Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
История первая. Как Питер Хоуп решил выпускать журнал
– Войдите! – произнес Питер Хоуп.
Питер Хоуп был высок, худощав, гладко выбрит, имел коротко подстриженные, ниже уха, бачки. При взгляде на его волосы парикмахер со вздохом заметил бы: «Редковаты на затылке, сэр!» Но зачесаны они были с той рачительностью, которая незаменима при всяком недостатке чего-либо. Что до несколько поношенной сорочки мистера Хоупа, она своей белизной даже при самом беглом взгляде производила весьма достойное впечатление. Сорочка решительно затмевала собой прочие предметы одежды, и ее броскому виду нарочито содействовала непритязательность сюртука, главной целью которого было ускользнуть и скрыться за спиной своего обладателя.
«Я жалок и стар, – казалось, говорил он. – Во мне нет лоска. Верней, я весь лоснюсь на фоне своих новомодных собратьев. Я слишком тесен. Без меня было бы куда удобнее!»
Чтобы убедить сюртук не покидать его, владелец вынужден был изрядно поднапрячься, удерживая сюртук застегнутой нижней пуговицей. Но сюртук то и дело стремился высвободиться. Еще одним звеном, которое связывало Питера с прошлым, был черный шелковый галстук, скрепленный парой золотых булавок на цепочке. Когда Питер Хоуп сидел и писал что-то, скрестив под столом длинные ноги, стиснутые узкими серыми брюками со штрипками, свет лампы освежал и молодил его лицо и тонкую кисть, придерживавшую полуисписанный лист. Человек посторонний, увидев это, в удивлении принялся бы тереть глаза, гадая, что за наваждение, неужто перед ним и впрямь молодой щеголь начала сороковых годов. Приглядевшись, однако, он обнаружил бы немало морщинок на лице мистера Хоупа.
– Войдите! – повторил Питер Хоуп, возвысив голос, но не подняв головы.
Дверь отворилась. В комнату просунулась бледная мордашка с парой черных блестящих глаз.
– Войдите! – произнес мистер Питер Хоуп в третий раз. – Кто там?
В проеме двери пониже лица можно было заметить еще и не слишком чистую пятерню, сжимавшую засаленный суконный картуз.
– Еще не готово, – бросил мистер Хоуп. – Присядь, подожди.
Дверь отворилась шире, и внутрь полностью просочился посетитель, закрыл дверь и присел на краешек ближайшего стула.
– Откуда – из «Центральных новостей» или из «Курьера»? – спросил Питер Хоуп, все еще не поднимая глаз от стола.
Взгляд черных блестящих глаз прошелся по комнате, начав с тщательного обзора закопченного потолка, перекочевал вниз и застыл на явственно проглядывавшей посреди темени Питера Хоупа проплешине, наличие которой огорчило бы Питера Хоупа, знай он о ее существовании. Однако пухлые, яркие губы под вздернутым носиком не удосужились шевельнуться.
Мистер Питер Хоуп явно не заметил, что на его вопрос не последовало ответа. Тонкая белая рука неутомимо выводила что-то пером на бумаге. Еще три исписанных листа были сброшены на пол. Затем мистер Хоуп, отодвинувшись от стола, впервые устремил взгляд на посетителя.
Для Питера Хоупа, бывалого журналиста, давным-давно знакомого с такой разновидностью человечества, как мальчишка из типографии, бледные личики, взъерошенные вихры, грязные руки и засаленные картузы стали привычным атрибутом в окрестностях упрятанной под землю речушки Флит. Но данное существо было иного рода. Хватившись очков и не без труда отыскав их под кипой газет, Питер Хоуп водрузил их на длинный, с горбинкой нос, подался вперед и долго и обстоятельно рассматривал посетителя.
– Господи Исусе! – произнес мистер Хоуп. – Что это?
Фигура поднялась, продемонстрировав рост в пять с небольшим футов, и не спеша двинулась к столу.
Поверх облегающей синей шелковой блузы с великоватым вырезом было накинуто нечто в крапинку, в отдаленном прошлом являвшееся мальчишеской курткой; шерстяной шарф был обмотан вокруг горла так, что значительная часть шеи оставалась оголена; торчавшая из-под куртки длинная черная юбка, судя по всему, была частично обвита вокруг пояса и подоткнута под ремень.
– Кто ты? Что тебе нужно? – осведомился мистер Хоуп.
Вместо ответа непонятная личность, перехватив засаленный картуз левой рукой, потянулась вниз правой и стала задирать кверху длинную юбку.
– Вот этого не надо! – запротестовал мистер Хоуп. – Ты же… это самое… ты не…
К тому моменту юбки след простыл, зато обнажились латаные-перелатаные штаны, и, нырнув в их правый карман, грязная рука извлекла оттуда сложенный листок бумаги, расправила его, встряхнула и положила на стол.
Сдвинув очки на лоб и придерживая их над бровями, мистер Хоуп прочел вслух: «Бифштекс и пирожок с почками – четыре пенса; то же (большая порция) – шесть пенсов; отварная баранина…»
– Это из закусочной Хэммонда, – изрекло существо, – я там уже недели две как!
Питер Хоуп с удивлением отметил, что в услышанном совершенно отсутствует жаргон кокни и не проглатываются звуки, – это было столь же очевидно, как и то, что в данный момент желтый туман призрачным, неживым морем разлился по Гоф-сквер, в чем Питер Хоуп смог бы убедиться, если б поднял и раздвинул красные репсовые шторы.
– Вы у Эммы спросите. Она пообещала, что замолвит за меня словечко. Так она мне сказала.
– Послушай, уважае… – Тут мистер Хоуп осекся, снова решив прибегнуть к помощи очков. Но так как очки в данном случае оказались бессильны, их владельцу пришлось задать конкретный вопрос: – Ты мальчик или девочка?
– А я не знаю.
– То есть как?!
– А какая разница?
Тут мистер Хоуп встал и, взяв странную личность за плечи, легонько развернул ее вправо, потом влево, решив, видимо, что это даст ему какую-нибудь подсказку. Но ясности не прибавилось.
– Как тебя зовут?
– Томми.
– Томми… и фамилия?…
– Да любую подставьте. Я не знаю. У меня их столько перебывало…
– Что тебе надо? И при чем здесь я?
– Вы ведь мистер Хоуп, Гоф-сквер, комната шестнадцать, третий этаж, так?
– Да, меня зовут Питер Хоуп.
– Вам нужен кто-то, чтоб вести хозяйство?
– Ты хочешь сказать, нужна ли мне экономка?
– Про экономку ничего не говорили. Сказано было, нужен человек вести хозяйство – готовить, комнаты убирать. При мне как раз на днях в лавке был разговор. Пожилая леди в зеленой шляпке спрашивала матушку Хэммонд, нет ли у той кого на примете.
– Ах да, это миссис Постуисл, я просил ее подыскать кого-нибудь для меня. А что, ты можешь кого-то назвать? Тебя послал кто-то?
– Вам ведь не надо что-нибудь этакое готовить? Про вас сказали, мол, старичок не привередливый, хлопот не много.
– Хлопот? Нет… Ничего особенного мне не нужно… лишь бы эта особа была порядочной и чистоплотной. Но почему же она не пришла сама? Кто она?
– А я разве вам не подхожу?
– В каком смысле? – не понял мистер Хоуп.
– Почему бы вам меня не взять? Я могу постели стелить, комнаты убирать… ну и тому подобное. А уж к стряпне у меня и вовсе природные способности. Эмму спросите, она вам скажет. Ведь вам ничего этакого не нужно?
– Элизабет, – мистер Хоуп прошел к камину и взял кочергу, чтобы взбодрить огонь, – не сновидение ли это?
Услышав, что к ней обратились, Элизабет поднялась на задние лапы и, потянувшись, впилась коготками хозяину чуть выше колена. Материя брюк была тонка, и Питер Хоуп получил как нельзя более внятный ответ на свой вопрос.
– Все приходилось о других заботиться, – продолжало существо, именуемое Томми. – Чего ж ради себя-то не постараться?
– Золото мое… мне бы прежде хотелось понять, мальчик ты или девочка. Неужто ты всерьез полагаешь, что я могу взять тебя в экономки? – спросил мистер Хоуп, повернувшись спиной к огню и выпрямившись во весь рост.
– Я вам в самый раз подхожу, – последовал ответ. – С вас только кормежка и постель, ну и, скажем, шестипенсовик в неделю, и не брюзга я, как всякие.
– Не говори глупостей, – сказал Питер Хоуп.
– Даже попробовать не хотите?
– Разумеется нет, это бред какой-то!
– Ну и ладно. Дело ваше.
Грязная пятерня протянулась к столу и, вновь завладев счетом из заведения Хэммонда, проделала всю процедуру, необходимую для упрятывания бумаги обратно в укромное место.
– Вот тебе шиллинг, – сказал мистер Хоуп.
– Да незачем, но все же спасибо.
– Пустяки! – сказал мистер Хоуп.
– Незачем, – последовал повторный отказ Томми. – Кто его знает, чего вы там себе надумали.
– Ну что ж. – Мистер Хоуп опустил монету в карман. – Нет так нет.
Фигура поплелась к выходу.
– Постой! Постой! – раздраженно сказал мистер Хоуп.
Фигура замерла у самой двери.
– Ты что, вернешься в закусочную Хэммонда?
– Нет. Я там уже не служу. Меня наняли только на пару недель, пока у них одна девушка болела. Она вышла нынче утром.
– У тебя близкие есть?
Лицо Томми выразило недоумение.
– В каком смысле?
– Ну, с кем ты живешь?
– Ни с кем.
– И что, за тобой некому присматривать… некому о тебе заботиться?
– Заботиться? Обо мне? Я не мимоза какая-нибудь!
– И куда же ты сейчас?
– Как куда? Туда!
Раздражение Питера Хоупа нарастало.
– Я спрашиваю, спать ты где будешь? Есть у тебя деньги, чтоб заплатить за ночлег?
– Ну, есть кой-какая мелочь. Только уж в ту ночлежку не сунусь. Народец там – со здешним не сравнить. На улице переночую. Дождя вроде нет.
Элизабет пронзительно мяукнула.
– Так тебе и надо! – в сердцах рявкнул Питер. – Сотню раз говорил, не суйся под ноги, никто тебе на лапу не наступит!
По правде говоря, Питера разбирала злость на самого себя. По совсем, казалось бы, непонятной причине его мысли упорно тянулись к Илфордскому кладбищу, в отдаленном уголке которого была погребена та хрупкая и нежная, чьи слабые легкие оказались совершенно не способны вдыхать туманный лондонский воздух; а над нею в той же земле лежал еще более крохотный, еще более хрупкий осколок человечества, нареченный в честь единственного мало-мальски путёвого родственника Томасом – именем довольно обыденным, как Питер не раз про себя отмечал. Во имя здравого смысла, какое отношение имел усопший и погребенный Томми Хоуп к тому, что происходило сейчас? Все это – чистейшие сантименты, а сантименты были крайне ненавистны мистеру Питеру Хоупу. Не он ли строчил бесчисленное множество статей, в которых изобличал пагубное влияние сантиментов на нынешнее время? Не он ли клеймил их всякий раз, когда обнаруживал в пьесе или в книге? И все же иногда ум Питера Хоупа пронзало подозрение: что, если, несмотря на свои убеждения, он и сам не чужд некоторой сентиментальности? Тому были свидетельства. Страх, что так и есть на самом деле, всякий раз выводил Питера Хоупа из себя.
– Подожди меня здесь, я скоро вернусь, – буркнул он, хватая изумленного Томми за шерстяной шарф и вытягивая на середину комнаты. – Сиди и не вздумай двигаться с места!
И Питер удалился, громко хлопнув дверью.
– По-моему, он малость спятил, а? – заметил Томми, обращаясь к Элизабет, как только на лестнице затих звук шагов Питера.
Многие имели обыкновение обращаться к Элизабет. В ней было нечто, располагавшее к общению.
– Ну что ж, бывает, – бодро заключил Томми, усевшись, как и было предписано.
Прошло минут пять, а может, и десять. И вот появился Питер в сопровождении дородной, невозмутимого вида особы, которой – в том можно было не сомневаться, судя по ее виду, – чувство изумления органически не было (и никогда не будет) свойственно.
Томми поднялся.
– Вот… то, о чем я вам говорил, – сказал Питер.
Поджав губы, миссис Постуисл еле заметно покачала головой. С подобным незлобивым пренебрежением она обычно взирала на деяния человеческие.
– Понятно, – сказала миссис Постуисл. – Как же, помню, видала ее там… по крайней мере, тогда она явно выглядела девицей. Куда подевалась твоя одежда?
– Она была не моя, – последовал ответ Томми. – Мне миссис Хэммонд одолжила ее на время.
– А это, что ли, твое? – спросила миссис Постуисл, указывая на синюю шелковую блузу.
– Ага.
– И надевалось это с чем?
– С трико. Только его давно уж нет.
– А почему из акробаток ты подалась к миссис Хэммонд?
– Так вышло. Из-за травмы.
– Это где ж случилось?
– В труппе Мартини.
– А до него?
– Да много всяких трупп было!
– Тебе кто-нибудь говорил, кто ты, парень или девица?
– Никто из тех, кому можно верить. Одни так говорили, другие этак. Смотря по тому, что им требовалось.
– Сколько тебе лет?
– Не знаю.
Миссис Постуисл повернулась к Питеру, который стоял, позвякивая ключами.
– Что ж, наверху есть свободная кровать. Вам решать.
– Меньше всего мне хотелось бы выглядеть идиотом, – заметил Питер, понизив голос до доверительного шепота.
– Воистину достойная цель для того, кто способен этого избежать, – согласилась миссис Постуисл.
– Как бы то ни было, – продолжал Питер, – на одну ночь можно рискнуть. А завтра обмозгуем, как быть дальше.
Упоминание «завтра» всегда сулило Питеру удачу. Стоило ему произнести это магическое слово, как у него неизменно поднималось настроение. Вот и теперь, когда он повернулся к Томми, на его лице выразилась уверенность, исключавшая всякие колебания.
– Отлично, Томми, – изрек мистер Хоуп, – сегодня ты можешь переночевать у меня. Отправляйся с миссис Постуисл, она покажет тебе твою комнату.
Черные глазки сверкнули.
– Вы меня испытать хотите?
– Мы поговорим обо всем этом завтра.
Черные глазки померкли.
– Слушайте, это не по совести, вот что я вам скажу.
– О чем ты? Что не по совести? – воскликнул Питер в недоумении.
– Вы меня хотите в тюрьму отправить.
– В тюрьму?!
– Ну да! Вы зовете это школой, я знаю. Не вы первый такие штуки проделываете. Так не пойдет. – Ясные черные глазки сверкнули негодованием. – Я никому ничего плохого не делаю. Я работать хочу. И могу себя прокормить. Мне не привыкать. Кому какое дело?
Если бы ясные черные глазки не утратили негодующего выражения, тогда и Питер Хоуп не утратил бы здравый смысл. Однако Судьба распорядилась так, чтобы внезапно глазки исторгли бурные слезы. И при виде этих слез здравый смысл Питера удалился, посрамленный, из комнаты, что и положило начало многим последующим событиям.
– Ну вот, глупости… – произнес Питер. – Да пойми же ты, мне и в самом деле надо тебя испытать. Ведь ты хочешь работать у меня. Потому я и сказал, что все подробности мы обсудим завтра. Ну же, экономки не должны плакать.
Залитое слезами личико вскинулось.
– Это правда? Честное-благородное слово?
– Честное-благородное. А теперь ступай и умойся. После подашь мне ужин.
Странноватое существо, все еще хлюпая носом, поднялось.
– Значит, кормежка, постель и шесть пенсов в неделю?
– Ну да, ну да! На мой взгляд, условия приличные, – согласился Питер Хоуп, подводя итог. – А как вам, миссис Постуисл?
– Прибавьте к этому платье… ну или брючный костюм, – вставила миссис Постуисл. – Это уж как водится…
– Да, разумеется, если так положено, – согласился мистер Питер Хоуп. – Шесть пенсов в неделю плюс одежда.
Теперь Питеру в компании с Элизабет пришлось ждать возвращения Томми.
– Как бы я хотел, чтобы это оказался мальчик, – сказал вслух Питер. – Видишь ли, всему виной туманы. Ах, если б у меня были средства отправить его лечиться!
Элизабет задумчиво внимала. Дверь распахнулась.
– Вот это уже лучше, – произнес мистер Питер Хоуп, – много лучше! Клянусь, ты выглядишь вполне прилично.
Стараниями практичной миссис Постуисл обе стороны в конце концов сошлись на длинной юбке; выше прикрывала наготу широкая шаль, со знанием дела обмотанная вокруг фигуры. С придирчивостью истинного джентльмена Питер осмотрел руки Томми и удовлетворенно отметил, что в чистом виде они выглядят весьма ухоженными.
– Дай-ка мне свой картуз, – сказал Питер и, забрав, зашвырнул его в горящий камин. Картуз ярко вспыхнул, распространяя странные ароматы. – Там в прихожей у меня висит дорожное кепи. Можешь пока поносить. Вот тебе полсоверена, купи мне холодного мяса и пива к ужину. Все остальное, что потребуется, найдешь либо в том буфете, либо на кухне. Не приставай с бесконечными расспросами и старайся не шуметь.
С этими словами Питер вернулся к прерванной работе.
– Насчет полсоверена – это прекрасная мысль, – проговорил он. – Теперь, вот увидишь, «мастер Томми» нам докучать не будет. Вот уж безумие – в мои-то годы превратиться в няньку!
Перо Питера царапало бумагу, разбрызгивая чернила. Элизабет не сводила глаз с двери.
– Прошло четверть часа, – сказал Питер, взглянув на часы. – Что я тебе говорил!
Статья, над которой корпел Питер, начинала ему докучать.
– Нет, все-таки почему он отказался от шиллинга? Лукавство! – заключил Питер. – Чистое лукавство. Элизабет, старушка, мы вышли из этой оказии с наименьшими потерями. Насчет полсоверена – идея прекрасная. – Тут Питер издал смешок, встревоживший Элизабет.
Но все же удача была не на стороне Питера в тот вечер.
– У Пингла все распродано! – сообщил явившийся с покупками Томми. – Пришлось идти к Боу на Фаррингдон-стрит.
– Угу! – отозвался Питер, не поднимая глаз.
Томми продефилировал в маленькую кухоньку за спиной мистера Хоупа. Питер продолжал быстро строчить, стараясь наверстать упущенное время.
– Отлично! – бормотал он, сам себе улыбаясь. – Ловко я выкрутил фразочку. Ужалит как надо!
И пока он так писал, а невидимый Томми бесшумными шагами блуждал из комнаты в кухню и обратно, весьма любопытное чувство овладело Питером Хоупом: ему представилось, что он уже много лет как болен и, как ни удивительно, сам этого не замечал; но вот теперь наконец начинает приходить в себя и постепенно узнавать все, что окружает его. Вот она, его продолговатая, обшитая дубовыми панелями, обставленная добротной мебелью, наполненная достоинством и покоем прошлых лет комната, – эта скромная, милая комната, в которой он жил и работал больше чем полжизни: как он мог забыть ее? Теперь, точно старый друг после долгой разлуки, она встречала Питера веселой улыбкой. Потускневшие фотографии застыли в деревянных рамках на каминной полке, среди них – лицо той нежной, хрупкой дамы со слабыми легкими.
– Господи боже мой! – проговорил мистер Питер Хоуп, отодвигаясь от стола. – Тридцать лет миновало. Как бежит время!.. Это что же, получается, мне уже…
– Вы пиво любите с пеной или как? – раздался голос Томми, терпеливо ждавшего соответствующих распоряжений.
Стряхнув с себя наваждение, Питер принялся за ужин.
В тот вечер Питера осенила блестящая мысль.
– Ну да. Как же я раньше об этом не подумал? Сразу все и выяснится.
И с легкой душой Питер отошел ко сну.
– Томми, – сказал Питер на следующее утро, усаживаясь завтракать. – Кстати, – Питер с озадаченным видом приподнял с блюдца чашку, – что это такое?
– Кофей, – сообщил Томми. – Вы заказали кофей.
– Ах так? – воскликнул Питер. – На будущее, Томми, я попрошу тебя, если ты не против, подавать мне по утрам чай.
– А мне без разницы, – заметил сговорчивый Томми, – вам же завтракать.
– Так вот, я хотел тебе заметить, Томми, – продолжал Питер, – что выглядишь ты не самым лучшим образом.
– Со здоровьем у меня порядок, – парировал Томми, – никогда никакая болячка не прицеплялась.
– Так ведь об этом можно и не знать. Случается, Томми, что человек тяжко болен, но даже не подозревает об этом. А я должен быть уверен, что живу в окружении совершенно здоровых людей.
– Если вы хотите сказать, что передумали и решили от меня отделаться… – начал Томми, вздернув подбородок.
– И нечего передо мной заноситься! – оборвал его Питер, взвинтивший себя перед этим разговором до такой степени, что сам теперь дивился своему напору. – Если окажется, как я и предполагаю, что ты отменно крепок и здоров, я с радостью приму твои услуги. Но в этом отношении я должен быть совершенно спокоен. Так принято, – пояснил Питер. – Так всегда делается во всех почтенных семействах. Давай-ка сбегай по этому адресу, – Питер начертал адрес на листке из блокнота, – попроси доктора Смита заглянуть ко мне перед его визитами к пациентам. Ступай немедленно, и прекратим всяческие споры.
Определенно, только так и следует разговаривать с этим молодчиком, – сказал сам себе Питер, прислушиваясь к тому, как стихают на лестнице шаги Томми.
Едва лишь стукнула входная дверь, Питер прокрался на кухню и сварил себе кофе.
Доктора Смита, изначально именовавшегося «герр Шмидт», однако по причине расхождения взглядов со своим правительством сделавшегося англичанином и рьяным консерватором, удручало в жизни всего одно обстоятельство: при первой встрече его ошибочно принимали за иностранца. Низенький и толстый, с густыми бровями и пышными седыми усами, он выглядел столь свирепо, что дети, едва завидев его, разражались ревом. Но стоило ему лишь погладить малыша по головке и сказать нежным и мягким голосом: «Страствуй, трушок!» – и ребенок тут же переставал плакать, недоумевая, откуда этот голос исходит. С Питером, который был ревностным радикалом, их давно связывала крепкая дружба, и каждый из них питал снисходительное презрение к взглядам другого, смягчаемое взаимной искренней привязанностью, причину которой, наверно, ни тот ни другой не смог бы толком объяснить.
– Што, по-фашему, не так с фашей юной тефисей? – спросил доктор Смит, едва Питер изложил свою просьбу.
Питер огляделся. Дверь в кухню была закрыта.
– Почему вы решили, что это девица?
Глаза под густыми бровями округлились.
– Если это не тефиса, пощему так отета?…
– Да не одета еще, – прервал его Питер. – Я и сам хотел бы одеть, только не знаю во что.
И Питер пересказал события минувшего дня.
Слезы засветились в маленьких круглых глазках доктора. Эта нелепая сентиментальность больше всего раздражала Питера в его друге.
– Петная тушá! – изрек сердобольный пожилой джентльмен. – Толшно пыть, само Профитение укасало путь ей… или, мошет, ему.
– К черту Провидение! – рявкнул Питер. – Мне-то оно что принесло? Трущобное отродье, с которым теперь придется носиться?
– Как это в тухе ратикалов! – презрительно воскликнул доктор. – Ненафитеть прата сфоефо лишь са то, что он ротился не в роскоши и щистоте!
– Я вас звал не для политических дискуссий, – вскинулся Питер, стараясь сдерживаться. – Я хочу, чтобы вы сказали мне, мальчик это или девочка, чтобы я понимал, как мне поступить.
– И што фи токта путете телать? – спросил доктор.
– Я и сам не знаю, – сознался Питер. – Если это, как я рассчитываю, мальчик, возможно, я смогу подыскать ему работу в какой-то конторе… разумеется, когда привью ему некоторые зачатки культуры.
– А если это тефощка?
– Разве девочка ходит в штанах? – вскричал Питер. – Зачем заранее выдумывать всякие сложности?!
Заложив руки за спину, Питер в одиночестве вышагивал взад-вперед по комнате, чутко прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся сверху.
– Я очень надеюсь, что это мальчик, – произнес он, закатив глаза к потолку.
Взгляд Питера остановился на фотографии хрупкой, миниатюрной дамы в строгой рамочке на каминной полке. Тридцать лет тому назад в этой же самой комнате Питер вышагивал взад-вперед, заложив руки за спину, точно так же вслушиваясь в звуки, доносившиеся сверху и произнося те же слова.
– Как странно, – раздумчиво произнес Питер, – ах как это странно!
Дверь отворилась. Сначала появилась цепочка от часов на круглом брюшке, потом и сам толстяк-доктор. Он вошел и прикрыл за собой дверь.
– Весьма сторофое дитя, – произнес доктор. – Лутще и шелать нефосмошно. Тевощка.
Два пожилых джентльмена посмотрели друг на друга. Элизабет, на свой манер успокоившись, принялась мурлыкать.
– И как же мне теперь быть? – спросил Питер.
– Фи окасались ф фесьма щекотлифой посисии, – сочувственно согласился доктор.
– Ну и болван же я! – воскликнул Питер.
– Кокта фас нету дома, са тефисей присмотреть некому, – озабоченно проговорил доктор.
– Насколько я успел заметить, – добавил Питер, – за этим чертенком нужен глаз да глаз.
– Покотите, покотите! – сказал услужливый доктор. – Я снаю, што телать!
– Что же?
Доктор придвинул свирепую физиономию к лицу Питера и произнес, со знающим видом постукивая указательным пальцем правой руки по правой ноздре:
– Я перу юную тефису на свое попещение!
– Вы?
– Ф моем слющае все корасто проще. У меня есть экономка.
– Ах да! Миссис Уэйтли.
– Она, в сущности, топрая шенщина, – сказал доктор. – Только нуштается ф рукофотстфе.
– Чушь! – вырвалось у Питера.
– Пощему фи так скасали? – встрепенулся доктор.
– Чтобы вы пестовали такую упрямицу? Это невозможно!
– Я путу топр, но тферт!
– Вы ее не знаете.
– А фи-то тафно ли уснали ее?
– Так или иначе, я не страдаю чрезмерной сентиментальностью, которая может испортить ребенка.
– Тефощки не то што мальщики, – не унимался доктор. – К ним нушен иной потхот.
– Так ведь и я не зверь, – огрызнулся Питер. – Ну хорошо, а если она окажется негодницей? Что вы о ней знаете?
– Я котоф рискнуть, – кивнул великодушный доктор.
– Нет, это несправедливо! – не унимался благородный Питер.
– Оптумайте мое претлошение, – сказал доктор. – Какой же это том, кте не ресфятся дети?! Мы, анклищане, опошаем том. Фи иной. Фи песщустфенный.
– Не могу избавиться от ощущения, что в некотором роде несу ответственность за нее, – признался Питер. – Девочка явилась ко мне. Выходит, что на меня, так сказать, возложена эта миссия.
– Ну если фи так сщитаете, Питер… – со вздохом произнес доктор.
– Всякие сантименты – это не по моей части, – продолжал Питер. – Но долг… долг – это дело совсем другое.
И с величием древнего римлянина Питер поблагодарил доктора и распрощался с ним. Затем призвал Томми.
– Томми, доктор весьма одобрительно высказался о твоем здоровье, – сказал он, не поднимая глаз от рукописи. – Так что прекрати дуться. Можешь оставаться.
– Говорила же вам! Не стоило зря деньги тратить.
– Но придется подыскать тебе другое имя.
– С чего это?
– Экономка должна быть существом женского пола.
– Терпеть не могу девчонок.
– Вообще-то я и сам о них не очень высокого мнения, Томми. Но что поделаешь! Для начала купим тебе стóящее платье.
– Ненавижу юбки. В них неудобно.
– Томми! – строго сказал Питер. – Не упрямься!
– Говорить правду не значит упрямиться! – упрямилась Томми. – В них тесно. Попробуйте сами надеть!
Платье было быстро подобрано, а затем подогнано по фигуре. Однако с именем оказалось несколько сложнее. Миловидная, веселая дама с хорошо известным ныне, весьма уважаемым и благозвучным именем является теперь почетной гостьей многих литературных салонов. Но в узком кругу старых друзей ее по-прежнему зовут Томми.
Недельный испытательный срок подошел к концу. Питеру, с его чувствительным желудком, пришла в голову спасительная мысль.
– Послушай, Томми… то есть Джейн! – сказал он. – По-моему, нам стоит нанять женщину, которая только готовила бы еду. Тогда бы у тебя, Томми… то есть Джейн… оставалось больше времени, скажем так, на другие дела.
– Какие другие? – спросила Томми, вздернув подбородок.
– Ну… в комнатах прибирать. Еще… пыль вытирать.
– Что мне, круглые сутки пыль в четырех комнатах протирать?
– Но ведь, Томми, есть еще другие поручения. Гораздо удобней посылать с поручениями человека, зная, что не отрываешь его от домашней работы.
– К чему это вы клоните? – выгнула бровь Томми. – Я и так у вас загружена меньше чем наполовину. Я могу и то и другое…
– Слушай, что тебе говорят! – топнул ногой Питер. – Чем скорее ты это поймешь, тем лучше для тебя. И не смей мне перечить! Что за глупости! – Питер был готов высказаться и покрепче, настолько решительно он был настроен.
Не говоря ни слова, Томми вышла из комнаты. Питер подмигнул Элизабет.
Бедняга Питер! Его триумф оказался быстротечен. Через пять минут Томми вернулась, облаченная в длинную черную юбку, стянутую ремнем, синюю блузу с большим вырезом, серую в крапинку куртку, замотанная шерстяным шарфом; алые губки были надуты, длинные ресницы, прикрывая черные глазки, трепетали.
– Томми! – (Строго.) – Это что за маскарад?
– Я понимаю, я вам не подхожу. Спасибо, что устроили мне испытание. Сама виновата.
– Томми! – (Менее строго.) – Не будь идиоткой!
– Я не идиотка! Это все Эмма. Уверяла меня, что хорошо готовлю. Что у меня прямо-таки способности к этому. Как лучше хотела…
– Томми! – (Без тени строгости.) – Садись. Эмма совершенно права. Как кухарка ты… ты подаешь надежды. Как правильно говорит Эмма, у тебя есть способности. К тому же… тебе присущи оптимизм и настойчивость.
– Тогда почему вы хотите нанять кого-то вместо меня?
Ах, если б Питер смог ответить искренне! Он бы тогда сказал: «Дорогое дитя, я одинокий, старый джентльмен. И осознал я это… совсем недавно. И теперь мне уже никуда от этого не деться. Моя жена и мой ребенок скончались много лет тому назад. Я был беден, иначе сумел бы спасти их. Оттого мне было так тяжело. Часы моей жизни остановились. Ключ от них я упрятал далеко-далеко. Я гнал от себя воспоминания. Ты выбралась навстречу мне из безжалостного тумана, пробудила старые мечты. Не уходи же, останься…» Быть может, тогда, несмотря на весь свой неукротимый бунтарский дух, Томми согласилась бы стать полезной ему и Питер смог бы добиться своего с меньшим ущербом для желудка. Но расплата за отсутствие сентиментальности в том и состоит, что нельзя даже самому себе в слабостях признаваться. И Питеру пришлось изыскивать иные методы воздействия.
– Почему бы мне не нанять двух слуг, если я так хочу? – Пожилому джентльмену эти слова дались, прямо скажем, нелегко.
– Зачем платить двоим за работу, которую может выполнить один? Значит, тогда вы будете держать меня из милости?! – Черные глазки вспыхнули. – Я не попрошайка!
– Так ты действительно думаешь, Томми… то есть Джейн… что справишься с… со всем этим? Ты не будешь ворчать, когда потребуется прервать приготовление обеда и отправиться с поручением? Вот что меня заботит, Томми. Некоторые кухарки этого не любят.
– Так вы сперва дождитесь, пока я пожалуюсь, что у меня работы по горло, чего зря переживать, – посоветовала Томми.
Питер вернулся к письменному столу. Элизабет подняла мордочку. Питеру почудилось, что она подмигнула.
Последующие две недели выдались беспокойными для Питера, так как Томми, чьи подозрения приумножились, весьма скептически воспринимала то, что «в интересах дела» Питеру приходилось обедать с кем-то в клубе или отправляться на ланч с каким-то редактором в ресторан «Чеширский сыр». Подбородок немедленно взлетал кверху, взгляд черных глаз принимал угрожающее выражение. Вот уже тридцать лет ведя холостяцкий образ жизни и не имея соответствующего опыта, Питер под перекрестным допросом обычно тушевался, начинал сам себе противоречить, проваливался в самых существенных пунктах.
– Воистину, – проворчал он как-то вечером себе под нос, пиля ножом баранью отбивную, – воистину, иначе не скажешь: я подкаблучник!
В тот самый день Питер намеревался отобедать в одном из своих любимых ресторанов «с добрым старым приятелем Бленкинсоппом – он в некотором роде гурман, Томми, а гурман – это тот, кто предпочитает изысканную кухню». Но, произнося эти слова, Питер позабыл, что три дня тому назад он уже воспользовался фамилией Бленкинсопп, чтобы отправиться на прощальный ужин по случаю отбытия означенного друга в Египет следующим утром. Питер был не слишком изобретателен, особенно по части имен.
– Я ценю независимость в людях, – продолжал рассуждать сам с собой Питер. – Только у нее независимости слишком уж много. Интересно, откуда это в ней?
Но дело обстояло гораздо серьезней, чем он позволял себе признать. Несмотря на свои деспотические замашки, Томми день ото дня делалась все более и более незаменимой для Питера. За последние тридцать лет Томми стала первой слушательницей, со смехом внимавшей его остротам; она оказалась первой за тридцать лет ценительницей таланта Питера, утверждавшей, что он самый блестящий журналист на Флит-стрит. С Томми были связаны первые за тридцать лет тревоги Питера: он каждую ночь украдкой поднимался, прикрывая рукой свечу, по скрипучей лестнице, чтобы взглянуть, спокоен ли ее сон. Если бы только Томми не «пеклась» о нем! Если бы переключить ее заботу на что-то другое!
Очередная спасительная мысль осенила Питера.
– Томми… то есть Джейн! – сказал как-то Питер. – Я знаю, кого я из тебя сделаю!
– И что же вы учудите на этот раз?
– Я из тебя сделаю журналистку!
– Что за чушь!
– И вовсе это не чушь! К тому же так грубо прошу мне впредь не отвечать. Как вездесущий стажер – а это, Томми, та невидимая, незаметная личность, без которой всякий журналист как без рук, – ты сможешь стать для меня неоценимой помощницей. Ты принесешь мне барыш, Томми, притом весьма ощутимый. Я стану делать на тебе деньги!
По всей видимости, этот довод был ей понятен. Питер не без тайного удовольствия отметил, что подбородок Томми остался в прежнем положении.
– Я как-то подсобляла одному парню продавать газеты, – припомнила Томми. – Он говорил, что у меня здорово получается.
– Вот видишь! – победоносно воскликнул Питер. – Тут способы иные, но в основе то же самое чутье. Решено: мы наймем женщину, чтобы освободить тебя от домашней работы.
Подбородок дернулся вверх.
– Я могу делать ее в свободное время!
– Видишь ли, Томми, мне бы хотелось, чтобы ты везде ходила со мной… всегда была при мне.
– Сначала вы меня испытайте. Может, я для этого не гожусь.
Питер постепенно обретал мудрость змия-искусителя.
– Вот именно, Томми! Сначала поглядим, что ты умеешь. В конце концов, может выясниться, что тебе лучше остаться кухаркой!
В глубине души Питер в этом сомневался.
Однако семя упало на благодатную почву. И Томми сама себе устроила журналистский дебют.
Некая высокопоставленная личность прибыла в Лондон и обосновалась в апартаментах, специально приготовленных для нее в Сент-Джеймском дворце. И каждый лондонский журналист говорил себе: «Ах, если б я смог взять интервью у этой Важной Личности, какого грандиозного успеха я смог бы достичь!» Всю неделю Питер носил с собой листок с надписью: «Интервью нашего специального корреспондента с принцем N.». В левой колонке, узенькой, были вопросы; в правой, широченной, оставалось пустое место для ответов. Однако Важная Личность была многоопытна.
– Неужто найдется, – говорил Питер, разворачивая перед собой на столе аккуратно свернутый лист бумаги, – неужто найдется хоть какая-то уловка или увертка, какой-нибудь лукавый ход, какое-либо тонкое ухищрение, которое я еще не испробовал, чтобы добраться до него?
– Прямо как старый Мартин, который звал себя Мартини, – вставила Томми. – Как только наступала пора деньги выплачивать – это у нас бывало по субботам, – ну ни в жизнь его не сыскать, исчезает, и все тут. Правда, раз мне удалось его провести, – заметила она не без гордости, – вытянула из него полсоверена. Он сам удивлялся.
– Нет, – продолжал Питер рассуждать вслух, – Думаю, и в самом деле не осталось никакого способа, ни достойного, ни постыдного, какого я бы не испробовал!
Тут Питер закинул ненаписанное интервью в корзину для мусора и, сунув в карман блокнот, удалился на чаепитие с некой романисткой, которая в приписке к своему приглашению выразила огромное желание не предавать этот факт огласке.
Едва Питер повернулся к ней спиной, Томми тотчас достала лист из корзины.
Примерно через час среди туманной мглы, окутавшей Сент-Джеймский дворец, возник некий оборванец в залатанных штанах и куртке в крапинку, воротник которой был поднят; он стоял и с восхищением взирал на караульного.
– Эй, молодец-удалец, по уши чумазый! Тебе чего здесь? – спросил караульный.
– Да вот гляжу, нелегкое, видно, это дело – такую шишку сторожить? – высказал предположение оборванец.
– Уж если прикинуть, дело, понятно, нелегкое, – согласился караульный.
– Ну и как сам он в общении-то?
– Так ведь, – произнес караульный, переваливаясь на правую ногу, чтобы дать роздых левой, – мне с ним не очень приходилось самому-то. Вообще-то он вроде, если рассмотреть, человек неплохой.
– А вон там, где окна светятся, он спит, что ли? – спросил оборванец.
– Ага, – подтвердил караульный. – А ты, часом, не анархист какой? Признавайся!
– Покамест нет, не то непременно признался бы! – заверил караульного оборванец.
Окажись караульный человеком наблюдательным и проницательным, каковым он не являлся, он не стал бы так легкомысленно подходить к этому вопросу. Ибо обратил бы внимание, что черные глаза оборванца уже облюбовали водосточную трубу, по которой при определенной ловкости можно было взобраться на террасу под окнами принца.
– Вот бы его повидать, – произнес оборванец.
– Приятель он, что ли, тебе? – осведомился караульный.
– Ну, приятель не приятель… Но, знаете, на нашей улице только о нем и говорят.
– Что ж, тогда тебе стоит поторопиться, – заметил караульный. – Нынче вечером он уезжает.
Томми переменилась в лице.
– А говорили, что в пятницу утром…
– Говорили! – сказал караульный. – Кто говорил-то, газетчики небось? – В голосе караульного невольно прозвучали нотки, свойственные лишь людям осведомленным. – Ты слушай меня, я скажу, что ты можешь сделать, – продолжал он, упиваясь непривычным ощущением собственной значительности. – Он удирает сегодня без всякого сопровождения в Осборн поездом шесть сорок с вокзала Ватерлоо. Никто, конечно, об этом не знает, кроме немногих посвященных. Такая у него манера. Терпеть не может, чтоб…
В вестибюле послышались шаги. Караульный замер как статуя.
Прибыв на вокзал Ватерлоо, Томми тщательно осмотрела поезд, отходивший в шесть сорок. Лишь одно купе, необычно просторное, в самом конце спального вагона, помещавшегося следом за служебным, привлекло ее внимание. На двери его значилась табличка «зарезервировано», и вместо обычных диванчиков там стояли стол и четыре мягких кресла. Запомнив расположение этого купе, Томми припустила быстрым шагом по платформе и скрылась в тумане.
Через двадцать минут, никем не замеченный, в сопровождении лишь пяти-шести раболепных чиновников, принц N. быстрым шагом пересек платформу и один вошел в предназначавшееся ему купе. Раболепные чиновники кланялись. Принц по-военному поднял руку к козырьку. В шесть сорок поезд, пыхтя, медленно отошел от платформы.
Принц N., который был полноват, хотя и старался это скрыть, редко оказывался наедине с самим собой. Когда такое случалось, он позволял себе несколько расслабиться. Ввиду того, что до Саутгемптона предстояло ехать два часа, и не ожидая ничьего вторжения, принц расстегнул туго стянутый на животе жилет, откинул лысую голову на спинку кресла, вытянул длинные ноги, положив их на кресло напротив, и прикрыл маленькие, но грозные глазки.
На мгновение принцу показалось, что в купе повеяло ветерком. Впрочем, ощущение это тотчас прошло, и он не дал себе труд открыть глаза. Потом принц увидел сон, будто кто-то, помимо него, находится в купе – и что этот кто-то сидит напротив него. Сон был не из приятных, и принц решил открыть глаза, чтобы сбросить с себя это наваждение. Напротив действительно сидело некое весьма чумазое маленькое существо, которое утирало грязным носовым платком кровь с лица и рук. Если бы принц был способен удивляться, он бы непременно удивился.
– Не волнуйтесь, – успокоила его Томми. – Я не причиню вам зла. Я не из анархистов.
Принц, усилием мышц втянув в себя живот, принялся застегивать жилет.
– Как ты сюда проник? – спросил он.
– Прямо скажем, это оказалось делом нелегким, – заверила Томми, безуспешно пытаясь отыскать сухой кончик у перепачканного платка. – Но это не важно, – бодро добавила она. – Главное, я здесь.
– Если ты не хочешь, чтоб я сдал тебя полиции в Саутгемптоне, прошу отвечать на мои вопросы! – сухо заметил принц.
Принцев Томми не боялась, но в лексиконе ее трущобного детства слово «полиция» неизменно было сопряжено со страхом.
– Мне надо было пробраться к вам.
– Это очевидно.
– По-другому никак не выходило. До вас очень уж сложно добраться. Вы такой хитрый.
– И как же тебе это удалось?
– Сразу после вокзала Ватерлоо есть такой мостик с семафорами. Поезд, я видала, проходит прямо под ним. Оставалось только влезть туда и подождать. Сами видите, ночь туманная, никто меня не засек. Послушайте, вы ведь принц N., да?
– Да, я принц N.
– Не дай бог оказался бы кто другой!
– Так, продолжай!
– Я узнала, вернее, угадала ваш вагон, и, как только он оказался подо мной, я хоп – и вниз! – Тут Томми вытянула руки и ноги, чтобы показать, как это было. – А на нем, знаете ли, фонари, – пояснила Томми, опять вытирая лицо, – одним меня и зацепило.
– Ну а с крыши-то как сюда?
– А там уже просто. В конце вагона есть такая железная штука и ступеньки. Сходишь вниз, внутрь и за угол, и всё. Мне повезло, что другая дверь у вас была не заперта. А то бы прямо не знаю что. Скажите, у вас нет при себе какого-нибудь носового платка?
Вытянув из нарукавного кармашка платок, принц протянул его Томми.
– Так ты утверждаешь, мальчик…
– Я не мальчик, – пояснила Томми. – Я девочка!
Она произнесла это с грустью. Считая своих новых друзей людьми, заслуживающими доверия, Томми положилась на их утверждение, что она является девочкой. Но еще долгие годы мысль о том, что она упустила возможность считаться существом мужского пола, вносила нотку горечи в ее голос.
– Девочка?!
Томми кивнула.
– Гм! – произнес принц. – Чего мне только не доводилось слышать про юных англичанок. Я-то думал, быть такого не может. Ну-ка встань!
Томми повиновалась. Обычно она так не делала, но сейчас, увидев устремленный на нее строгий взгляд из-под косматых бровей, поняла, что проще всего будет согласиться.
– Итак, ты оказалась здесь. Что же тебе нужно?
– Взять у вас интервью.
И Томми протянула листок с вопросами.
Косматые брови сдвинулись.
– Что за вздор! Кто тебя на это подбил? Говори немедленно!
– Никто.
– Не лги! Его имя?
Маленькие грозные глазки пылали огнем. Но у Томми тоже были глазки. И под воздействием сверкнувшего в них возмущения Важная Личность определенно стушевалась. С таким противником ему встречаться еще не доводилось.
– Я говорю правду!
– Ну прости, прости! – сдался принц.
И тут принцу, личности воистину значительной и потому обладавшей чувством юмора, подумалось: ну не забавно ли это, в конце концов, что он, виднейший государственный деятель империи, ведет разговоры в вагоне с дерзкой и нахальной девчонкой, которой с виду не более двенадцати лет. И тогда принц передвинул свое кресло поближе к Томми и, умело используя свой бесспорный дипломатический талант, вытянул из нее по крупицам всю историю.
– Я склонен, мисс Джейн, – заметила Важная Личность, выслушав рассказ Томми, – согласиться с нашим другом мистером Хоупом. Должен признаться, журналистика – это как раз то, чем вам следует заняться.
– А вы позволите мне взять у вас интервью? – спросила Томми, обнажая в улыбке белые зубы.
Важная Личность поднялась и, положив тяжелую руку на хрупкое плечо Томми, провозгласила:
– Я полагаю, ты заслужила это право.
– Каковы ваши взгляды, – принялась читать Томми, – на будущее политических и общественных отношений?…
– Пожалуй, лучше я сам все напишу, – предложила Важная Личность.
– Давайте, – согласилась Томми. – А то у меня правописание хромает.
Важная Личность придвинула кресло к столу.
– Только смотрите ничего не пропустите, – предупредила Томми.
– Приложу все усилия, мисс Джейн, чтоб не дать вам ни малейшего повода для беспокойства, – с серьезным видом заверил ее принц, подсаживаясь к столу и берясь за перо.
Принц закончил писать к тому моменту, как поезд стал сбавлять ход. Промокнув бумагу и свернув ее, Важная Личность поднялась.
– На обороте последней страницы я приписал кое-какие указания, – пояснил принц, – прошу обратить на них особое внимание мистера Хоупа. Мне бы хотелось, мисс Джейн, чтобы вы пообещали мне никогда больше не предпринимать опасные акробатические трюки даже на благо такого святого ремесла, как журналистика.
– Так ведь если бы до вас не было так трудно добраться, я бы…
– Согласен, виноват! – кивнул принц. – Теперь насчет твоей принадлежности к женскому полу нет никаких сомнений. И все же прошу, обещай мне! Ну же, ведь я на многое ради тебя пошел!.. Ты даже представить себе не можешь, до какой степени мне было трудно это сделать.
– Ну ладно, – с некоторой неохотой сдалась Томми. Она терпеть не могла давать обещания, так как, однажды дав, выполняла их свято. – Обещаю.
– Вот тебе твое интервью.
И первый фонарь платформы Саутгемптона озарил лица принца и Томми, стоявших и глядевших друг на друга. Тут принц, имевший (и не без основания) репутацию вздорного и злобного старикана, совершил нечто совершенно для себя несвойственное: сжав своими громадными ладонями личико в кровавых подтеках, он чмокнул Томми в щеку. На всю жизнь запомнился ей табачный запах его жестких, с проседью усов.
– И еще одно, – серьезно сказал принц. – Никому об этом ни слова. Держи рот на замке, пока не вернешься к себе на Гоф-сквер.
– Вы меня за дуру принимаете? – ответила Томми.
После отбытия принца окружающие как-то странно стали вести себя с Томми. Все принялись – по непонятной, казалось, для них самих причине – суетиться вокруг нее. Глядели на нее, и отходили, и подходили вновь, и вновь глядели. По мере того как нарастал их интерес, нарастало и недоумение. Некоторые задавали вопросы Томми, но ее неосведомленность и вдобавок ее нежелание говорить изумляли до такой степени, что само Любопытство в задумчивости померкло.
Ее умыли и почистили, ей предложили восхитительный ужин и, поместив в купе первого класса с табличкой «зарезервировано», отправили обратно к вокзалу Ватерлоо, а оттуда в кебе довезли до Гоф-сквер, куда Томми заявилась около полуночи, преисполненная самомнения, следы которого сохранились в ней и по сей день.
Именно так все и началось. Томми, в течение часа тарахтевшая без умолку со скоростью две сотни слов в минуту, внезапно в изнеможении уронила голову на стол и была не без трудностей поднята и препровождена в постель. Питер в своем глубоком уютном кресле просидел у камина до поздней ночи. Обожавшая человеческое присутствие Элизабет нежно мурлыкала. И средь ночных теней явилась Питеру Хоупу его давняя, забытая мечта – мечта о создании нового, удивительного журнала-еженедельника стоимостью в один пенни, в редакторы которого он некогда прочил некоего Томаса Хоупа, сына Питера Хоупа, почетного основателя и инициатора: журнала яркого, какого давно ждут, популярного и в то же время просвещающего, доставляющего радость читателям и приносящего доход владельцам.
«Ты помнишь меня? – шептала Мечта. – Мы подолгу беседовали вместе. Миновали утро и день. У нас впереди целый вечер. И сумерки тоже сулят надежду».
Элизабет прекратила мурлыкать и в удивлении подняла мордочку. Питер смеялся, внимая своим мыслям.
