– Не-а. Для этого нужно стащить на кухне топорик для мяса, и будет слишком много крови и воя. Надо кого-то поменьше. Может, этого жука?
На ветке туи мирно сидел жук-дровосек.
– А как мы его будем убивать?
– Как-как – страшно и медленно. Сперва отрежем лапы и посмотрим, как он будет корчиться, потом снимем панцирь. И, как в прошлый раз, разберем его на запчасти.
– Классно ты, Никитка, придумал.
Ксюша захлопала в ладоши, резко схватила жука и стала равнодушно, по одной вырывать лапы, словно гадала на ромашке.
– Идиотка! – закричал Никитка. – Ты все делаешь неправильно. Так ему не больно. Я сперва хотел проткнуть панцирь и поковыряться, чтобы смешались кишки, сердце и мозги. Ты все испортила. Пусть теперь живет без ног и ползает на пузе.
И он взял умирающего жука и со злостью выбросил в траву. Его тут же накрыла рябиновая тень, и между бегониями пробежал шепот.
Со временем жизнь наладилась. Ольга прошла испытательный срок, и ее оставили в семье. Они четко соблюдали режим дня, клеили вату на ватман, изображая сугробы, и считали десятками, только все равно каждый день раздавались истерические выкрики: «Уходи, я тебя ненавижу. Ты никто, ты просто слуга. Ты бедная, а я твой хозяин, а еще у тебя смешные маленькие сиськи». Дети орали перед обедом, щипались, дрались до крови и лезли пальцами в розетки. А еще подбрасывали ей в сумку вспоротую лягушку, повешенного воробья, и даже несколько раз Никитка, как хамоватый злопамятный кот, писал в тапки.
Как-то дети рассказали, что у них уже было двадцать гувернанток, и мама громко ругалась с директрисой из агентства за то, что та присылает ей всякое село.
– Приходят тут всякие – с золотыми зубами, в красных шелковых халатах с драконами, – копировал Никитка мамины интонации, – немытые, нечесаные, в зашитых чулках. А у нас гости – успешные люди, как ее можно показывать?
А потом, расшатав себя до истерики, наступал своей тощей грудью, размахивал руками и визжал:
– И ты проваливай отсюда! Мы всех выживали и тебя выживем!
Ольга придерживала его твердые обрисованные кулачки и пыталась переключить внимание. То на новый конструктор LEGO «Полицейский участок», то на лабиринт, который построили в зимнем саду. Когда ничего не помогало – рассказывала истории об огромной собаке Черный Шак, живущей в Англии и убивающей прохожих. У Никитки тогда мгновенно пропадала ярость, и он слушал с открытым ртом.
Со временем Ольга научилась ловить моменты утреннего пробуждения, так как мальчишка любил на цыпочках подкрадываться к спящей Ксюше и будить ее сильной оплеухой. Та пугалась, иногда от страха уписывалась, куда-то пыталась убежать и билась головой об стену, а он хохотал, повалившись на пол, и дергал тонкими, как у серой цапли, ногами.
Потом Ксюша успокаивалась, переставала икать и заискивающе ластилась к Ольге:
– А почему у тебя одна шуба? Вот смотри, у меня есть из лисы, из норки, из бобра и каждодневная – из зайца. А ты все в одной и той же, словно нищенка. Ты что, бедная?
Ольга сперва отшучивалась, а потом стала рассказывать сказки о гуманности, милосердии и доброте. В один из таких моментов вошла бабушка и грубо ее прервала:
– Ты чем-то не тем занимаешься, милочка. Мы тебя не для этой цели пригласили. Не для замусоривания детских умов своим сомнительным добром. И вообще, вопросы воспитания – это не твой удел. Ты, насколько я помню, учительница? Вот и учи. Есть большой спектр занятий: пишите свои волнистые линии, читайте Носова и Усачева, решайте примеры и задачи, только вот не разводи здесь свои сомнительные проповеди. К чему ты сейчас рассказала свою душещипательную историю о девочке, которая вернула жизнь старым игрушкам? Все старое, сломанное мы безжалостно выбрасываем и не накапливаем дурную энергию. Мы сами расскажем, что хорошо, а что плохо.
– Ты все поняла, милочка? – закричал Никитка, как только за бабушкой закрылась дверь, и уползла из детской огромная бесформенная тень. – Давай лучше поиграем в казнь.
И жизнь продолжалась. Сентябрь, как один сплошной кошмар, отступил, и зарядили дожди. Потом подморозило, осыпались листья осины, рухнув на землю большими тканевыми лоскутами. Пауки-тенетники продолжали корпеть над сетями, гуси возбужденно переговаривались на опушках, и маслята лезли своими липкими коричневыми шапками.
Они переживали простуды, расшатывали зубы, искали клады и учились стоять на одной ноге. Ходили в поле смотреть на созревшие хлебные колоски, катались на лодке и заглядывали в норки стрижей, мучились над прописными буквами и просто дружили. Единственное – Ольга постоянно страдала от голода и недосыпания. Она мечтала закрыть глаза хоть на пять сиротских минут и пристроить свою голову на спинку стула. Но дети спали чутко, всхлипывали, и ей постоянно приходилось покачивать то одну, то вторую кроватку.
В первый рабочий день, с трудом уложив детей и пошатываясь от напряжения, Ольга спустилась перекусить. Голод был сильным и ощутимо дергал за пустую кишку желудка. Она прятала за спину пакет с пирожком, который успела купить у тетки, торговавшей возле метро, и старалась не думать, как та откидывала несколько несвежих старых кофт, покрывавших пирожки для сохранения тепла, и голыми руками доставала сильно зажаренное тесто.
На кухне ее встретила бабушка – женщина лет пятидесяти в трикотажном платье. Ее волосы с голубым отливом были уложены в крупные локоны, напоминающие водопроводные трубы. Пальцы с перламутровым маникюром постоянно суетились, проверяя чистоту над вытяжкой, а белое пшеничное лицо, натянутый коллагеном лоб и неулыбчивые губы застыли в брезгливой маске. Ольга сделала вдох, и голова закружилась от запахов. Обоняние стало настолько обостренным, что улавливало вишневый сок в пакете, мелко порезанный базилик для бутербродного масла и ванильное печенье в герметичной упаковке. А еще оттенки горшечной земли, воды в кулере, диетического хлеба и даже фиолетового лука, приготовленного для нежирной телятины. Он лежал на разделочной доске, и у Ольги от его вида затряслись колени.
– Вы обедать?
Ольга кивнула и тяжело опустилась на стул. Ее рот был полон густой голодной слюны, словно заваренного мучного клея, и она постоянно ее сглатывала тяжелым горлом.
– Можете попить чай, если принесли с собой заварку, только не рассиживайтесь.
Девушка стеснительно развернула пирожок и еле выговорила:
– Спасибо. Я без чая.
– Ну, как знаете. А то у нас тут всякого было, и поверьте – мы натерпелись достаточно.
Было видно, что бабушке не хватает общения, потому что она села напротив, проверила пыль на перекладине табурета и стала делиться воспоминаниями:
– Наша первая няня работала посуточно. И вроде бы милая, интеллигентная женщина, с медицинским образованием, но такое учудила – не поверите. Мы заходим на кухню, а она доедает детскую кашу из детской же тарелки. Представляете, стоит у мойки и с жадностью жрет, подбирая с пола крупные гречневые ядрышки. Вторая, думая, что мы не видим, лезла в холодильник и отрезала по кусочку сыра «Маасдамер». Ну, знаете, такой, с дырками. Сын привез специально для меня из Амстердама. Я говорю:
– Что вы делаете? Вы же, по сути, у нас воруете.
На что она покраснела и ответила: «Извините, но я только попробовала, а потом не смогла остановиться. У меня слабость к хорошим продуктам с тех пор, как в послевоенные годы мы ели лебеду».
А что мне до ее лебеды? У нас килограмм бубликов уходит за день! Представляете, за день! Однажды не стало десятка киви и нескольких помидор. И это в январе, кода цены на них заоблачные. Поэтому мы решили прятать продукты и больше не выставляем фрукты, орехи и даже тыквенные семечки на видное место. А то зарплату им плати, на работу вози, да еще корми. Обнаглели полностью. Ни стыда ни совести.
С тех пор Ольга стала носить воду и чайный пакетик, завернутый в салфетку, а в кармане поселились леденцы – на случай, если от голода закружится голова.
Детям не давали хлеба, так как все сидели на полезных рисовых хлебцах, и они воровали из ее сумки булки и бутерброды, а потом жадно съедали, спрятавшись в туалете. Однажды, когда на полдник был изюм, курага и чернослив, Никитка посмотрел на ее осунувшееся лицо и протянул на ладошке одну крохотную изюминку. Мама тут же ударила его по руке, и за секунду комната наполнилась обиженным детским ревом.
– Нельзя делиться, я сказала. Запомни – это только твое! Все, что тебя окружает – это твое и ничье больше. Ты понял меня?
У малыша слезы с соплями намочили воротничок рубашки. Он мелко затряс головой, сосредоточился на финиковой косточке, а потом со злостью запустил ею в Ольгу, попав прямо в висок:
– Это все из-за тебя! Дура!
На следующий день была геркулесовая каша. Дети лениво ковырялись в тарелках, сидя у панорамного окна, и наблюдали за работой строителей. Там закатывали идеально ровный асфальт, экскаваторы чистили ковши, а кран вращал стрелой, словно флюгер. Люди в касках, словно муравьи, сновали туда-сюда и кричали крановщику во все горло. И тогда бабушка назидательно сказала:
– Не будете есть – превратитесь в грязных, вонючих строителей. Станете, как кроты, рыться в земле, ходить в одной нестиранной рубахе и получать за это гроши.
Ольга впервые возразила, пытаясь облагородить любой труд:
– Но ведь благодаря этим людям у вас такой удобный дом. Они заложили фундамент, выгнали теплые стены и накрыли его яркой черепицей.
На что бабушка одарила ее высокомерным взглядом и процедила:
– Да что ты говоришь! Не хватало, чтобы мы акцентировали свое внимание на работе третьего сорта. Дети должны стремиться к высотам. Они должны читать правильные книги и водить знакомства с правильными людьми. Мне кажется, я уже говорила, что твоя задача – учить, а не выбирать детям профессию. Да ты хоть знаешь, как начинается линейка в их лицее?
Ольга сникла и опустила голову.
– Директор в костюме от Brioni величественно подходит к микрофону и говорит: «Дамы и господа…» А еще, (обращаясь к детям), наши будущие президенты, советчики, министры и общественные деятели… Вот какой правильный настрой!
Частенько, поднимаясь в детскую, Ольга наблюдала одну и ту же картину. Хозяйка в белом домашнем костюме, с идеальным тоном лица и дерзко уложенными волосами сидела напротив мужа и смотрела, как он ест. Провожала взглядом каждый кусок ветчины и каждый глоток красноватого кофе, а тот, не отрываясь от газеты, повторял:
– Не смотри в упор. Мне неприятно. У меня кусок в горло не лезет.
Она убирала локти со стола, рассеянно передвигала специи и старалась придать голосу несвойственную мягкость:
– Ты просто вторую неделю приходишь очень поздно, а я за день так изматываюсь, что к твоему возвращению уже сплю. И потом, нам нужно поговорить и обсудить некоторые хозяйственные вопросы.
Он мгновенно переходил на крик, и его обвисшие щеки, нос и двойной подбородок становились малиновыми:
– Я работаю с утра до ночи! Я пашу, чтобы вам было что жрать и в чем ходить! Чтобы ты имела столько бесполезной прислуги. И давай, давай, начинай рассказывать, что у меня любовница! Давай, тыкай свои журналы, дешевые фото и пересказывай сплетни своей подруги, плюгавой журналистки. Только с меня хватит! Я устал оправдываться. Даже поесть дома спокойно не могу. Даже посидеть в одиночестве на кухне. А ты говоришь, прихожу поздно. А как можно здесь находиться в такой обстановке?
Он с грохотом отодвигал стул, бросал смятую салфетку в еще полную тарелку овсянки и выскакивал на улицу.
– Что стоишь? Заводи.
И водитель, такой же полный, круглолицый мужчина, копирующий все привычки своего хозяина, с трудом занимал водительское место и выруливал на проселочную дорогу.
И тогда Марина спускалась вниз и нападала из-за угла. Без предисловий, подводок и обычного «здравствуйте». Жидкая слюна собиралась в уголках рта и, казалось, что она заелась простоквашей. Ольгу находила в классе в момент рисования азбуки и отчитывала еле контролируемым голосом:
– Во-первых, у меня есть замечания по поводу твоего английского. Во-вторых, ты плохо постирала курточки после прогулки. На них остались пятна от травы и земли. Ты затирала руками проблемные места?
– Да.
– Значит, плохо затирала. Перестирай. А вчера перепутала детские носочки – в ящике Ксюши я обнаружила гольфики Никитки. Наконец, ты слишком много рассказываешь о природе, оттенках синего и путешествиях Колумба и Магеллана и этим перегружаешь детей. Дай им больше возможности говорить, и я уверена, что услышишь много нового для себя. Они исколесили всю Европу. Ксюша может исполнить арию из мюзикла Notre-Dame de Paris, а Никитка – показать слайды из Диснейленда. И заканчивай с рисованием и аппликациями. Мы не за этим тебя пригласили. Наши дети – будущие банкиры и экономисты, поэтому упор на логику, математику и грамоту.
Потом она переключалась на повара, и та вжималась между плитой и хлебопечкой. Роняла сито с пшеничной мукой, приготовленной для греческого хлеба, и крестилась. Далее – на садовника за то, что недостаточно плотно утеплил рододендрон торфом и лапником из ели.
После работы Ольга возвращалась домой и, пошатываясь, поднималась по лестнице. Общежитие, в котором она снимала комнату, скромно пряталось во дворе и было построено от завода «Радиоприбор» еще в середине 50-х. Большое, четырехэтажное, с высокими потолками и широкой парадной лестницей. Когда-то в холле лежал ковер, а еще стояли разросшиеся монстера и фикус Али в белых керамических горшках, но потом все куда-то исчезло, и остались только несколько горшечных кругов на бетоне. Люди жили здесь всю жизнь и привыкли к общим кухонным плитам, сбежавшим борщам, худым окнам и забитым гороховой кашей мойкам. Они обживались стенками из ДСП, рожали детей и воровали мужей друг у друга. В 16-метровых комнатах находилось по три поколения: родители, дети и дети детей.
Большинство женщин были одиноки и постоянно находились в поиске. И когда на горизонте появлялся хоть кто-то в замусоленных брюках и дерматиновых туфлях – дрались за него до крови. А потом грубовато соблазняли, наспех занимались сексом, закрываясь в прачечных и единственной душевой, ходили с круглыми животами и рожали.
Однажды в общежитии появился новый электрик. Он был худощав, красив, женат и слаб духом. Женщины кинулись выгребать из шкафов лучшие платья, тонкие чулки на широких резинках и растирать пальцами румяна на скулах. На него открылась настоящая охота: караулили у главного входа, заманивали в плотницкую и зазывали на кухню пообедать окрошкой и жареными окорочками. За него ругались и даже дрались у открытых окон, а потом долго курили и успокаивались, стряхивая пепел прямо на тротуар. Синие снежинки болезненно таяли на поцарапанных щеках, мерзли груди в расстегнутых мохеровых кофтах и поясницы, выпадающие из низких джинсов. Тем не менее, в один год от него родились трое очень похожих и очень красивых детей. А он продолжал возвращаться к ужину в свою квартиру…
Однажды Ольга подслушала разговор вахтерши и сельской бабки, гостившей у сына. Они сидели в холле в байковых халатах, одетых поверх ночных рубашек, и щелкали тыквенные семечки:
– Постыдились бы… Срамота. Бегают, как собаки во время течки, глаза б мои не видели! Подобное происходило у нас на швейной фабрике. В огромном цеху, рассчитанном на шестьдесят человек, работали только женщины. Неустроенные, одинокие, обделенные… Много молодых, выпускниц ПТУ, но еще больше засидевшихся в девках. Однажды прислали молодого наладчика, и все, как с ума сошли. Женщины стали намеренно выводить машинки из строя. Ломали иглы, жаловались на кривой шов, рвали приводной ремень и расшатывали винты, соединяющие части станины. И вот лезет наладчик под стол, а там расставленные ноги без трусов. Он проработал ровно три дня и сбежал, забыв трудовую книжку в отделе кадров.
Ольга закрывала уши, заходила в комнату, хватала с подоконника кастрюлю холодных макарон и ела их руками. Сил на то, чтобы разогреть на сковородке или приготовить что-то свежее, не было. Но она старалась не плакать, не жаловаться, повторяя про себя: «Еще немного, несколько недель, чуть больше месяца до окончания контракта».
И только раз позвонила в агентство, чтобы попросить подобрать ей другую семью. На что в трубке долго и холодно молчали, так что у нее посинели руки, а потом произнесли:
– Ольга, хочу напомнить, что вы подписали договор. Неустойка агентству будет составлять один среднемесячный заработок, а потом с первой зарплаты, как и положено, вы заплатите новых пятьдесят процентов. И, в конце концов, что вы за педагог, если не можете справиться с двумя пятилетними детьми? Как мы можем дальше с вами работать, если вы не профессионал? Мы просто обязаны будем передать вас по черным спискам, как неблагонадежную гувернантку.
– Но мне очень тяжело, и график изматывающий.
На другом конце провода весело засмеялись:
– Запомните, Ольга, нет плохих детей и плохих работ, есть только плохие, некомпетентные учителя.
И она продолжала каждое утро плестись на остановку, садиться в машину и грустно смотреть на независимые сосны в белых папахах и норы то ли зайцев, то ли барсуков. Копила деньги, помогала родителям, и те уже смогли поменять старые деревянные окна и пол. Потом у отца выпала и разбилась челюсть, у мамы – возобновились хронические проблемы с рукой, и нужен был хороший санаторий. Ольга осознавала, что этот лабиринт, построенный в трехмерном пространстве, словно по проекту Грега Брайта, еще больше затягивает внутрь. Родители продолжали усугублять ситуацию, повторяя, что из нищеты выхода нет, и отец, шепелявя из-за шатающейся челюсти, по многу раз цитировал Сократа:
– Чем меньше человеку нужно, тем ближе он к Богам.
Они подолгу сидели, обнявшись на кухне, грели по очереди чайник, прятали под столом дырявые носки, размачивали в кипятке галетное печенье и поучали:
– Нам, Оленька, разбогатеть не дано. Но бедность – не порок, а большое богатство превращает человека в собаку. Так что лучше так: скромно, честно и правильно. И недаром еще Аввакум в XVII веке говорил: «Богатому поклонись в пояс, а нищему – до земли».
Ольга слушала, доставала из пакета их любимый мягкий тиражный ирис, овсяные пряники и хваталась за веник, чтобы подмести принесенную из сарая солому. Она нашла себе еще одну подработку, и по субботам давала уроки музыки пожилой женщине из соседнего дома. Ученица только вышла на пенсию, ходила по квартире в валенках и безрукавке из овчины, постоянно дула на очки, учила ноты скрипичного и басового ключей, словно китайский алфавит, а потом подписывала их карандашом в хрестоматии за первый класс. По окончании занятий они пили малиновый чай из праздничного сервиза, ели вкусные французские эклеры и говорили о глупостях, предрассудках и чужих мыслях, проедающих наши мозги. Уютно тикали часы, пахло паркетной мастикой, и снег медленно ложился на подоконники, напоминая нежный неглазированный зефир. Только все равно денег не хватало, и Ольга продолжала думать о них день и ночь. Ее зарплата мгновенно исчезала, и опять не было возможности купить себе новое платье и те яблочные духи из глянцевого журнала.
Однажды водитель задерживался, и она, низко опустив голову, шла по плывущей дороге к остановке. К вечеру все окончательно скисло, и в воздухе появился устойчивый кефирный аромат. Со стороны леса тянуло куриным пометом, лежалыми желудями и закваской из дубовых листьев. Рыхлый снег тяжелел, и приходилось месить его ногами, словно глину с водой и соломой для самана. С неба свисали черные полотна и закрывали вымытые ели, телеграфные столбы и присаженные кусты волчьих ягод. Ольга ничего не видела перед собой. Казалось, что впереди огромное мирское зеркало, занавешенное, как при погребальном обряде. Вдруг, визгнув тормозами, резко остановился джип, опустилось окно, и раздался возмущенный голос:
– Девушка, вы с ума сошли! Куда вы идете? Вы хоть отличаете границы тротуара? Вы уже вышли на дорогу. Здесь же все летят, и никто не останавливается. Вы что, самоубийца?
Она подняла мокрое лицо и вздохнула. В сапогах из дешевого кожзаменителя унизительно чавкало, и руки намертво вцепились в прорезанные петли еще студенческой дубленки.
– Быстро прыгайте внутрь!
Девушка послушно села в машину. Мужчина включил печку, а сам разделся до футболки. Пошарил руками в бардачке, нашел арахис и сунул ей под нос:
– Ешьте, вы еле держитесь на ногах. И не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого. Да и потом, больше, чем вы сами себя наказали, вас уже никто не накажет. Живо говорите, где живете.
Ольга пробормотала адрес и стала дробить зубами орехи. Они были такими сытными, что мгновенно обволокли небо жирным ореховым маслом. В животе стало тепло, приятно, словно после большой миски пшенного кулеша, и зверски захотелось спать. Кирилл, видя ее сытую сонливость, стал расспрашивать о жизни, работе, семье.
Ольга вялыми, тяжелыми губами, как после укуса пчелы, стала рассказывать о деревянном доме и жарко натопленном камине, у которого накатывает дремота. О детях, пишущих прописью диктанты, и об их восторге от некротической энергии. О рабочем дне, в котором никогда не наступают сумерки, и о Лисе Лотте – принцессе, не желавшей играть в куклы.
– Принцесса со всем остальным имеет какую-то связь?
– Нет, это просто сказка Астрид Линдгрен, которую я читала детям полчаса назад.
Кирилл задумался. Он часто пропускал мимо ушей звуки: шарканье языка по зубному налету и шелест челюстей из-за неправильного прикуса. В подобные моменты он отслеживал, не ноет ли под лопатками и не сосет ли под ложечкой от лжи и фальши. Под ложечкой сосало от Ольгиных переживаний: голода, усталости и масштабных разочарований.
– Я знаю людей, у которых вы работаете, они банкиры. Живут в деревянном доме ближе к санаторию «Жовтень». На том месте постоянно усыхают сосны, как минимум по одной в год, и тогда ее выкорчевывают и привозят на ее место другое дерево. Марина играет в теннис по утрам. Я недалеко делаю пробежку и слышу, как женщины обсуждают нерасторопную прислугу, жалуются на детей и бабушек, которых вынуждены забирать из сел, а те разбивают огороды и позорят их перед соседями грядками кукурузы и тыкв.
Он помолчал, пропустил моргающий Bentley и переключил волну.
– У меня есть сын. Ему пять лет. Крепкий бутуз, а еще добрый, послушный и очень мнительный. Он не ходит в детский сад, поэтому ничего не знает, кроме мультиков, воздушного змея и мыльных пузырей. Мы живем на окраине, как раз у автобусной остановки. Пойдете к нам работать?
Ольга перестала возиться в орехах, подняла огромные, слезливые глаза и ничего не ответила.
– Сколько вы зарабатываете?
– Доллар в час.
– Я вам буду платить полтора. И потом у меня один ребенок, а не двое.
Она вдруг помотала головой, невнятно бубня о договоренностях, контрактах, Эльвире Марковне и ее кошках. На что Кирилл тихо, но очень убедительно сказал:
– Любой договор, если он вас разрушает, доставляет страдания и неудобства, забирает больше, чем дает, можно разорвать. Как вы относитесь к себе, так и мир к вам относится. Не жалеете себя – и он вас не жалеет. Разрешаете себе тонуть в скисшем серном снеге и шастать по бездорожью по ночам, и он продолжает создавать вам подобные условия.
Фонари бросались белым светом, словно играли в снежки. Машина бесшумно бежала, ныряя колесами в несвежую воду, и пела Далида. Кирилл постукивал пальцами по рулю, а потом посмотрел на электронный циферблат:
– Вы смотрели на часы? Работа не может заканчиваться ночью. Вы молодая девушка, и нужно научиться закрашивать жизнь и другими цветами: цветами театров, свиданий, кофеен, абрикосовым косточковым маслом и радостью шопинга. Не бойтесь бросить вызов – себе, окружающим людям, миру. И запомните раз и навсегда: можно все потерять и все заново приобрести: работу, деньги, жилье. Нельзя только допустить потерю себя: силу воли, духа, уважение и внутренний стержень.
Ночь была бессонной и изматывающей. Ей снились дети, киностудия, хозяйка, накладывающая медовую маску на теннисные ракетки, и свежий хлеб. Он рос на ее глазах, не помещался в печи и наращивал румяную корку. Рядом стояла тарелка с перекрученным острым салом, которое она любила намазывать на хлеб, а потом есть с красным борщом. И только Ольга протягивала руку, как кто-то ее перехватывал и говорил: «Это не для тебя. Это наше».
Наутро девушка стояла перед хозяйкой с опухшей кистью. Та сидела в спальне за туалетным столиком и рассматривала корочки после татуажа бровей. Марина подняла на девушку глаза, и в них промелькнуло презрение:
– Ты забыла стереть помаду. Куда так к детям? И что-то вид у тебя несвежий…
Ольга сделала шаг вперед и ощутила, как в теле появилась сила. Словно она одним махом выпила стакан гранатового сока, и кровь перестала быть никчемной и водянистой, превратившись в концентрированную и уваренную, как для чурчхелы.
– Я хотела поблагодарить вас за сотрудничество, но больше работать не смогу по личным обстоятельствам. Две положенные недели, пока агентство ищет мне замену, я буду продвигаться согласно нашему плану.
Хозяйка замерла, поменялась в лице, а потом язвительно зашипела:
– А ты оказалась неблагодарной… Я тебя взяла в дом с улицы: без опыта, рекомендаций, без жилья. Я на все закрыла глаза. Тратила на тебя свое время и обучала обыденным вещам. Ты, конечно же, отработаешь, но только бесплатно. Я с тебя удержу последнюю зарплату за твои погрешности! Никитка до сих пор путается в английском алфавите. Ксюша недавно переболела, и это твой недосмотр. Не нужно было так долго смотреть на плывущие льдины. Ты нас бросаешь в самый ответственный момент, когда в разгаре подготовка к школе. Новой учительнице придется начинать все с нуля.
Марина схватилась за телефон и шикнула:
– А теперь уйди с моих глаз! Видеть тебя не могу!
Ольга оставила работу через две недели. Две недели никто с ней не разговаривал, не смотрел в ее сторону и не предлагал даже чай. Она сидела в спальне, нянчила детский сон и рассасывала под языком сухари. В агентстве пробовали надавить, запугать и заставить остаться. Только в Ольгином теле, в районе солнечного сплетения переключился некий рычаг, как на железнодорожных путях с помощью стрелочных переводов. Хозяйка звонила в «Мэри Поппинс» каждый день, стучала трубкой об стол и изрыгала из себя пламя:
– Это ваша тактика такая? Вы всех учите сваливать под конец контракта? Вы хотите, чтобы я снова вам платила? Только не дождетесь! Будете мне замену бесплатно делать. И потом, я ее не увольняла, она сама уходит. Значит, пришлите мне другую, и живо, а иначе с вами приедет разбираться муж!
В новой семье светловолосый мальчишка в синих домашних брючках и короткой маечке выбежал и радостно запрыгал. Он был, как две капли воды, похожим на отца: те же ясные глаза, нос картошкой и круглые румяные щеки, как булочки из пшеничной муки. И топал он по дому, словно маленький добрый слоненок:
– А я тебя ждал, учительница. Целый день ждал. Сидел у окна, рисовал новыми фломастерами и смотрел на дорогу. Где ты так долго пропадала? А это моя мама, будем знакомы. А это мой папа – он самый главный. Это собака. Лайма, дай лапу!
Лайма лежала на полу в красных детских колготках. Ей недавно сделали операцию, и чтобы она не лизала прооперированное место, упаковали как ребенка. Миша гладил ее рыжую морду и одновременно помогал Ольге снять шапку.
– У нее много слюней, так что в нарядном платье к ней подходить нельзя, а еще я знаю, как рождаются щенки. Они вылезают паровозиком через собачью попу и висят на красной веревочке.
Кирилл, обуваясь в коридоре, доброжелательно добавил:
– Представляете, он каждый день на протяжении двух недель спрашивал: «Ну, когда же ты, наконец, принесешь мне гувернантку?»
Малыш оказался уникальным. Он не имел друзей, так как вокруг не было сверстников, и придумывал себе виртуальных. Когда она зашла в комнату, переоборудованную под класс, он подвел ее к расстеленному детскому одеяльцу и сказал:
– Тише, не разбуди! Здесь спят мои друзья. Это Майкл, это Стив, а это Роберт. Майкл – негр, у него даже зубы черные, Стив хромает, потому что одна нога короче другой, а Роберт кричит во сне и раскрывается. А еще очень любит Chupa Chups со вкусом мороженого.
Ольга быстро включилась в игру и подтолкнула сползшее одеяльце. Миша улыбнулся и стал показывать свои машины, танки и картонный дом.
Однажды у них завязался интересный разговор:
– Учительница, у тебя есть дома еда?
– Есть.
– А ты кормишь ею своих детей?
– Нет, у меня нет детей.
– Ну, тогда роди завтра Славика.
– Почему именно завтра и почему Славика?
– А Роберт уезжает на несколько дней, и Славик будет жить здесь вместо него. Мы будем варить макароны и посыпать их сахаром.
Миша очень любил сладкое и частенько, когда садились за чтение, поднимал вверх свой пухлый пальчик и произносил:
– Нужно заправить мозг.
А потом вскакивал и бежал на кухню. За ним бежала Лайма, пробуксовывая лапами по скользкому полу и тоже тыкалась мордой в сахарницу. Миша быстро съедал чайную ложку белого песка, подтирал рукавом дорожку, а потом возвращался и смеялся своим засахаренным ртом.
Однажды они вышли на улицу и решили прогуляться до магазина. В доме не осталось хлеба, а к пяти часам Миша любил пить молоко с вареньем и сдобной булкой. Вечерние сумерки плавно опускались на шиферные крыши и укутывали, как новорожденных, туи да узкий голубой можжевельник. Снег отступал за горизонт сбитой ватой и напоминал согревающий шейный компресс. В магазинчике, обложенном желтой вагонкой, продавщица влезла с головой в холодильник и веерами выкладывала сосиски. Миша долго на нее смотрел и тихонько уточнял, почему она живет в холодильнике:
– Она что, как птица клест, не боится холода?
Обычные сельские жители стояли в стороне, мяли в руках варежки и обсуждали отел коров и высадку семян на рассаду. Ольга спросила, свежий ли хлеб?
– Нет, вчерашний. Ждем машину.
Миша отвернулся в сторону и кому-то сказал:
– Предупреди Майкла, что хлеб не свежий. Пусть остается дома и починит горшок.
Они с ним на днях прочитали сказку братьев Гримм «Горшочек каши» и теперь постоянно повторяли: «Раз, два, три, горшочек, вари!».
Ольга улыбнулась, поправила его полосатый шарф и чуть крепче сжала доверчивую ладонь.
По пятницам, когда Мишины родители уезжали в театр, а Ольга оставалась до вечера, мальчишка выпрыгивал в коридор и по-деловому повторял:
– Дорогие мои родители! Не задерживайтесь долго. Помните, что у вас есть сын, и ему только пять лет.
Потом они играли в пиратов, складывали пазлы и рисовали витражными красками. Ольга варила ему молочную кашу, грела на батарее пижаму и купала в огромной ванной. Миша ждал купание, сразу же сооружая шапку и бороду из мыльной пены, и возился с резиновыми утками. А потом, прослушав несколько сказок о веселых зверятах и обняв ее за плечи, засыпал. На цыпочках заходили родители. Они смотрели на его длинные ресницы, розовые щеки и улыбались Ольге своими теплыми улыбками. Девушка сразу же шла собираться, куталась в длинный шарф и застегивала на все пуговицы пальто. На выходе отбирала варежки у сонной Лаймы, а мама вручала ей пакет со сладостями и банкой кофе. Ольга краснела, пятилась и смущенно мямлила:
– Ну что вы? Это совсем необязательно.
На что она махала рукой:
– Это для настроения. Перекусите перед сном. Мы просто заходили в изумительную кондитерскую и не удержались, чтобы не накупить горы пирожных…
Кирилл подвозил ее прямо к метро, и всю дорогу она напитывалась от него неких новых, еще не совсем понятных истин. Он вливал в нее знания, от которых хрустели извилины и шатался заложенный родителями фундамент. Однажды они заговорили об уязвимости:
– Я проработал в цирке много лет. Дважды уходил и дважды возвращался. Цирк – это отдельная жизнь, в которой своя истина, свои законы и свое течение времени. А манеж – яркий магнит, и ты чувствуешь себя неполноценным, если хоть день не постоишь в центре на тяжеленном ковре весом в тонну. Мы все там практически жили, женились, рожали, ссорились и снова возвращались в свои номера. Я был задействован в парной силовой акробатике, занимал позицию нижнего, и на мне выстраивали невероятные пирамиды. Ответственность была огромная – удерживать всю конструкцию, которая на глазах вырастала в некий карточный домик, потом рассыпалась и собиралась в узор еще сложнее.
В свободное от репетиций время я помогал дрессировщику с медведем. Выводил его на прогулку, возил к ветеринару и даже иногда читал ему газеты. Медведи вообще очень интересные животные, непредсказуемые, умные и смышленые. Однажды был зафиксирован случай, когда цирковому медведю дали водительские права и выпустили, в рамках рекламы, прокатится по городу. Кажется, ее звали Девочка, и она сумела проехать несколько кварталов, остановилась на красном светофоре, а потом все-таки въехала в бампер мерседеса.
Но однажды этот зверь на меня напал, и с тех пор я сделал очень важные выводы. Еще Марина Цветаева говорила: «Если что-то болит – молчи, иначе ударят именно туда». В тот день с самого утра плохо себя чувствовал, ныло тело, и я ощущал каждую кость, словно накануне сломанную. Температура прыгала по ртутному столбу, и стоило чуть резче наклониться – сразу из носа шла кровь. Медведь тоже был не в лучшей форме, неудачно отработал номер, казался злым, возбужденным и поддерживал лапу, по которой пришлись несколько ощутимых ударов. Я вел его в клетку, как вдруг он остановился, шумно втянул ноздрями воздух и унюхал возбуждающий оксид железа. В ту же секунду замахнулся лапой, целясь прямо в сердце, но я успел увернуться, и он зацепил мне плечо. Порвал кожу, и она треснула, задел мышцу и сосуды, принуждая их оголиться, словно телефонные провода. Подбежали монтажники, и мы быстро загнали его в клетку. Но с тех пор, если я болен, устал или чувствую упадок сил, никогда в таком состоянии не выхожу в социум. Делаю энергетические упражнения, восстанавливаю баланс и только тогда решаю все вопросы. И запомнил раз и навсегда: нельзя показывать миру свою уязвимость и разбалансировку, потому что удар всегда будет направлен именно в это незащищенное место. Это как рана на руке. Чем больше ты ее трогаешь, проверяешь целостность, бережешь от воздействия воды и окружающей среды, тем дольше она будет заживать. Это как приклеивание прозвищ во дворе. У вас было прозвище?
Кирилл посмотрел на Ольгу, и та рассмеялась. Сняла с шеи шарф, залезла в английские петли пальцами и стала вспоминать:
– Было… Давно… Меня в детстве прозывали Пугалом. Родители одевали меня скромно, но чаще всего нелепо, заставляя донашивать вещи за всеми двоюродными сестрами. У меня редко была по размеру обувь и не всегда девичья. Длинные аляповатые платья, которые маме некогда было подшить, и свитера с безразмерными рукавами.
Кирилл помолчал, вглядываясь в низкий пласт перламутрового тумана, а потом продолжил:
– Дети обладают изощренной жестокостью. Они мгновенно прощупывают на уязвимость, подбирают обидные клички и начинают охоту. Прозвище является методом проб и ошибок. Если ребенок не реагирует – значит, щупаем дальше. Если только передернул плечами и скривился, как от кислых щей – еще не то. Не задевает… А вот когда заплакал, прикрыв голову руками – это оно, самое точное и обидное. Значит, отныне так и будем прозывать. И пока ребенок сам не изменит к прозвищу отношения – не внешне, а внутренне, – дети будут упорно его преследовать. Но как только нарастет мозоль и в ответ перестанет поступать та необходимая энергия, оно отваливается, как кожица с зажившего пупка.
Кирилл уже въехал в город, и промелькнуло свежевыкрашенное трамвайное депо. Новенькие вагоны ездили туда-сюда, а потом ныряли в него, как в «рукавичку». Всюду продавались вечерние газеты, и нарядные люди медленно шли по тротуару. Они уже избавились от тяжелой зимней одежды, и на Ольге тоже было легкое шерстяное пальто. Она слушала Кирилла внимательно, только ее разум стоял в стороне и снисходительно кивал: «Ну-ну, рассказывай свои сказки».
– О чем вы сейчас думаете?
– О том, что немного болит голова.
– Значит, усиливаете боль. А вы думайте о здоровье, об обновлении клеток, о том, как из влагалища лезут молодые листья и настаивается рисовый черный уксус. Куда взгляд – туда и наша энергия! На чем сосредотачиваемся – то и подпитываем! И как жаль, что мы частенько смотрим туда, куда не хотим смотреть: на выпирающее уродство бедняги в метро, ДТП из окна троллейбуса, уличную пьяную драку и «Битву экстрасенсов» на канале СТБ. Почему мы не можем так же надолго сосредоточиться на поляне лягушачьих лютиков, на песочных рисунках Ференца Чако, на сжигании вечернего солнца, выбросе звезд и милосердии? Почему мы мгновенно прикипаем к событиям, закрашенным в черное железо, черную сажу и черную слоновую кость? И все сложнее становится переключить канал, настроенный на фильм ужасов, в котором главными героями являются разлагающиеся трупы. Ведь для этого нужно просто щелкнуть пультом. Всего-то… Щелкнуть пультом… А нет, мы продолжаем есть «минус», затягивая его в себя, как макаронину. А потом он внутри трансформируется, превращаясь в длинный гельминт, и начинает есть нас.
Они уже приехали и остановились под стенами общежития. Из открытых окон доносились голоса, детский плач и визгливый крик вахтерши:
– Не пущу! Как себе хочешь – не пущу. Развели тут бордель.
Ольга улыбнулась, хлопнула дверцей и помахала на прощание рукой.
Наступила весна. Небо, истерзанное весенними ветрами, наспех сшивало свои голубые ткани, и места швов напоминали тракторные молнии. Самолеты, оказываясь в них, с ходу попадали в зону турбулентности.
Миша уже прочитал Букварь и прошел всю математику за первый класс. А еще выучил много стихов Мандельштама и Даниила Хармса. Он сочинял сказки, рисовал с натуры, лепил из каучукового теста и пел песни Черепахи Тортиллы, мамонтенка и Шапокляк. В конце мая, когда в садах разбухли пионы и расцвела мелкая, напоминающая манку, черемуха, подошло время тестов, и Ольга перестала спокойно спать.
В тот день они долго ехали в школу по проспекту Победы, рассматривая билборды, витрины модных бутиков, посудных лавок и монументальный фасад оперного театра. Миша, сразу повзрослевший, в нарядном костюме и бабочке, сидел с ровной спинкой и теребил пуговицу на пиджаке, но переступив каменный порог, расплакался.
– Тебе страшно?
– Нет. Просто с нами нет Роберта и Майкла.
Ольга обняла его и жарко зашептала в ухо:
– Твои друзья с нетерпением будут ждать тебя дома. А здесь появятся новые ребята, с которыми ты будешь играть в школьном спектакле, участвовать в соревнованиях и учить французский язык. А сейчас я обещаю не отходить от тебя ни на шаг. Хорошо?
Миша кивнул и вытер глаза ее широкой юбкой.
Вопросы были разными: что общего между квадратом и гусеницей, между лисой и ножницами и чем отличается алмаз от хрусталя? Его спрашивали о цветных металлах, джунглях и дубравах, о том, что такое скальпель и удочка. Он отвечал старательно, так что над верхней губой от усердия выступали прозрачные капельки пота. Полные ладошки соскальзывали с поверхности шариковой ручки, и он переспрашивал:
– Ольга, правильно? Как жаль, что у нас нет сейчас кукурузных палочек. Мы бы хоть немного подкормили мозг.
Его ответы были оригинальными, смелыми, и учительница каждый раз удивленно поднимала густые брови и снимала очки. Рассеянно протирала их ветошью, которой до этого терла классную доску. Затем попросила прочитать текст, и Миша быстро справился.
– Перескажи.
Он рассказал наизусть.
– Как вы его готовили? Он демонстрирует креативное мышление и блестящую память. А еще такие логические операции, как доказательство и опровержение, которые вообще еще не присутствуют в мышлении дошкольников. У Миши же они на уровне второго класса.
Ольга такая же взволнованная и раскрасневшаяся стала объяснять:
– Я сочиняла для него тексты, в которых главным героем был сам Миша, его друзья и любимые игрушки. Мы готовили с мамой целые приключенческие книги о том, что с ним происходило в разных странах: Африке, Кении и даже крохотной Науру. Таким образом, он быстро научился читать, заинтересовался географией и ботаникой и начал хорошо ориентироваться в пространстве.
– Какой неординарный подход!
Женщина задумалась и полистала ежедневник:
– Мы как раз подыскиваем толкового организатора, который сможет отойти от шаблонности и однотипности учебного процесса. Вы сможете прийти на собеседование, к примеру, на следующей неделе?
Ольга вспыхнула и кивнула.
В этот раз первое сентября было другим. В нем горели факелами гладиолусы и хохотали соскучившиеся дети. Ольгу приняли на работу в лучший лицей города, и теперь была возможность бесконечно проявлять творчество и фантазию. Она с головой окунулась в школьный процесс, и с ее легкой руки уроки стали проводиться в музеях, в цехах конфетных и макаронных фабрик, посреди пшеничного поля и в президентских конюшнях. Дети ездили на экскурсии в другие города и за границу, устраивали тематические пикники, вечеринки и шоу. А еще каждый день она виделась с Мишей. Они встречались на переменах, садились на лавочку, раскрывали пакет кукурузных палочек и хохотали, вспоминая Роберта и Стива. Те совсем недавно уехали, и Миша подарил им на память несколько своих игрушек.
Однажды она встретилась у парадного крыльца с бывшей хозяйкой Мариной. Та понюхала воздух, точь-в-точь, как это делал Никитка, подергала свою косую челку и ехидно переспросила:
– А, Ольга? Это вы? А что вы здесь делаете? Заблудились, наверное?
Ольга в красивых тканевых туфлях и узкой синей юбке улыбнулась в ответ:
– А я здесь работаю. Завучем по воспитательной работе. Вы Никитку с Ксюшей привели?
Марина смерила ее брезгливым взглядом, ничего не ответила и поспешила к выходу.
Ольга выехала из общежития и теперь снимала миленькую квартирку с кухней в стиле Лауры Эшли, зеленым плюшевым диваном и картиной Джека Веттриано «Безумные псы» в нише. На полотне был изображен мужчина в мятых брюках на подтяжках и соломенной шляпе-канотье. Рядом с ним находились две хрупкие женщины в льняных открытых платьях. Их ноги обжигал песок, словно плавленый конфетный сахар, и Ольга долго искала объяснение этому странному названию. А потом нашла. Это была строка из песни Ноэла Коварда, популярная в 30-е годы, в которой говорилось, что только безумные собаки и англичане выходят из дома под полуденное солнце. Она вдруг поймала себя на мысли, что песня в точности о ней.
Она теперь выходит из дома в любое время и в любом состоянии…
В полдень и в полночь…
В пропасть и в небо…
В безумии и в трезвости ума…
