Целомудрие миролюбия. Книга вторая. Перводевственник

Девственность моя, тебе одной я посвящаю сей творенье,

Истинная муза, прошу, за всё прими моё благодаренье.

Книга первая.

Творец.

Пролог.

Воистину душа бессмертна, ибо ведает о горней вечности уготованной ей благим Творцом, замышленной до начала сотворения времен и создания эфирных пространств. Влекомая вечными далями, не омраченная и не пристыженная суетной тленностью, превосходит доброй красотой и небесной чистотой своей всё сущее на земле и на Небе. Приснопамятно созидает в сосредоточении эмпирического ядра не только память первичную и вторичную, образную и символическую, словесную и экзистенциональную, но также располагает чувственными пламенными волокнами, пульсирующими на орбите парящего туманного эпицентра вечного жизненного свечения. Ибо душа напоминает собою земное или небесное светило, не по внешним качествам такова, а скорей ослепительностью и теплотой схожа с космологической звездой, отчего нередко звезд наделяют душевностью. Известно, что всяческий свет наделен зримой формой, широта которой определяется силой свечения, однако оное неподатливое свечение души не зависит от предметов и материй на неё влияющих, наоборот, именно душа довлеет над бытием, так обнаруживается различие между свечением прерывистым и цикличным, от свечения естественного душевного по сотворению бесконечному и беспредельному. Таково на данный момент краткое внешнее описание души, к коему в продолжении рассуждения повествование обязательно вернется. Прежде чем к тому приступить, следует пояснить, каким таинственным образом происходит слияние души с плотью посредством духа. Находясь вне тела, как и в самом теле, душа, полноценно совмещает в себе сложное строение главенствующих отделов жизнедеятельности, не жизненной биологической, а личностной духовной, ибо жизнь души сообразна в естестве, в своем естественном начале личность уникальна и неповторима целостно живет в гармоническом взаимодействии с окружающим её миром. Когда Творец помещает душу в зиготу, в то слияние двух родительских клеток, то немедленно душа приспосабливается к текущей жизненной особенности, сливается с данным малым телом, и по мере возрастания плода, с усложнением строения той плоти человека в утробе матери, устроение души начинает перемещаться на определенные места в организме. Так чувственные всполохи отделяются от ядра облачной субстанцией, дабы поселиться в сердце человека, отсюда становится понятно, почему любовь, как и иные внешне и внутренне выраженные чувства, связывают с сердцем, обида то или грусть, радость или огорчение, умиление и иные чувства кои все не перечислить. В то же время двигательные опоры, напоминающие собою медузу, устремляются в подрастающие члены человека; мыслительное свечение переходит в голову, посредством которой человек вольно и невольно созерцает, слушает, вкушает, обоняет, в общем, принимает отрицательную и положительную информацию, влияющую на всю его жизнь. Здесь стоит сделать ремарку, поясняющую то, что человек мыслит не телесной головой, но мыслящим личностным отделом души, который можно назвать словом – личность. Оное свечение обладает определенным цветом, вернее цветовым оттенком, отчего уникальность каждой личности неоспоримо видна, общий цвет может совпадать с другими, однако индивидуальность цвета безусловна и безупречна в красоте индивидуальности. Отсюда возникли такие художественные описания свечения души, как то аура или же иными словами свечение всего человека исходящее изнутри, нимб святости над головой святого человека, такое происходит, когда цвет личности преображается, приобретает золотистый небесный оттенок, и то преображение также разнится по славе и яркости. Ядро души остается в груди человека примерно в области солнечного сплетения, оно схоже с сосудом, в котором жительствует дух, без коего душа была бы мертва и бессмысленна. Со временем душа свыкается с оным своеобразным “растягиванием”, и по исходу из плоти тленной порою не спешит принимать “сжатый” вид, оставаясь в облике земном. Отчего правдивость прихода явления душ покинувших земные пространства, вполне обоснована, оные души являются наяву либо во снах в привычном для нас обличье, дабы не смущать наше порою простодушное недальнозоркое зрение. Оная естественная трансформация души определена только для человеческой плоти, никакие иные тела, животные то, или древесные, не способны принять, слиться с душой человеческой. Здесь явлена ограниченность души, в то время как Творец, сотворивший её, способен управлять всем вещественным, духовным и эфемерным. Душа подвластна над многим, но не властна над Божьими законами, которые мудро распределяют эфиры и материи. Нередко части души дерзновенно противоборствуют между собою, подобно сему порою личность не согласна с сердцем, а члены готовы двигаться, не смотря на согласие усталого разума. Вот описаны главенствующее строение души, иные мало изучены, либо малозначительны в сравнении с представленными выше схематичными построениями.

Божественный Дух наделяет душу благостью и любовью, обогащает добродетелями, Он наделил каждого свободным волеизволением, посему мысль человеческая вольна, а чувства обширны спектром насыщенного диапазона чувствительности. Только передвижение души обусловлено провидением, потому самочинное устремление всегда карается наказанием отпадением от Божьей благодати, ибо душа, отказываясь от креста жизни, утрачивает смысл в вечности, потому-то и покидает плоть насильственно, злоречиво насмехаясь над жизнью, переча ей отрицанием. Будто слабый светлячок в ночи, упрямо светит, но развеять мрак не может, не в силах совладать с собственной тьмой, ему одиноко без Бога, он гаснет, отказываясь от надежды, не дождавшись рассвета. Иной светляк возжелает стать луной, светоотражающей, любострастной, воспитанной в духе классицизма в самом начале Сотворения. Таково естественное влечение души благородно творческой, она, поглощая ненасытно красоты мироздания, нежась в божественных лучах, примет не только одухотворенные Божьи замыслы, исполненные тайной покорностью неизъяснимого жизнеописания. Но также вдохнет вдохновенье насыщенное красочными видениями или смутными иллюзорными набросками полночных сновидений, тех иносказательных нег. Ревнующими, либо тревожными явятся оные, минуя тюремные заслоны и границы реальности, ограниченной нашим восприятием и покорностью земному бытию, но подвластной скромности откровения, тогда только появится вдохновение, вернее сказать – зародится в творце. Божественный Творец наделил человека не разрушающей силой, но волнением созидающей силы, по мере насыщения вдохновением она начинает стихией неудержимой бушевать в душе, то есть колебание воли и одного оного содрогания вполне достаточно для полноправного создания, для любования сотворенным в конце, для поклонения и благодарения Творцу Вдохновителю. Только человек по Божьему произволению во всем мироздании способен творить. Творческий человек не подобен безгласным животным, которые закономерно инстинктивно строят или разрушают, ведь они покорно исполняют защитительно оборонительное действо, либо насильственное воздействие на агрессивный окружающий их мир. Человек же подобным примитивным шкурным образом не поступает, он мыслит иррационально творчески, создает искусство не для материальной пользы и выгоды, но ради осознания и восприятия духовного смысла и внутренней красоты. Он преобразует, дополняет, пытается совершенствоваться, восхищается, боготворит, сами ангелы служат ему беспрекословно, или некоторые из них отпадают от служения, тем самым не помогая в творении, но злобно переворачивая, искажая все его труды. Потому-то исключительно только человек подобен Творцу, ибо сотворен человек по образу и подобию Божьему. Образ – это душа, подобие – это совершенство разумения, воли, бессмертия, любви. Из чего можно предположить, что Бог внешне может напоминать всевластную совершенную Душу, Дух – состоящий из безначальной бесконечной любви, которая животворит вечно. Однако сие предположение также не является доступным подспорьем к достоверному пониманию божественных тайн. Ибо для описания Слова не хватит языков и слов всего человечества, но в то же время достаточно одного слова – любовь. Впрочем, рассуждать о Творце необходимо с неподдельным страхом и сердечным благоговением, не с боязнью и трепетом безропотного слуги, но с достойностью малого отрока наследника, коему уготовано Царство Небесное, если тот достойно возлюбит своего Господа и творения Его. Творец словно заповедует каждому человеку – завещаю оное богатство живому добродетельному, покаявшемуся в грехах своих, любящему, милостивому, благодарному наследнику, но тот отпрыск, растративший все дары господина своего, малодушный и своенравный, не отыщет в письме наследования своего имени, только избранные верные Господу блаженство небесное обретут. И избранность их не в принуждении, ибо мы все одинаково явлены в сей мир и сотворены для жизни вечной, но в свободном выборе человека заключается избранность. Влияние властей на свободу человека может быть различно по мере дозволения, либо запрещения чего-либо. Когда жизнь человеческая испытывает своевольное послабление, когда заглушается совесть суетой мирской и жаждой удовольствий, сие пагубное состояние души человек нередко нарекает свободой, мнимо гордясь безбожностью, бездомностью и отрешенностью от нравственных законов и правил, кажущееся ему учредительным ограничением его действий. На самом же деле, добрый Пастырь пристально наблюдает за стадом Своим, даже если те разбрелись, заплутали бесстрашно, не опасаясь грехов душегубов. Другие настолько охвачены властным правлением над их жизнями, отчего каждый их шаг или вдох разрешен, а не самостоятелен. Посему следует, что свободное волеизволение людское не есть анархическое или сомнительное своенравие, но есть вольное и невольное подчинение провидению, осознанное или же неосознанное послушание Божьей нравственности – той противоположности смертного греха. Прародители некогда ослушались Божьего повеления, ныне же среди мирян и монашества можно встретить добродетельных людей отказавшихся от блуда, насилия, тщеславия, сребролюбия, винопития и мясоедения. Иначе говоря, смирение в добродетели водружается нерушимым столпом веры в мирном житии человека. Память о грехе прародителей по-прежнему жива в людях, о грехе который уже не властен над нашими душами, сокрушен Спасителем, но память о том преступлении заповеди по-прежнему призывает многих к послушанию и смирению. Однако иные светлячки мечтают стать солнцем, разгораются гордостью и тщеславием, и то пламя адово гордого греха развращает души, сбивая с пути истинного. Гордому человеку, кажется, будто расширяются его возможности и преуспеяния, в итоге приобретает он властность и дерзновенность супротив божеских сил, но не ведает гордец, что тем самым возвышением ниспадает он в бессердечие и ссужается мудрование его до размера одного всеобъемлющего чувствования, единой страсти – покорения других. И иные пагубные злодейства имеет сей корень зла, например зависть, ведь завистник желает безумно овладеть чужим предметом или же чем-то запрещенным, блудодейства также зиждутся на покорении чужого тела, а тщеславие призывает владеть умами и сердцами людскими, перечень властолюбивых грехов велик, однако стоит помнить, что гордыня неминуемо приводит к падению нравственности. Столь печально мятежна порою, душа человеческая, отчего столь многолика судьба свободолюбивых светляков. Подобные святящимся кометам, они бороздят космические дали, странствуя по необъятным просторам Вселенной, то сталкиваясь, то разлучаясь, рьяно летят навстречу притяжения различных планет, многие из которых мертвы, ядовиты, смертельны, безжизненно одиноки, и только одна планета жива и имя ей – Земля. Многочисленны красоты сего земного мира, но они лишь блики отсветы мира небесного. Может быть, поэтому душа постоянно мечется, странствуя из мира в мир, из тьмы к свету, из простоты в мудрость, и будто не предусмотрено для неё покоя. Покуда не ощутит в ядре своем дух, то любовное вечное свечение Бога, только тогда наступит в ней умиротворение в истине, ибо стяжание благодати есть искомое ею мирное блаженство.

Внутренне духовные связи циркулируют в душе эфирными мелизмами, одни укрощены и податливы, другие своевольны и непокорны, они раскрепощают разум воображением, либо оковывают цепями реализма, будоражат фантазию, знаменуя сверхъестественность происходящего. Известно, что жизнь всякого человека поделена на две жизни, жизнь души и жизнь тела, иногда над всем властвует душа в часы размышлений и умственных творческих трудов, иногда плоть отстаивает первенство, требуя питания или физической нагрузки. Столь хаотична жизнь человеческая, отчего интересна и в то же время иногда крайне малопонятна, ибо в ней всегда преобладает божественное вмешательство. Соединение судеб, сотворение чудес, обретение и утрата, всё сие устраивает Провидение, порою намекая нам о должном выборе. Ведь человек волен идти, либо стоять, смотреть, либо закрыть глаза, говорить, или молчать, умирать, или жить, минута промедления и былого уже не вернуть, будущность не изменить. И если человек избрал неверный путь, то стоит ли ему тогда винить в том указатель путей и троп. Не мы ли воротились назад к пепелищу, зная о народной примете гласящей – “не строй на месте пожара новый дом, ибо и он сгорит”. Как и в грязи нельзя стирать белье, чище от сей глупости оно не станет, ведь порок подобен болезни, которой можно заразиться, или же не заразиться, но симптомы той тягостной хвори обязательно появятся у того, кто пренебрег советом совести не ступать на мертвую землю греховных прадедов. Пускай прошлое и далее покоится на дне омута реки Леты, на её берегах мы дом счастья выстроим, на той девственной плодородной земле заживём мирно, где потомки найдут для себя прибежище покоя и мудрости величиной в одну светлую душу. Именно о ней потечёт рассудительная речь, ради неё нагромоздится повествование сего небольшого романа многочисленными притчами и письменами. Сей многострадальная книга совершит попытку высвободить полновластно образ и подобье Божье в человеке, также вселенскую истину преподаст, отворив затворенное и сохранив потаенное. Суемудрием нарекут оные возвышенные строфы, либо добродетельным любостяжанием. Взлетевшие речи до небес многие обзовут суесловием надменным, однако не ведают нерадивые чтецы, об изначальном мученичестве сей бесславной книги, которая проповедует и отчасти пророчествует, ибо ей предопределенно быть зерцалом.

Творя творение, творец познает перемещение в мир души и возвращение из оного, ощущает воспарения возвышенные, реже униженное падение, и сим законом обусловлено всякое произведение. А призвание – это когда призывают к служению, к поприщу, к труду, налагают ответственность, возлагают бремя, когда творцу ниспосылают пространный туманный замысел, смысл коего весьма велик по силе созерцания. Именно тогда догматически выверенные языковые изречения начинают складываться в единый порою бессистемный резонанс сердца. Известно любопытно смотрящим сплетникам, что искренно любящий человек схож с прокаженным, так скоро складывается его незавидный образ в умах людских. Словно тот иррациональный романтик болен неизлечимой болезнью, которая способна вогнать сердечного любовника в опрометчивое беспутство, творческое безумье, или же может воспламенить в нём бешенство нрава, либо способна вселить в него умиленный покой, то любовное умиротворение, ту тягу к идеалу и совершенству жизни. Таким образом, влюбленный человек кажется непредсказуемым, порывистым, не в меру деятельным. Становится целомудренным, ведь любовь научает верности, самоотречению, жертвенности, покорности Богу. Любящий человек словно освящён добротой, болен исцелением, жив жизнью, любим любовью. Посему целомудренный юноша вдохновлен дыханием самой жизни любимой девы. Подобно сему романтику, вдоволь насытившись самолюбованием, познает сей любящая книга безответность, гонение, бесчувствие читателя. Ожидает сей книгу чванливое памятозлобие мировоззренческих недругов, но при этом противлении ощутит она радостное поминовение, она не познает смертное забвение времени. Подлинная судьба творения неизвестна творцу до самого конца. Однако начало с доблестью положено, зарисовано и покойно близится к завершению.

Совершенное мироздание воссоздастся на сих ветхих страницах тайной рукописи, божественным созерцателем опишется вселенная одной уникальной души, без которой станут бессмысленны все планеты, звезды и небесные светила, станется бесполезным всё живое и мертвое без одного человека, жизнь коего бесценна, ибо душа бессмертна. О воскресенье всех Господь провозглашает, и, слыша ту истину святую, мечтает человек, радуясь мгновеньям счастья и любви, помня о том, что взор способен мирозданье преображать, умножая бесчисленные красоты мира. И о том буквенная речь не позабудет помянуть. Ведь перу творца суждено писать, оно, некогда быв частью оперенья птицы, парило возвышенно в небесах, оно простирало землю, ощущая северные и восточные ветра, оно побывало во всех странах и континентах, над всеми морями и океанами воспаряло. А кисть художника некогда была животной шерстью, древо отдало свою ветвь для её черенка. Но ныне все эти части мирозданья послужат возрастанию таланта творца, дабы строфы сложились в прозаическую поэму, дабы сотворился роман о божественной любви, о животворящем дуновении, живущем в каждом человеке. Безграничные просторы глубинных и поверхностных размышлений ожидают благочестивого читателя, те мимолетные картины жизни кои заселены вышними образами пресветлых тайн повелевающих чувствами, взглядами, и помыслами автора. Их раскрытье откровением послужит просвещению.

Созерцание сего тайновидца улавливает нечто малозначительное, усматривает нечто невидимое. Оный мечтатель помышляет о непостижимом благе, его стиль – фантасмагория реализма, он одновременно новатор и ортодокс. Протестуя супротив неестественного для всякого живого существа насилия естественным миролюбием, протестуя супротив неестественного для всякого живого существа блудодейства естественным целомудрием, являет творческую силу моралиста, который один способен противостоять злу, желает быть врагом греха, гонителем атеистической лжи и гностического заблуждения. Ибо человек тогда истинно жив, когда влюблен в истину непоколебимой нравственности, в совершенство добродетели. Тогда все мировые события, людская суета, та брань и смятение, само насущное время, впрочем, и само земное бытие теряет всякую важность, значение, влияние, в сравнении с преображением одной души. Ибо в вечной любви Божьей не может быть смертного праха или скорбной памяти, любовь – это вечное сегодня, именно в этот грандиозный великолепный бесконечный миг и более никогда, и более чем всегда. Стоит помнить всегда о том, что не страницы книг хранят слепок души, но душа созидает тома безвременных гениальных сочинений.

Чтецом душевным зачитаю сей роман, сколь и положено творцу – любя своё творенье. На протяжении десятка лет искало сердце романтика прекрасный образ святости среди современных дев. Не о тщеславной и высокомерной, но о Музе вдохновительнице грезил сей мученик сердца, тот плачущий бард над сонетами бесславного поэта прославляющего кроткого художника. Молясь, взывая к Небесам, ожидал встречи с той единственной законной. И не раз, обманувшись слепотой внешних красот, утративши надежду, будто позабывши дар творенья, его сломленные скорбью руки переставали шевелиться. Но от рожденья и до нынешнего дня, Богом сохраненная, безнадежному романтику была дарована певчая дева, утешительница и целительница души страждущей не плотской ласки или же ответных любовных чувств, но к жизни праведной призывало девство его не убиенное. Отчего о душе светлой, о теле чистом и беспорочном, вот о чем мечтал неисправимый мечтатель – о живом образе чистоты. Не о недосягаемом небесном и не о сказочно книжном он грезил, но о том духоносном образе родной и близкой девы. Ибо милостиво разрешено Творцом человеку созерцать Его творенья. Слышать их голоса, помышлять о них не с трагичностью во взгляде, но с благодарственным благоговением. Посему, не корысть, но любовь корень сего произведения пера. Годы страданий юности стались позади, ныне позволительно романтику целомудренно радоваться, наслаждаясь красотой добродетелей, возлюбив верно и непогрешимо образ девства в душе своей, также богоподобно творя бесславные творенья.

Нередко малые дети, впрочем, сколь и взрослые, разобщены по роду поведения, они могут быть разрушителями, либо созидателями. И на примере имеющихся у них игрушек можно различить и в дальнейшем продемонстрировать наглядно их поведенческие особенности. Одни ломают, разбивают сердца, другие склеивают и зашивают раны, первых можно лишь пожалеть и отругать, вторых похвалить и наградить добрым словом. Так поступают и с книгами, однако бесславный творец, обречён быть в неведенье о предстоящей юдоли своего рукописного творения. Судьба сего романа доколе неизвестна, но слава его станется столь же доброй и светлой, какова сама Муза, принёсшая в жизнь одного романтика столько мягкосердечия и сострадания, сколь невозможно вместить ни одной библиотеке. Слабо-бьющееся сердце творца является символом правды, подобно душе награжденной нетленным бессмертием вечности.

Глава I.

Творец и муза.

Христоподобный мыслитель творец восторженно вглядывался серыми потухшими очами в палитру свежих красок затуманенного алого заката, отчего серость его глаз временами пылала подобно горящему пеплу, а зрачки угольками напоминали безвоздушную бездну космоса. Взглянешь и пропадёшь в них навеки, подобно сему тени исчезают в ночи непроглядной и пасмурной. Смеркалось и одновременно возгоралось сердце юноши, чувствуя приливы странных разнородных мироощущений, казалось, вот-вот, тьма поглотит всё сущее, с алчной жадностью накроет беспросветной тенью пространство и остановит потоки времени. Ему причудилось на мгновение, будто солнце погибает, проливая на матово темно-синее небо кроваво-красные брызги, и только оранжево–темные переливы обличают его чувственное умозрение, ибо закатное зарево не пламя беспощадное и грандиозно непокорное, но огнь надежды угасающей, которой суждено явиться рассветом в иной горней жизни. Озабоченный сим прекрасным зрелищем, юноша буквально цепенел всем своим хрупким телосложением, повергался в умозрительный трепет, испытывая дрожь в неспокойных руках. Столь волнительно натужно билось любящее сердце в груди романтика, волною тревоги распространяясь по всему телу, снося всякую крепость уверенности и дамбу самомнения на пути следования волн страха и порывов сомнений, напрямую связанных с намеченной ожидаемой встречей. Ведь в скором времени миросозерцание творца должна разделить светлоокая муза, свидание с которой намечено, в связи с неотложными делами девушки, на позднее время суток. По причине ожидания, незабвенные воспоминания поглотили душу юноши, в особенности чрезвычайно ярко и драматично ему представилось их земное знакомство. Он словно на краткое фантомное мгновение ощутил телом своим всю ту неподдельную робкую дрожь речи, стыдливость взора, ласковое смущение, грубую правдивость душевного трепета. Одним словом – он мгновенно возродил любовное восхищенье в сердце своём, дабы встретить возлюбленную с предпочтением достойного благородства, не легкомысленным любовником представ пред нею, но намеревался свидеться с уважением и заботой законного мужа. Пускай его мечта о супружестве – есть плод голодного воображенья, его целомудренное отношение к девушке облачено в светлое и небесное покровительство. Пускай другие пустозвоны сплетники и многоречивые лиходеи глаголют о них скверные басни, он ведает о целомудренности своих рук, которые ни разу не прикоснулись к музе, ибо он чтит её первозданную чистоту красоты. Ведь она не просто внешне привлекательна, но истинно девственно красива, потому любострастие не способно ввергнуть благочестивого юношу в бездны плотского грехопадения. Безусловно, сей благочестивая дева пленяет его творческое разуменье, начертательным видением соблазняя ежедневно. Так однажды, она, надев черное платье, облегающее её фигуру столь желанно и скульптурно гениально, привела созерцателя в неописуемый восторг. Отчего слабый сердцем юноша, обворожённый и одарённый сим видением ускользающей женственности, неминуемо соблазнился той грацией недвижного цветка, но то прельщение походило скорее на прилив вдохновения, чем на греховное лобзание очей, ибо из доброго сокровища выносят доброе, а из злого хранилища черпают злое. После, испытывая противоречивые чувства, он полюбил сей деву всей душой своей и всем телом своим, ибо они одинаково вдохновенно содрогались, узревши тот, казалось ранее, непостижимый идеал девушки. Впрочем, и дух Божий не остался равнодушным к ней, всячески охраняя от двуличных и бесчувственных людей. Юноша не состоял в их прелюбодейном числе и радовался не своей исключительности, но своей одаренности, он славил не свои обширные таланты, а сердечную музу, которая есть Божий дар, ниспосланный во спасение души сего мятежного гения. Во имя любви истинной и непреложной, он будет любить оную деву всю свою жизнь, в том, нисколько не сомневаясь, до сего года, казалось, плутал в лабиринтах заблуждений собственного сердца, видел лишь неясный призрак несбыточной мечты. Подобно страннику он в сонме иллюзий погряз, ища компасом сердцебиения ту единственную возлюбленную. И в конце бесплодных исканий разумом обезумевши и творчески умерев, потеряв всю чувственность души, был воскрешен несказанно любимой, нестерпимо родной и невозможно близкой девой. Спасён ею страдалец судьбы и поднят с колен мученик фатума свободного выбора, сей юноша стался озаренным приснодневным сиянием райского создания. После сего озарения можно со смирением принять исход души – философски порывисто помыслил юноша, ибо главное желание в его жизни заключалось в прозрении откровения совершенства, явленного образом прекрасной девы, чья святость для творца, осиянная непорочным девством, всегда непоколебимо безупречна. Подобно сему больной падает наземь, молитвенно рыдая горькими слезами, уминая коленями лечебные травы, подобно тому поэт мучимый муками творчества прячется со всеми своими бумагами в тени древа, подальше от солнечной слепящей теплоты. Ибо им ведомо иное исцеление и иное просветление. Молитва на их устах и молитва в любящем сердце, горящей ярче и жарче всех звезд Вселенной, обжигает и заживляет любые глубокие сердечные раны. Подобно сему жизнь порою скрывает чудодейственное явление, дабы в подходящий момент использовать оное масло богодухновения ради поддержания горения неугасимой лампады любви.

Спаситель является светом миру, ибо мир тёмен и нуждается в свете божества. Также и в жизни юноши уже нежданно появилась спасительная светлая дева, она, словно небесного свода звезда осветила судьбу юноши, смерила мятежный дух сего пылкого гения, исполнив своё вышнее предназначение вдохновительницы. Они повстречались при сумбурных обстоятельствах, помнится, их окружала суета в неустанном движении бессмысленных слов и дел. В водовороте театральных масок толпы они смогли различить друг друга. Они смогли остановиться на мгновение, будто нарушив законы физики, прекратив временной поток, разрушив пространство и сохранив измерение, воспарили над землей, приглушили все звуки, создав проникновенную тишину, чтобы слышать, как усиленно мерно бьётся возлюбленное сердце в груди. И в дальнейшем они жили теми одним им известными чудесами, пускай мимолетно, пускай безмятежно, пускай невесомо. Но они познали космос первого взгляда, именно тогда родилась их общая любовь, которая с момента зачатия зачатком жила в их душах, возросшая без криков и слёз, без боли и рыданий, но родившаяся кротко незаметно потаённо. Так вместило сердце юноши один единственный образ любимой девы.

Юноша почитал и называл музу святой. Известно, что многие почитают святых людей кои душами ушли в горний мир, молитвой помогающих нам, взывающих к милости Божьей. И творец всегда чтил тот сонм по вере своей, однако всегда говорил себе о том, что святые далёки, они бесплотны, а дева здесь, она рядом. Потому можно услышать её высокий голосок, можно коснуться её пальчика передавая какой-либо предмет из рук в руки, можно любоваться ею, в нескольких словах – она близка для него. Ведь она явственно освещает его жизнь, порою вразумляет и облагораживает примеров своей праведной жизни. Посему святыми являются для него не только люди прославленные церковью и предками, но также и окружающие его девы и юноши не лишенные девства и благодати Господа. Святость небесных жителей явственно обозначена, а святость земных странников различима лишь любящих сердцем. На протяжении десяти лет он искал сердцем своим подобную непорочную девушку. Впрочем, звучит не совсем верно, ибо живя в разлуке, они вместе ожидали ту встречу. Не зная даже её имени, внешности и призвания, надеялся и ждал, грезил мечтой свидания. Подобно кораблю при шторме не мог причалить к берегу, покуда не различил во тьме указующий светоч маяка.

Белокурый ангел – так он прозвал музу в сердце своём. Миниатюрная, стройная, невинная, она часто расчесывала пред ним свои длинные волосы естественного русого оттенка, которые касались до её поясницы, и в том простом действии было столько женственности, столько девичьей грации, отчего юноша умилённо замирал и стоически млел. Она также покоряла его своими небесными столь впитавшими синеву небес очами. Мраморность кожи, дрожание ресничек, нецелованность розовато-бледных губок и маленькие не по размеру, но по гармонии сложения ручки и ножки, были настолько целомудренно красивы, отчего созерцательный творец признал своё временное подчинение сей девичьей красе. Горестно ведая о том, что сей красота со временем померкнет, однако ныне он вдохновится ею на всю свою жизнь и чрез вечность пронесёт оное прекрасное воспоминание о красе творения Творца, запечатлев благой образ в рукописных творениях своих. Так творец полюбил в ней всё и обманчивую хрупкость внешности, и её изысканную миловидность, сильный непреклонный характер девы, склонный к решительным действиям и честности слов. Любовью творца возлюбил музу.

Желаю быть кистью в твоих руках – однажды изрёк помыслом юноша, взывая к добросердечности девы, к той победительнице и укротительнице его сердца. Владычица и покровительница, она неустанно призывала к размышлению его душу, и в том открывалось её главное земное предназначение.

Возбудившись разумом от сердечных воспоминаний, творец резко обернулся, боковым зрением завидев вдалеке мерцающий световыми прожилками силуэт девушки, которая неспешно двигалась к нему, очами обозревая закатное раскрасневшееся небесное полотно. Огненный пейзаж уходящего дня прельщал деву своеобразием цветовых пятен и теплотой тусклого и одновременно яркого тона. Чувство завершения чего-то важного она предвосхищала, испытывая тайное волнение, а предчувствие последующего начала бодрило дух девы, провоцируя настороженность ощущений. Она виднелась и двигалась по полю со всею явственностью внеземной кометы, по обыкновению бороздящей необъятные человеческими руками просторы космоса, которая словно на мгновение длинной в столетие сменила привычный курс блуждания, дабы осветить собою жалкую жизнь одного ропотного смертного. Подобным сравнением окрасил деву ожидающий её юноша, с любовью и благоговением принимая её драгоценное внимание, как и благоразумное охлаждение к нему. Пускай другие люди мыслят и взирают на неё иначе, нежели он, для них она проста, обычна, порою даже скучна нравом, для творца же она подобна солнцу, и только он сумел сердцем своим распознать её тончайший звездный свет, не касаясь которого можно ощущать издалека, то ласкающее обжигающее тепло. Посему он не позволил себе даже прикоснуться к деве, отчего ныне платонически ощущает не обладание ею, но приближенность к ней, сей есть целомудренная прелюдия, которая не закончится никогда и в той невинности состоит одно из главнейших наслаждений жизни. Радоваться каждому доброму мгновению жизни – не этому ли учат все философские учения. И муза щедро одаривала творца подобными счастливыми минутами, когда оставшись наедине вдвоём, они могли предаться целомудренным взаимоотношениям. Будучи девой, она дарила ему образ облика своей красоты, а он, будучи юношей, принимал её благотворительность, желая заботиться о ней. Таковые взаимоотношения схожи с взаимопониманием музейного работника и гениального шедевра всем известного мастера. И в этот самый чудесный миг бесповоротной встречи они ни на шаг не отошли от своих естественных ролей. Воодушевленное созерцание творца не ослабевало невинной сдержанностью, впрочем, и непорочность девушки не потускнела со временем. Она сколь и прежде плавно шла навстречу будущему. В том-то и состоял главный символизм происходящего: долгожданная встреча, предвосхищение праздника чувств, умиление и вдохновение, всё сие вертелось в вальсе чуть прохладного ветерка, который словно подгонял девушку, дабы напрасно не томить кавалера продолжительным ожиданием, ведь он уже преисполнился негой воздержания.

Вокруг расцветает весна, та печальная пора неизбывной неги, время распускания и озеленения, когда былое становится стариной, тая вместе со снегом, превращаясь в ручейки воспоминаний о минувшем. О любовь – мгновенье счастья длинною в вечность, она закаляет сердца, дабы сковать из них замок и всего один ключ, предназначенный только для одного любимого человека, только одной музе позволительно открывать сокровищницу пылких чувств и меланхоличных грез одного одинокого творца. Проказница весна тому откровению охотно способствует, всячески воспаляя в людях мечтательность. Созывает малых птиц щебетать о любви, а вишня с сиренью сплошь покрываются цветами, напоминая тем самым о женской красоте, столь прельстительной в сей скоротечные месяцы. Волнительно встречаются поколения, одни жаждут взросления и многообещающего будущего, иные стремятся разнузданным поведением вернуть отошедшую в небытие младость, одни ускоряют время, другие поворачивают стрелки назад, упуская нынешние ускользающие мгновения жизни, столь значимые, непревзойденно самоотверженные, готовые в любую минуту стать всего лишь тенью. Но ювелир весна радостно, чересчур кичливо, преподносит драгоценные чудеса на блюде обыденности, отчего порою кажутся, малозаметны те безделицы в драгоценных оправах. Подобно сему девушки в городе распускаются разноцветными платьями словно цветочки. Но юноша словно ослеплён целомудрием на оба глаза и потому не замечает оное влечение обольщения. Его созерцательные очи любуются внутренним зрением образом любимой девы, он не прельщается цветами благоуханными, но покорен неувядающим цветом милой сердцу девушки. Всё остальные паром растворяются в его памяти, в то время как муза будет вечно жить в его душе, и в том заключается бессмертие любви. Вот она – нетленная весна души. Вот оно – бесконечное счастье. Вот он – триумф добра и света. Вот жизнь, о которой можно только мечтать.

Вострепетавши, он всем своим естеством почувствовал приближение музы, отчего не смог смолчать. Негромко прокричал сию речь.

– Моя жизнь поделена на две неравные части: одна половина прожита до встречи с тобой, другая половина это жизнь после нашего знакомства. Я благодарен за то, что ты позволяешь мне жить настоящей жизнью. – размеренно и в то же время трогательно говорил творец глядя в глаза любимой девушки, непременно заглядывая за их плотские пределы, дабы восхититься в который раз красотой её девственной души, ведь в теле ежесекундно происходят тысячи мельчайших процессов, и в душе их не меньше, не описать сколько неосязаемых чувств мерцают молниями в небесной радужке её очей, в бездне зрачков которых, он готов был утонуть, воспарить в гравитации того космоса. Муза всегда загадочно говорила о том, будто её глаза изменяют свой цвет в зависимости от светлоты и голубизны неба. Однако в этот день каменно-серый купол навис над землею, и вправду серые очи девушки приобрели пламенные отблески, столь схожие с закатным заревом.

– Снова исторгаешь восторженные фразы, словно флорентийский поэт в эпоху возрождения. – насмешливо выкрикнула дева издалека ему в ответ, словно по одному лишь неуверенному шевеленью губ юноши, она доподлинно определила характер речи сего оратора, толком не расслышав суть сказанного им, на что тот незамедлительно ответствовал самым недвусмысленным образом.

– И не только поэтический трепет мною овладел, но и скорбь трагика. Ведь я переживаю за весь мир. Боль и смерть каждого из людей, каждое убийство трагедия для меня, словно всюду погибают мои бесценные творения. У меня лирично-скрипичная душа, много страдающая миролюбием. Не смейся надо мною муза, твой застенчивый нрав горд и своеволен. О, ужель я ею покорён – восклицаю изумленно, исступлённо завидев знакомые очертания твоего неповторимого лика. – порою неразборчиво, но трогательно отвечал ей творец. – Не верь мне, но верь моим словам, но поверь моему любящему сердцу, которое живо лишь любовью к тебе. На протяжении десяти лет я лелеял в душе своей твой благолепный образ, и вот ты воплотилась явив мне счастье. О как хорошо, что ты слышишь лишь отдельные отдалённые слова мои. Пускай они станут похожи на куранты сердца моего, а лучше унеси ветер любовь мою, дабы скитаясь по всему миру, она однажды возвратилась ко мне в дни унылого ненастья. Прими же муза моё благое восхваленье. – говорил юноша часто сбиваясь на сентиментальный тон, и вправду девушка идя ему навстречу, лишь наполовину различала всю ту сердечную тираду одинокого романтика.

Затаившись сердцем, он выжидал удобного случая совершить признанье, ибо сердце лишено правил и законов, оно непредсказуемо и наивно пространно. Все психологические этапы любви простой звук, бессмысленные фразеологизмы, ведь, сколько сердец столько и лиц у любви, все отношения между девами и юношами различны и не похожи друг на друга. Сколько душ столько и характеров неповторяющихся и уникальных, сколько душ – столько и приготовлено Господом спасения, если души те докажут своё желание спастись праведной жизнью. Юноша всегда помнил о том любомудрии, нисколько не сомневаясь в столь высочайших по духу помыслах.

“В вашем представлении мир циничен, а жизнь закономерна и естественно грешна, но я не желаю жить в подобном падшем мире. Однако живу в нём, значит мир таков, каким я его вижу, каким я его ощущаю всеми светлыми чувствами своими” – мог бы высказать сию мысль юноша любому учёному или психологу, но молчал, зная, что правда не нуждается в вербальном подтверждении. “Сколь жалок ваш мир, ограниченный лишь видимым и чувственным телом” – продолжил душевно мыслить творец.

Тем временем девушка неторопливо к нему приближалась, давая богатство возможности насладиться её целомудренной красотой. Она его любимая девушка, а значит единственная во всём мироздании. Она уникальна и несравненно бесценна для него, словно в мире больше нет подобных ей дев, и сие обстоятельство не огорчает, но воодушевляет юношу на подвиги творчества. Любимая девушка странное существо, становящееся всё более непостижимым по мере познания, она самая желанная для него дева, самая соблазнительная и пленительная, в то же время самая недоступная чистая и непорочная, потому она запретна для греховного вожделения. Любя музу, непременно, ценишь её честь и достоинство превыше собственных плотских желаний и чувств, столь удивительно любимая девушка учит воздержанию. Безусловно, она помышляет о нём иначе, нежели воображает себе он, однако дружеское притяжение, трепетно тяготея к противоположному мироощущению, неукоснительно влечёт их юные души друг к другу. Впрочем, они не называли свои отношения публичными официальными терминами и канонами общества, они два простых девственных человека встретившиеся по воле Божьей, ради вышней цели спасения.

Очи творца увлажнились слезами, отчего умиление родилось в сердце его и распространилось венами по всему существу юноши. Очи художника не смогли сохранить сухость, не с подарком, но со слезами на щеках он встречал явившееся чудо. Для кого-то в выздоровлении души видится заслуга провидения, кого-то посещает видение истины, божественное откровение, творческое озарение, и всё оное восторженное благоговение пред божественным произволением испытал в себе юноша, не богиню он различил, но святую деву, которая создана для него, и в том нет унижения пола, но есть дар ангельской любви. Осознавая сие благолепие в своей жизни, он радовался мгновению, печалился, когда оно ускользало от него, был счастлив и скорбел, а затем наступал покой, в котором сотворенная им жизнь умиротворялась по воле Творца, таково одно биение сердца равное целой человеческой жизни. И в этот раз оное благодатное мгновение одарило юношу, низвергнув весь его гений в божественное созерцание.

Половинчатое по цвету, платье музы казалось поделённым на свет и тьму, состояло из черного верха и белого низа. Подобно лепесткам цветка складки юбки колыхались в такт её грациозным женственным движениям, наполовину оголяя керамические ножки, оное раскрытие оканчивалось острыми стройными и изящными коленями. Она, казалось, могла оторваться от бренной земли и взметнуться ввысь, воспарить в небеса, столь она легка и миниатюрна. Ручки девушки также прекрасны и нежны, сколько в них ласки и тепла не ведает и она сама, мраморные и хрупкие, они завораживают своими плавными движениями. Личико девы блистает светом доброты, оно без изъянов бело и свежо молодостью. У неё узенький носик, тоненькие губки, небесные глазки, наивные девичьи реснички и малые ушки, увенчанные ровными прямыми длинными волосами естественного светлого оттенка, отчего те меняются в зависимости от освещения, на свету они русые, а в вечерних сумерках темны. И в сей единой ладности красот предстала она пред юношей, отчего тот несколько смутился, всегда видя её словно в первый или в последний раз.

– Знаешь, я недавно осознал простую истину верности, что я вечно твой, вне зависимости оттого, кто я в твоей жизни, какова моя роль, каков мой паспортный статус или общественное именование. Я твой, сквозь время и пространство, миры и бездны, я принадлежу тебе одной. Ведь моя главенствующая мечта исполнилась – я тебя нашёл, увидел, и сохранил твой образ в своей бессмертной душе. Ты неимоверно красива. Раньше я сожалел о своём одиночестве, теперь же нисколько не помышляю о том, ибо у меня есть ты – вечная муза вдохновенья. Ты заполняешь пустоты моей измученной души, я вдохновлен тобой, я жив тобой. Когда ты рядом со мной, другие люди мне малоинтересны. Ты перевернула мою жизнь подобно песочным часам формой напоминавшие символ бесконечности, и время моё словно повернулось вспять. Я словно впервые чувствую, трепещу и восторгаюсь. Так оно и есть, ведь я люблю тебя впервые, столь сердечно, будто любил всегда. Ещё до нашего рождения, души наши были сотворены из одного кристаллика эфира, и не удивительно, что мы живём на одном кусочке земного шара, ведь мы желаем быть в содружестве, и Господь милостиво не разлучает нас. Я наслаждаюсь тобой, и тем единым счастлив. – здесь юноша остановился, а затем несколько возроптал. – О сколь сегодня я не красноречив, а даже жалок в словах. Пусть так. Моё сердце устало возвышаться, ему хочется побыть чуточку сентиментальным. Но даже ради тебя я не откажусь от своего мировоззрения, своего отличного от других мироощущения. – истово произнёс творец будто на одном дыхании, на что муза ласково улыбнулась и вкрадчиво ответила.

– Я верю тебе, ведь ты всегда правдив. Но неужели ты позвал меня сюда ради оглашения любовного признания, которое уже давным-давно лаской исторгли твои пасмурные глаза. Или же ради моего вразумления явился ты, что ж, я готова внимать гласу сердца твоего, готова чтить твою прямоту и откровенность тишиной слуха своего, притупленного громогласным сердцебиением.

На минуту они прекратили всякое чувственное произволение речи, предавшись обоюдному безгласному восприятию собеседника. Покорно отдавшись молчанию, немного упокоились. В том немом взаимном тяготении душ присутствовало нечто удивительно значимое, способное изменить жизненную судьбу каждого из них.

Затем творец продолжил говорить, но теперь гораздо тише.

– Я помню каждую нашу встречу, подобно маленьким чудесам, они вкупе и есть искомое счастье. Радость состоит не только в поиске любимого человека, но и в обретении оного. Быть с тобою, для меня значит быть счастливым. – тут он слегка покраснел. – Вновь моё красноречие ослабело под наковальней безумного сердца, пусть так, главное чтобы оно не забывало те чувства и воспоминания которые навек нас связали. – внезапно юноша содрогнулся, переменив свою любовную речь на иносказательную диалектику. – Я всегда ощущал себя творцом. Вот я созерцаю тебя, смотрю на людей, даже малых насекомых вижу, и во взгляде моём сострадание превышает всякую человеческую мораль, настолько чутко я ощущаю в себе чужую боль и обозреваю трагедию земной жизни, всем сопереживаю и источаю невозбранные потоки слёз милосердия. Словно я создатель всего сущего, всего живого, потому столь трепетно отношусь к людям, в особенности к тебе. Многие полагают, будто человек малозначителен в сравнении со всей Вселенной, для меня же человек больше всей Вселенной, каждый человек уникален и неповторим, нет лишних среди них и никто из них не забыт. Для Бога нет изгоев и простаков, каждый необходим и любим Им. Пойми это, муза, не ухмыляйся понапрасну, и не обвиняй меня в излишнем безумии, только не ты, но только тебе сие осуждение позволено. Мои слова всегда правдивы и до откровенности честны, от них я никогда не отрекусь, они лишь могут со временем утратить смысловой запал и силу влияния, и только, всего лишь. Но ныне я не празднословен. – он обвёл её нежным взором и продолжил изъясняться. – Рядом с тобой я обычно спокоен и молчалив, потому что поиск любимой девушки завершён, я нашёл тебя, на двадцатом году жизни обрёл счастье судьбоносной встречи. Теперь можно расслабить разум и жить одной мыслью твоего существования. Сегодня же я желаю совершить невозможное, желаю духовно поцеловать твой голос. Но слушая мои вкрадчивые монологи, в ответ ты готова досадливо рассмеяться, потому-то после слова “друзья”, я всегда ставлю запятую, а ты всегда норовишь начертать точку. Мы общаемся на одном языке, но используем различные знаки препинания. – юноша умолк на секунду, покачиванием головы выразив обиду, дабы затем продолжить. – Обожание безгранично и всесильно, когда взаимно безответно. Ведь я не ограничен ничем, и никем, ты не возвышаешь мою любовь, не унижаешь её безразличием. Вместе с оной свободой выбора ты вручаешь мне державу власти быть в твоей жизни кем угодно, поступать так, как мне заблагорассудиться. Потому я свободен в своём счастье и в своей печали.

Сделав предупредительный акцент на последнем слове своего монолога, творец перевёл взор с миловидного личика музы на туманные дали чернеющих небес. Отчего озарённый и обагренный закатом солнца, он буквально засветился неведомым всесторонним сиянием, мистически провозглашающим величие фигуры юного оратора. Мысли коего лились легко и непринужденно подобно чистой рудниковой воде, и девушка чутко внимала ему, нисколько не пряча зерцала души своей под покровом непроницаемости чувств и переживаний. Она различала сочетание двух не сочетаемых по духу людей в развернувшейся сцене встречи. “Жизнь сего творца обещается стать эпической зарисовкой одной гениальной личности, которую невозможно охарактеризовать каким-либо возвышенным словом, пускай даже самым титаническим по смыслу гипертрофии, он уже велик в безвестности и ничтожности своей. В сравнении с другими, он превосходен во всём, в особенности в морали и в вере”. – думала она, глядя на сего человека лишённого человеческой славы и почёта, которому достаточно одной единственной музы и тем он покорил девушку, не лестью, не лаской самолюбия, но искренностью собственной романтики. Она, познавая его мятежную душу, не испытывала сугубое разочарование, либо иллюзорное воодушевление. Она принимала, пускай, не всегда достоверно понимая, и не со всем утвердительно соглашаясь, мировоззрение юноши, невзирая на ветхие устои и светские запреты общества. Душой девы руководило не любопытство и не праздная любознательность, а мирное взаимопонимание, любовь снисходительная, любовь дружественная не оскудевающая братолюбием. И действительно, она как-то назвала его братом, не кровным, но духовным. Сей зародыш братской любви, возрастающий подобно цветку с течением времени, только крепче соединяет их предначертанные судьбы. Оное сплетение судеб происходит произволением провидения, ибо всевластная воля Всевышнего сочетает юные сердца, притязания коих нежны и довольно скромны. Словно заново сотворённые прародители они впервые повстречались, такие единые и столь различные, целомудренно любящие друг друга, в Творце, даровавшем милость и дар сострадательности неизбывной, видящие суть всей своей жизни. Но не любовью единой проистекала их жизнь бытия земного, но силой творческой наполнялись превосходящей все иные суетные порывы, они питались замыслами и начинали голодать, когда те воплощались, ибо юноша всегда почитал себя творцом, который снискал и нарёк деву своей единственной музой. Нередко оные возвышенные именования гораздо возвышенней звучат, когда пишутся с большой буквы, преемственно соотносясь к своему образу и подобию. Сей юноша с самого рождения творец, не потому что исключительно талантлив или же является знатоком всех видов искусств, а потому что одарён непреодолимой тягой к созданию прекрасного, к созиданию добродетели. Доколе в нём живёт мечта – сотворить мир, свободный от насилия и греха, мир в котором правит добро и любовь, в котором не будет стыдно встречать Спасителя, миротворчество его души будет господствовать и процветать в творчестве подобно неиссякаемому источнику вдохновения.

В то время когда мечта ещё не стала явью, нередко происходит замещение желаемого обретения иллюзорной чувственностью, случается перенаправление чувств, переустройство образа недосягаемого предмета, и оной неопределённостью отношений вольно воспользовалась муза, найдя в творце доказательство своих вдохновительных возможностей, оказалось, что она способна на перевороты и на сосредоточение его вышних помыслов. В её очах он виделся неучёным человеком, ибо учённые, как правило, страстно желая всё предать объяснению, впадают в непоследовательное заблуждение. Однажды творец изрёк ей пространный афоризм – “верую истинно в Истину, ибо истинно верю”. Муза точно знает, что когда ему вослед будут кричать – “анафема и отлучение еретику”, он будет кротко шептать – “прощаю всё, прощаю всех”. Те страшные времена кажутся далёкими, до них десятки лет и потому ныне мало задумывается о том юный творец, бесславный среди людей и непризнанный всеми. Одна лишь верная его душе муза степенно внимает тихому гласу вопиющего в пустыне пророка.

– Легко спорить с Богом, заведомо зная, что так или иначе, чтобы ни произошло, Он всегда побеждает своих оппонентов. Но не каждому ли даровано право властвования над миром собственной души? – в этом косноязычном вопросе весь я. Поверь, муза, я устал быть слугой мира сего. Я вправе ослаблять либо укреплять мировые законы и правила, невзирая на всевозможные учения и опыт моих предшественников. Только Божьи заповеди являются мерилами моего воззрения, иными словами, я желаю создать мир по образу и подобию своей души сотворенной по образу и подобию Божьему, таково моё мировоззрение и таков смысл моей жизни. – после сказанного юноша усмотрел во взгляде девушки осуждение и преминул ответить ей немедля. – Не страшись напрасно моих слов, ибо я миролюбив и не намерен насильственно посягать на души людские, я лишь напомню им о первозданной праведности, о совершенной нравственности, к которой всякому человеку должно возвратиться. Не пошатнуть умы людские я намерен, но одушевить неодушевленную мораль общества. Я способен стать великим моралистом и то чувство вышнего служения зиждется в моём естестве подобно предзнаменованию. Пускай многие нарекут меня отщепенцем-гордецом, обзовут словоблудом, пускай я не познаю одобрение и похвалу, самого малого понимания, сей путь мирного протеста навсегда останется целью моей жизни – спасение мира своей души. Мечтаю подготовить мир ко второму пришествию Христа Вседержителя. Желаю показать Ему мир, в котором истреблён всякий грех, в котором уже не будет насилия и блуда, безбожия и заблуждения, цинизма и алчности, властолюбия и какой-либо иерархии, я покараю оное зло своим пророческим словом и своею жизнью праведной низложу всякое безумие бесовское. Дабы отсрочить ту страшную кару над миром, то возмездие над душами грешников, дабы не погибли многие от греховности мира сего, я буду проповедовать среди людей праведную жизнь. И однажды я покажу Господу людей невинных, ни в чём неповинных, а значит, они не будут подлежать осуждению, но в милость Божью опояшутся. Сейчас ты насмешливо наречешь меня идеалистом и филантропом, и будешь отчасти права, но вслед моим быстрокрылым словам летят умозрительные подвиги, узри же те миролюбивые деяния, которыми мне предстоит пошатнуть мировое господство неправды, низвергнуть тиранию тёмных сил.

В подобные минуты мировоззренческой откровенности творец возвеличивался до царственных амбиций, однако муза нисколько не пугалась того надуманного величья, напротив, выказывала неподдельный интерес к судьбе сего гордого и вместе с тем кроткого юноши. Его речь не отличалась ораторским мастерством, он часто “проглатывал” буквы в словах, картавил, в волнении даже начинал заикаться, и та неуверенная подача была столь человечна, что даже такая сомневающаяся во всём девушка как она, вверялась той простой истине, которую он столь яро вербально преподносил.

Известно, что дерзость поведения и гордыня мышления является на самом деле слабостью, слабохарактерностью, которая скрывается под маской напыщенности. Также самомнение и самолюбие говорят о немощности души. Оными паразитами аморальности творец никогда не страдал, ибо всегда был кроток и смиренен, его протестная натура выражалась исключительно только в творчестве, где будучи совершенно свободным, он не жалел своих сил для отстаивания добродетели. Однако в последнее время произошёл в душе юноши некоторый слом, нечто обманчивое поселилось в сердце юного гения. Погружаясь созерцанием в самого себя, он находил безграничное мироздание, и всесильные способности души, он обозревал в себе творца и в том усматривал божественное превозношение своего душевного бытия. Он созерцал окружающий мир очами творца сотворившего оное великолепие красок и существ, и в том высоком миропознании не было ничего лукаво чувственного, никакого господства горделивого, только одухотворение творчества, лишь душевное преображение. Иногда творец близко знакомился с душами людей, не поверхностно обегая сиюминутным взглядом их характеры и индивидуальные черты, а глубинно познавал уникальность каждой человеческой души, временами уподобляя своё мышление объекту познания. Он, временами казалось, чувствовал то, что чувствовали они, оставаясь при этом самим собой. Так и сегодня, его горделивая душа желала оглядеть весь мир очами Бога, и будто на мгновение сие чудо ему удавалось ощутить, ибо он любил всё что видел, каждую мельчайшую травинку и песчинку, каждого из людей. Может быть, юноша в тот миг не был Богом, но он ощущал дуновение Бога в себе и потому ему краешком отворялись вышние знания о достижении совершенства жизни. Не формулы логического построения вырисовывались в его душе, но иррациональная первичность чувствования чистоты восприятия. Не машинальное холодное математическое распределение функциональности и целесообразности довлело над его восприятием мира. Но духовное иномирное стяжание любовного созерцания не столько очами, сколько сердцем, руководило им. Любознательная душа юноши рвалась постичь оное мироздание, то Богом мира сотворение, которое не утихает, не замедляется в движении, не знает смерти, постоянно умножаясь и меняя формы. Ибо мироздание наделено вечным процессом возрождения и в том заключается присутствие Творца в творении, которое бессмертно, сколь и Он бессмертен и вечен. Может быть, именно поэтому творец почитал себя бессмертным, а творения свои наделял вечностью.

Известно, что Ангелы Господни записывают каждое слово человека, его деяния, помыслы, впрочем, и он сам ведёт рукописный дневник своей жизни. У него ничто не теряется бесследно, не ускользает безвестно, не забывается, не предаётся забвению. Сие не тщеславие, одна лишь муза хранит частицы его мыслей в себе, её чистые очи навеки сохранят образ того ничтожного гордеца, каким он, безусловно является. Юношеская гордыня не позволяет ему быть склонённым пред непостижимым и малоизученным миром. Ибо он живёт безумно, им правит творческая похоть, которая постоянно требует создавать, творить. Но он тою возбуждённостью не одержим, добровольно знакомый со своею ничтожностью, не питает иллюзий о значимости своей в среде себе подобных творцов. И то покорное обстоятельство личности, делает его свободным и прямодушным, делает авторским каждое его философское заявление, кои сей юноша навострился излагать пространной речью и языком весьма простым для понимания. Он более не слуга мира сего, но и не озлобленный повстанец, он просто творец, который не стремится обессмертить себя, будучи удовлетворённым обладанием нетлением души. Таковым образом вырисовывается поверхностная картина стремлений мировоззрения творца, чья душа пока что не отворена читателю полностью, которая подобно раковине лишь приоткрыта слегка, дабы понемногу проливать свет истины в тёмные комнаты человеческого любознания. Впрочем, и девушка стоящая подле него была весьма таинственна, таявшая в себе противоречия канонов благочестия, импульсивность, грациозность чувств, сострадательность мироощущения. Видимо трогательно жалея друга, дева всегда слушала его и, умолкнув, сомкнув уста, не перебивала собеседника. Временами она любовалась закатным уходящим солнцем, словно те набухшие маком небеса шептали ей страшные пророчества.

– Воистину, Творец мой единственный учитель. Но что если я превзойду Создателя в мастерстве творения, и не увижу равных себе по таланту ни на земле, ни на Небе? Но разве столь омерзительный грешник как я может приблизиться к святому мастерству праведной жизни, смею ли я помышлять о подобной дерзновенности души? Да, я посмел подобно мыслить, но прежде я мечтаю о прощении. И меня осудят за оное несвоевременное дерзновение, даже ты, верная муза моя, выскажешь мне укор. Потому что меня сложно понять. Только послушай, вслушайся в мои мятежные мысли – Великое искушение принёс Господь в своём мужском облике человеческом, ты женщина, тебе не понять, ты искренно служишь Ему, я же пытаюсь сравниться с Ним, достичь Его высот праведной жизни. Теперь же, выслушав меня, скажи мне, грешно ли стремится к совершенству? Мне думается это первостепенная жизненная позиция всякого здраво мыслящего человека. – говорил юноша надрывно, словно ускользающее за горизонт солнце являлось часами, вот-вот и его время кончится, нужно торопиться повествовать о главном, о самом важном.

– Не в том погибель твоего разума, но в жажде большей мудрости кроется твоя смерть. Я крайне встревожена и удручена твоим надменным поведением. Будучи необразованным, стоит ли тебе помышлять о столь высоких материях? Напрасно ты мечтаешь постичь тайны мироздания, используя детские методы и слепые подходы. Прошу тебя, вернись к обыденной жизни простолюдина, не думай более о невозможном. – отвечала муза имея твердый характер, она всегда была далека от излишней мечтательности, всегда расчётливая и местами чересчур взрослая, девушка частенько поначалу третировала своего друга, но по ходу разговора смягчалась и начинала прощать его всегдашний инфантилизм поведения, нарциссизм мышления и малопонятное мудрствование души.

– Лицедейство – та улыбка без радости, оно мне не знакомо. Поэтому я таков каков есть на самом деле, я чувствую своё первородное величье гениального творца, потому излагаю свои мысли достоверно правдиво. Я не из тех эгоистов, чья личность расширена до вселенских размеров, заслоняющая собой все остальные миры. Для всеобъемлющей любви мне достаточно одной твоей души, которая со временем примет меня с моими заповедями жизни. – на сим слове юноша заимел на лице своём румянец стыдливости, отчего он робко произнёс. – Я благодарю тебя любя. Я люблю тебя всей душой. – ещё более зардевшись, юноша продолжил услаждать слух девы нежными короткими фразами, стал ласкать её сердечно искренними чувствами. – Ты привнесла в мою жизнь то волшебство внимания, о котором ранее я мог только мечтать. Ты первая девушка, которую я величаю музой, но ты и последняя.

Она незамедлительно ему ответила.

– Ты снова возвеличиваешь моё значение в своей жизни, но признаюсь, мне приятно слушать твои дифирамбы, лишённые льстивого лицемерия. И тем самым ты умело перевёл тему нашего разговора с твоей персоны на мою вдохновительную особенность. Может быть, вернёмся в былое мудрование?

Выслушав её памфлет, зная простую житейскую истину женской нелогичности, юноша впервые улыбнулся одними уголками сжатого рта. Таким своеобразным образом, любая девушка интригующе скажет – нет, но тайно пожелает убеждения, дабы он подтолкнул её к положительному ответу. Сделай так, чтобы я захотела – мысль девы несогласованной с её изначальным желанием. Искренно надеясь на свой неразвитый талант риторики, юноша продолжил изъяснять свои доводы, радуясь минутным обращениям к нему музы, ведь безразличие – самое унизительное женское поведение.

– Я мечтаю объять весь мир своей девственной миролюбивой душой. Мечтаю изменить себя, достигнув нравственного совершенства. Мечтаю указать человечеству путь истинный. Я мечтаю быть примером кротости и сострадания, я мечтаю любить всех как самого себя. Разве плохи мои мечтания, разве неисполнимы они? – тут он вспыльчиво воскликнул. – Вот увидишь, в мире больше не будет насилия, всё орудия убийства я обращу в пыль и пепел, люди перестанут быть блудницами и блудниками, ибо люди познают и вспомнят о добродетели целомудрия, все будут отныне девственниками. – тут он словно воссиявши безвременной мудростью, осветился ускользающим лучом света надежды. – У насилия существует две одинаково уродливые личины – нападение и защита, потому-то войны и не прекратятся покуда умы почитают доблестью оные злодеяния. Посему следует быть миролюбивыми людьми, которые вовсе отрицают всякое насилие. Таковых людей Господь миротворцами прозывает и я один из них. Мы носители естественного неприятия всякого убийства, как человека, так и животного. Житие мирное со всеми – вот удел праведности. – зная о чём будет говорено дальше, оробев, он продолжил. – Еще скажу о насущном. Ласки супругов приемлемы, когда совершаются с превеликой кротостью и стыдливостью, ради зачатия и последующего деторождения, иное есть грех блудодейство. – сказавши сие, он пристально воззрился на неё. – Я вижу по твоим светлым очам, насколько сильно борются в тебе мои истины и распространившаяся по всему миру неправда зла. Совесть твердит тебе, что слова мои верны, а лукавый шепчет отвержения сего и злоречием обольщает ум твой. Так будет с каждым, кто услышит меня или прочтет книги мои. Я не часто, но бываю среди множества молодых людей, которые имеют противоположные помыслы, которые пребывают во тьме невежества, ведь зло есть безумие, и тогда среди них ощущаю себя одиноким, каким-то чужим. Предположу почему – потому что я хуже всех. Я мог бы высказаться подобным простым предложением, но это означало бы следующее – я худший из худших, но это не так, истина в том, что я один плох. Сей мнение о себе самом искореняет всякую гордыню.

После некоторой передышки он продолжил говорить.

– Существуют золотые слова всякого начинающего художника – я так вижу, я так чувствую. Я с этим взглядом на творчество солидарен, также мыслью свободно нравственно. Однако моя высокая натура не терпит всего греховного и противоестественного. Нравственность всякого творения должна быть непревзойденно свята и покорна Господу. Здесь в очередной раз ты можешь уличить меня в гордыни, но гордыня – это когда силой влияния и ораторства покушаются на чужое произволение и свободу. Я, напротив, подвизаюсь к тому миролюбию, к которому призван. И я нисколько не желаю быть твоим учителем, только верным твоим другом желаю быть всегда. – он изрядно смутился. – Ты, кажется, хотела напомнить мне о вчерашнем несерьёзном происшествии, при котором я всего лишь отворил одну дверь. Но в том нет ничего страшного оскорбительного для тебя, ведь отворение дверей перед женщиной, является устойчивым проявлением уважения и заботы к ней, а не намёком на её слабость. Я тебя нисколько не унижаю, ибо любовь всегда возвышает, даже самую пустячную мелочь возводит в ранг великолепия.

Муза ответила ему.

– Не могу не ответить тебе, раз ты столь щедро осыпаешь меня комплиментами. И вправду, ты лишён горделивости, дерзновенности, самоуверенности, но ты говоришь о созерцании как о смысле своей жизни, забывая о том, что смысл человеческой жизни заключается в спасении души. Добродетели, молитвенный труд, раскаяние, жертвенность, сострадание, любовь, всю оную духовность должно созидать и приумножать, покуда Господь не призовёт тебя.

– Не задумываясь я соглашусь с тобой. – кротко воскликнул творец. – Однако я редко хвалю свою душу, практически никогда. Я, можно сказать, ненавижу свою душу, ибо она слаба и мало похожа на святых. Впрочем, единственное что мне нравится в ней, так это творческое созерцание, всё остальное не столь велико, как бы я того желал. Разве смею я желать спасения собственной души, которая мне столь неприятна? О, и я не лишён самолюбия, ведь я столь долго уже твержу о своей многострадальной усталой душе. Мне порою трудно называть себя творением Создателя, столь ничтожным я себя почитаю и чувствую, нахожу себя сторонним созерцателем жизни, которую задумал и воплотил Бог. Но я не изгой жизни, я просто другой. Моё призвание – восхищаться, вдохновляться, творить. Во мне есть девственность, молитва, раскаяние, любовь к Богу, любовь к тебе.

– И при всём этом ничтожестве, при этом богатстве добродетелей ты умудряешься видеть мироздание своим творением? – вопросила муза.

– Не только созерцать, но смею сопереживать чувствами сердца самому сотворению мира. И чувствую, что в скором времени я буду повержен за оные гордые речи. – в зеницах очей юноши промелькнул страх, уныние сморщило его чело. – Гордец ничтожный, вот кто я.

– Ты ненавидишь не себя, но свои грехи и слабости, которые кажутся сильнее тебя, но бессильны они пред защитой Божьей, оберегающей тебя от злодейств мира сего, от пороков мира суетного. – прозорливо молвила она.

Юноша некоторое время безмолвствовал, не решаясь ответить на столь верную трактовку его многогрешной души. Ведь снаружи человек может казаться благочестивым и благородным спокойным девственником, но внутренне он всегда испытывает искушение, всегда пылает борение в душе его, ибо лукавые помыслы не дремлют, не стареют, они готовы соблазнить и развить болезнь порока посредством картин беспутных прелюбодейств. Особенно нападение зла остро ощущаются с часы лености, а также в утреннее время. Помня о том, он молчал, смутившись своей откровенности, заслонял сердце руками, бросал взор на необъятные долы заката солнца, уступающие по масштабу и значимости душе девы. Угасание света он различал с безнадежностью, подобно часам солнце отмеривало последние минуты их встречи, каждый луч, словно песчинка ускользал в безвозвратное прошлое. Юноша хотел бы остановить то движение части мира в небытие ночи, которая явно ознаменует окончание чарующей сцены. Ночь предвещает сон безмятежный или беспокойный, ибо столько всего важного он не успел ей сказать, столько всего чувственного прочувствовать, отчего придётся компенсировать нереализованные поступки и слова ночным повторением пройденного в воспоминаниях и последующим добавлением небылиц к прошедшему событию. Он чувствовал приближение конца, вот уже их отношения охладевают, она, как истовая попрыгунья стрекоза по морю жизни, не имеет якоря, потому волны бросают её из стороны в сторону. Причаливая к разным берегам, она богатеет, нищает, или разворовывается. И самое прискорбное состоит в том, что и в нём муза не находит себе доброго укромного пристанища. Он словно странное мгновение для неё, видимо потому он также незабываемое мгновение. Исчезнет краткий миг, и скоро они расстанутся, вот-вот и погаснет светило, даже луна сквозь грозовые непроницаемые тучи не сможет осветить их дальнейшее странствие.

Технический прогресс способствует духовному регрессу. Во все времена тот вопрос остро ощущался, ибо давление на свободных людей со стороны общественных структур неизменен во все времена. Таким образом, государства, имеющие циничных правителей и насильственное антихристианское мировоззрение, пытаются вмешиваться в устроение мировоззрения людей. Вот почему творец, резким словом выразил следующее.

– Власти пытаются нас усмирить и извратить, потому что у нас иные ценности, другие моральные предпочтения, у нас есть нравственное превосходство над ними. Я нисколько не патриот в высшем понимании этого слова, мне противен государственный националистический патриотизм, однако я буду патриотично отстаивать, и поддерживать добрую и правдивую христианскую веру там, где я некогда родился. Если другие безобразны преступлениями, то лучше быть островком изгоем, чем беснующейся толпой. Христианство учит истине. Христианство единственная вера, гласящая о том, что Бог есть любовь. Многие называют христианскую веру чересчур строгой аскезой, но иначе, и быть не может. Ибо кто не прельстится, кто не устоит, кто не поклонится перед антихристом, который соблазнит род людской сладостью речей и мирским богатством, только христиане. Только они будут славить правду, обличая и раскрывая ложь и заблуждения мира сего. Тактика обольщения мира лукавым во все времена проста, он будет внушать людям, будто вера не нужна человеку, будто без Христа, человек способен творить добро и быть праведным. Оными обманами он внушит людям бесчувственное безверие, затем создаст себе армию подобных безбожников и проповедников неверия. Но останется на земле малое число несогласных с тем грехопадением людей. То будут христиане, которые не утратят веру, будучи до исхода души верны Господу Богу нашему Иисусу Христу, они будут много порицаемы за веру свою и много истощаемы миром сим. Посему власть врага рода человеческого не восторжествует полномасштабно, мир сколь и прежде будет держаться на праведниках, ибо иные погибнут в унынии безверия и мирской праздности. Но помни, что нуждаются в милости не добрые, но злые. Ветхий враг мыслит иначе, для одних он уготовил пряник, для других кнут. И задай себе вопрос – тогда, с кем будешь ты, с ним, или с Христом? – казалось, что юноша говорил со всем миром, казалось, что он задавал сей вопрос каждому человеку на Земле, но, не услышав ответа, продолжил. – Приближение конца ознаменует извращение заповедей Божьих, когда грех начнут называть естественностью, тогда и явится злодей погубитель душ людских, мучитель народа христианского. Скорей всего мы застанем те последние времена, ты и представить не сможешь, как я мечтаю быть там, мечтаю созерцать второе пришествие Христа Вседержителя, мечтаю жить с Ним в Царствии Небесном. – очи юноши лучились добротой и кротостью, настолько он мечтательно воображал себе сей божественное милосердие. – Думаешь, я мечтаю о неисполнимом благе, но Богу всё подвластно, потому я не теряю надежды. Впрочем, мы все однажды предстанем пред Господом. И главный вопрос, – какими? Смиренными и покорными, с покаянием в душе, чистыми и невинными должны мы предстать пред Его очи. Потому ты, бесконечно права, мне следует, прежде всего, заботиться о душе своей, и о душах ближних своих не забывать. Мне предстоит дальний путь, который рано или поздно приведёт меня к Господу.

Обнажив мечтания своей души, творец воочию эфемерно узрел образы будущей жизни, тот выбор, который предстоит совершить каждому человеку. Должно будет избрать хлеб или крест. Хлеб и крест – это символы разделения рода человеческого, знамение конца. Поначалу враг рода человеческого не станет открыто озлобляться на веру христиан, враг будет соблюдать шаткий нейтралитет, дабы за то мирное время больше сторонников привлечь, приспешников подле себя собрать. Только затем, узаконив безбожие, примется за повальное разобщение христиан посредством гонения и истребления оных служителей Богу. И ему нельзя будет помешать, ибо враг рода человеческого лишь откроет то безверие, кое и так бытует в мире, всплывут те затонувшие трупы оккультизма и ереси, кои некогда находились сокрытыми под толщею воды общества сего. И в конце правления своего соберёт враг проклятое воинство своё, которое было собрано по всем странам и континентам. Оные будут: эпикуровы отродья, блудники и блудницы, содомиты, лжепророки и иные обольстители умом людских, поклонники воинства, оправдывающие насилие, жаждущие пролитья крови, и все иные почитатели, и делатели грехов – вот воинство антихристово. Но помни, прежде сего будет – хлеб и крест. Выбрав крест святые исполнят волю Божью, выбрав хлеб грешники исполнят злодейство лукавого. – говорил творец не умолкая ни на минуту. – Пойми меня, муза, я желаю своею любовью уберечь тебя, подруга верная моя, желаю просветить твой разум. Ведь я лишь о добродетели толкую тебе. Будучи противником всякого насилия, я во Христе нахожу добродетели миролюбия, незлобивости, невинности девства. Но люди, словно вопреки Его заповедям, всюду поощряют насилие и убийство, даже священники, которые призваны провозглашать мир, благословляют на войну. Мне думается, воинство должно быть вовсе искоренено, один супротив всех, я тому пацифизму буду всячески способствовать. Только ты поддержи меня в сей мирной деятельности, не обрекай меня на мировоззренческое одиночество. – тут он взмолился. – Господь, позволь хотя бы одному человеку уверовать в проповедуемые мной заповеди Твои, кои ратуют за любовь между людьми, о целомудрии миролюбия. – окончив воззвание к Господу, он продолжил. – Во Христе истина, но ветхость ещё довлеет над верою многих, лишь немногие верующие верны кротости Божьей. Я ведаю о том, что я не таков как все, меня будут изгонять отовсюду, не сыщу я места на земле, никто не пожелает поместить меня в своё любящее сердце. Разве только ты, одна, сколь и прежде будешь любить меня. – заключил юноша со всею истовостью юношеского слога.

После услышанного, девушка колебалась с ответной речью, казалось, она не могла покорно согласиться с его предположениями и предостережениями, некоторое родовое заблуждение, передаваемое из уст в уста, из сердца в сердце, не позволяло ей всецело поддержать друга. Он будто рушил её обыденные умозрения миропорядка, очищал от сажи разрозненные эмпирии её самосознания. Она ощущала в себе добрый дух, который проникал во все части её души, озаряя значимостью то, что ранее пренебрегалось ею, что предвзято затмевалось другими, что на самом деле неоспоримо правдиво. И на его примере, наглядно субъективно, она знает и видит, что оный кроткий юноша никого никогда не ударит, никого не обидит, не разозлит, всё перечисленное для него грех и беззаконие. В нём царят незлобивость и миролюбие. Ему противна мстительность и всякое причинение физической или моральной боли, противна ругань, противно сквернословие. Тело сего юноши очень легко сломить, ведь он не будет физически защищаться, но его нравственная душа настолько сильна, настолько всесильно фантастична, что никто не сможет совладать с мыслями сего творца, который не только живёт, но и оживляет творения свои духом веры. В жизнетворчестве состоит суть его бытия. Таковым сложилось представление девушки о собеседнике, который почему-то именно сегодня решился душевно открыться ей при закате дня.

Наступала томительная ночь, люди готовились ко сну, уходя из суетности житейских проблем, дабы их переживания утихли, а тело обрело бесстрастие. Сколь и душа вольно способна покидать рамки земного мира, во сне она отдыхает от суетности прошедших видений. Сгущались сумерки, погружая всё сущее в прозрачную теневую поволоку, заключая в свои прохладные объятья две светящиеся фигурки. Подобные малым светлякам, они не боятся тьмы, ибо наделены даром освещения мира добродетелью, они светочи всюду и везде, особенно там, где столь мало тепла и света.

Муза улыбалась творцу и на её губах бликами блестели последние лучи солнца. Как бы ни хотелось ему поцелуем вкусить тот недолговечный кусочек светила, он никогда не лишит девушку драгоценного дара нецелованности, никогда не совершит сию дерзость, не поступит столь неуважительно по отношению к её чести. Ему приятно видеть её чистой и непорочной, чувствовать в ней живительную силу доброты, тот безгрешный источник красоты неувядающей белой лилии девственности. Рано или поздно, она, как всякий благоуханный прекрасный цветок завянет, но если сорвать её бутон, то она увянет куда быстрее, и не продлят её жизнь, ни драгоценные дары, ни ухаживания, ведь потерянная невинность невозвратима. Посему необходимо её оберегать всеми возможными силами. Музу должно славно почитать и любить сердечно. И он сохранит благочинность девушки, невзирая на собственные мечтания о венчании. Мечты его не сбудутся, не соединит их благословения венец, но общая добродетель честного девства укрепит любовью их дружбу и непорочность телесную.

Словно не вкусившие запретный плод прародители, девственные и миролюбивые, сей девственник и оная девственница, умильно взирали на творения Творца, и не только восторг испытывали при сём созерцании, но также и благодарность молитвенно возносили Ему.

Безвозмездное дарение благ жизни, столь сие учение привычно звучит и сколь редко встречается в наши дни. Воистину жизнь есть благо, смерть же побеждена Воскресшим Спасителем. Может быть, потому в минуту встречи они не помышляли о кончине, ибо ничто не кончается, всему возможно продолжение, бессмертие добродетели то утверждает. Они же, более чем кто-либо, заслужили мгновение созерцания вечности в очах друг друга, в коих навеки воцарился трепет любовный омываемый слёзной влагой. Тогда их очи увлажнялись радостью, дабы та вода сохранила на молекулярном уровне то прекрасное видение бесконечного счастья. Дабы затем, превратившись в невидимый пар, те удивительные образы вознеслись обратно на небо. После капли должны были пасть обратно на землю, храня в себе картины любви. Дождём, обрушившись на засушливый город, оные наброски счастья потекут по человеческим лицам, по их щекам и носам, попадут также на их усталые веки, отчего люди узрят то, что они, прежде никогда не видели, так круговорот романтических грёз возобновится вновь. Снова и снова будут оживать жизни людские, ведь всё мироздание словно призвано хранить человеческие судьбы, вся Вселенная есть не что иное, как памятник человеку, венца творения, шедевра Творца.

Вдали когда-то произрастало старое древо, под дубом тем Авраам трех Ангелов повстречал, спор Платоники и Плутоса там некогда был затеян, там слёзы Арианы напоили могильную почву, возле сего древа поэт деву дожидался и сколь известно стихотворным письменам, с верностью и любовью музу милую сердцем повстречал. То было и, то будет.

Колыхались ветви древа векового, словно грозные тучи они нагоняли. Посему юноша и дева, находившиеся возле дуба сего, завидев приближенье непогоды, недолго предавались созерцанью красот небесных и красот душевных.

Глава II.

Тайновидец.

Раскатистые расхлёстанные по небу громовые вздохи послышались вдали. Быстро приходящие на смену покойному зареву грозовые тучи заволокли небесный купол грубыми тяжёлыми облаками. Подобно стаду встревоженных диких зверей, подобно расколотым валунам горной породы, они заполоняли синевато-лиловые пастбища, пожирая на пути своего вторжения цветы звёзд и краски лун. Высокие луга небесного океана, поглощая и выпивая закат, клубились массивно, стойко продолжая надвигаться на некогда мирное угасание дня. Словно человек исходящий из земного мира сего, видит воочию наступление духов тьмы, но отходящему праведнику в горний мир странно чувствовать их мрачное приближение, ибо надежда на скорое явление сил света не покидает его, ибо с ним Ангел Хранитель. Таким светлым образом, юноша не убоялся надвигающейся непогоды, ведь рядом с ним живёт и здравствует светлоокая дева, которая, впрочем, уже начинала замерзать, ведь проказник ветер прохладой проникал в складки её платья, монотонно колыхая их, отчего она покрывалась мурашками. И очередное лёгкое содрогание музы ознаменовало их скорое расставание, оное неминуемое отдаление двух тел друг от друга, но не любящих душ, соединенных тёплыми чувствами добросердечной дружбы. Так скоро огорчение занимает место проходящего счастья, ненадолго опечаливая сердечную память, ведь грусть есть спутница всякого ожидания.

По разрумяненному личику девушки текли крохотные капельки, но, то были не солёные слёзы, то закрапал мелкий дождик, предупреждая неразумных людей о том, что в скором времени он возрастёт, заимев полную мощь излияния. Потому-то только грозил одинокими каплями, тем самым поторапливая одиноких путников. Тем временем воздух постепенно приобретал влажную свежесть схожую с благоуханием увядающей осени, словно сам Творец объяснял разумным людям две основные характеристики всякого творения, Божьего и человеческого произволения – о созерцании и исполнении. Исполнение подразумевает внешнюю красоту, технику создания, а созерцание это душевное качество, поиск смысла, красота духа. Обозначается созерцание делением надвое. К примеру, встречаются люди внешне привлекательные, но весьма скверные душами, они могут прельстить плоть творца, его зрение, но не творческую душу его, также бывают люди, внешне покалеченные и не обладающие соблазнительной наружностью, но они светлы душами и той красотою превыше многих. Исключением в созерцании может быть только умиление. И оное прямодушное соитие невинностей всех чувств овладело творцом, наградив того исключительной чувственной прямотой. Словно написав безвольную картину, сотворённую с конечной целью запечатления и показа всевозможных красот, он остановил красками мгновение, дабы затем воображение зрителя конструктивно дополнило сокрытое от глаз пространство, ведь рамой полотно никогда не ограничивается.

“Неужели и ей суждено плотью бренной угаснуть, подобно всем другим миллиардам людей, неужели мне предстоит лицезреть её старение и телесную смерть? Ужели таково наказание моё, за согрешения мои, ужели нельзя не предотвратить оное разрушение? Предназначение человека – созидать Божий мир, почему же мы поступаем иначе, мы разрушаем мир, и мир в ответ разрушает нас”. – размышлял юноша, взирая на образ своей вечности, ведь душа воистину бессмертна. – “Сколь красива она, муза моя, сколь добродушна, сколь невинна и нежна, отчего я не смею гласом молвить добросердечно. Потому я осуждён на безмолвие голоса, но душа воспевает её чувствами, воспалёнными настолько, насколько возможно, отчего она содрогается от каждого удара сердца, моего любящего её сердца. Она как будто желает отдалиться от меня, но не в силах сотворить и один шаг. Она жаждет духовной любви, вкушая ту амброзию сполна. Она скрытно познаёт меня, не подозревая о том, что прочла всего лишь несколько страниц моей бесконечной жизни”.

Влажное личико музы золотилось белым светом. Очень быстро меркло зримое окружение. Выхватив самое главное своим чутким созерцанием, творец трепетно желал различить всю звездно-планетарную вселенную в простых для каждого обывателя чертах лица застенчивой девушки, не желая замечать непоправимые изменения в её теле, необратимые пред временем и невосприимчивые к мольбам и увещеваниям. Повелевая своею созерцательностью, казалось он, словно в микроскопе различал старение мельчайших клеток её тела, видел то, как плоть постепенно угасает, в то время как душа, совершенствуясь духовно, наоборот возрастает и молодится. С таким своеобразием тело и душа идут разными тропами по жизни. Безусловно тело есть храм души, но как всякое строение, оно постепенно разрушается, для того люди создали множество орудий для уничтожения. Но Дух Божий живущий в храме им не одолеть, не покорить, не убить. При оном знании всё же жалостно воспринимается старение тела человеческого, но более горестно созерцать греховность души.

“Может быть, мне следует оставить музу, дабы не видеть её исход, не быть свидетелем телесной смерти её, которая, впрочем, и меня не минует. Мне ли провожать в горний мир возлюбленную, возвращая Творцу столь прекрасное создание Его всесильной творческой мысли? Однажды, рано или поздно я оставлю всё мирское, отрину всё земное, дабы предаться своему вышнему предназначению”. – продолжил размышлять юноша.

Будто читая мысли его души, дева серьёзнела, несколько прищуривала глазки, те непокорные планиды не затмевались солнцем. Смиряла наваждение помыслов юноши, и, улыбаясь, смахивала ресницами его угрюмое настроение. Но он не осклаблялся в ответ, не поступался уверенностью своих умственных изысканий, напротив, охотно продолжал доискиваться до вышней цели их совместного существования. Когда он страдает, она сострадает ему, когда он любит, она однажды возлюбит его. Но так ли это? Любящее сердце юноши подсказывало, что не быть им вместе, не быть им семьей спасающей души в честном супружестве, не стать им единой плотью. Однако при всём этом угрюмом предзнаменовании, некая таинственная связь подстрекала их жизни слиться в едином дружественном русле, словно ткачиха судьба позабыла о союзе сих двух жизней. Пускай, они связаны всего лишь скоропалительными и капризными мгновениями, пускай, они различно и междоусобно живут. Они были Господом благословлены встретиться на перепутье веков. Подобные созвездьям звёзд, кажутся столь близкими и родными, на самом же деле расстояние между ними невообразимо превосходит любые земные меры измерения. Столь метафорично можно охарактеризовать их отношения, ибо они не были помолвлены, они не были греховными любовниками сожителями, они всегда были больше чем друзья, но и не родственниками, не врагами, и не соратниками. Они были сотворены Творцом для любви, ради мира созидания, и сие естественное чувствование и служение Богу наделяло их званием человека, и этого было вполне достаточно, чтобы им быть вместе. Безусловно, первичность юноши наделяло его жизненной мудростью и властью над науками и искусствами, однако покорность девы не было унижением, либо самоотвержением, сие было подлинным кротким поведением женщины, сотворенной быть другом и помощницей, и без неё не быть ему смиренным и созерцательным, ибо всякий творец без музы скуден сердцем. Он отчетливо осознавал простую истину о том, что женщина сотворена для мужчины, значит, оная дева создана для него одного. Отчего всем своим девичьим естеством она ощущала в себе тяготение к первосотворенному, чем объяснялось её неукоснительное приближение к нему, повиновение, иногда восхищение. Тот в ответ невольно испытывал любование, умиление, вдохновение. Таково было повседневным целомудренным взаимодействием сих двух молодых людей, и сомнений в искренности их чувств не может и быть, ибо ничто не освещается без света, не горит без искры, не живёт без Духа Святого.

Предвидя тайны мироздания, творец погружался душой в засекреченные необъяснимые просторы бытия, привольно наделяя девушку должной земной и небесной красотой, полное очарование которой было сокрыто от него, ведь девичья невинность выдаётся в мельчайших жестах, взглядах, помыслах, посему оные аспекты её поведения скромны, стыдливы и чисты. Каждая её манипуляция с воздухом, либо с волосами, фокусирует всё внимание юноши на девушке, обозначая её привлекательным объектом многогранности вышних красот. Посему всякое повествование, следуя за созерцанием, несколько уступает по силе восторга и не столь содрогается трепетом, сколь требует должное описание предмета обожания, отчего многое видимое приснопамятное озарение, нуждается в осмыслении пространном. Так ничто в мире не может быть простым, либо односложным, ибо всё душевное мудрено насыщается любовной божественностью. Посему мельчайшая крупица мироздания приняла в себя светлейшую славнейшую мощь Творца. И не сосчитать, сколько сих былинок в человеке, мириады их, которые чудесны, различны по свойствам, видимо, потому душа столь легка и прозрачна, в то же время крепка и неразрывна. И юноша, казалось, наблюдал за проблесками души девы, словно завороженный льстился лучами её славы, пренебрегая своим собственным величием.

В храме Божьем горят свечи символизирующие расточение мрака, молитвенное горение пред Богом, которые светят в ночи подобно звездам. Также подобны космосу очи человеческие наделённые белизною, цветом, и тьмою. В совокупности очи человеческие глубинны. И именно ту белизну знаний и красот познавал юноша, любуясь глазами девушки, которые, отражая лунный далекий матовый свет, казались сказочными светильниками. Но сколь обманчивы те блики вечности, они способны отвлечь от истинного блаженства. Будучи сердечным романтиком, юноша мог бы отдаться той малой земной любви, пожертвовав себя во славу девы, ведь любовь есть жертвенность, но тогда ему станет недоступна бескорыстная любовь к Богу, увлечённый творением, он предаст забвению Творца. Так могло бы быть, однако серьёзно поразмыслив, он избрал вышний горний путь. Он не прилепится сердцем к миру, ведь путь любви к женщине непредсказуем, она в любой момент легко может отвергнуть его, в любое мгновение способна отвернуться от него, и тогда юноша погибнет, ведь она способна смертельно ранить словом. Женщина часто склоняется к измене, когда на горизонте жизни маячит более мужественный претендент на её благосклонность. Женщина может обласкать и тут же грубо отринуть от себя, в ней слишком много непостоянства. Но Бог неизменен в святости и любви к человеку. Через несколько десятков лет муза постареет, утратит девичью красоту и грацию, звонкую ласковость голоса, нежность рук, она одряхлеет, затем и вовсе угаснет, а душа её устремится в Царствие Небесное. Что же останется творцу: скорбеть, убиваться, стенать, или идти следом за нею? Но Спаситель воскрес, Он вечен, Он достоин любви сердца человеческого, которое принадлежит Ему как Создателю. А муза, она лишь мгновение на земле, лучик света, ниспосланный грешному творцу, как надежда на прощение грехов. Ибо он греховен не делом, но грешен вольностью мысли и страстью взора. Однако в те минуты канувшего в Лету прошлого помышления юноши были верными истине, рассудительными, богобоязненными.

Посему, недолго думая, он вскоре распрощался с оным пленительным видением. А дева в свой черед, прощалась с ним и легко, непринужденно, после, словно на крыльях направилась в сторону своей одинокой лачуги на холме. В ту минуту он не чувствовал себя жестоким к ней, ибо в девушке нет той великой любви к нему, обязывающей его быть безмерно учтивым, она ощущала только душевную дружескую привязанность к нему. Юноша же поступал мудро, потому не посягал на её руку и сердце, не стал молить о милости, о снисхождении, он был не достоин столь жалкой участи быть слугой сердца своего. Мучеником бесславия – вот кем он был. Ведь предназначение его таинственно пространно зашифровано в судьбе. И никто, даже самый пророческий провидец не мог поведать ему о грядущем, ибо будущее уже начинало сбываться, начинали обретать очертания прямые линии, местами меняясь на волнообразную структуру координат пути. Оные определённые иногда непознаваемые события изобличает и претворяет само время.

Любовь это не чувство, и не качество, любовь это качественное чувство. Оригинальность сего определения, несомненно, неоспорима, однако необходимо должным рассуждением разъяснить, что такое чувство и что есть качество. Чувства творятся душой, сие есть процесс зажжения эфира, духовное возвеличивание, либо духовное оскудение, когда чувства угасают. Безусловно, на произволения души реагирует плоть, в особенности учащенным сердцебиением, дрожью, слезами и иными. Качества также творятся душой, это особое отношение, смиренное и доброе, незлобивое и безвинное, ведь любовь это совокупность положительных качеств направленных в сторону человека. И соединив чувство и качество, получим качественное чувство, которое возможно именовать любовью. Однажды, увидев оную, не спутать её ни с чем иным.

Подобным образом сентиментальный юноша мечтал распознать в деве собственное чувство, оное праведное качество, но казалось, что их чувства настолько различны, насколько отличны друг от друга все творенья Божьи. В то время как любовь к Богу должна превышать все иные чувствования души, и юноша охотно принимал данную истину, влагая её в сердце своё, решивши никому не позволять расхищать сие сокровенное сокровище души. Никакие, даже самые прекрасные девы не смогут растащить его сердце юное на куски, на обломки, его целомудрие полностью предано Богу, его девственность одному Ему принадлежит. Столь мудро заключал мысль свою творец, прощаясь с исчезающим в сумерках видением. “Я ведаю, какова она, ибо по плодам узнается древо”. – думал юноша и несколько печалился.

Мужчина и женщина равны по естеству, ибо одинаково сотворены по образу и подобию Божьему, но различны они по предназначению и замыслу. В сотворении первичность мужа неоспорима, властность и мудрость в нём, а жена, из ребра созданная помощником и другом для него, да прибывает в послушании, дабы не нарушать закон природный. Юноша, ведая о сем, не проявил слабость, отринувши теплоту девичью, столь обманчивую и обольстительную в пору юности. Тогда он исполнил заповедь Господа, не воззрился на неё с вожделением греховным. Никогда он не позволит ей себя искушать, потому не падёт, не заплутает в лабиринтах суетности мира сего. Ибо он был сотворён Творцом для более высокой цели, призвание его не от мира сего, и зовётся сие – созерцанием. Оное умозрительное душевное возвышение лишено корыстолюбия, либо тщеславия, памятозлобия.

Невинность дышит и укрепляется девством честным. И юноша во все лета свои хранил чистоту телесную и чистоту душевную, так он заповедовал себе, обетом запрещая все непотребства и нечистоты способные извратить и поколебать благость миросозерцания. Он не будет осквернен женщиной и над женщиной он никогда не надругается. Посему муза сохранит девство своё, и сие благотворное стяжание спасет душу её от многих страстей. Столь благородно ответствовал юноша, с любовью размышляя о деве, со всей заботой оберегая её от грехопадения.

Внешний трагизм мироздания размылся прозрачной матовой туманностью, отчего помышления души стали главенствовать в нём, увлекая помыслы в самые замысловатые пространства. Не замечая поступающий вечерний холод, не ощущая влажность падающего с неба дождя, не слыша дальние раскаты грома, он, заворожённый, всматривался в еле уловимый зрением белый удаляющийся силуэт девичьей фигурки на фоне иссиня-черных переливов исполосованных яркими зарницами. В сей застывшей картине разлуки, наглядно демонстрировалась вся меланхоличная философия романтики, в которой дева словно фантазия манит за собой, то ли тлеет угольком воспоминания, то ли взрывом воображения зовёт, и в то же время кажется столь недостижимой, неприкосновенной. Если бы вздумал он погнаться вслед за нею, то вскоре в скорбях и мечтах погиб бы отвергнутый ею, если б остался здесь созерцать сей туманный силуэт, то сохранил бы сердце своё, грезя слёзно о звезде небесной. Может быть, тогда, ему следовало бы затворить все свои органы чувств, дабы сердце его укрылось верою от невзгод, дабы впредь помышлять ему только о Боге, о прекрасном и вечном Боге, а не о тлене земном. В том выражается вся суть любви к деве, сие есть – созерцание божественной искры, когда видишь не то, какова она есть, но то, какою она могла бы стать, если бы избрала жизнь праведную и тем осветилась. Святой Дух Божий дарующий всем жизнь, сама романтика призывает непрестанно находить в любимом человеке красоту невинности и девства, и только сие благочиние следует воспевать в песнопениях любовных. Таким созерцательным образом и поступал творец, словно предвидя все горести и лишения земного пути своего, он избрал для себя призвание быть странником, который недвижно телом стоит на месте, но душою вездесущ. Впредь и всегда он будет послушен воле Божьей, целомудрен во все лета жизни своей, при великих дарованиях и славе, будет в нищете молить о скудости земных богатств, и будет миролюбиво терпеть любое насилие направленное супротив его тела и его души. Обещал сие, заключая тем истину своей жизни в сосуд сердца своего, обещался исполнить то, что должно ему воплотить. Однако доподлинно не осознавал юноша во всей полноте мудрости веков, сколь удивительная и чудотворная судьба ему уготована Господом.

Монашеский страннический образ жизни он однажды избрал для себя, посему только покой и тишина блаженны для него, то безмолвие и миролюбие, созерцательная утешительная любовь, безграничная мечтательность и самозабвенное служение Богу, вот бесценные ценности его жизни. И он, настоящий безвременный герой, ибо герой тот, кто никогда не причинит насилие и боль человеку, и любому другому живому существу, он подставит вторую щеку обидчику своему, всего себя отдаст на поругание, но не согрешит. А злодеями являются те, кто причиняет боль и мстит, грехом отвечают на грех, кто властвует, судит и лишает свободы, таковые ложно прозваны героями, на самом деле они простые убийцы и насильники. Сей юноша был миролюбив, потому всегда ощущал себя крайне одиноким среди людей, лишь Спаситель благословлял его единственно верный жизненный путь. На своём веку ему предстояло вразумить многих заблудших людей, весь мир просветить истиной. Он вознамерился успеть изменить весь мир до второго пришествия Иисуса Христа, дабы в добродетели встретить Спасителя. На столь высокую ступень собственного духовного совершенствования пожелал вступить юноша, ведь мудрость только в юности возрастает, затем укрепляется с течением лет. Он ведал, что только миролюбивый девственник, обретший бесстрастие, осветится премудростью Духа Божия.

Глава III.

Вековое древо.

Всякое древо узнается по плодам. Но многие из них лишь листвою наделены, листья их, подобно страницам книг берегут и хранят в прожилках своих прожитые дни, годы, столетия. Подобно вечному стражу, взирающему на людские судьбы, одно древо произросло прежде сотворения первого человека. Покуда не был создан человек, всё было, но полноценно не жило, только после того, как Адам нарёк именами всё видимое им и невидимое, именно тогда-то всё сущее приобрело служение, ибо без человека всё теряет смысл и цель. Посему всякое древо произрастает ради человека и живет, покуда ему есть о чём писать. Летопись времен на кроне древа извилисто образована, листвою впитывает оно человеческие мысли и изречения, те, что дурны и злы, засохшей листвой осенью опадают, превращаясь в пыль и прах, а помыслы добрые распускаются соцветиями и почками, превращаясь в новые свежие зеленые листья. Когда древо ветшает, оно медленно начинает засыхать, сие означает оскудение любви и веры в людях, однажды сей образ символом кончины века станется. Но покуда в зелени древо прибывает, мир жив святыми душами питающими древо слезами покаяния и молитвами о милости Господней.

К сему вековому исполину поспешал испуганный юноша, дабы укрыться за обширной кроной древа от непогоды. Ветер воротил его назад, дождь обрушивался сильнейшим ливнем. Затем несколько задержавшись на месте, он несколько секунд рассматривал черную опалённую гречиху, видя в том некое предзнаменование, и двигался далее. В то время молния разрасталась с каждым всполохом, прорываясь сквозь грозовые тучи, устремлялась, тянулась жалящим острием своим к бегущему объекту посреди открытой местности. Ноги коего скользили по влажной траве, спотыкаясь и местами падая в неглубокие впадины в земле, он словно прорывался сквозь баррикады. Словно ему препятствовали все стихии: вода, воздух, земля и огонь гроз. Но ведь ради него одного всё сие создано Творцом, значит, сие должно было быть подвластно ему, однако мир сопротивлялся ему, будто осмелившись на дерзость и неподчинение, тяготился его гордостью, вспоминая о высоком предназначении, о величии человеческом, в сравнении со всем миром. Юноша даже изредка останавливался на мгновение, поднявши главу вверх, расправлял руки в стороны, дабы ощутить на себе сильнейший удар разбушевавшихся природных явлений происходящих по воле провидения. Казалось, что дождевые капли покрывали каждый сантиметр его кожи и одежды, казалось, будто ветер шевелил каждый его волос, каждый лоскут ткани приводил в движение. А молния ударяла совсем близко, отчего всполохи света полностью освещали его одинокую фигуру. Но творец в тот момент думал не о себе, он жалостливо вспоминал о музе, которая также терпела ненастье, ему хотелось укрыть её, защитить, проводить до укрытия дома.

Очередная кривая лучезарная молния ударяла в землю возле него, забрызгивая его водою и грязью, отчего мысли юноши о скором возвращении домой моментально испарялись, ибо грозы начинали хаотично бить отовсюду, ослепляя, прогоняя к дереву, заграждая и отсекая иной путь отступления. Он ощущал на себе лишь толику той губительной мощи того электрического разряда и сие зрелище ужасало. После каждого удара, звучал оглушительный хлопок грома, иногда, словно разрывающий небеса. То с левой стороны, то с правой, ударялись волнообразные сгустки молний, сцепляясь в единую грозовую сеть, убийственную и устрашающую видом своим. Юноша, ступая с осторожностью, уклонялся от молний как мог, зная, что она в одно и то же место дважды не бьёт, посему передвигался хаотично. Завидев уже совсем близко вековой дуб, он будто осмелел, отчего побежал напрямик, минуя все видимые и невидимые препятствия. В том вековом странном дереве он усматривал своё спасенье, в Божьей милости творенья. Вот он – живой ответ на его молитвы о вразумленье души. Однако в его телесных жилах по-прежнему стыла кровь от холода и страха, но цель его жизни именно тогда стала зримой, отчего он уверенно ринулся навстречу своей судьбе.

Приблизившись к вековому древу и различив во тьме ночи извилистую крону и блики света на влажной листве, юноша воодушевленно обрадовался сему видению. Однако вдруг произошло нечто вовсе неожиданное. В дуб ударила огромнейшая и ярчайшая молния из всех когда-либо видимых им, разделившую ствол дерева пополам, пробив брешь у самых его корней. Однако чудесным образом древо устояло, постепенно распадаясь надвое. После вторая молния ударила позади юноши, швырнув, отбросив его вперед словно марионетку. В то время он ощущал, как электрические искры коснулись его конечностей, обожгли спину, но сие он смутно запомнил, утратив всякое сознание, в тот момент, когда его тело приземлялось прямиком в свежий разрез в кроне древа. Все другие молнии, словно то был некий замысел, умышленно ударяли по двум боковым сторонам, чтобы соединить ствол и кору древа в обратное изначальное положение. Так юноша вскоре навек оказался заключённым в вековом древе. Древесина сдавливала его шею и плечи. Очнувшись, он не мог шевелиться, не мог говорить, отчетливо ощущая странное единение с древом. Все жизненные соки древа перетекали в юношу, излечивая его и наделяя бессмертием, будто молния передала ему все чудесные свойства и возможности древа. И на том время будто остановилось. Он более не ощущал то беспечное течение изменений в самом себе. Он, кажется, остался человеком, в то же время кардинально изменился, обрёл божественные дарования, о коих ранее не мог и помыслить. Боли не было, не было и страданий, только безграничный покой, неисчерпаемое непреходящее миролюбие. Он, кажется, разучился говорить, двигаться, но не утратил мышление души, все её чувства, переживания. Но обрёл божественную созерцательность, ощущая себя ребенком ныне родившимся. Вот новый мир, новые ощущения, новая история одной новой жизни.

      Подобно грозному гласу в последний раз гремел гром. И всё стихало. Ветра с рёвом и визгом уносились вдаль, в иные доколе мирные просторы. А дождь вовсе мельчал, будто слёзно капая, оплакивал свой скорый уход, ведь облака не стояли на месте, стремительно перемещались.

Вначале творец во тьме прибывал кромешной, словно бездна над ним развернулась. Подобно духу он ощущал себя парящим во тьме, тело своё он вовсе перестал чувствовать. Затем явился восстающий светоч, это круг солнца выплывал из-за горизонта. “Я не ослеп, мне виден свет” – с радостью думал юноша, он видел мир, но движенье глаз не ощущал, словно иным зрением созерцал сей светило. Медленно рассветало. От светила начинали расходиться по небу световые брызги, лучи, отблески. Различались первые цвета. Черный космос начинал разбавляться темно-синими оттенками, кое-где проступали лазурные тона, к ним примешивались морские зелёные краски. В то время как солнце поднималось всё выше, приобретая оранжевый контур, расползающийся во все стороны света, красное зарево обагрило небо, которое смягчали желтые цвета различные по насыщенности и яркости. И не было в том ни одного похожего оттенка, все они словно жили своею уникальной жизнью, имели своё личное эстетическое предназначение. Это первое что увидел юноша после произошедшего ночного события. Рассвет, не только растворил, перекрыл тьму, в которой дотоле ему было находиться спокойно и даже мирно, но столь одиноко, столь бесчувственно, отчего он обрадовался созерцанию света. И вправду видя сие словно впервые, раньше, он будто не замечал красоту света, ныне, словно впервые познавал цвета, не помнил их названия, но это было и не важно, главное, что они обогащали его воображение. Теперь он мог раскрасить оными красками что угодно, мог свои мысли и чувства раскрасить в любые цвета. Затем явилось понимание различия красок по их яркости и глубине. Цвета вызывали в нём различные чувства, которые словно угасли в его душе, видимо от удара молнии творец утратил не только телесную чувственность, но также и душевную чувствительность. Он словно стал первооткрывателем самого себя. Ему предстояло заново познать сотворенный Творцом мир, полный чудес и величия Божьего.

Однако в теперешней своей жизни, юноша ощущал себя беспомощным, бесполезным, подобно человеку больному, неспособному передвигаться и трудиться. Такому человеку остается лишь терпеть и молить Господа, ожидать исцеления либо кончины. Но творец не унывал, ибо ему явилось сотворение мира, и он прославил Творца своими благодарственными и поклонными чувствами. Не думая о том, каков он сейчас, какова его судьба, каково его предназначение, лишь познавал то, что ему открывалось и тем жил, в том находил смысл жизни.

В то время светило разрасталось, становясь ярче, освещая просторы небес, кои некогда были полностью сокрыты. Вот появилась белизна, та дымчатая полоса, которая в скором времени превратится в облака. Всё сие поражало воображение творца. Солнце поднималось всё выше, отчего рассветные краски бледнели, а синеватые фоновые оттенки медленно проступали, даруя созерцанию зрителя еще массу новых цветов и полутонов: розовый, светло-желтый, изумрудно-голубой, все вариации синего раскрасили небо, явив небесную красоту. Затем белила с серыми слоями начинали заполнять небо, несколько смягчая солнечное свечение. Белила уплотнялись, меняя форму, то разрастаясь, то сужаясь, их очертания то размывались, то обретали четкость контура, белила походили на видимый сконцентрированный воздух, отчего юноше хотелось неотрывно смотреть на них. Облака расщеплялись, вновь сходились и по воле неведомой силы раздвигались подобно вратам. Юноша мог созерцать лишь один участок неба, посему облака то уходили из его радиуса обзора, то вновь прилетали видоизмененные, подросшие в размерах.

Затем утреннее солнце осветило то место, где произрастало древо, в котором ныне находился творец, в оном заточении, ведь он столь возгордился, сравнивая себя с Творцом, желая познать, каково это, создать мир, предназначенный для человека. Посему отныне он скован древесиной, дабы познать мироздание, кое столь редко замечал, сколь редко задумывался о духовной стороне всего сущего, видя лишь часть мира, не познавая всю полноту красоты духа, не созерцал Божьи творения, оные прекрасные создания, призванные к любви к Богу. Отныне же ему довелось созерцать само сотворение мира, исполнилось то, о чём он ранее только мечтал. Но, к сожалению, то была не любовь ко всему сущему, то были потуги гордости и надменности, даже высокомерия, когда он заносчиво воображал себя Творцом, хотя на самом деле всегда был простым человеком, хотя и с необычной судьбой.

Направив своё зрение с небес на землю, он разглядывал черное пространство, будто схожую с той тьмой космоса, виденной им ранее, за одним исключением, местами в оной темноте виднелись зияющие ямы, разбросанные по округе. То была нагая незащищенная земля предстоящая взору юноши, она, исполосованная градами, была не мертва, но лишь не засеяна.

Созерцая образ земли, юноша со временем поймет, что страдания и болезни даруются человеку ради вразумления, ведущего к покаянию, к прощению грехов, либо они знаменуют начало новой жизни, новой ступени, на которую предстоит взойти страстотерпцу, отказывающегося от страстей и пустого бесплодного времяпровождения. Ибо мудрость постигается постепенно, взрослением духовным. Множество путей ведущих к мудрости, одним людям необходимо человеколюбивое отшельничество и уединение, другие предпочитают жить человеколюбиво в обществе себе подобных. Мудрость достигается учением, либо испытаниями, житейскими невзгодами, духовными подвигами, добродетелями. Стяжанием Духа Святого достигается целомудрие.

Таким образом, мудрое вековое древо, чьи прародители деревья эдемские райские, приняло в себя человека, даровав тому свои силы, свое служение, поделилось бессмертием и созерцанием, прозорливостью судеб мира. Дабы тот поборол в себе гордыню и зависть, дабы очистился от грехов, смягчил былую черствость души своей и прозрел, узрев красоту Божьего мира, вещественного и духовного, видимого и невидимого.

Глава IV.

Миросозерцание.

Время для творца перестало существовать, утратив свою всегдашнюю важность. Вернее он утратил счет времени, находясь, дни или годы в таком плененном состоянии, или же лишь часы, было с точностью не определить, впрочем, он особенно не задумывался о том. Был полностью поглощен процессом созерцания, ведь его взору представали всё новые и новые чудеса мироздания.

Вначале он приметил парящую в воздухе былинку, маленькую, еле заметную, но столь жизненно важную, что и представить было трудно, насколько она значительна. Влекла сей былинка за собою неизвестность, загадочность, посему неведомо вертелась, вальсируя на ветру, столь неоднозначно, неопределенно. Крошечная, но столь бесценная, она вскоре упала, приземлилась на гладь небольшой лужи, которая уже начинала высыхать, ведь солнце не только светило, но и делилось с окружающим миром своим теплом. Когда вода напитала землю, тогда-то былинка и проникла в тончайшую ямку в почве, ветер её засыпал и юноша понял, наконец, что это было семя, которое вскоре проросло, открылось и пустило коренья. Затем у семени вырос стебелек с двумя листочками, ярко зелеными, такими веселыми, живыми, юными. Вскоре растение начало возрастать, появлялись всё новые и новые ряды листьев. Потом налился бутон, который спустя несколько дней раскрылся, и тогда произросли белые лепестки, желтая сердцевина. Цветы распускались, дивные, маленькие, трудно было понять, в чём именно заключается их красота, то ли в гармонии, то ли в изяществе линий. Не в растительной симметрии юноша находил красоту, напротив, листья и бутоны растения располагались по разные стороны, и оная небрежность придавала всему некую необычность. Цветки благоухали слабо, однако сладковатый аромат всё же распространялся, долетая до обоняния творца, также иногда прилетали бабочки и шмели, находя цветочный нектар. Аромат означал скорое взросление сердцевинки цветка, которая скоро должна была превратиться в ягоду. Так и произошло, поначалу они были зелеными, с крошечными семечками по поверхности, затем они желтели, а после краснели, алели, наливаясь ярким цветом, и чем краше становились, тем ароматней. Оказалось, что они не только красивы, но также и съедобны. Прилетевшие птицы склевали первую спелую ягодку и насытились, а растение в ответ дало еще больше ростков для насыщения многих.

Вот небольшая птичка, резво двигаясь, прыгала на двух тоненьких лапках по земле. Она, высматривая семечки, выклевывала их, её головка постоянно поворачивалась из стороны в сторону, выискивая что-нибудь съедобное. Клювик и головка её были черненькими, с белыми пятнами вокруг глазок, оперение местами желтое, местами синеватое, хвостик длинный и тупой на конце. Срывая ягоды, синица зорко оглядывалась, копошилась в траве. Но увидев более крупную птицу, юрко взмахнула крылышками и улетела. На землю приземлилась голубка, бело-синего оперения, с постоянно подвижной головкой, она важно расхаживала, покуда не прилетела белоснежная чайка, в когтях которой была зажата рыба.

Птица оставила рыбу прямо перед душевными очами творца, посему он смог её хорошенько разглядеть. То продольное телосложение, те плавники, хвост, раскрывающиеся жабры и вновь закрывающиеся, глаза, серебристую чешую. Созерцал и жалел её, ибо ведал, что без воды она вскоре погибнет. Но тут начался очередной дождь, потекли бурные ручьи и смыли рыбину, понесли её в сторону реки, отчего та сразу встрепенулась, зашевелилась, в родной водной стихии ожила. Тем временем проливной дождь продолжал обильно питать землю, после чего из земли начинали произрастать новые травинки. В мгновение ока вся поляна возле древа преобразилась. Юноша наблюдал со стороны на всё сие пиршество красок и неустанно дивился сему.

Вот перепрыгивая через лужи и кочки, на четырех лапах к древу подбежала кошка, а за нею вдали следовала собака. Кошка прислонилась к дереву, дабы обтереть свою белую шерстку, по всему виду ей явно не нравилась дождливая погода. Следом пришла рыжая собака, остроухая, с длинной мордочкой и закрученным хвостиком в форме баранки. Она лизнула кошку, а та в ответ лишь поморщилась, встряхнулась и залезла на ветку дерева. Собака посмотрела вверх, заскулила и побежала дальше. Под тяжестью мохнатого животного ветвь древа нагнулась, и творец смог её впервые разглядеть. Те прямые либо искривлённые ветки, на коих выросли овальные листочки, темно-зеленные, даже бурые.

Юноша видел, как росли ветви дерева, как прорезались сквозь кору, как росли отростки, тоненькие веточки. Затем чувствовал, как по нему ползали насекомые. А опавшая листва скрывала его от глаз людских.

Вскоре он смог созерцать первого человека, то был юноша двадцати пяти лет, стройный и длинноволосый, тот стал часто приходить к вековому древу, после того как земля с растительностью на ней возвратила свою первоначальную красоту замысла Творца. Сей юноша иногда гулял по полям, но чаще прижимался спиною к стволу древа, доставал листы бумаги, перо, чернила, и начинал писать строчкой за строчкой свои бессмертные поэмы. То был поэт.

Пленник древа словно видел его чистую возвышенную душу, видел любовь в сердце поэта, который непрестанно творил, душою и руками, излагая свои высокие романтические чувства на бумаге. Однако сей поэт вдохновлялся не только внешним миром, но и внутренним, он воспевал свои чувства, слёзы, мечты, фантазии. Отчего творец усмотрел в нём Дух Святой даровавший жизнь всему виденному когда-либо им. Именно в человеке целостность всего материального и духовного, человек состоит из тела, души и духа Божия, и он воистину венец творения.

Поэт в очередной раз начинал сочинять, под тенью дуба сокрытый от палящего солнца. Он написал несколько строф и творец из-под его плеча, невидимо и безмолвно смог прочесть написанное поэтом краткое четверостишье.

Умилюсь подобно ангельским чинам,

Покорно поклонюсь, склонив чело.

Позволю трепетать созерцательным очам,

Сей благолепное виденье любовь во мне зачло.

Сколь верно – подумалось творцу, сколь оные слова отражают действительность его собственного мировоззрения. Посему не переставая восхищаться поэзией, созерцатель зачитывался теми писаниями, его удивляли те сравнения и метафоры, используемые поэтом столь живо и прекрасно, их сложение равнялось с чудом, ибо описание красоты само по себе чудесно. В стихах поэта улавливалась истинная любовь, жертвенность, верность, он был высоконравственным и добродетельным юношей, способным на искренние чувства. По тому, как тот обращался с растениями и животными, видно было насколько добр поэт, сколь миролюбив. Творцу нравились его вечерние посещения полные гармонии творчества.

Однажды поэт явился к древу не один, вместе с ним пришла девушка в белоснежном платье до щиколоток, прекрасная, словно несорванная распустившаяся лилия. То была его возлюбленная муза. Каждое её движение казалось лёгким, невесомым, её голос нежный и ласковый, отличался тонкостью и напевностью. В ней явственно виделись чистота и невинность. Целомудренная и девственная, она буквально светилась непорочностью. Вместе они одинаково ценившие Божий дар девства, не касались друг друга, не говорили и не думали о пороке. Вместе они дружно проводили вечера в сочинении стихотворений, чтении книг, в беседах, или же попросту любовались закатом. Творец наблюдал за ними, находясь в заточении древа сокрытый листвою и молчанием. Ему пришлась по душе скромность и кроткое обращение молодых людей друг к другу, они были внимательны, сострадательны, учтивы, весьма обходительны.

Девушка не сочиняла, а лишь вдохновляла поэта, ведь женщина не творец, она помощник творцу. Таким образом, они проводили своё свободное от служения время, предаваясь философской мысли и сотворению небесной поэтики. Иногда они любовно взирали друг на друга, бросая стыдливые взгляды полные смущенья. Сей вечерние прогулки возле векового древа они проводили мирно, не заботясь о хлебе насущном. Затворник древа умилялся им, слушал их трепетные разговоры, чувствуя, сколь много в них восторга и любви, заражался теми необычайно интригующими чувствами, ведь оные люди благословлены Богом, ведь они столь безгрешны. Созерцатель, казалось, мог видеть сами помыслы сих молодых людей, кои оказались чисты, ведь они помышляли только о добром, о вечном, о непорочном. Дух Божий витал средь них и всюду следовал за ними, ибо без Его промыслительной человеколюбивой воли не взойдет ни одно семечко, ни одна капля с неба не упадёт. И тело человека живо покуда в нём есть дух. Творец коснулся всего, каждое творение Свое, наделив божественной искрой. Именно тогда пленник древа воистину осознал, сколь сильно он ошибался насчёт себя, ибо представлял себя создателем мироздания, в то горделивое мгновение в нём возвеличивалось творческое чувство, дар создания, но проникнуть духом в бытие мира не мог, ибо он всегда был только созерцателем, но не творцом.

В его душе роились всевозможные чувства, здесь было и восхищение, и самоуничижение. Он ощущал себя свободным, будучи затворником, не понимая, за что ему даровано созерцание красот Божьего мира. Не мог назвать себя ни праведником, ни преступником, которого осудили на вековое заточение в древе, или же наоборот благословили тем, отрешив от суеты и бесполезных мудрствований. Одним словом он был беспокоен сердцем, не зная, каким образом описать, либо рассудить теперешнюю его жизнь. Не знал, сколько ему осталось вот так жить, что ожидать в дальнейшем, на что надеется. Но когда он узрел действие Духа Святого во всём сущем на земле и на небе, все его сомнения развеялись эфирным прахом, оставив в душе лишь искреннее благодарение.

Единодушно в нём жили умиление и смирение, отныне он мог спокойно поразмыслить о своей грешной душе. Ведь к древу иногда прилетали два невидимых для других существа, то были Ангел и бес. И слыша их разговоры, творец понимал, где в его прошлой жизни были искушения, где он когда-то пал согрешив, или когда и где он совершал добродетель. Будучи в немощи и в заточении, помышлял о многом значимом, оставив былую суетность размышлений. Он просмотрел всю свою жизнь и осудил её за высокомерность и горделивость, за былое ложное величание и самовозвышение. Оказывается, сколь редко он следил за правильностью своих поступков, деяний, свершений, сколь редко радел о своих помыслах и словах, порою говоря бездумно и думая бессовестно. Жил одними плотскими чувствами, которые всечасно разжигались злыми духами. Оказывается, сколь часто он не прибегал к молитве, не звал о помощи, надеясь на свои слабости, ибо силы не было в нём, потому столь часто грешил, позабыв о Господе. Он ощущал себя больным человеком, прикованным к кровати, и окромя раздумий о покаянии, его ничего более не заботило, здесь никто не отвлекал от молитвы. Лишённый суетных земных радостей, потерявши к ним интерес и вкус, он предавался богомыслию, помышляя о судьбе душе своей, о предстоящем суде.

Мироздание со всеми его красотами перестало воспевать любознательность творца, отныне им завладело молитвенное бдение, непрестанное раскаяние, надежда на милость Божью. Однако он не отчаивался, не унывал, но и подлинно не радовался сердцем, понимая, сколь далёк он был от Господа. Его миросозерцание не уменьшалось, а скорее возрастало до диалога с Богом. Обративши всё своё созерцание на душу свою, он пролил немало слёз в жажде очищения. Душа его, некогда стенавшая истерзанная грехом, ныне излечивалась, отвергая страсти и беззакония. Дух Божий был рядом с ним, внимая его искреннему молитвенному исповеданию и благодарению за всё. Таким образом, творец чувствовал изменения в своей душе, в нем возрождалась истинная любовь, любовь к Богу, любовь к людям. Ведь все прошлые его воздыхания оказались ложью и иллюзиями навеянными бесами, которые всячески сбивали его с верного пути, подсовывая различные чувственные объекты, то женщину, то тленный труд, то празднословие и суемудрие. Всем тем он охотно обманывался, ложно называя любовью, долгом, традицией. Ибо только Бог дарует жизнь вечную, только Спаситель спасает, всё остальное временно и непостоянно. Царствие Небесное приблизилось, и оно должно воцариться в душе человека прежде исхода, дабы прибывать ему с Господом всегда.

Неизречённое благословение, вызванное величием Бога, настолько всеобъемлюще охватывало творца, отчего он не мог словесным образом выразить свои возгорания душевных чувств умильности, только молитвы могли вместить то цветение его любви к Господу. Он не превозносился над мирозданием, ибо знал, что сотворен Творцом, в то же время он больше всего мироздания, ибо бессмертен душой. Уверовав во Христа, он обрёл жизнь вечную, уподобился Ему, исполняя заповеди и наветы Его, познал таинства крещения, исповеди и причастия святых тайн, которые сопровождают верующего человека в вечность. Истина здесь, совсем рядом, нужно лишь обратиться к Богу душою. Ибо на протяжении всей жизни земной Господь управлял судьбою его, из любви преграждал ему путь, из любви вразумлял, из любви одаривал. Порою, творец не ценил те уроки Божьи, не слушал слов Его, забывал о Нем, увлекаясь праздностью, ленился обогащаться духовно. Нынче, прибывая в немощи, он доподлинно осознал, что не Господь виновен в его бедах, а он сам себя наказывал, живя распутно и двулично, даже лицемерно. Жил словно по двум временам, одно малое время уделял делам возвышенным, затем предавался низменности, и той земной суеты в его былой жизни было больше, гораздо больше, нежели здравого рассуждения. Посему боголюбие подобное одинокому островку было окружено морем праздности и смехотворства. Но ту жизнь заново не переписать, однако прошедшее всё ж изменчиво, покаяние властно над прошлым, если кающийся человек обладает честностью и богобоязностью. Однако ничто не способно наделить смыслом пустое времяпровождение, никто прошлую бесплодность не исправит. Ныне же преображение происходило в душе творца, с вразумлением милостью Божьей происходило чудо. Таким пространным образом, творец претерпевал преображение своего внутреннего мира.

Изменившись душою, он однажды почувствовал, что хватка древесины ослабла, потрескалась, отчего он сумел высвободиться из оков векового древа. Закоченев, казалось, он разучился двигаться, однако сумел сделать усилие, метнулся назад, пав на свежую траву, в бессилии и анемии. Древо тем временем заросло и излечилось, остался лишь глубокий шрам удара молнии на кроне.

Так творец обрёл нежданную свободу, сколь и тогда в былой жизни, он мог пойти странствовать куда угодно, его влекла неизвестность, вернее он не понимал доподлинно для чего ему нужно куда-то идти, когда Господь здесь, рядом с ним. Но надо было ожидать пришествие Иисуса Христа, творцу предстояло встретить Господа. И покуда сие не произошло, не обрести ему успокоение. Он будет жить, покуда не огласит во всеуслышание – благословен грядый Судия праведный человеколюбивый!

Соки древа текли в нём, их течение он отчетливо ощущал в себе. Когда физическое движение возвратилось к нему, он ощутил своё бессмертие. Освещенный Духом Божьим, он восстал из праха и пыли былых суетных дел, словно феникс возродился, дабы пламенно воспарить верою и любовью к Богу.

Глава V.

Жизнетворчество.

Восставший юноша возвратился в родные края, полагая, будто он отсутствовал всего несколько дней, на самом же деле минули столетия с тех пор, как провидение заточило его в древе, дабы вразумить и даровать тому новую судьбу. Вначале он посетил уединенный дом на холме, в котором некогда жила муза. Но на том месте он застал лишь почерневший обветшалый остов человеческого жилища, полусгнившие доски коего держались на честном слове, ржавые гвозди не могли их более скреплять. Половина крыши вовсе обвалилась, отчего затопленный пол обвалился, и вместо него зияла яма подпола. Сей дом и прежде обуреваемый всеми ветрами, только почуяв завывание, немедленно сотрясался и робел. Остов нынче вовсе качался из стороны в сторону, желая оторваться от земли и взлететь. Находиться рядом с сей мертвой постройкой, было небезопасно. Однако творец ничего не боялся, казалось, более ничто не могло ему навредить.

Затем он вернулся к людям и те не поверили его фантастическому рассказу о молнии, заточении и освобождении. Слушая его проповеди о целомудрии и миролюбии, сочли за помешанного бродягу и нарекли сумасшедшим. Слыша ругательства, он не печалился, но глубоко скорбел потерей музы, которая давным-давно ушла в горний мир. Никто не мог утешить сего странного человека, никто не хотел приютить странника, не ведающего, какой нынче год от Рождества Христова и в какой стране он находится. Тем паче не мог объяснить, кто он и с какой целью явился к ним, потому что и сам мучился всевозможными вопросами касательно его жизни.

В дальнейшем его лицо не оттеняли тени скорбных дум, ибо он истово молился о музе, и обо всех тех кои ушли в мир иной. Казалось, что в жизни творца благословленной бессмертием не происходило ничего существенного, о чём можно было бы повествовать подробно. Люди по-прежнему сторонились сего незнакомца, гнушаясь его отсталостью в плане приспособления к непрестанному прогрессу цивилизации. Впрочем, он сам был свидетелем того, как оные империи угасали, достигнув величества построенного на костях и лжи. Люди обходили стороной того, кого нельзя было убить, либо ранить, бессмертие творца выражалось не в сверхъестественной регенерации, а в невидимой духовной защите противостоящей и заслоняющей его от любых нападок, называющейся миролюбием. Воинствующие люди пытались умертвить творца, но их мечи ржавели и ломались, стрелы и копья переламывались, затем иного вида изобретенные орудия убийства попросту не выстреливали. Мужланы всех мастей ощущали слабость в руках своих, и не могли ударить его. И раз люди не могли избавиться от него, не могли заставить его не проповедовать им истину, то вскоре вовсе перестали замечать сего человека, который говорит о добродетелях, не стареет и всё кого-то ждет. Но не смерти он ожидал, но встречи с Богом. Он желал и окружающих людей подготовить к пришествию Спасителя, однако не все прислушивались к его речам о Боге, ибо все жили своими мелочными суетными жизнями из поколения в поколение. Поэтому творец оставил упование и обратился к своей душе, именно её приготовлял к сретению. Так он стал странником, который странствует по миру, созерцая мир своей души. Он нигде не мог отыскать себе пристанища, всюду его изгоняли, предавали забвению само имя его. Никто не мог запомнить черты его лица, ибо отцы не рассказывали о нём своим сыновьям, отчего цепь знания и памяти со временем разрывалась.

Творец обрел бесстрастие, он мог бы познать всё мирское, но познавал лишь духовное, мог бы царствовать над всеми, но был последним среди всех, столь ничтожным, незаметным в глазах людских. Он мог бы овладеть всем, что видели недреманные очи его, но нестяжательство избрал для себя, потому не имел ничего, окромя одежды и посоха. Не нуждался в еде, в тепле, не нуждался ни в чём материальном. Стремясь к смиренномудрию, никого не осуждал, безропотно наблюдая за людьми, испытывал радость или жалость к ним. Радовался добродетелям и сожалел о грехах. Ничто не ускользало от его прозорливого взора. Души, словно жемчужины, все настолько уникальные и различные, волновали разумение творца, потому вскоре он замыслил составить и написать “Книгу судеб”, дабы сохранить память о каждом сотворенном Богом человеке. Столь великий творческий замысел посетил его в странствиях. Однако к исполнению долго не приступал, слишком невозможным сие деяние представлялось. Ведь ему довелось повстречать многих нравственных и безнравственных людей. Видел грешников и праведников, наблюдая за грешниками, ожидал их вразумления и исправления, созерцая людей святых и благочестивых, невинных, ожидал не застать их грехов. Казалось, что творец прожил уже на земле многие сотни лет, но судьбы людские мало менялись, становились изощренней, либо намного проще, ибо, сколько людей, столько и судеб. Миллиарды судеб, и общими словами их не описать, однако творец находил в том простоту созерцания. Вот мужчины рождались и взрослели, одни стремились быть лидерами, другие пытались оставаться в тени первых, а иные вовсе отказывались быть в обществе, где царит подлый дух соперничества. Одни мужчины жили в грехе, в разврате, сребролюбии, властолюбии, чревоугодии, так и умирали в грязи, другие жили подобно им, но в преклонных летах раскаивались в грехах своих, уча потомков не повторять их ошибок. Иные с отрочества соблюдали приличие, хранили девство своё, не употребляли спиртные напитки, не курили, сторонились женщин, потому и жили благородно и благоразумно, однако в конце жизни падали обольщённые ранее неведомым злом. Еще меньше было тех девственных мужчин, которые охраняли себя невинностью, будучи бесстрастными, хранили непорочность свою на протяжении всей земной жизни, перейдя чистыми в жизнь вечную. Вот миллионы мужчин участвовали в войнах, кровожадно убивая друг друга, и лишь десятки миролюбивых мужчин отказывались убивать, соблюдая заповедь Христову о непротивлении злу силою. Так творец скорбно проходил мимо многочисленных сражений, и люди не могли ранить его, никто не мог навредить ему, отчего ему приходилось вырывать из их рук мечи и копья, ломал их луки и стрелы, втаптывал в землю ружья и мушкеты, сабли, рапиры, пушки. Но люди, оставшись безоружными, начинали молотить друг друга руками, пытаясь задушить врагов своих, и их безумие, казалось, нельзя было остановить. После сего горестного осознания творец падал на колени посреди побоища, крича, что есть силы истошным воплем отчаяния, омывая прах и пепел слезами своими. Ему было не под силу противостоять дьявольским силам. Ведь бесы всегда там, где кровь. И творец видел те тучи черных хищнических стай. Он уходил прочь, шел дальше, дабы не лицезреть зло чинимое ими.

Десятилетиями творец усматривал многообразие судеб людских, средь них не было ни одной похожей, каждый человек мог бы спастись, каждого человека искушал дьявол, и сие противостояние не утихало. Одни привыкали не замечать сей распри внутри себя, другие явственно видели, где добро, а где зло.

Если бы однажды творец осмелился написать книгу судеб, то трудно представить, сколь объемиста была бы она, немыслимо сколь велика.

Познав людей и не найдя приюта для своей души в их среде, творец всецело начал жить с Богом, непрестанно размышляя о Нем. Молитва стала его мыслью и речью и он обрел благонравный покой души. Ибо вся радость жизни заключена в общении с Богом посредством молитв и добродетелей, таинств и дома Божия, всё счастье человечества заключается в богообщении. Так творец часто задумывался о смысле жизни, читал многие многоречивые труды всевозможных философов и писателей, однако все они склонялись к бессмысленности жизни, либо к удовольствиям жизни, кои, по их мнению, необходимо познавать с всею животною жадностью. Но вопреки всему, творец познал истину, ибо смысл жизни он обрёл в заповедях Христовых, в исполнении оных, в стяжании тем самым Духа Святого в душе своей, в послушании Богу с надеждою спасения. Познав истину, он вступил на путь спасения, без сомнения наделенный смыслом жизни, влекущий в жизнь вечную. Если какой человек отвергнет сей праведное житие, то всё остальное будет казаться для него бессмыслицей, ибо смысл жизни только во Христе, во всём остальном смысла попросту нет. Посему кто не примет в сердце своё сей заветы, тот будет обречен блуждать во тьме неверия, всю жизнь свою проклянет и будет ожидать переход в забвение, и тем обманется. Свет смысла источает только Спаситель.

Творец созерцал божественное свечение, преисполняясь радостью неизреченной. Ведь мы живем не только в мире материальном, но и в мире духовном. Нас окружают ангелы и бесы, мы не видим оных, но ощущаем их повсюду. Ангелы помогают в добродетелях, защищают нас, оберегают, вразумляют, предостерегают. Бесы, напротив, супротивники всему тому, они всеми силами спешат погубить человека, побуждают его к грехам, разжигают страсти.

Столь глубинно и всесторонне познавал мироздание творец, обращаясь к Вечному, к Началу начал, к Господу Вседержителю. Тогда мирская суета отступала, он выбирался из гущи мрака дьявольских козней и, расправив душу, предавал её на суд Божий.

Подобно пророку он странствовал, видя прекраснейшие явления и ужаснейшие преступления. Он побывал в эпицентре ядерного взрыва, созерцал тот смертный жар, ту всё разрушающую волну, поражаясь тому, сколь преуспело зло в изобретении орудий убийства. Люди с дьяволом создавали сей чудовищные орудия, которые несут лишь смерть и уничтожение не только всему живому, но и камням и земле, оправдания коим нет и быть не может. Оных дьявольских изобретений не должно быть, но они есть и будут, покуда люди не образумятся, покуда дьяволу позволено изливать свою ненависть на человечество.

Но также он созерцал радость спасения, благодать молитвы, божественную милость. Видел сколь умиротворенно, радостно отходят праведники к Богу. День за днем он познавал доброту в людях, кои не обременены властью и господством над другими, кои просты жизнью, но их вера велика.

Только в вере творец усматривал наличие подлинной силы. Ибо Христос вочеловечился, дабы искупить грехи мира, значит, в том числе спасти и слабых простолюдинов. Для Господа тот силён, кто верен Ему, верен в малом и в большем. Однако понятие силы привыкли приписывать к властолюбию, к поддельному ложному мужеству, толкающему мужчин на совершение насилия, на порабощение женщин, умело рисуют и восхваляют философы богоборцы то дерзновенное, горделивое, надменное, тщеславное поведение своих героев. Творец рассматривал облики власть имущих, по мнению философов истинно обладающих властью и силой, видя их судьбы. К примеру, если господствующий человек склонен к воинственности, то он скорей всего умрет, будучи убийцей на поле битвы, в том нет никакой силы, но лишь злое нежелание жить миролюбиво со всеми. Если такой властолюбивый человек возлюбит славу, деньги и почет, то обуреваемый страхами разорения или забвения, будет много мучим тою страстью. Если будет наделен властью, то станет недоверчивым, подозрительным, боязливым, отчего боясь заговорщиков и предательства, и сна лишиться и покоя. Такие люди выглядят слабыми, тем паче слабы те, кто обесчещивает женщин, ради услаждения своих страстей, такие мужчины лишаются истинной духовной любви и чистоты, они больше теряют, нежели приобретают. В итоге всякий разумный человек различает то, что грехи ведут к бесчестию, ибо греховность это слабость. Только в миролюбивых праведниках девственниках чувствуется истинная сила духа и сила девственной плоти, они величественны пред всем миром.

Оглядываясь назад в прошлое, творец взирал на свою былую юность, примечая то, насколько глуп он был тогда, сколь неразумен. Когда-то он возлюбил деву музу, готов был всю свою жизнь посвятить ей одной. Прельщенный, одурманенный, обманутый ею, готов был жить одною любовью к женщине, забывая обо всём прочем. Тогда он практически позабыл о Боге, о своем предназначении. Однако не для суеты он был создан, не для праздности, не для лености, но для души спасенья. Безусловно, любовь к деве дает особенные творческие плоды, но они тленны, если жить подобно сему, то в прах обратятся все труды, слова и мысли. В то время как женщина утратит свою красоту, состарится, перестанет быть музой. Так и всё земное есть суета сует, один лишь Господь достоин того, чтобы человек посвятил Ему всю свою жизнь, дабы возлюбить Бога более всего, более кого либо. Лишь вечность достойна разума мудреца. Любовь к женщине угасает, любовь к Богу бесконечно неугасима. Женщина однажды позабудет слова сердечные, она склонна не замечать, отвергать, проходить мимо. Но Господь принимает всех, кто чистосердечно искренно взывает к Нему молитвой, ибо у Спасителя все учтены, всё записано, ничто не забыто, никто не забыт. После сего разумения, далее творец даже не стал продолжать сравнивать любовь свою юношескую с нынешней истинной любовью. Ведь где Христос, там и Истина.

Свое девство вечное творец стяжал, сохранял, впрочем, оберегает и ныне, ради Бога, дабы в невинности смиряя плоть и душу, посвятить себя всецело служению Господу. Однако в юности своей хранил себя, свою девственность ради музы. Сколь же обманывался он тем заблуждением, ведь именно женщина способна отобрать, лишить его сей добродетели, которую она по-настоящему не ценит в мужчине, только Господь истинно ценит девство, ибо Христос есть Перводевственник. Сколь же радостно мужчине стремиться быть похожим на Него, сколь благостно быть девственником. Девство есть великая ответственность, сколь и честное супружество, они непреложны, нерушимы. Так творец решил для самого себя хранить девство своё, вручив себя не земным вещам, не земным печалям и горестям, но Богу. Ибо то девство истинно, которое освящено и благословлено Духом Святым. Ведь скверные помыслы, чувственные невольные прикосновения, славословия непристойные, всё сие нарушает, искажает девство. Девственность находит свой смысл и предназначение только в чистоте жизни. Оный непорочный выбор благороден, временами труден, порою подобен мученичеству, но часто изобилен помощью Божьей, без которой никакие искушения невозможно победить.

Творцу жизненно необходима была чистота разума души, для достижения мудрости, ведь многие известные мудрецы девственники возводили нравственность цивилизации, учили людей тому, как должно жить. Ибо лишь свободное разумение от мнимых мечтаний и желаний, может достигнуть высоты рассуждения о законах Божьих.

В том состояла суть жизненного пути творца, так протекало его ожидание встречи с Господом, к которой он неустанно готовился, духовно совершенствуясь.

Дабы последовать за Спасителем, необходимо отвернуться от всего соблазняющего, отказаться от всего суетного, от того потворства суете. В том числе следует отказаться, как от плотского, так и от душевного тяготения к женщине. От славы земной следует бегать, гнушаться больших не обращенных мыслью к Господу собраний. Необходимо располагать, лишь нужными вещами, прочее вовсе не желать приобретать. От спиртного должно отвращаться, ибо из-за него лишь зло совершается и ничего доброго, как и всякое земное удовольствие, которое неумолчно склонно перерастать в страсти. Нужно позабыть всё сие, живя наслаждениями духовными, которые невидимы, но осознанны. Именно отречение от земного, ради небесного, есть выбор разрешающий следовать за Господом. При оном выборе отсекающий свою волю, должен во всём подчиняться Богу доброму, и только Ему одному служить, сего учителя жизни слушать. Вот истинная любовь, которая не будет отторгнута или отвергнута, не будет посрамлена или опорочена, не будет позабыта. Посему творец в который раз взирал на свою прошлую жизнь и не находил в ней глубокого смысла. Когда-то он любил музу, готов был назвать оное состояние сердца вечным и даже великим, единственно значимым в этом мире, однако всё это было сплошным самообманом, ибо никакая женщина не способна заменить Бога, она лишь может привести к грехопадению.

Возможно ли любить вечно то, что временно, что вскоре истлеет? Так цветок радует очи созерцателя, но затем увядает. И вот прахом обратилась его былая красота, осталась лишь память о той красоте, но она не возвращает былое, лишь сохраняет смутный аромат прошлого. Однажды возродится тот цветок, вновь засияет красками, но сколь долго ждать воскрешения из мертвых, сие неведомо созерцателю. Ведь и сам созерцатель смертен. Посему созерцание, возлюбившее Вечного Бога, не познает ни уныния, ни отчаяния, ведь и каждое мгновение своей жизни, можно обратить к Господу. Размышляя о том, творец призадумался, вопрошая – неужели именно любовь к Богу наделяет его бессмертием. Если так, то возлюбивший временное и смертное, сам обращается в прах, но возлюбивший вечное, не умрет вовек. Вот сколь значительно обращение сердца человека. Оные выводы поражали творца, и в то же время виделись и понимались, вполне естественными законами мироздания.

Благо жизни постигается в любви к Богу, благо жизни постигается в целомудренной любви к людям. Такова формула счастья. Именно в заповедях Божьих описан жизненный путь, ознаменованный вышним благом.

Возлюбив Бога всем сердцем своим, полюбишь и творения Его: людей, животных, птиц, насекомых, рыб и растений, стихийные перемены погоды, времена года, более не посмеешь вредить всему этому, тем паче не станешь оскорблять венец творения – человека. Подобно сему люди берегут картины художника, тем самым уважая и ценя творца сотворившего их, подобно и обращаясь с любовью и к его творениям. Но творений Божьих превеликое множество и всех их не узреть, не совершить добро для всех. Однако человеку велено совершать добродетели для всех тех, кои повстречаются ему на жизненном пути. Ведь в судьбе человека записаны определённые люди, о которых ему должно заботиться, помогать им, быть добродетельными с ними, их не так уж и много, они могут быть друзьями, родственниками, или же врагами и супротивниками его, однако именно отношение к ним, раскроет какова душа человеческая, добродетельна она либо пустынна.

В жизни немалое значение имеет – разумность души, это когда телесные устремления и желания не доминируют над разумом человека. Сие высокоумие можно описать одним словом – целомудрие. Когда душа не омрачена страстью, а тело невинно бесстрастно, уста безмолвствуют, либо произносят только слова добрые, вот то поведение человека, которое привносит в жизнь спокойствие, миролюбие, благоденствие. Подобно сему творец странствовал по миру, постоянно мудрствуя, но не находя окончательного покоя, столь надолго затянулся его поиск Бога, ожидание встречи с Ним томило его. Безусловно, творец молился Богу, тем самым беседовал с Христом, с Пресвятой Богородицей, со святыми угодниками и преподобными, казалось нужно только протянуть руку, сделать шаг, и он окажется среди блаженных, на суде Божьем. Но, то время ещё не наступало. Тот духовный мир ощущал вокруг себя, видел, слышал, вот только слиться с тем горним миром не мог. Видимо нечто мирское тяготило его душу к земле, и покуда он не раскрыл оную тайну своей души, не обрести ему покоя ни в нынешнем веке, ни в последующем.

Глава VI.

Размышления о вечном.

Доказательство бессмертия человеческой души состоит в том, что она не подвержена старению, она может положительно развиваться, также в обратную сторону деградировать, может чувствовать и может прибывать в бесчувствии, однако самоопределение личности души, уникальной и неповторимой, всегда одинаково безвременно и не пространственно. Душа не может умереть подобно телу, душа только может прибывать в процессе умирания в страданиях от страстей и грехов, которые убивают душу, но задача зла не уничтожить человека, а бесконечно его истязать и мучить страстями. Поэтому совратив человека, зло на том не успокаивается, а стремится возобновить грехопадение, вовлекая человека в замкнутый круг. После чего на душе появляются раны от грехов, которые человек совершает, нарушая заповеди Божьи. И зло ставит перед собой задачу сделать так, чтобы эти раны постоянно раскрывались, не заживали, дабы обильно кровоточили. Те раны, которые излечиваются исповедью, превращаются в шрамы, кои служат напоминанием, либо вовсе изглаживаются. Только Господь полностью исцеляет шрамы души, врачует души с любовью.

Когда душа любит, она, прежде всего, любит души людские, потому-то все люди видятся бессмертными. Тот, кого любишь, никогда не умирает. Сие чувство вечности доподлинно ощущается, знанием и чувством принимается оная истина. Спящий человек не говорит вслух, не выражает эмоции с помощью слов, но при всём этом мы не страшимся утерять душу человеческую, ведь знаем, человек скоро проснется, человек однажды воскреснет. Также и при исходе души из тела, не нужно оплакивать уход души, необходимо молиться об её очищении от грехов и спасении.

Сон это не временная утрата сознания, как видят люди, наблюдающие за спящим человеком. На самом же деле душа сновидца мыслит образами, посещает откровения и миры грез.

Душа не может умереть физически, но может постоянно умирать духовно. Над душою не властны физические законы, но властны законы духовные. Душа может прибывать в двух состояниях, в святости и бесстрастии, либо в греховности и страстности. Приобщение к Богу, стяжание Духа Святого, животворят душу, питая её словно от древа жизни, но грехи, супротив сему благу, истязают и калечат душу, вовлекают в уныние. Ведь уныние это не только греховное чувствование, но и итог всякого злодейства. Всякая сладость оборачивается горечью, ибо греховный поступок подобен плоду, который снаружи румян и сладок, но внутри него червь и гниль. И человек откусывая, видит приметы гнилого плода, а они видны всегда, то крохотное отверстие, через которое лукавый проник в деяние, в слово, или в мысль, и употребил сие во зло ради погибели человека.

Свобода души может быть разной и малопонятной. Душа свободна от людей, ибо скрыта в теле, однако в то же время проявляет себя через телесные движения, речь голоса, посредством творчества, через поступки, поведение, выбор, одним словом житие раскрывает душу потаенную в плоти человеческой. Душа не свободна от Бога, даже если она отвергает Творца, воля Божья и Его любовь от этого не умаляется. Заповеди дарованы душе, которые могут восприниматься как лишение свободы, на самом же деле они даруют свободу от греха, ведь греховность это покорение дьяволу, и заветы сковывают скорее не человека, а зло в лице падших духов. Там, где исполняется закон любви, не нарушается заповедь Божья, но лишается свободы зло, а душа человека приобретает свободу. Пресыщение грехами не означает отказ от былого, а скорее угасание былой страстности, она попросту перерастает в привычку, здесь наступает слияние с грехом, отчего становится мнимой необходимостью. Вот добродетели целомудрия и миролюбия, всегда их необходимо стяжать, всегда нужно беречь и защищать, так определяется понятие сокровища, ведь драгоценное всегда требует бдения, в то время как греховность проявляется без видимых преград. Впрочем, не всё столь просто, ибо Божий промысел доступен лишь прозорливцам. Даже прямой путь к греху может быть прерван, столь вездесуща любовь Творца. Не Бог наказывает, но человек, сотворив грех, сам себя наказывает, таков был вольный выбор человека, однако выбирая, думает, что избирает удовольствие, но тем самым ранит душу свою, тело своё истязает и ввергает в страдание. Грех породил болезни и смерть. Христос воскресил добродетель и жизнь. Отсюда следует: что греховно, то несвободно, что добродетельно, то свободно.

История человечества протекает в противостоянии греха со святостью, и святости с грехом. История человечества это история одной души. Приходим в этот мир, сражаемся с грехами и уходим с поля битвы победителями, либо побежденными. У человека не может быть иных врагов, окромя его собственной злой воли и обольстителя человеконенавистника дьявола. Сей невидимая война добра со злом ежеминутна, ни в бодрствовании, ни во сне не скрыться человеку от козней дьявольских, и в одиночку его не одолеть. Только с Христом, только Его милостью враг будет повержен. Вот сколь важна каждая душа и все едино драгоценны. Спасение души единственно истинный смысл жизни человеческой.

Заповеди Божьи непреложны и абсолютны, идеальны и совершенны. Посему грех нельзя оправдать, потому, что оправдать его невозможно, ибо человеческой душе управляющей телом, дарована свободная воля, выбор между грехом и добродетелью, между милостью и убийством, между целомудрием и прелюбодейством, смирением и гневом, и так далее. Нельзя значит нельзя, запрещено значит запрещено. Так нужно понимать заповеди Христовы, и не внимать человеческим послабляющим интерпретациям. Ведь зло вполне знакомо с текстом Евангелия, и употребляет своё знание для искажения слов евангельских ради посрамления человека. Оправдание – это выдумка человека обольщенного дьяволом, который может оправдать и убийство и войну, может оправдать блудодейство, назвав оный грех “любовью”, дьявол оправдает что угодно, лишь бы грешник не покаялся пред Богом, лишь бы повторил содеянное. Грех всегда есть грех, вне зависимости от ситуации или события, грех не зависит от времён и эпох. У души праведной выбора нет, ибо заповедь Божья дана всем, и властителям и подчиненным, богатым и нищим, монахам и людям мирским, это не простые слова, но нравственные законы души, её жизненные законы, своды жизни, столпы добродетели. У всякой души один Творец Христос, Он заключил в состав души благо жизни, устав благости, естественное нравоучение, которое невозможно утратить, либо расточить, потому каждый человек принужден к спасению самим естеством своим богоизбранным. Ибо, что творит Господь, то божественно, таково наше божественное происхождение, таково светлое происхождение души. Изначальность нельзя оспорить, она есть данность и законность утверждённая Творцом.

Безусловность добродетели есть стремление к абсолютной нравственности. Вечность это не недвижность, наоборот, это постоянное тяготение души к Богу, непрестанная любовь к Творцу. Любя, будучи на земле, душа, приняв исход из тела, продолжит любить уже на Небесах, и, воскреснув, продолжит любить вечно. Это единственное, что вечно в человеческой душе, иное всё остаётся на земле, прекращается, забывается. Любовь порождает верность и жертвенность, посему необходимо жить по законам любви, иначе говоря, по заповедям Христовым, быть верным тем заветам праведной жизни. В то время как своеволие безбожия порождает порок, а любви противен грех, который является отступлением от законов любви. Посему верность есть постоянство любви. Верность Богу в каждом своём произволении, в каждом помысле и чувстве, ознаменует приближение души к Творцу.

Такова человеческая жизнь, таков человек, сотворенный совершенной любовью Бога, потому и создан для любви. Любовь всегда добродетельна. Там где зло, там нет любви, но ненависть ко всему доброму.

Глава VII.

Богоявление.

Странствуя, творец постоянно мудрствовал, рассуждая о законах мироздания и правилах жизни. Всё сие казалось общепринятым, столь знакомым, но стоило ему подумать о собственной жизни, о своей душе, как вдруг, останавливался, чувствуя себя глубоко несчастным человеком. Однажды он решил, что святость не привносит в жизнь мирское счастье, а радости в жизни мимолетны, греховность ведёт к погибели и смерти, а наслаждения подвержены законам Божьим и близки к порокам, потому могут с легкостью перерасти в страсти. Жизнь есть благо, в то же время и страдание, оказалось, что на земле нет жизни без страдания, и нет жизни без благодати. Так суесловно земное бытие творец силился осмыслить. Он всё мечтал узреть свет божественный, как знамение, но не видел сего, много горюя о том. Желал ступать по пути праведному, соблюдая все заповеди Божьи, однако, словно застывши на одном месте, никуда не двигался, либо видел множественность путей вводящих в сомнение. Познавши многие мудрости мира, он прочел все земные книги и одну божественную, тем самым желая обрести в душе своей истину, которая всего одна, и вроде бы найдена она, но не приняло сердце его ту истинную веру, дабы окончилось его скитание. Он видел множество разнообразных жизней, ища свою собственную, но так и не нашел её, он впитывал в себя чужие повадки, знания, чужой выбор, падение, возвышение, но жизнь свою так и не снискал в череде образов прошлого и будущего. Он желал встретить образ праведный, совершенный. И не находя много печалился о том. Из-за гордыни не искал себе вышнего учителя, полагая, что сам справится со всем, что мучает его, отчего терпел поражения, без учителя совершал ошибки, нелепые, глупые поступки, страдал от своей строптивости и самомнения. Мучился из-за того, что не ощущал подле себя мудрого и святого Господа, отчего не ведал, что такое послушание и смирение.

Ещё в юности прочитав Евангельские слова Нагорной проповеди, творец отыскал себе учителя в Боге Иисусе Христе, но вскоре, то откровение истины для него стало простым знанием, ибо он не исполнял заповеданное, позабыл о молитве, должно не обращался к Господу, не благодарил Бога за всё. Очерствев душой, он метался из крайности в крайность, из гордости в кротость, и обратно, и всё начиналось сначала. Его сердце жаждало любить, но он не смог снискать себе деву по духу, которую он бы полюбил всем сердцем своим. Даже сдружиться ни с кем он не мог, отчего много горевал. Так текли годы, так люди, бывало, не замечают дни, не знают какой нынче день недели, а творец не знал каков нынче год, всё для него казалось малозначительным и пустым, всё земное было суетой сует, которая недостойна внимания.

Однажды странствуя по северным землям, творец разглядел вдали возвышающийся крест, следуя за своим любопытством или идя на зов души, он приблизился к сему символу победы над смертью. Подойдя к кресту, он испытал благоговение. Распятие было старым, с виду необыкновенным. На том кресте были выдолблены почерневшие, но не выветренные временем следующие слова:

Я – Свет, а вы не видите Меня.

Я – Путь, а вы не следуете за Мной.

Я – Истина, а вы не верите Мне.

Я – Жизнь, а вы не ищете Меня.

Я – Учитель, а вы не слушаете Меня.

Я – Господь, а вы не повинуетесь Мне.

Я – ваш Бог, а вы не молитесь Мне.

Я – ваш лучший друг, а вы не любите Меня.

И если вы несчастны, то не вините Меня.

Сей откровенные простые слова, раскрыли всю правду о его жизни, об его бесплодных трудах и поисках, ибо только во Христе есть всё то, о чем он когда-либо мечтал. Ибо Христос Бог, Творец, Вседержитель, Спаситель, Миролюбец, Учитель, Истина, Друг, и Судия.

Осененный Истиной, он вернулся к вековому древу, где уже разрастался целый парк, напоминающий лес, дабы взмолиться пред Господом: “Господь мой, я долго жил суетой мира сего, бродил по миру подобно неприкаянному, но Ты открыл мне Себя и я возлюбил Тебя. Все мои творения есть прах, все мои воздыхания и мечты это грезы и миражи. Ты Творец всего сущего сотворил бессмертную душу мою, и я как творец, обладатель творческой силы сделаю её совершенной, ведь Ты указал мне путь заповедей твоих непреложных. Я буду совершенствовать себя и других научу тому же. Господь мой, я буду с верностью служить Тебе верою и правдой!”

Тут творца осенила вспышка белого свечения, отчего он проснулся, словно ото сна…

Миролюбов отворил свои заспанные очи, огляделся, но не увидел древа, он оказался посреди парка, вокруг множества разных деревьев. Видимо он заснул сидя на скамье с книгой в руках. И узрел загадочное видение, словно ему привиделась вся его прошлая жизнь, с её метаниями, гордостью и борьбой со страстями, только это было больше похоже на аллегорию, нежели чем на явь. Однако он отчетливо всё видел, всё чувствовал, будто то было на самом деле, впрочем, так оно и было. Ведь он жил горделиво и надменно, хотел жить лишь любовью к музе, творил и страдал, любил и писал стихи. Но затем всё переменилось, он был поражен, он узрел свет Божий и узнал всю правду о мироздании, как нужно жить и к чему стремиться. Всё это было, но что будет дальше – он не мог себе ответить. Однозначно впереди его ожидает долгий путь борьбы со злом, ибо в нем самом пока ещё остались некоторые страсти, которые ему предстоит одолеть. Ему предстоит беречь и умножать свои добродетели, он будет проповедовать добродетели. О целомудрии и о девстве, о миролюбии и непротивлении, о нестяжательстве и безвластности он будет проповедовать своею жизнью. Его душа это отверстая книга, его душа это самое лучшее и единственное бессмертное его творение, которое на протяжении всей жизни ему поручено Творцом совершенствовать.

С оным благостным осознанием Миролюбов взглянул на открытую книгу, которую всё это время держал в руках, и палец его лежа на странице, указывал на строфу из Откровения Иоанна Богослова. Он прочёл: “Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни…”

Книга вторая.

Перводевственник.

Пролог.

Девственный образ внутри души моей живет и вечно жить будет, тот облик девственной кроткой благоразумной девы, чье предназначение быть моей музой. Вот уже десятилетие жду увидеть среди молодых девушек подобный образ, но не нахожу её, ибо вместо сей добродетели, они избирают расчетливые современные заблуждения. Одних обманывают порочные юноши, другие подстраиваются под безнравственность мира сего, дабы снискать некоторые чувственные и материальные выгоды для себя. Ещё есть те, которые уставши ждать, соглашаются на беззакония ради душевного и телесного покоя. На моих глазах христианки гибли, вступая в сожительство с блудниками, в добрачные связи, отчего образ невинной музы становился для меня всё более призрачным, недосягаемым. Так внешность порою обманчива, многие из них выглядят целомудренно, однако их поступки и помыслы говорят об обратном, так белое платье невесты, тот символ чистоты и невинности, надевают женщины далекие от непорочности. Много раз я был обманут ими, ведь они скрывают свою греховность, однако и в них ещё сохранилась стыдливость, они совестью понимают, что так поступать дурно и сие обнадеживает. Они сторонятся меня, потому что, будучи нецелованным девственником, являюсь для них явным укором, ведь я, мужчина, сохранил девственность свою, а они нет, и оттого им горестно. Дабы избавиться от неудобств морали они избегают меня, более не желают дружить. И к моему глубочайшему сожалению, я пока что не встретил на своём жизненном пути достойную музу, посему прибегну к воображению и нарисую светлую девушку, которая не утратила свою честь, не убила девство своё, в которой есть как самоуважение, так и достоинство. Да будет она целомудренна и свята для созерцателя её добродетели…

“Запись в дневнике Миролюбова, начертанная им перед последующим событием”.

Глава VIII.

Эфемериды.

“Истинная любовь всегда добродетельна и целомудренна”.

Евгений Козлов.

Задумчиво осмотрев просторы праздничного стола, христолюбивый Миролюбов не увидел поблизости свободного для себя места, окромя никем незанятого, свободного угла. Посему недолго думая, он взял табуретку, поставил её на пол и сел на том незавидном месте. Оное действие немедленно вызвало всплеск недалеких шуточек от сидящих здесь гостей и участников сего званого вечера. Однако Миролюбов нисколько не смутился, услышав сие смехотворство, ибо погруженный в свои философские размышления, не обратил внимания на то, как его называют “вечным холостяком”, что, впрочем, было констатацией утвержденного временем факта. Вот уже скоро ему исполнится двадцать восемь лет, значит, по мнению старообрядческого светского общества, тот созрел для очередной главы в системном содержании общественной жизни, однако всю свою жизнь, он, по их мнению, живет как-то неправильно, всегда с неким заядлым опозданием. Так в младенчестве он поздно начал говорить, и ныне вовсе готов отказаться от всей этой прескучной трескучей болтовни. С недавних пор он готов навсегда распрощаться с женским обществом, в том смысле, что женщины ему изрядно поднадоели, в некотором роде опротивели. Безусловно, Миролюбов – нецелованный девственник, потому готов, будучи таковым (по своему мнению) к законному бракосочетанию. Вот только эти самые женщины, живут не так, как живет он, потому не считают его готовым к супружеству, раз тот не соответствует их “норме” греховности. Они, нисколько того не стыдясь, поступают непорядочно греховно, будто не сомневаясь в нормальности своей испорченности и греховности. В них отсутствует даже дуновение целомудрия, ибо они говорят о делах порочных с легкостью ветреных блудниц, они словно насквозь пропитаны пагубным темным духом века сего. Потому-то сие явление несоответствия внешней телесной привлекательности и внутреннего уродства в них, вызвало в нем некий дисбаланс взгляда, спровоцировало несомненный протест его души, ведь их мировоззрение оказалось оскверненным. Оная двойственность женской натуры, оный дуализм женщин ввергла Миролюбова в задумчивость и апатию.

Молодые люди собрались этим вечером по случаю отмечания светского праздника. Послужила поводом к сему собранию дата в календаре и обоюдное желание встречи между друзьями. Здесь были друзья и знакомые Миролюбова, также здесь присутствовали незнакомые ему люди. Всех не стоит перечислять и описывать, впрочем, оное и не требуется для общего хода повествования, здесь более важна общая моральная канва обстановки нынешней несколько интеллигентной молодежи, либо рассмотрение конкретной представленной частичке общества в которой оказался один внеконфессиональный христианин. За один сей краткий вечер, которому пришлось выслушать немало глупых речей, таким образом, желчь безбожия выплескивалась из уст молодых людей и чем больше они выпивали спиртных напитков, тем в прогрессии омерзительней становились их богохульства. Безусловно, в ответ Миролюбов не спорил, ибо любые распри это насилие, а всякое насилие это зло. Он слабый проповедник, так как дар Божий красноречия в нем отсутствует. Он считает себя грешником, который хорошо знает все свои грехи и все свои страсти, потому занят борением с ними, он взывает душой к Христу о помощи, о милости, а пустая демагогия, которая пьяными людьми забудется на следующий день, его мало интересует. Миролюбов стремится к личному нравственному совершенству, потому никого не осуждает, не осуждает конкретных людей, однако с общей неправдой мира сего и с общим попранием истины не может смириться. Тогда-то и начинает кротко мысленно противостоять неправде, оказываясь в меньшинстве. Помыслами своими грешит, нарушая заповедь Божью, которая мудро гласит – не метай бисер перед свиньями, ибо они втопчут в грязь то светлое и доброе, что ты поведаешь им, ибо у них нет ничего святого, потому они ненавидят любые святыни и образцы святости. Вразумлять ненавидящих святость бесполезно, покуда они сами не захотят исправиться, впрочем, то пока не в силах Миролюбова, ибо делать людей лучше, наставляя оных на путь истинной жизни весьма непросто. Нынче он только укромно сидел на табуретке и тихо печалился. Не подавая вида, душою негодовал, в то время как тело его готово было разъяриться громкой речью, однако он сдерживал себя, изображая добродушный вид. Оно и верно, ибо блаженны кроткие. И чтобы занять себя иным занятием, помимо диалога, вернее, дабы отвлечь свой ум, он принялся взирать на людей, пристально наблюдая за их поведением, делая умозрительные выводы, раскрывающие нравственное состояние современного общества. Созерцая мир, он почувствовал правдивость слов о том, что действительно наступили последние времена.

Ему приходилось видеть плоды блудодеяния повсюду, особенно блудный грех проявляет себя весной, когда совсем юные подростки прилюдно целуются, обнимаются, прикасаются друг к другу, также поступают и взрослые люди, и выглядит сие весьма мерзостно, гадко и пошло. В то время как Миролюбов хранит в чистоте и неприкосновенности нецелованные уста свои для единственной любимой супруги своей, для девственницы которую ему предстоит повстречать, а не для блудницы. Они же в столь малом возрасте, будто закоренелые блудники ведут себя развратно и притом не только себя соблазнили, но и других соблазняют. Что тут скажешь об иной возрастной категории, когда все его знакомые пали в погибель тела и души, не достигнув и тридцати лет. Считая это нормальным, даже нужным делом. Они словно самоубийцы, идущие добровольно на смерть, подталкиваемые злыми духами. Потому-то и бродят по миру то ли девушки, то ли бабы, то ли манекены, внешне имеют девическое привлекательное строение, но их взор давно потух, помрачился грехом. Очи их ничего не выражают, окромя пустоты и глубочайшего сожаления, ведь в каждой из них христианская душа, которая страдает. Им бы покаяться, очиститься от всякой скверны, но они всё более умертвляют себя, прилепляясь к мужчинам. Жалостливо Миролюбову взирать на них, ибо те не могут стать истинными невестами, так как они уже познали мужчину, потому они сломанные куклы, коими наигрались и коих бросили. Что страшней всего, они тем гордятся, кичатся позором, хвалятся бесчестием, красуются бесстыдством. И мужчины ими совращаются, ведь дева не позволяет насиловать себя, значит, её грехопадение происходит добровольно, и сколь всё сие ужасно. Многие миллионы мужчин пали от их сластолюбия, той необузданной страсти. Скольких невинных юношей они лишили девства, не исчислить, только Господь ведает точное число праведников и грешников, чья душа чиста, а какая грязна. Таковы многие современные пары, таковы современные молодые люди которых трудно назвать женихом и невестой, ведь они обыкновенные блудники нарушившие закон любви и заповедь Божью. И таковы целые поколения, которые научат своих детей тому безобразию, а те своих детей. Только бы это не был знак того что последние времена наступили, ибо род грешников истребляется самим грехом. Миролюбов в своих предостережениях не сомневался. И что самое печальное во всём этом, именно грешники продолжают свой род, дабы их дети искупили грехи родителей, отчего те живут в страданиях. А он, нецелованный девственник, останется бездетным, останется без наследников и потомков. Кому тогда он сможет передать всю свою мудрость, кого научит добродетели, кому поведает о великой добродетели девственности, и о целомудрии? В том есть некоторая несправедливость, по крайней мере, так представляется на первый взгляд. Может быть, в скором времени вокруг него соберутся ученики, однако Миролюбов пока что не способен кого-либо учить. Может быть, он встретит достойную девственницу, о которой столь грезит, дабы уберечь ту от напастей мира сего, если тому соблаговолит Господь.

Необходимо подлинно осознать разумом души, что блуд всегда отвратителен и безобразен. Совершая нечто подобное, человек теряет образ Божий, становясь животным идолопоклонником твари, любителем тленной плоти. Необходимо также возыметь естественное отвращение ко всему блудному, нужно познать, что блуд есть бездна пустоты, в которую не стоит вкладывать ни единого помысла, ни одного своего желания или чувства. Необходимо возненавидеть грех.

Одна из заповедей Христовых гласит – не осуждай. Сие означает, что нет достойных осуждения среди людей, никого нельзя судить, ибо нам неведомы души человеческие и каковы пути оных. О том свидетельствует притча Христова о работниках и Его притча о блудном сыне. Даже самый опустившийся грешник способен восстать из праха страстей. Господь очистит и помилует всякого искренно кающегося, и нам неведомы пути Господни в отношении души человека. Лишь прозорливцы писатели мельком осматривают души людские, в кои положено им заглянуть лишь с добрым умыслом, однако то чудотворение даровано немногим.

Осуждать конкретных людей запрещено, но моралисту разрешено порицать сам грех, и рассказывать о том, сколь многие им погублены. Моралисту должно указывать на грех, распространившийся среди людей, который может примерять на себя различные личины, в том числе и положительного характера, хотя то будет скрытой ложью. Потому Миролюбов не обращается с упреком к каким-либо личностям, именам, он, прежде всего, негодует на самого себя, о своей грешной душе печется, как бы исправить её, переубедить.

Осуждать позволено вымышленных персонажей, кои имеют размытые общие очертания характера и личности, подобные сгустки общественных заблуждений сконцентрированных в неком живом предмете, ибо грех не может существовать без носителя греха, значит, где грех, там сразу обрисовывается силуэт грешника, без описания коего не поведать о губительных последствиях греха. Однако живые реальные люди сотворены Богом, а не созданы писателем. Потому судьбы людские строятся Его властью дара свободной воли.

Находясь в кругу знакомых и друзей, и о том, размышляя, Миролюбов пытался мысленно разобраться в сути проблемы распространения смертного греха блуда среди молодежи. Ведь молодость это начало жизни, если таково её заглавие, её эпиграф, то легко предположить что будет дальше в жизни человека. Помимо прочего он выстраивал для себя некий план действий, каким образом ему оградить себя от соблазнов мира сего, сохранив тем самым девственность свою чистой и незапятнанной. Но подобные шумные собрания негативно воздействуют на здравое мышление, и не раз он в том убеждался, потому что люди находящиеся в оной квартире, по всему виду лишены целомудрия и стыдливости, и из историй ими рассказанных известно, что они лишены также самого главного в жизни – девственности. А ведь Миролюбов, находясь здесь, борется с грехом блуда в помыслах своих. В своей квартире с рукоблудием сражается, после таковых празднеств, борется с мерзким грехом, который зовется малакия – дитя блуда, посему сей злодейство не уступает своему родителю в ядовитости и губительности. Воздерживаясь, Миролюбов будто бы побеждает с Божьей помощью оный грех, погашает оную страсть, много времени с тех пор проходит, и кажется, что бес блуда вышел из него навсегда. Но стоит Миролюбову побывать в компании женщин, так сразу его плоть разжигается вновь, принуждая совершить грех рукоблудия. Если бы оные женщины были целомудренны и скромным видом своим прославляли добродетель девства, отвергали ли бы всякий грех, и стыдились всякой пошлости и наготы. То он, глядя на них, только бы укреплялся в девстве своем. Но вместо целомудрия, женщины избирают сожительство, потому блудят, одеваются непотребно, тем самым развращая мужчин, склоняя их умы к порочности. Именно они своим развязным поведением ранят мужскую девственность, а после вовсе убивают их девственность. Да будет известно всякому, что от поведения девы зависит – каков будет юноша, ибо рядом с девственной целомудренной девушкой тот укрепляется в добродетели, освещается светом её, признает то, что ему необходимо стать достойным её, значит, ему необходимо быть невинным, значит, тому необходимо не грешить рукоблудием, и отгонять от себя порочные помыслы. Оная светлая дева послужит сдерживающим фактором для юноши, она сделает его лучше. Напоминая тому своим кротким обликом о праведности, укажет на греховность его, которую ему предстоит обуздать. Супротив сему благому девичьему житию, другие женщины, имея распутный нрав, своею похотью развращают юношей: блудников ввергают в больший грех, а девственников склоняют к малакии, своим видом, своими речами греховными развращают умы. Вот приходит девственный юноша к другу, а в той квартире оказывается сожительница, которая спит с его другом в одной постели, нисколько не стыдясь сего преступления супротив законов любви и законного брака. Разбрасывая по квартире свое нижнее белье, и ходя по квартире полуобнаженной, нисколько не почитает оное деяние за грех. Всё сие есть соблазн для девственного юноши влекущий того к погибели. Всё сие расшатает воздержанность любого юноши. Потому на примере четырех субъективных женщин, которые перестали быть девушками до вступления в законный брак, и которые, романтически не полюбив, дабы не подпасть под каток их негативных чар, Миролюбов, уединившись в своих потаенных мыслях, решает оборонительно поразмышлять о выборе современных женщин. Дабы ответить на вопрос, по какой причине они столь усиленно торопятся утратить свою девственность.

Первая женщина, которая будет рассмотрена Миролюбовым, отличается наивностью души при внешней строгости внешнего образа. Она была совращена блудником, она пала под натиском его злодейских обольщений, потому что слаба характером, потому что никогда и не хотела стать сильной. Особо не размышляя о духовной стороне жизни, она решила жить телесностью мира сего, не подозревая, что оное тяготение ведет к смерти, либо согласилась с неизбежностью смерти, ведь таково всеобщее заблуждение. Хотя она и стала блудницей, убив девство свое с единственным своим любовником и по совместительству сожителем. Она, будучи женщиной не отличающейся пылкой чувственностью, не пожелала нравиться всем мужчинам, но решила быть верной одному, тому мужчине, который не пожалел её девственности, её чести, кто испортил её, однако они оба сего не хотят уразуметь, ибо и весь мир не видит в том зла. Здесь складывается интересная ситуация, сей женщина не такая блудница, которая спит со многими мужчинами, но при этом она блудит с одним, верна ему в сожительстве, верна в постели, но она неверно поступает перед ликом христианской нравственностью. Внешне она желает казаться серьезной, в то время как в отношении девства поступила весьма легкомысленно. Её испорченность заключается в одном поступке, который словно поставлен на постоянный повтор, она не желает соблазнять, но вопреки своему желанию является объектом соблазна. Бесстыдство поведения в ней ярко выражено, потому она не замечает сего порока, так как греховность стала для неё нормой поведения. Подобное происходит и в среде многих молодых людей составляющих пары. Значит, в том нет ничего дурного или зазорного – думает она, смотря на общество себе подобных, и закрывая глаза на другие примеры, коих не так много. После таковых успокаивающих помыслов нравственность в ней ослабевает, затем извращаются понятия красоты, женственности, семьи, и самой добродетели. Она думает, будто их блудодейство касается лишь их двоих, будто сие есть тайна (известная всем). Но на самом деле их греховность дурно влияет на людей. Грех позорит не только самого человека, но и его ближних, его род, страну, в которой тот живет, всё человечество в целом. И даже какой-нибудь новоявленный патриот не сможет по причине сего негативного примера своей жизни, во всеуслышание гордо заявить – вот взгляните каковы прогнившие развратные европейцы, а вот сколь высоконравственны мы – русские люди. Моралисту здесь нечему похваляться, ведь заблуждение не смотрит в паспорта и на национальную принадлежность человека. Грех всеобще затрагивает всех, и отвечать за грехи будут как родители, так и дети. Думают что блуд это пустяк, что он якобы естественен для человека, и тем заблуждением питают науку и искусство, верования и сам идеологический строй многих стран. Если женщина бесстыдно желает обнять мужчину на прощание, то мудрый откажется от сего, понимая, что обнимать блудницу то же самое, что прикасаться к отхожему месту. Непонимание своей испорченности – вот что провозглашает и утверждает падшее мировоззрение. Сей осознанная наивность приводит девушек к плачевным последствиям, сами они мало плачут о загубленной девственности, однако найдется тот, любящий, кто восплачет об убийстве самого драгоценного что есть в человеке, о разорении сего бесценного сокровища.

Недостаток ума провоцирует женскую податливость перед коварным соблазнителем. И такую женщину действительно жалко, ведь та не обладая особенно жестокой телесной страстностью, могла бы сохранить девство своё и, будучи девственницей, могла бы выйти замуж честно, с честью и достоинством романтической натуры, но предпочла не сопротивляться натиску соблазна, сочла не бороться с искушением, но решилась сдаться врагу рода человеческого. Поэтому чтобы сего не происходило, в каждой деве должна торжествовать твердая нравственность, должна возобладать над страстью сила целомудрия, которая подобно стене ограждает девственницу от мужского бесстыдного поведения. В каждой девушке должна сиять оная заградительная аура, оная духовная защита. Девушке должно быть стойкой и неподкупной, только тогда дева будет внушать уважение мужчинам, рядом с целомудренной девой угасает всякая страсть, в её обществе любой станет кротким и послушным Божьей праведной воле. А рядом со слабой девой, бесы вооружаются против неё и нападают с яростной жестокостью. Вот насколько важна крепость женской души вкупе с девственной плотью. Ведь, прежде всего, соблазнители душу искушают речами сладострастными, и только затем приступают к соблазнению тела девичьего. И на примере сей первой субъективной женщины, показано сколь легко обманываются некогда чистые девушки, ведь она отдалась тому мужчине, когда он не муж ей, впрочем, всякий блудник и не торопится жениться, вот в чем состоит гнусность оной жизненной ситуации. Мужчина получил всё то, о чем греховно желал, теперь же будучи безответственным, не стремится узаконить отношения. Потому сей первую женщину нынче литературно можно прозвать – блудницей-сожительницей, однако общественное мнение предпочитает называть иначе, исключая связь таковых отношений с грехом. И на сие беззаконие ближние стараются закрыть глаза, придумывая массу заискивающих отговорок, хитросплетенных оправданий. Многие, смотря на грешное общество, стремятся уподобиться клоаке пламенной, в которой гибнут, страдают, других совращают, принимают грязевые ванны, называя их целебными, якобы грязь положительно влияет на телесное здоровье человека. Так обман живет, питаясь ложью.

По какой причине оная первая субъективная женщина пала? Напрашивается вопрос, ответ на который весьма прост – причина в малодушии и отдаленности души от духовной жизни. Когда девушка живет в семье, в которой нет достойного женского примера благочестия, то вращаясь в собственных выводах и взглядах, вернее видя лишь дурные примеры, решает не уступать им в выборе, тем самым доподлинно не сознаёт всю греховность дел своих. Безбожности в ней нет, но есть одна лишь легкомысленность.

Вторая субъективная женщина, представленная Миролюбовым, имеет более редкие черты характера, в ней всё четко, грани души остры, наточены, её безбожность утвердилась на прогнившей почве всевозможных научных и оккультных верований. Она уверена в своей исключительной привлекательности, что, безусловно, является очередным её заблуждением. В целом, представить облик сей женщины не затруднительно, ведь таковых женщин много, их часто можно увидеть из окна городского транспорта. Иногда бывает, пройдешь мимо таковой женщины, стыдливо перенаправив взор на здание, либо на дерево, лишь бы не погубить чистоту очей своих. Ибо внешность её губительна для взора, так как она хорошо сложена, личико её, доведенное до совершенства косметикой, кукольно вымерено. Но всякий глянцевый идеал искусственен, ведь именно глаза в первую очередь выдают в женщине скрытую блудливость, глаза её хладнокровны, словно как у змеи, или, как у кошки во время охоты. В таковых женщинах всегда ощущается нечто змеиное, нечто геометрическое и гипнотическое улавливается в их движениях и походке. Такая женщина обыкновенно холодна рассудком, высокомерна в отношениях с людьми, в ней зияет превеликий гонор. Часто упивается своим самомнением, самолюбованием. А чувство собственности доходит в ней до маниакального предела, отчего часто воспаляется необоснованной ревностью, мучается предубеждениями, иллюзорными злоключениями сновидений, посему она единолично жаждет обладать мужчиной, желает единовластно ввергать того в грехопадение, оскверняя того неутолимой похотью. Она настолько убеждена в своей красоте, отчего ставит её выше нравственности и морали. Она публично похваляется тем, что имела многих мужчин, гордиться греховностью, тщеславится пороком. Она осознанно блудлива, потому не ценит девство как наивысочайшую добродетель. В итоге представляется развратница с внешностью опрятной женщины. С первого взгляда она показывается внешне чистой (отчего мужчины ошибочно к опрятности внешнего вида женщины, плюсуют и непорочность), но стоит всмотреться в её безжизненные глаза, как тут понимаешь, сколь она неопрятна, грязна, и не торопится омыться покаянием. Потому что не понимает своей греховности, либо иногда совестью чувствует, но продолжает, вопреки гласу правды, считать сие допустимым деянием. Если первую женщину можно упрекнуть в наивности, в глупости, то вторая женщина располагает незапятнанной уверенностью в своем здравии, и почитает свое положение за обыденное человеческое поведение. Все так поступают, и я буду как все – мыслит она, или думает, что она сама дошла до такой безумной мысли. Она охотно налагает на грех образ естественности, более того, порою называет грех хорошим выгодным делом, под грехом подразумевая удовольствия, без коих жить, по её мнению, никак нельзя. Поэтому ложится в постель с мужчиной на втором свидании, затем сожительствует с ним, принуждая того помимо блуда, к прочим содомским грехопадениям, кои и сожитель не всегда одобряет. В итоге всё сие походит на конфету, обертка которой красива, но внутри фантика яд. Впрочем, и красота сей второй субъективной женщины сплошной обман зрения, ибо обладают истинной красотой только девственницы. Значит, она вовсе лишена всякой истинной привлекательности. Она, несомненно, негативным образом влияет на мужчин, вполне осознанно и обдуманно совращая оных. Также гордится той смертоносностью, которую являет своим жертвам. Она успешна в бездуховном мире, но в духовном плане пустынна. У неё ярко выраженные европейские материально направленные устремления, потому-то она столь публично порочна, не заботится о своем роде, ведь занимается фикцией зачатия вне брака, возлагая грехи свои на детей своих. И сие действительно страшно, но она сие отказывается понимать. Как и нет в ней понимания истинности, ведь всё в ней фальшь и напыщенность. Для девственников она не опасна, ибо выбирает для своего удовольствия только опытных в грехе блудников, способных удовлетворить её греховность, коих она доводит до полного упадка, как моральных, так и физических сил. Однако своим внешним видом она способна многих обмануть, ибо не распознавшие в ней ту червоточину, ту гнилостность, многие соизволят наделить её добродетелями, коих в ней нет, и тем самым самообманом затуманятся, и в конце каждого постигнет горькое, но освободительное разочарование. Сравнить сей вторую субъективную женщину можно с раскрытием хорошо упакованного подарка, срываешь с него красивую обертку, ленту, раскрываешь, а внутри оказывается пустота. Так и в ней всё пустота, которую всегда можно наполнить духом истины, когда оная женщина возжелает исправиться, покаяться и очиститься от всякой скверны прошлой жизни.

В законном браке и в любви телесные отношения разрешены Богом, но и в супружестве благоразумные люди могут отказаться от плотской уступки, важно помнить, что сие возлежание супругов на брачном ложе есть вид человеческого поведения направленного на продолжение рода человеческого, сие делается ради зачатия. Вне брака и при отсутствии любви телесные отношения есть скотское животное совокупление, греховное и омерзительное. Если бы родители говорили юношам и дочерям подобные правдивые речи, то может быть и не происходило поругание юношеской чести. Родители не говорят им о том, что каждая дева, и каждый юноша должны быть кроткими, целомудренными, и, несомненно, им должно сохранять девственность, высокая ценность которой не зависит от половых различий, религиозной принадлежности, и национальности. Таково строгое отношение к девству, и в оном чувстве долга должно воспитывать детей. Однако при личном общении с людьми, живущими иной жизнью, а именно не столь целомудренно, христианину или моралисту подобает относиться к таковым собеседникам с любовью. Необходимо тем самым постоянно предостерегать себя от осуждения, не накапливая в себе избыточные ожидания. Ведь, как правило, именно от девушки моралист ожидает невинности, скромности, молчаливости, и чтобы не быть разочарованным, ему следует общаться с женщинами как с единодуховными сестрами. Иначе может произойти неуместное разделение женщин на субъективно плохих и субъективно хороших. Поверхностные описания коих будут лишь призраками эфемерной субстанции воображения моралиста, и ничего более, вроде некоего шаблона, в который не уместится ничья душа, но сей литературный шаблон моралиста служит предостережением того, чтобы реальный человек не опустился до гротескного облика описанного здесь на примере четырех субъективных женщин. Однако видение несовершенства человеческого удручает, призывает к осуждению, но осуждение недопустимо для христианина, ибо судит один только Бог. Однако раскрытие правды о природе греха необходимо, как и установление заболевания, иначе не произойдет в человеке исправления, в больном исцеления. Описание дурного примера – это не точное описание конкретного человека, скорее всего это простой облик поругания христианской заповеди, которая не терпит поблажек и оправданий, или же снисхождения. Нарушение заповеди влечет за собой наказание самой жизнью. Всегда видны те поправимые раскаянием изменения, кои вносит в душу человеческую грех.

Изучая жизнь женщин, Миролюбов тем самым предостерегает самого себя от тех опасностей, коими жизнь наделена, тем самым он заведомо выбирает среди них ту самую идеальную деву, о которой столь грезит, пускай и пока что безнадежно. Однако всматриваясь в женскую испорченность, видит корень их порочности в легкомысленности, отчего постигает неминуемое разочарование. Ощущает в себе хладное межличностное состояние, порою оное пагубное влияние толком не замечает, приписывая изменению в своем восприятии женщин, то дурному настроению, то излишней философичности на фоне одиночества, на самом же деле грех осуждения, как правило, приводит к одиночеству. Ведь одиночество, это когда человек не один, ибо всегда окружен людьми, но когда человеку не с кем поделиться своими мыслями, не с кем обсудить прочитанную книгу. Подобно и Миролюбов, будто прибывает в одиночестве, на самом же деле душа его непрестанно рассуждает вслух, создавая всевозможные образы и мысли, но никто не видит всё это, но никто не слышит. Несмотря на сие недоразумение, он продолжает свои измышления с прежней степенностью и лаконичностью.

Третья субъективная женщина, присутствующая в его воображении, не обладает той примечательной для мужского взгляда внешностью, ибо она небольшого роста, она полновата, что, кстати, позволило ей, дольше, нежели чем другие женщины сберечь свою девственность. Нравственность её непостоянна, особенно, будучи в нетрезвом состоянии вовсе расшатывается, после сих излияний она обыкновенно приставала к молодым юношам, и те, того не стыдясь, лишили её нецелованности. По всему виду из-за похоти её разжигавшей, та желала большего греха, однако её внешние данные отталкивали блудников, и посему поводу она горевала и сетовала. Так одних слабых дев соблазняют безнравственные юноши, а оная третья субъективная женщина сама хотела, чтобы её соблазнили, самолично пыталась искушать, что у неё плохо получалось. В конечном счете, нашелся тот блудник, который не погнушался её округлыми формами, потому преступно лишил её добродетели девства, сотворив из неё блудницу. И сие горестно, прискорбно воображать, ведь Господь уберег эту женщину от греха, но она самочинно пала, самолично тянулась к греху, почитая сие за современные “нормальные отношения” между молодыми людьми, она желала быть как все, желала не быть изгоем толпы.

Сей воображаемый Миролюбовым пример показывает, сколь искусно дьявол обольщает девушек, каковы бы те не были, к каждой лукавый подыскивает особый подход. Поэтому всякому моралисту должно рассказывать о тех капканах, коими устлана жизнь человеческая. Впрочем, верна отчасти поговорка, гласящая о том, что свинья всегда отыскивает грязь, и неважно до какой степени свинья привлекательна, грязь примет любого желающего искупаться в пыли её страстей. Однако Господь милостиво и заботливо уберегает людей от свершения зла, ведь в нужный момент перед оными людьми сияла истина, правда совести говорила о том злодейском поступке, который они вознамерились совершить. Совесть воротила их назад, упрашивала поступить иначе, отворачивала взор, вразумляла разум. Их Ангелы хранители противясь злу, увещевали своих подопечных о благочестии, о целомудрии. Но те не прислушивались к гласу совести, некоторые вовсе противились правде, насаждая в себе грязные идеи гедонизма.

Четвертая и последняя субъективная женщина, на которую мысленно воззрился Миролюбов, отличается от остальных верою. Своею верою та избрала православие, ту государственную национальную религию, о которой задумывается всякий человек, проживающий на оной территории земли и которую государство навязывает всеми возможными способами. Она вроде бы стремилась к тому идеалу нравственности, о котором поведал нам Своим образом Спаситель. Однако не убереглась от блудодейства. В ранней своей юности, она не была столь привержена вере, мало задумывалась о ней, потому преступив заповедь, утратив девство своё в пылу девичьей глупости, она тем самым посадила в себе семечко греха, и с годами оно всё разрасталось, покуда не укрепилось в ней корешками страстной болезни. Оная женщина не смогла отказаться от греха, ибо грех стал для неё привычен и даже необходим, по крайней мере, в том она себя неистово убеждала. Порочное общество её в том поддерживало, так на примерах своих близких, она видела, сколь много те грешат, блудят, но остаются, как бы внешне невредимы. Она не связывала постигающие её беды с грехом, однако ожидала внезапную кару. Того наказания, по милости Божьей, не происходило, отчего оная женщина решила для себя, будто её поступки если и грешны, то незначительно. В ней видимо происходила постоянная внутренняя борьба, ибо одновременно она желала быть православной, и то же время якобы современной. Но известно, что двум господам служить нельзя, одного следует любить, а другого ненавидеть, следует любить добродетель и ненавидеть грех – о том глаголет Евангелие. Сие доподлинно верно. Скорей всего, столь противоречиво поступая, она хотела удержать подле себя мужчину, отчего грешила с ним, отдавалась ему, лишала себя свободы. Однако при всей своей душевной худости, она способна каяться, она ведает о таинстве исповеди, она внешне соблюдает все обряды, однако душа её надломлена. Потому она своим примером приводит моралиста в исступление ужаса, ведь не таковым должен быть образ христианки, некоторые из православных чрезмерно увлеченные обрядоверием вполне могут так двулично жить, но точно не истинные внеконфессиональные христиане. Сие плачевно, однако есть здесь и радость надежды, ведь она быстрее других может исправиться, ибо ведает о Христе. В то же время она более остальных ответственна за свои поступки пред Богом, ибо ведает, что нравственно, а что безнравственно, она обладает четким знанием, которое поддерживает вера.

Почему же, по какой причине девушки идут на грех, спят с блудниками? Вопрос имеет два возможных ответа. Однако каковы бы не были причины греховности, она указывает на слабость веры людской в добродетельность целомудренной жизни. Одни идут на грех ради мирского телесного благополучия. Совершая блудодейство, женщина, соблазнив мужчину, или мужчина, соблазнив женщину, обретает место проживания в сожительстве, нынешнее греховное общество их не осудит, даже наоборот похвалит, видя в том злодействе предприимчивость и мнимую взрослость. Ошибочно люди воспринимают супружество как разрешение блуда, как формальность, ведь супружество не узаконенный блуд, супружество это узаконенное целомудрие. Сожители, в свою очередь, живут блудно долгое время, ведь блудникам становится неинтересна свадьба, потому что они искушены во всём что касается половых отношений, лицедействуют играя роли супругов, разделяют общий быт, спят в одной постели, также называют себя мужем и женой, супругами не являясь, ибо супругами можно назвать лишь тех, кто живет в браке целомудренно. Без целомудрия любые другие отношения выглядят пародией. Так играя роль супруги, женщина получает кров, денежное довольство и другие выгоды. Сожительство можно сравнить с борделем, а узаконенное супружество в коем совершается блуд можно именовать домом разврата. Но женщины, словно этого не понимают, им мирское суетное благополучие оказывается важней Царства Небесного, которого, по словам апостола, блудники не наследуют. Женщины предстают пред выбором, либо любить Бога, либо мужчину, ибо верою для них стала плотская любовь, в большей степени придуманная массовой культурой, отчего они избирают для себя эту самую земную любовь, которая, насколько они полагают, и себя уверяют, невозможна без плотских взаимоотношений. Потому грешат, напрочь позабыв о Божьих заповедях, об увещеваниях моралистов. Одни грешат открыто, рассказывая о том, или снимают то на камеру, другие втайне полны греха, что никому не скрыть пред очами Божьими. Сколь ни закрывай дверей, и ни затворяй окон, и ни отворачивай икон, Господу ведомо всё. И оная память о вездесущем Боге, может отвратить от свершения злодейства.

Блуд губит романтику, ибо истинно любящий человек не посмеет навредить своей любимой, потому не станет поступать греховно, ведь тем самым погубит не только себя, но и любимого человека. Блуд – это двойное самоубийство, в оном убийственном акте нет ни йоты романтики. Не стоит романтику доверять очам, видевшим женщин, не все из женщин девственницы. Не нужно романтику заведомо присваивать им доброту и сострадание, при непосредственном общении с ними может обнаружиться и жестокость, и любостяжание, отчего рядом со всякой женщиной будто стоит разочарование. Романтик всё меньше надеется повстречать среди них настоящую девственную девушку, а не замаскированную женщину, которая полагает будто качество её внешнего вида важней добродетельного целомудрия. Нужно помнить, что юные женские руки подобны оковам, вцепятся и не разомкнутся, столь они прельстительно опасны. Также необходимо остерегаться любого физического взаимодействия с молодыми женщинами, иначе не миновать юноше бедственного положения. – продолжил уже бессвязно размышлять Миролюбов, изредка бросая затуманенный философией взор свой на присутствующих на оном вечере женщин.

Вот произошла небольшая ссора, друг Миролюбова ради шутки припомнил о своем прошлом блудодействе, после чего его нынешняя невеста на то обозлилась, обиделась, услыхав о том воспоминании. И не понятно почему, ведь она не хотела, чтобы её жених был девственником, в то же время она не хотела бы, чтобы тот спал с другими до неё, чувство собственности просит о том, чтобы он был исключительно её собственностью, только её, в то же время был опытен в грехе. Столь двусмысленно она желает, но желание её неисполнимо, потому что мужчина либо блудник, либо девственник. Подобное отсутствие логики в женском уме приводит к печальным последствиям. Она не понимает простой народной мудрости, которая гласит о том, что та невеста плоха, которая вводит жениха в грех. Женщины легкомысленны, посему они выбирают себе в женихи всяческих пьяниц и блудников, может быть их выбор таков, потому, что сами не далеко отошли от сих образов. Если действительно верить науке, которая пишет о том, что среди мужчин женщины выбирают сильнейших, лучших, то им следовало бы выбирать самых добродетельных из них, самых целомудренных, самых миролюбивых, самых незлобивых и кротких, им должно любить самых невинных победителей страстей, однако они, вопреки науке, почему-то выбирают других, противоположных плохих парней. Такой нехитрой цепочкой общество начинает гнить с молодежи, ведь всего одна ошибка, несколько роковых секунд псевдо удовольствия и человек становится в ряд многих блудников. Таковых легко определить, блудницы, как правило, лезут обниматься в знак приветствия, в то время как настоящие стыдливые девы такого себе не позволяют, ибо имеет законное право прикоснуться к девушке только её законный любящий муж и никто более. Стыдливость – вот что утрачивается в молодых людях нашего времени. – примечал Миролюбов созерцая поведение молодых людей, делая неутешительные выводы, однако, вскоре, несколько уставши размышлять, он решает написать заключительную строфу своего внутреннего монолога. – Любовь есть добродетель, потому она безгрешна, любовь обитает в тех отношениях, в коих грех отсутствует. Потому заведомо всякая блудная пара лишена любви. Только в паре девственников цветет любовь. Лишь девственники способны истинно любить. Истинная любовь зарождается только в девстве.

Находясь в обществе легкомысленных женщин, которые, впрочем, его нисколько не занимали, и те даже не пытались его соблазнить, ибо всегда увлечены блудниками, Миролюбов всё сильнее начинал любить своё девство. Кое всегда представлялось ему в духовном облике белокурой девы, словно только она одна единственная истинная девушка, ибо девственна, ибо она и есть само девство. Впрочем, оную любовь к своему девству он не скрывает. Отношение людей к сей любви он не ведает, но подозревает, что они явно не согласны с его выбором спутницы жизни. Если бы он встретил достойную девственную нецелованную девушку двадцати восьми лет от роду, любящую свою невинность, чтущую свою чистоту телесную и душевную, уважающую девственность Миролюбова, то он бы обязательно полюбил её всем сердцем своим, и у них бы завязалась доверительная дружба. Но таковой нет в его жизни, однако он искренно уверен, что она где-то есть, ведь он девственник, живет в мире оном, значит и существует девственница подобная ему, та истинная дева, жаль только они всё никак не могут встретиться. Иногда он всматривается в глаза девушек, и, кажется, радостно различает в них невинность, но затем узнает, что они весьма порочны, ему открывается обжигающая грустью правда говорящая о том, что на их лицах не блаженное выражение лица, а глупое, в них нет невинности, но они преисполнены сплошным легкомыслием и малодушием.

Не возлюбив Бога, не полюбишь человека. Оной максимы мало кто придерживается, многие, в частности женщины, создают себе кумира, и ему одному служат. Любовью они называют не Бога, а собственные часто плотские чувствования. Но кто не любит Бога, тот не полюбит человека. Возлюбивший Христа Богочеловека страшится греха, и оный страх возвращает любящего человека в первозданное состояние. Бесстрашие – вот что сопутствует всякому греху.

Вот Миролюбов находится в кругу людей, которые уверены в том, что именно плоть ведет к греху блуда. На самом же деле, нашим телом управляет душа, и если душа чиста, то и плоть будет безмолвствовать, но если душа преисполнена порочными помыслами, то плоть будет неистовствовать и желать нечто запретное. Оным людям всё бы доходчиво объяснить, но они не просят вразумления, не жаждут правды. В свое время Миролюбов пришел к простому логическому выводу изменившего всю его жизнь. Так, когда страсть сильна, правильно вовсе отказаться от предметов воспаляющих оную страсть, и она утихнет. Так он отказался от женщин, перестал искать себе невесту, вернее прекратил ожидать встречи с ней, ибо понял, что невеста даруется Богом, а если не даруется, значит, жизненный путь мужчины должен быть девственным. В итоге он обрёл душевный покой. Однако временами бес блуда возвращается, дабы терзать его душу, но он отгоняет зло от себя, сознавая всю опасность сих злосчастных помышлений, кои роем надоедливых мух нападают на него. Таким образом, Миролюбов смог сочетать в себе интеллигентность и стыдливость. Всеми его действиями и помыслами руководит истинная вера, в которой он нашел спасение своей души. Другие же, напротив, утверждают, будто истин много и все они хороши по-своему, при этом, ораторы не говорят о спасительности веры, так как под словом истинна они подразумевают высшую степень жизненного благополучия и наивернейшую возможность получения удовольствия, безусловно, ими под всем этим нагромождением пустословия подразумеваются мирские суетные воззрения. Проще говоря, своей личной истиной с маленькой буквы они утверждают всеобщую гибель грешников, ведь их истины не ведут к спасению или добродетели, но лишь к гедонизму или эпикурейству. Слушая подобные рассуждения, Миролюбов всегда впадает в некоторое отчаяние, чувствуя свое всегдашнее одиночество. Оные люди между собою солидарны, ведь они, как бы живут помыслами отдельно друг от друга, в то же время их умы объединяет общая дозволенность греха, то оправдание греха. Когда с точки зрения Миролюбова грех всегда зло и не имеет оправдания. Отчего Миролюбову мысленно пришлось глубже погрузиться в некоторое философское наблюдение.

Концепция разрушения тонкой всеохватывающей паутиной тянется с давних времен. Стоит только лишь поверхностно, на идеологическом уровне соприкоснуться с оными дьявольскими кознями, так сразу понимаешь, сколь изощренны они стали, однако в корне своем нисколько не изменились. Движущая сила дьявола есть разрушение, развращение, убийство. Вольно или невольно люди принимали и ныне выбирают оный губительный путь, поступки которых свидетельствуют о том. Они стремятся жить греховно, всячески нарушая христианские заповеди, они умышленно живут безнравственно разрушающе, отсюда и возникает убийство девства, при оном преступлении нарушается целостность телесная и целостность душевная. Разрушает пьянство и употребление вин, как и употребление дурманных веществ и трав, также людьми совершаются уничтожающие аборты, тем самым совершается детоубийство, также по воле дьявольской они готовы убивать людей на войне и разрушать города. Так дьявол не только разумы очерняет, но и сам внешний вид человеческий стремится исказить. Отсюда понятным становится происхождение уродование тела нательными несводимыми рисунками, все эти неестественные цвета, вульгарные одежды, неуместные украшения. Современные предпочтения в музыке или в живописи также разрушительны, словно декадентство продолжает удушливыми пьяными парами цвета абсента проникать в молодые умы, затуманивая их неокрепшие души. Всего злокозненного, что есть в мире не перечислить, оно и не требуется, главное для думающего человека вовремя распознать вредоносные веяния и отвергнуть оные злодейства, следуя путем созидания. Ибо только добродетели сохраняют жизнь человеческую, любовным дуновением Божьим охраняется человек. Так целомудрие подразумевает созидание не затемненной страстями мудрости. Милость, благодарность и благотворительность сохраняют любовь между людьми. Миролюбие созидает мирное устроение рода человеческого, отторгнувшего от себя всё военное. Как другие добродетели только подтверждают верность сего доброго пути. Само девство, как наивысочайшая добродетель, достоверно показывает, сколь тщетны потуги зла увлечь мир в смертный хаос. Ибо в девственном Спасителе явлен миру свет, и никакая тьма не затмит Его светлую любовь. Потому и всячески оскорбляется Его созидающее добродетельное внеконфессиональное христианство, направленное на созидание любви во всех людях, вне национальной принадлежности, государственных границ, конфессиональных различий в традициях и догматах, оное христианство никоим образом не связанное с государственной политикой и не сотрудничающее с военолюбивыми общественными организациями.

Окрашивая свои монологи светлым ореолом божественности, через несколько часов, Миролюбов простился со всеми и ушел, оставшись при своем мнении и со своей верой, искренно жалея тех, кто идеологически вольно или невольно заблудился в этом мире. Миролюбов в пути выдвинул своеобразную теорию о мире. Оказывается, если человек идет в Царствие Небесное, и чем явственней оно становится для него, тем скудней видится человеку мир земной. Этот самый подлунный мир отвергает человека, думающего о божественном происхождении своем, потому оный просветленный человек неуспешен в сей земной юдоли: он всюду отвержен, нелюбим всеми женщинами, ибо они словно сотканы из мира суетного, и даже в высоконравственном безобидном мирном творчестве ему всячески препятствуют. Иное дело человек, погрязший в мире земном, заплутавший в оном темном лесу. Отвергнув или позабыв о горнем мире, легкомысленный человек обвивается терниями сует, чувствуя себя в них уютно, даже привычно. Так всякий человек, совершенствующий свою нравственную духовную жизнь и поднимающийся по лестнице в Небо, чем выше вздымается, тем размытей и туманней становится для него мир земной, если конечно будет оборачиваться. Только падение делает отчетливей мир земной. Потому-то люди, живущие по-разному и идущие разными путями, плохо согласуются друг с другом. Можно их сравнить с двумя видами ослепления, одни хорошо зрят вблизи, а вдаль плохо, другие плохо видят пространство перед собой, а предметы дальние различают хорошо. Но сие сравнение ошибочно, ибо вера не есть слепота, но четкая ясность, верою зрение улучшается, а не ухудшается. Вера созерцает близость и дальность всегда в истинном свете.

В исключительной по чистоте трезвости Миролюбов возвратился к себе на квартиру, с уверенностью замысла, посветить всего себя морализаторству. Затем написал такие стихотворные строфы:

“… И музы-девы покинули меня,

Оставив в одиночестве слагать поэмы.

О род обаятельно лукавый вот вам я!

Но хладные сердца к стенаньям слепы.

Бутон гения сорвали корыстными очами,

Лепестки дивного таланта растерзав.

Я помышлял о вас блаженно днями и ночами,

Творил, слезы досуха напрасно расплескав.

Покуда вы девственность теряли жадно.

Я добродетелью великой вас наделял пером.

В соитье с грехом вопили вы злосчастно.

Теряя красоту пред безжалостным любви врагом”.

Тогда-то он и провозгласил себя моралистом, которому предстоит непрестанно совершенствоваться, своею жизнью показывая – сколь может быть счастлив человек, отрекшийся от греха и исполняющий заповеди Христовы, любящий заповеди Спасителем ради спасения нашего данные. Миролюбов не только возжелал излечиться, но также пожелал источать целебные словеса деяниями нравственной жизни своей. В таком светлом свете он видел свою будущую жизнь, за которую ему не будет стыдно. Он никогда не хотел примерять на себя чуждый ему образ жизни, однако христианство слилось с его мировоззрением, они оказались идентичными в нравственном отношении, ставши единой истиной, ибо всякую душу человеческую сотворил Господь наш Иисус Христос, Он и есть добрый и миролюбивый Творец всего, только никакого зла Он не сотворил. И со злом дьявольским решился бороться Миролюбов двадцати восьми лет отроду, проживающий в славном граде Владимире, свободный внеконфессиональный христианин, вольный художник, пишущий кистью, мыслью, а также пером, ибо он писатель и поэт, моралист, пацифист, и миролюбивый нецелованный девственник.

Глава IX.

Романтик-моралист.

Мужчина по замыслу Божьему всюду главенствует, в том числе и по отношению к женщине. Вина блудливости женщин лежит и на мужчинах, ведь в женщине заложено естественное желание понравиться мужчине, прилепиться к нему, потому от мужчины зависит какой ей быть. Если мужчина греховен, то женщина предпочтет соблазнить его развратом. Если мужчина целомудрен и девственен, то девушка станет вести себя с ним скромно и стыдливо. Так женщина подстраивается под нравственность мужчины, желая стать его частью, желает слиться с ним воедино. Впрочем, иногда действует ошибочно, так по внешнему виду девушка предполагает, будто оный мужчина грешен, потому всячески начинает задействовать в своем обольщении прикосновения, но оказывается что оный мужчина девственник, он христианин, моралист, значит, ему противны все эти недозволительные действия со стороны девы. Посему она меняет тактику поведения, начинает изображать скромность, однако сие плохо у неё выходит, ибо прошлая её ошибка всплывает в воспоминаниях целомудренного мужчины, отчего его уже не прельстить обманом. Бывает иначе, вот, к примеру, встретились бывшие однокашники по училищу, юноша и девушка, они повзрослели и изменились, юноша влюбляется в девушку, видя, сколь она стала красива, скромна, немногословна, в общем ракурсе хороша собой. Он же, глупец, вовремя не понял, что она просто-напросто подстроилась под его кроткий характер, под его интеллигентное поведение. Стоит ей покинуть общество сего доброго юноши, так сразу она превращается в глубоко развращенное существо, пьющее спиртные напитки и произносящее бранные слова, одевающееся в вульгарные одежды, и по всему виду согласное совершить блудодейство. Вот сколь важен пример мужчины перед женщиной. Дабы изменить к лучшему женщин всех возрастов, надо мужчинам всех возрастов соответствовать христианскому высоконравственному целомудренному и миролюбивому образу.

Именно к данному облику души стремится уподобиться Миролюбов, всячески постигая азы христианской веры. Внешность его такова: он белокожий мужчина, даже можно сказать нежнокожий, русые его волосы свисают до плеч и вьются на концах, курчавились бы полностью, если бы не завязывались в хвост, глаза его серы, светлы, широки и круглы, усы и небольшая борода по длине закрывающая наготу скул и подбородка также светла цветом и оттенком, борода его имеет белесые волосы, грубые на ощупь, отчего, кажется, что волосы на его лице уже несколько поседели. Средний рост его обыкновенен, он выше многих женщин, но ниже многих мужчин. Телесная худоба намекает на его аскетическое житие, а длинные костлявые фаланги пальцев выдают в нем творческого человека, способного ловко обращаться с кистью. Такова славянская наружность Миролюбова, которая казалось бы, должна была подталкивать его к любви ко всему отечественному, и к вражде ко всему инородному, однако он разумно отбросил все эти националистические предрассудки. Его внешность видится людям либо слишком правильной, либо наоборот не воспринимается ими с должным почтением, ибо видится вымирающей в связи со смешением народов. Как бы то ни было, его исконно русская внешность, русская красота, наделила его даром любования природой родной земли, русским зодчеством, и всей мирной культурой.

Миролюбов отличается от других людей любовью к предмету, унижаемому грешниками и возвышаемому малочисленными ценителями христианской праведности. Однажды он возлюбил девство свое пуще жизни своей. На протяжении всей своей жизни, вернее двадцати восьми лет, он не осквернился ни одной женщиной, впрочем, и не был сильно искушаем ими, ибо женщины всячески старались обходить его стороной, и ныне неумолчно избегают. В юности, не будучи столь мудрым, сколь на сегодняшний день, Миролюбов был увлечен девушками, выбирал среди них взором своим определенный славянский тип красоты, причисляя к тем девичьим красотам вдобавок и всевозможные христианские добродетели, в том числе и добродетель девства. Посему, часто разочаровался, не обнаруживая тех достоинств в девушках, ибо он искал идеал, совершенство. Но в конце своих исканий мудро рассудил, придя к выводу, о том, что он всё это время безрезультатно искал телесное воплощение своей девственности, желая в понравившейся ему девушке увидеть свое девство, дабы душевно возлюбить её. Может быть, именно поэтому девушки замечая оную странность в его воззрениях, отвергали даже беседу с таковым человеком.

Моя девственность прекрасней любой девушки – окончательно уверялся он в правоте своей мысли, ибо на данный момент не снискал ни одной девушки, достойной стать олицетворением его непорочности. И вправду, узнав о невинности Миролюбова, которою, впрочем, он нисколько не скрывает, даже публично афиширует свою девственность, девушки начинают ощущать себя крайне недостойными в его обществе, ведь оный мужчина оказался целомудреннее их, и дабы успокоить совесть свою, всеми силами девичьей памяти стараются о нем докучливом позабыть. Им напротив, нравятся те современные мужчины, которые размышляют подобным безнравственным образом – “девушки, испортились, значит и я подстроюсь под их порочность, угождая их греховным прихотям” – так помышляют мужланы, будучи обласканными многими женщинами, обнаруживают действенность и прибыльность такого пошлого поведения. Миролюбов же, человек по оным меркам несовременный, впрочем, и по годам не устаревший, избрал и усмотрел для себя мораль в христианских божественных заповедях, которые безвременны и всегда актуальны, полезны и спасительны. Он понял, что нарушить заповедь ради земных благ, значит совершить преступление, это двойной грех, ибо сюда примешивается ещё и корысть, тщеславие и гордыня. Всё земное временное и проходящее, но человеку должно любить вечное и бессмертное, должно любить Бога. Девство же способно умереть при блудодействе или же при супружеском возлежании ради зачатия, однако не гибнет девство при девственной целомудренной жизни, значит, девство девственника будет жить вечно, ибо девственно не только тело, но и бессмертная душа человека. Девство всеобъемлюще освещает и одаряет многими духовными благами всего человека.

Не найдя среди девушек зримый образ своей девственности, Миролюбов самочинно создал в душе своей вечный образ девства; он представил стройную девушку с белокурыми волосами, в белоснежном простом платье, она вся бела и светла, она прекрасна, ибо обладает красотой только девственница. Таким образом, воображает он и ныне, умиляясь и любя оное нежное видение, которое отгоняет все дурные веяния темных блудных сил. Безусловно, Миролюбов ищет очами и сердцем среди девушек ту белую деву, но не находит её. Он даже не уверен, а девственны ли все они, ведь о том они умалчивают, скрывают горькую правду. Одно с уверенностью можно сказать, если бы они были девственны, то выходя замуж, теряли бы и девство свое и красоту, ибо жена красива только для своего мужа. Миролюбов, мысля так, не принижает достоинства бракосочетания, не умоляет значение таинства венчания, он просто искренно возлюбил свою девственность, которая превыше супружества. Он часто помышляет такими словами – “люблю свою девственность, она супруга моя, верная спутница моей жизни”. Для него девство есть драгоценность великая, несравненная и бесценная, девство дарует ему радость, покой и гармонию нрава, девство это ступень святости, свобода от греха. В то время как плотская страсть вносит в жизнь лишь страдания и боль, физическое и душевное беспокойство.

Ныне остро поднимается вопрос о запрете абортов, то здравое суждение поддерживают христиане и главы других вероисповеданий. Ибо для нравственного человека известно, что, как только сливается воедино мужская клеточка с женской клеткой, то сие образованное единение уже есть человек, убийство коего несомненное преступление. Чтобы прекратилось оное детоубийство, необходимо чтобы в семьях больше не происходило совокупление ради удовольствия, но совершалось только ради осознанного вольного зачатия и последующего деторождения, отчего супруги станут воздержанными и целомудренными. А чтобы не было абортов вне брака, необходимо всеобщее хранение девственности, как девами, так и юношами. Кто не помышляет о детоубийстве? Девственница не думает о том злодействе. Всё видится весьма легкоразрешимым, простым, но почему-то находятся противники сего запрета, которые в насущное время выступают супротив всего доброго и правильного, но хотят и далее блудить как в барке, так и вне брачных уз, затем убивая детей в утробах матерей, таким образом, соединяя насилие и блуд в чудовищном абортативном акте. И оное разделение умов присутствует не только среди сановников и законников, но и среди простых людей. В сем веке наступило тотальное мировоззренческое боренье, а с тем и непонимание, отчуждение, недосказанность и подозрительность.

Миролюбов самолично узнал то, с каким звериным оскалом мыслят и поступают люди поклоняющиеся дьяволу. Так в социальной сети в одной тамошней группе посвященной хранению девственности до брака, представляют всевозможные высказывания святых людей и простых общественных деятелей на тему семьи, любви и верности, по поводу, которых разгораются дискуссии. Впрочем оные комментарии с трудом можно назвать полемикой, ибо тем девственным людям кто согласен с тем что написано, добавлять попросту нечего к представленному тексту, а вот блудники всячески многословно стараются доказать обратное сему. И Миролюбов, прочитав дивное высказывание священника Даниила Сысоева, приметил внизу публикации множество комментариев наполненных желчью, насмешками, оскорблениями, издевками и хулой. Так несколько человек намеренно вторглись в чуждую для них тему, ибо давно уже утратили девство своё, решив облить своею грязью других, что они и сделали. Миролюбов, не выдержав такого бесчестия добродетели, попросил организаторов группы запретить насмешки подобного ядовитого толка, на что получил отказ, якобы по той причине, будто здесь должны иметь место различные мнения. “Неужели они не видят, что пишут здесь только блудники, сквернословя и издеваясь над добродетелью” – подумал Миролюбов. Тем временем сквернословы, приметив появление христианина, начали нападать на него, на Миролюбова, желая вывести его на словесную агрессию и спор. Им не повезло, так как спорить и прекословить на просторах интернета Миролюбов никогда не любил, ибо сие дело изначально бессмысленно и бесполезно. К тому же против него выступило несколько человек, которые будучи научены созданием различных провокационных фраз, имеют заготовки циничных мыслей и безнравственных высказываний тех или иных авторов, кои они охотно используют дабы доказать свою мнимую правоту. К тому же Миролюбов помнил о заповеди – не суди, потому начал тактично и любовно доказывать им своими словами и примерами из жизни добродетельность девства, а также греховность блуда, отсылая читателей к строфам Священного писания. Однако он позабыл о другой заповеди Христовой, о том, что не следует метать бисер перед свиньями. Потому в скором времени они растоптали все его письма. Посмотрев их страницы, Миролюбов понял, наконец, с какими людьми ведет беседу, это оказались сатанисты, но нынешнего пошива, которые не совершают ритуальные убийства, не делают ничего такого, что запрещает уголовный кодекс РФ. Они только осознанно нарушают заповеди Божьи, проповедуя земные удовольствия и свободу совести от законов Божеских, с чем государственные законы вполне солидарны, ибо также не запрещают блуд среди совершеннолетних. Всё стало для него предельно ясно, так как переубедить таковых ораторов невозможно, ибо они даже не слушают изречения мудрых людей, где здесь Миролюбову справиться с их заблуждением, ему их не исправить, ибо пока что его слово проповеди бессильно. В отместку он решает начертать в заключение целый абзац, упреждающий девственников не внимать сим речам заблудших словоблудов, которые переворачивают Евангелие, ища разрешение греха в апокрифах и оккультизме. Миролюбов отправил следующее послание: “В данных персонажах, заточенных на пропаганду греха и разного рода провокаций, мы видим простых бесхитростных детей, которые, не имея достаточного ума в подростковом возрасте, согрешили, блудодействовали глупейшим образом, нисколько не задумываясь о последствиях сего зла. И вот повзрослев, они начали искать для себя оправдание, ища это самое оправдание во всем, в книгах, или в своем окружении. Им бы покаяться, но они возлюбили несвободу, ведь они в кандалах греха, в цепях порока, и это горестно. Поэтому, девственники и девственницы, не прельщайтесь их многословными пустыми речами. И не мечите бисер перед свиньями, ибо они готовы растоптать любое ваше благое слово. Следите за собственной жизнью, созидайте свое целомудрие, оберегайте свою девственность, остальные же, заблудшие, достойны молитвы, об их вразумлении и прощении”.

Затем последовали со стороны сатанистов в его сторону угрозы, нападки и оскорбления. На что Миролюбов мудро не стал отвечать, после чего те успокоились и перестали писать ему всяческие глупости. Что интересно, сей группу в социальной сети можно сравнить с храмом: там находятся люди, которые получают пользу для себя, размышляют о Боге, о добродетели, о жизни праведной, у них нет желания идти в бордель или в кабак. Подобно и Миролюбову не было никакого дела до блудных групп и того, что там пишут и обсуждают, однако блудники спешат в целомудренные группы, дабы осквернить сей чистое пространство грязью слов своих. По тому же принципу действуют люди, вторгающиеся в пространство храма, совершая там глупейшие оскорбительные поступки, далекие от молитвы и благоговения пред святыней. Без страха пред Богом, они пытаются нарушить благоустройство храма, внеся раздор среди мирных прихожан. Дабы воспламенить еще более тяжкое разобщение в обществе.

После оного события, Миролюбову начала вырисовываться философия блудников. По молодости лет он думал, будто блуд совершается по причине вожделения желаний плоти, яростно вожделеющая того удовольствия, с которым неверующая слабая душа не может совладать, однако всё оказалось не столь поверхностно. Оказалось что блудники по наущению бесовскому, сами выработали некую идею свободы (которая есть ни что иное как завуалированный сатанизм) и основали сие на противлении всему христианству. Оно есть осознанное нарушение заповедей ради временного телесного наслаждения и ради насыщения тленным богатством земную жизнь. Под словом свобода ими подразумевается достижение удовольствия, это свобода, которая игнорирует любые общественные или религиозные запреты. Так помышляя, они разрешают себе не только блуд, но и убийство, кражу, лжесвидетельство, тщеславие, и тому подобное, лишь бы, то было выгодно и не наказуемо. Всё это безобразное мышление описано во французских романах, в одном из них соблазнитель совращает блудом девушку, всячески отравляя её душу греховными сентенциями, после чего убеждает её погубить своего родственника, дабы никто не мешал ей “жить свободно”, здесь явственно видно, что грех блудодейства взаимосвязан с грехом насилия. Впрочем, они не пишут о чём-то новом, они лишь утверждают то, что происходило уже давным-давно, особенно во времена языческой римской империи или Эллады. Стоит заметить, что оные блудники, измеряя временем их труд, долго философствуют на тему порока, когда само их удовольствие получаемое нарушением Божьих заповедей скоротечно, длится всего несколько секунд, для оправдания которых они напрягают весь свой ум. Они не произносят и не пишут ничего нового, лишь переворачивают с ног на голову, отчего их глава не устремляется в небо, а находится закопанная в пыли и песке греха. Встречаются ныне те, которые думают об этом также и принимают в себя дьявольское заблуждение, научая сему злодейству других, используя современные технологии информационного насаждения, и есть те, которые не помышляют о том столь философски глубинно, однако действуют столь же греховно. Таковых великое множество, кои поступают на половину осознанно, они грешат блудодейством, но думают при этом, что сия грязь смоется будущим бракосочетанием, они готовы убивать на войне, зная, что в будущем сие злодейство оправдается политиками, государственными священниками, государственной культурой и орденами. Для человека мыслящего и рассуждающего дьявол приготовил немало томов лжи. Так грешник, согрешив, встает пред двумя дорогами, чтобы ему вступить на светлую тропу, ему необходимо покаяться и отказаться от греха признав в нем зло, другая темная тропа требует от него создать оправдание для сего злого поступка. Выбирающие оправдание начинают извращать светскую нравственность и нравственность религиозную, они, не найдя оправдание во Христе, вообразят себе антихриста, если не сумеют исказить Евангелие, то обратятся к апокрифам, и там отыщут нужные для себя строфы. Впрочем, само слово “оправдание” они отвергают, ибо нисколько не уважают христиан, называя тех ханжами, или пуританами, словами малопонятными для русского языка. Самим поиском оправдания они подтверждают свое стремление оправдать не людей, но себя. О сколько умственного труда тратится ими впустую, ради разрешения и восхваления нескольких минут блуда. И при этом Миролюбова обвиняют в фанатизме. Безусловно, пассажи писателей-блудников опасны для неокрепших умов, в их словах есть соблазн для молодежи. Однако оной наглой подачей, они наглядно показывают с которой стороны они пришли, ведь ведут себя крайне спесиво, дерзновенно, чванливо, гневливо, используют в речи бранные скверные слова, в их речах нет доброты и братолюбия, только сатира и хамство, таковые люди малопривлекательны, и тем поведением отвратят многих от своего лжеучения о псевдосвободе. На самом деле всё это интернет маски за коими прячутся обыкновенные люди, не лишенные чувствования добра, но идеология декаданса, имеющая различные личины, и до сих пор привлекательна для людей, желающих выделиться за счет темной стороны жизни.

Затем, осмыслив произошедшее столкновение противоположных взглядов на жизнь, у Миролюбова возник закономерный нравственный вопрос – каким образом исправить, вразумить тех заблудших людей, которые не считают блуд грехом. В повседневной жизни они готовы контактировать с любыми людьми, увлеченными всевозможными пороками, такими как винопитие, табакокурение, блудодейство и тому подобное. Однако в умственной среде они доверяют лишь конкретным авторитетам, причем те не являются богословами или моралистами, но внимают словам пустопорожним атеистам и декадентским циникам, поэтому своими речевыми усилиями моралисту, нелегко вразумить сих людей. Только Господь милостью научает души пути праведному, потому можно увидеть то, как вчерашние блудники приводятся к бракосочетанию, дабы те более не грешили, а на законных основаниях стали жить вместе, прикасаясь, друг к другу только ради зачатия. Также и девственники оберегаются Господом, у девственников меньше соблазнов, по крайней мере, у мужчин, ведь именно от них женщины ожидают череду определенных поступков ведущих к блудодейству, не делая которые, мужчина оберегает себя от греха. Ведь в падшем и развратном обществе ходит поверье, будто мужчина, прежде чем жениться, сочетаться браком с одной единственной девой, должен якобы “нагуляться”, иначе говоря, соблазнить многих девушек и самому пасть. Так грех нарекают опытом, без коего для общества образ мужчины почему-то не вырисовывается. Женщины думают так – если мужчина не утратил девственность, значит, тот был нелюбим, значит, оказался никому не нужен, и раз он таков, то значит мало, кому приглянется. К сожалению, поступки низменные восхваляются, в то время как жизнь праведная делает человека одиноким среди людей, ибо многие другие живут неправильно. Женщины почитают себя недостойными, завидев девственника, потому не хотят с ним дружить. В то время как он желает подружиться с девой чистой и непорочной, которая не станет соблазнять его, не станет искушать его, а наоборот, предпочтет всячески душевно поддерживать его непорочность своею невинностью. Однако многие ровесницы Миролюбова не таковы, в них либо не было веры предупреждающей грех, либо им не хватило терпения, либо они были обмануты, как бы то ни было, они утратили свою девственность, потому утратили для него девическую привлекательность, потому ныне привлекают лишь блудников. Должно быть ответственным за всех тех людей, которые встречаются на нашем жизненном пути, об этом нужно помнить и никогда о том не забывать.