Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Служанка у «добрых барынь»
Дед Пётр Романович – местный, сергиевский. А бабушка, мамина мать, Мария Петровна, – из степной захудалой, по её рассказам, деревни Свечиновки (Свичиновка?). По епархиальным сведениям 1911 года, там насчитывалось 48 дворов и 320 жителей, причём представителей мужского пола было больше, чем женского. В 1932 году – 432 жителя. Однако потом деревня захирела и с 1975 года исчезла из официального списка населённых пунктов.
В интернете нашёл такой любопытный факт: в Свечиновке в 1905 году родился будущий участник ВОВ Герой Советского Союза Андрей Илларионович Ефимов. Не знаю, имел ли этот бабушкин земляк какое-либо родственное отношение к её роду, но сам по себе факт интересный: малая деревня дала стране героя, командира гвардейской мотострелковой бригады, участника боёв при форсировании реки Одер. После войны он жил в Москве (если бы я раньше заинтересовался историей моей семьи!), но похоронен в Киеве. Эти сведения я почерпнул из интернет-презентации ученика кирсановской школы № 1 Ильи Ульянова. Хорошо, что есть люди, которых интересует история своего края, судьбы земляков и родственников.
Как получилось, что свою красивую девичью фамилию – Варфоломеева бабушка поменяла на неказистую, с негативным социальным оттенком – Бросалина, она никогда не рассказывала. И не знаю, каким-то образом судьба направила юную Машу в Сергиевку, которая в отличие от затерявшейся в степи Свечиновки была более развитым поселением: с церковью, с помещичьей усадьбой, и вообще народу больше.
До появления в Сергиевке в судьбе Маши да и всей её семьи произошло неординарное событие, связанное с государственными переменами. Её родители откликнулись на реформаторский призыв Петра Столыпина осваивать просторные восточные земли. На тамбовской жирной чернозёмной земле у семьи не было достаточного клочка степи, который мог бы их прокормить. И подались малоземельные всей семьёй из бедной Свечиновки в Сибирь. За казённый, между прочим, счёт.
Довезли их поездом по только что построенному Транссибу до Новониколаевска (теперь это Новосибирск). Где-то в его окрестностях им дали участок. Не обработанный, дикий. Бабушка рассказывала мне, как ходили они по нетронутой земле, давя землянику.
Но что-то не сложилось у моих предков-переселенцев, и они уехали из перспективного края. Кто-то из родни отправился искать счастье в Питер – я пытался разыскать их следы, там вроде бы жила моя прабабушка, но никаких следов не нашёл: то ли адрес был неправильный, то ли блокада все следы замела. А бабушка вернулась в неуютное, но родное Черноземье. Возможно, как раз тогда она и прибилась к Сергиевке.
Там произошло ещё одно исключительное событие в её ранней жизни. Оно связано с семьёй Чичериных. Да, тех самых знаменитых Чичериных.
На Тамбовщине, на реке Вороне, была усадьба Караул знаменитого российского философа, правоведа, историка, публициста Бориса Николаевича Чичерина, человека либеральных взглядов.
Его племянник Георгий родился здесь же и провёл часть детства. Наверно, под влиянием дяди он критически относился к самодержавию. Стал революционером, вступил в социал-демократическую партию, тогда ещё объединённую. Придерживался более мягких, чем Ленин, взглядов и примыкал к меньшевикам. В восемнадцатом году связал свою жизнь с большевиками. Однако либеральное влияние сказалось и тогда. Он, в частности, высказывался за многопартийную систему, получив соответствующую порцию критики со стороны «диктатора» Ленина. Тем не менее, вождь октябрьского переворота оценил его знания, и Георгий Васильевич стал наркомом иностранных дел. Сохранял этот пост до 1930 года. От сталинских репрессий тех безумных лет, думаю, его спасло то, что он не дожил до того трагического периода.
Усадьба сохранялась до наших дней. Путешествуя на байдарке по Вороне в августе 1985 года, мы (трое в лодке, считая и собаку Чару) побывали в Карауле. Тогда усадьбу занимал детский дом. А незадолго до нашего путешествия там проходили съёмки художественного фильма про наркома, роль которого сыграл актёр театра на Таганке Леонид Филатов. И усадьба выглядела вполне прилично для советского периода. Но потом детдомовцев перевели в другое место. В опустевшем Карауле стали «хозяйничать» случайные люди. Усадьба хирела, а затем и вовсе сгорела. Хотя как памятник истории «охранялась государством»…
Но благодаря тамбовским энтузиастам, истинным патриотам, любителям и ценителям старины удалось начать реставрацию церкви и помещичьего дома.
А в нашей Сергиевке у Чичериных была ещё одна усадьба, которая вначале принадлежала семейству Боратынских.
Представители польского рода братья Аврам (или Абрам) и Богдан Боратынские (или Баратынские) за верную службу получили от императора Павла I село Вяжля. Как можно понять из описания, оно было большим, протяжённым и включало в себя несколько соседних поселений по берегам одноимённой реки. Потом его разделили между наследниками, и каждая часть получила своё название: Евгеньевка (теперь – Ядровка), Сергиевка, Ильиновка (или Ильинка), Натальинка (Натальевка), Марьинка.
Самый известный в наше время из этого рода – поэт пушкинской эпохи Евгений Абрамович Боратынский. Он родился и вырос здесь, на берегах Вяжли, в усадьбе Мары (село Софьинка). От его родового гнезда до Сергиевки, моего «родового гнезда», километров шесть. В одном из стихотворений он нарисовал такую знакомую мне картину:
Село Сергиевка названо по имени брата поэта – Сергея. Ему оно и принадлежало. Впоследствии село отдано в качестве приданого его дочери Софье, вышедшей замуж за Владимира Николаевича Чичерина, брата либерала, дяди будущего наркома.
Эти сведения я сначала почерпнул из блога в «Живом журнале» Марины Климковой. О ней, о её исследованиях, о её замечательной книге «”Край отеческий…” История усадьбы Боратынских» я узнал, к сожалению, только недавно.
В её блоге, как и в книге, есть уникальные снимки конца девятнадцатого – начала двадцатого веков: усадьбы в Сергиевке и Воскресенской церкви, построенной Боратынскими. Это тем более ценно, что усадьба и храм погибли после «революционных преобразований» большевиков.
Для меня было потрясением увидеть семейство Чичериных, запечатлённое фотографом за столом на террасе сергиевской усадьбы. Вот они те самые Чичерины, о которых я слышал с детства! И не из политбесед и пропагандистских радиопередач. Эту фамилию часто вспоминали родственники отца. Причём, как правило, с загадочной ухмылкой. С чем была связана такая реакция на знаменитую в советское время фамилию, я так тогда и не понял, никто ничего не объяснял, и вообще вспоминать подробности о помещиках не рисковали. Лишь прочитав книгу Марины Климковой, я могу строить догадки. Но об этом позже.
А бабушка рассказала мне, что в шестнадцатилетнем возрасте она у них была служанкой (как точно называлась её «должность», не берусь утверждать). Я, ученик ещё только начальной школы, но уже напичканный изрядной порцией классовой ненависти ко всем богатеям-эксплуататорам, спросил бабушку: «Они были кровопийцами?» Бабушка ответила мягко, совсем не в духе того времени: «Нет, они были хорошие, добрые. Барыни меня учили грамоте…»
И вот я вижу этих «добрых барынь» на старинном снимке (1890-е годы) за длинным столом. Во главе стола – бородатый штабс-капитан Владимир Николаевич Чичерин. Сидит хмурый – вероятно, сказывалась одолевшая его в то время болезнь. А может, это – маска сурового характера.
И хотя бабушка служанкой была позже, чем эта семья запечатлена на снимке, – примерно в 1911 году, нет сомнения, что именно эти «добрые барыни» учили её грамоте. Других-то барынь до революции и экспроприации в этой усадьбе не было.
Марина Климкова навела меня на чтение ещё одного уникального исторического документа – книги митрополита Вениамина «На рубеже двух эпох». Иван Федченков (так на самом деле звали этого священнослужителя) родом из семьи, которая на протяжении десятилетий была связана с Боратынскими. Ещё с тех времён, когда те жили на Смоленщине. Потом Федченковы тоже перебрались на берега Вяжли.
Одно время жили в соседней с Сергиевкой деревне – Ильиновке, которая, напомню, также принадлежала Боратынским (в моё детство Ильиновку почему-то называли Ольховкой).
«Помещики дали нам для бесплатного пользования клочок земли возле мельницы, откуда брали каждой весной землю для постройки плотины в селе Сергиевка», – вспоминает Федченков.
Отсюда Ваня ходил в сергиевскую школу, построенную, кстати, Боратынскими. Полвека спустя в этой школе и я учился. Есть ли у меня уверенность, что это то же самое бревенчатое здание? Есть. В такое смутное время, когда произошли тектонические события: крах самодержавия, гражданская война, антоновщина, коллективизация, индустриализация, битва с нацистской Германией, было не до постройки школы в нашем селе из добротных брёвен, где и леса-то поблизости уже не было. Так что какой-то флюидный сигнал от Боратынских, видимо, дошёл и до меня…
Федченков, по семейной традиции, избрал путь священнослужителя. Духовная семинария в Кирсанове, академия в Санкт-Петербурге. В конце концов, отец Вениамин (церковное имя) стал митрополитом. Так и продолжал бы тихо-мирно служить богу, да вмешалась революция. Он не принял большевистскую диктаторскую и агрессивно антирелигиозную идеологию. Примкнул к белым и оказался в армии Врангеля. Из Крыма, последнего оплота белых, эмигрировал, и начались скитания по Европе. И там он служил православию, поддерживая беглых россиян словом божьим, и даже пытался организовать материальную помощь, как-то объединить их, распылённых по чужим странам.
Там он и написал книгу «На рубеже двух эпох». В ней меня прежде всего интересовали сведения о Сергиевке, о жизни здешних крестьян: ведь это сказано и о моих предках. Эта биографическая книга – великолепный документ периода великого перелома в судьбе России, её народа, да и в судьбе Европы тоже. Конечно, нельзя не учитывать, что написана не просто верующим, а церковным деятелем. Но написана без религиозного фанатизма. Автор предстаёт философом, мыслителем-гуманистом, внимательным бытописателем и сравнительно объективным историком.
Так, меня заинтересовали описания состояния крестьянства накануне краха самодержавия. Во-первых, вопреки советской пропаганде он утверждает, что в среде крестьян не было алкоголизма. Это – наблюдение не постороннего лица: их семья, лишившись других доходов, вынуждена была обеспечивать себе на жизнь, организовав в деревне кабак. Во-вторых, при всех непростых отношениях с помещиками и неурожаях, тамбовские крестьяне тогда не помышляли о революции, убеждён автор. Для него удивительно, как это в той патриархальной среде вдруг, разом вспыхнула кровавая вражда.
Но что тут удивительного? Всеобщий революционный порыв, стремление к справедливости, к обновлению, прорвал наружу веками копившееся у мирных крестьян недовольство своим положением. Ведь, хотя крепостное право и было отменено, появилось земство и сельскохозяйственные кредитные учреждения, однако зависимость от богатых, от власти чиновничества ещё была существенной. Вот они и влились в поток восставших против надоевшего строя. Сыграл роль и популизм, обещания справедливой жизни. Знать бы им наперёд, какое крепостное право, социалистическое, готовят им большевики!..
Из Ильиновки Федченковы ходили в гости в сергиевскую усадьбу, и у будущего митрополита остались самые тёплые воспоминания об этом:
«Как сейчас особенно ярко вспоминаю чудный летний день. Суббота. В этот день у нас спевка для службы. Место сбора – барский дом Чичериных, в двух верстах от нас. Мать надевает на меня все чистенькое – к господам иду! Мне лет восемь-девять. Вбегаю на взгорье: вправо – конюшня, пробегаю имение, миную развалившуюся «кирпичную»… И перед моим взором чудная картина – впереди чичеринская роща. Направо от нее наш кирпично-красный храм с отдельной колокольней, на ней главный колокол в 98 пудов, а кругом меня и без конца поля, поля – поля с колосящейся рожью «нашего» имения. Небо ясно. Солнце греет. Ветерок обдувает. И я бегу, бегу весело. Счастлив, как жаворонок в небе… Чист, как ангел, ни о чем не думается… Радостно наслаждаешься Божиим миром… По «верхней» дорожке добегаешь до сказочного замка – дома. Входишь с черного лакейского входа, пахнет особенно, не как у нас, – кофе и еще чем-то специальным. В окнах прекрасные висящие цветы фуксии. Главный лакей – милый безмятежный Тихон Егорыч, со светло-коричневыми баками на полных щеках, всегда в опрятном сюртуке и мягких туфельках (барин болен туберкулезом и раздражителен), с улыбкой встречает и тихо (показывает знак пальцем: "Шш!") ведет по ковру узкого коридора в комнату парадного подъезда. Учитель – регент, о нем после особая речь, Илья Иванович – ждет с нами, тоже молча, выхода самой барыни, небольшой, но плотной старушки Софьи Сергеевны… Сам учитель поет басом. Тихон Егорыч прекрасной бархатной октавой, Семен Иванович, садовник, блондин с льняною же красивою широкою бородою, чистенький, – отличный тенор: у барыни – хороший женский альт, как и у одной дочери учителя, Анюты; мы, мальчики, больше дисканты, бредем за старшей дочкой его, милой, нежной и умной Катенькой, способной певицей.
…Через две-три минуты растворяется зал. Мелькает сзади какое-то райское убранство, которое я не успеваю уловить, и важно, спокойно входит барыня. Мы все почтительно кланяемся… Спевка начинается… А потом опять через рощу, поля, под солнышком домой… Где ты, милое блаженное детство?!»
Эту благостную картину видела моя бабушка. А почему же я в детстве не увидел всей этой описанной красоты тихого, мирного уголка? Ведь я помню чичеринскую рощу в пятилетнем возрасте! Но не было никакого дома.
