Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
5. Череда арестов
Когда Кристина и Владимир добрались до ее будапештской квартиры на улице Дерек, дверь им открыл Йозеф Радзиминский. Торопливые объяснения Кристины, что это коллега-журналист, который пользуется квартирой в ее отсутствие, выглядели не слишком убедительно, если учесть, что Радзиминский, торопливо собрав вещи, привычно поцеловал ее в губы, «как нечто само собой разумеющееся», – позднее записал оскорбленный Владимир [1]. Кристина проводила Радзиминского и взяла с него обещание никому не говорить, что она вернулась. Избегая неудобных вопросов, она отправила Владимира в ванную, а потом потащила его ужинать; он записал: «Она заказала вино с уверенностью человека, который знаком с лучшей жизнью» [2]. Когда они вернулись в квартиру, она появилась из ванной в кружевном неглиже и увлекла его в кровать. В середине ночи зазвонил телефон. Владимир услышал, как Кристина прошептала: «О, это ты, дорогой…» Когда он спросил, что происходит, она сердито ответила: «Радзиминский просто свинья. Это все его вина» [3]. Затем последовали несколько трудных месяцев.
Владимиру и Анджею понадобилось не много времени, чтобы понять, что происходит, но оба находили свои оправдания. Владимир уважал и жалел Анджея, «раненого солдата», но недооценивал силу его связи с Кристиной [4]. Он полагал, что ее привязанность к Анджею тоже вызвана жалостью к его увечью. Кристина не разубеждала его и даже один раз весьма жестокосердно поинтересовалась, кто бы мог заниматься любовью с одноногим мужчиной? Владимир отказывался от романа с Кристиной под носом у Анджея, но и отпустить ее не мог. Он клялся в воспоминаниях, что не любил ее, но так же клялся, что готов был сделать для нее что угодно. Тем временем Анджей понимал интенсивность чувств, возникших в условиях крайней опасности, но оставался уверен, что его отношения с Кристиной, основанные на чем-то большем, нежели общий риск, выдержат это испытание. Для Анджея Владимир был стихийным бедствием, болезнью, которая пройдет, когда спадет первый жар. Кристина эгоистично позволяла себе удовольствие жизни на грани, встречалась с Анджеем, когда тот был в Будапеште, а когда он уезжал со спасенными интернированными в Югославию, встречалась с Владимиром, «затыкая его рот поцелуями», уверяя его, что их отношения буду развиваться, когда они снова отправятся в Польшу [5]. Зачастую все трое выходили куда-то вместе, Владимир пылал ревностью, когда видел Кристину рядом с Анджеем. «Красное вино застилало мне глаза», – сентиментально записал он в дневнике после долгого вечера с пустыми разговорами, закончившегося для него бессильными жалобами «звездам, которые видели наши поцелуи» [6]. И этого мало: муж Кристины, Ежи Гижицкий, который по-прежнему жил во Франции, занимаясь написанием пропагандистских материалов для британцев, хотел знать, что происходит с его женой, он надеялся на их воссоединение. Кристина поддерживала с ним контакт как через Секцию Д, так и напрямую, но в начале апреля 1940 года Ежи был «серьезно обеспокоен», что давно не получал от нее вестей [7]. Из Секции Д ему ответили – с деликатностью военного времени, – что Кристина находится «в вашей собственной стране, посещает родственников, часто ей не так-то просто написать вам, как вы понимаете» [8]. Это письмо совпало с долгожданными новостями от самой Кристины: она тоже старалась быть тактичной, по крайней мере Ежи признался, что испытал облегчение. Но вскоре он вновь начал тревожиться. Кристину вызвали в Лондон, она должна была добираться туда через Париж, где Ежи надеялся ее увидеть, но к середине мая Франция находилась перед лицом военного и политического коллапса, и планы Кристины пришлось отложить. Она застряла в Будапеште. «Такое невезение для меня, – писал Ежи, не придавая значения опасностям, угрожавшим ему самому, – я лишь надеюсь, что она не попадет в серьезную беду» [9].
На самом деле Кристине трудно было найти хоть что-то подобное той опасности, которую она жаждала встретить. Она передала микрофильм «Мушкетеров» Губерту Гаррисону из Секции Д, как только добралась в Будапешт. Несколько дней спустя она представила и собственный отчет, который Гаррисон направил в Лондон, прежде чем уехать в Белград, столицу Югославии. Когда шесть недель спустя он вернулся, Кристина все еще ждала связи с его представителем, но, как обычно, праздной не оставалась. Она организовала прием курьеров от «Мушкетеров», таких как Михал Градовский, доставлявший информацию из Польши, а также поддерживала Анджея, помогая ему находить курьеров и обеспечивать доставку беженцев через Татры, для чего обращалась к своим друзьям-лыжникам из Закопане.
Отношения Кристины с Гаррисоном никогда нельзя было назвать хорошими. С самого начала он регулярно пропускал заранее назначенные встречи, не желал выдавать зарплату и деньги на расходы, его часто видели пьяным вместе с другими британскими офицерами, например с Тедом Хоу, о котором она тоже была весьма невысокого мнения [10]. Теперь Кристине приходилось ежедневно разыскивать Гаррисона, чтобы убедиться, что он действительно прочитал сообщения, которые ее связные с риском для жизни доставляли из Польши. Но даже когда она его находила, как позже раздраженно сообщала в отчете, зачастую «он не предпринимал никаких действий» [11]. Позднее она получила письмо от Витковского, который заметил, что считает британцев «весьма непонятными людьми, которые действовали очень странно» [12]. Кристина еще не знала, что польское правительство в изгнании испытывает серьезную озабоченность по поводу верности как Витковского, так и «Мушкетеров», и вся предоставленная ими информация рассматривается с особой осторожностью. «Среди самих поляков существовали некоторые разногласия относительно того, чего они действительно хотят, – сообщал Черчиллю чуть позже в том же году Хью Далтон, глава британской службы специальных операций. – Способы и средства помощи им были тщательно изучены, но до сих пор не найдена возможность сделать нечто существенное» [13].
Реакцией Кристины и Анджея на очевидную – и, по их мнению, необъяснимую – неспособность британцев действовать с учетом предоставленной им разведывательной информации стало решение расширить работу с любыми представителями союзников в Будапеште. Сведения о новейших польских скорострельных ружьях, способных пробить броню немецкого танка, вызвали шок у французского военного атташе, господина с безупречно ухоженными усами [14]. Темпы немецкого вторжения были столь невероятными, что сверхсекретные противотанковые ружья так и не использовались самими поляками, а чертежи были поспешно уничтожены, так что возобновление производства требовало серьезной инженерной работы [15].
Атташе обещал оплатить расходы и вручить французские награды тем, кто предоставит ему образцы, и Анджей договорился с одним из дальних кузенов в составе Сопротивления, Людвигом Попелем, что тот извлечет ружье, в прошлом сентябре оставленное самим Анджеем в запечатанном ящике в лесах его поместья.
Майор карпатских улан, Людвиг дважды был награжден орденом «Виртути милитари», а затем и британским Военным крестом за захват немецкого пулеметного гнезда, которое он взял, вооруженный лишь кучкой кирпичей [16]. Теперь он с не меньшей отвагой посвятил себя Сопротивлению. В сопровождении друга он преодолел тот же опасный горный перевал в Польшу, по которому прежде прошла Кристина, и добыл припрятанное ружье. Отпилив ложе и ствол, они с товарищем через несколько дней вывезли оружие в Будапешт, где спрятали его, без особых хитростей, под кроватью Людвига. Затем они встретились с Анджеем и Кристиной в баре. Вскоре между ними возник громкий и горячий спор о том, что делать с оружием. Раздраженная Кристина решила оставить мужчин одних. Вернувшись домой поздно вечером, Людвиг обнаружил, что венгерская полиция, где теперь служило много пронацистски настроенных офицеров, обыскала его комнату. И что самое худшее, ружье исчезло. Скомпрометированный и потрясенный Людвиг был готов бежать, когда в дверь постучали. На пороге с виноватой улыбкой стояла Кристина. Только после того, как Людвиг пробормотал свое постыдное признание, она положила конец его мучениям. После конфликта в баре она поехала в его пансионат, взяла ружье, разобрала его, отвезла его к себе в дом на Дерек Утца и зашила в матрас. Она всего лишь на час опередила полицию, явившуюся с обыском, и ее быстрая реакция спасла и ружье, и жизнь Людвига. В тот вечер она сказала ему, что намерена спокойно спать на оружии вплоть до момента передачи ружья французскому атташе, который сможет вывезти его из Венгрии с дипломатической почтой.
Вскоре после этого Кристину вызвали в Лондон, но в конце мая капитулировали бельгийцы, и немецкие танковые дивизии развернулись по северной Франции, а французы и англичане отступали. Гаррисон снова отсутствовал, Кристина была временно отрезана от Лондона и от источников финансирования. Она обратилась к польской разведке в Будапеште, но те все еще нервничали и не могли решить, принимать ее или нет. Британская политика и польские интересы на данный момент совпадали, но поляки прекрасно понимали, что в будущем возможны расхождения. Один офицер так сформулировал это мнение: «Мы – польское подполье, и мы не хотим, чтобы англичане заглядывали нам в подштанники» [17]. Кроме того, полагая, что Кристина, как британский агент, может оказаться под наблюдением немцев, поляки предостерегали Владимира от того, чтобы появляться вместе с ней на публике [18]. Это сердило Кристину, и ее резкая критика в адрес польских коллег никак не могла пойти на пользу отношениям с ними.
Как только стало ясно, что не будет финансирования для предлагаемой ею радиостанции, которая должна была вещать на Польшу, Кристина решила самостоятельно доставить свежие новости и пропагандистские материалы в Варшаву. Сидя в кафе на берегу Дуная, она, Анджей и Владимир прочесывали «Польские новости», «Пари Суар» и вечерний выпуск «Пестер Ллойд», ведущего издания на немецком языке за пределами Третьего рейха, обсуждали ход войны с дружественными венгерскими, британскими и польскими журналистами, работавшими в венгерской столице. Одним из них был Бэзил Дэвидсон, бывший корреспондент «Экономиста», возглавивший официальное информационное агентство в Будапеште, Кристина тогда не знала, что он служит в британской разведке и издает и распространяет большой объем пропагандистских материалов. Дэвидсону нравилась Кристина, он даже восхищался ее отвагой и «великим изяществом», однако не всегда восхищался ее суждениями. «Она была очень полькой, – позже комментировал он, – в том смысле, что она была очень романтичной» [19]. Ярость Кристины, почти слепая, напоминала Дэвидсону о мужестве польской кавалерии, которая шла на немецкие танки с ясным пониманием своей участи. Дэвидсон сопротивлялся искушению рассказать ей о своей тайной деятельности. Вместо этого он позволил Кристине упрекать его, молодого человека призывного возраста, «сидящего в Будапеште, вместо того чтобы сражаться за свою страну, а не просиживать в барах и ночных клубах, где я не имел права быть» [20].
Вскоре изгнанный бывший редактор группы «Польских новостей» поручил Кристине доставить в Варшаву некоторые средства и пропагандистские материалы, собранные для подпольной прессы [21]. Затем, несмотря на официальное отношение к Кристине польской разведки, атташе Польского консульства передал ей большой конверт с глянцевыми фотографиями, на которых генерал Сикорский вручал награды польским офицерам в Париже, а также встречался с Уинстоном Черчиллем; все это планировали издать в польской подпольной печати как свидетельство поддержки со стороны союзников. Это было все, в чем она нуждалась. Учитывая, что протез мешал ему пересекать границу пешком, Анджей согласился, что лучшим эскортом для Кристины будет Владимир, который тоже стремился вернуться в Варшаву, однако ожидаемое им задание от будапештского представительства Союза борьбы никак не появлялось, и Кристина решила больше не ждать. В первую неделю июня она отправилась в Варшаву одна. Непосредственно перед ее уходом Анджей вышел купить сигареты, а Владимир сделал ей прощальный подарок, «ожерелье из кремниевого стекла с крошечными разноцветными крапинками», которое он купил, заложив часы [22]. «Ты сошел с ума?! – воскликнула Кристина, украдкой взглянув в зеркало. – Лучше бы купил себе пару приличных ботинок» [23]. Оба любовника провожали Кристину до вокзала. Потом Анджей и Владимир отправились в будапештский «Пале-де-Данс», чтобы напиться вместе сливовицей. Это было редкое эмоциональное перемирие, и к концу вечера они согласились, что, если ситуация в Венгрии будет ухудшаться, они помогут друг другу покинуть страну.
Через два дня Кристина вернулась. Пограничные патрули были увеличены, поля затоплены, реки вышли из берегов после весенних дождей. Ей не удалось добраться до цели. «Мышь бы не проскользнула», – сказала она мужчинам, и Владимир подумал, что она выглядит побежденной, ее уверенность в своих силах пошатнулась [24]. Она с трудом сдерживала разочарование и была так возмущена, когда услышала о соглашении, которое Владимир и Анджей заключили в ее отсутствие, что воскликнула: «К черту вас обоих», – а потом разрыдалась, как рассерженный ребенок [25]. Это был для нее не лучший момент. Хотя она любила риск, на своих условиях, но для человека, в нужный момент необычайно хладнокровного, она оставалась невероятно ранимой; любой удар по гордости отдавался в ней поразительной неуверенностью. Но, вероятно, в тот раз причина была глубже: осознание того, что Анджей и Владимир допускали возможность, что она не вернется. Она попыталась поскорее организовать новый переход. «Новость, которую я получил от жены, не обнадеживает», – писал Ежи Гижицкий в Секцию «Д». – Непохоже, что мое желание быть с… или по крайней мере ближе к ней осуществимо в ближайшее время» [26].
Сразу после возвращения Кристины Владимир наконец получил свои задания. Ему было поручено провезти контрабандой микрофильм бумаг, подписанных Сикорским и подтверждающих присвоение командиру Тадеушу Бур-Коморовскому звания генерала. После яростного утреннего изучения карт и сбора материалов Кристина, Владимир и Анджей отправились из Будапешта в благоухающие медом акациевые леса, чтобы провести там последний беззаботный день. Оставив Анджея на нижних склонах, Кристина потащила Владимира выше, к цветущим деревьям, где он страстно поцеловал ее. Они оба были счастливы при мысли о возвращении в Польшу и возобновлении романтических отношений. В тот вечер они втроем собрали два рюкзака с картами, компасом и перечной мятой, микрофильмом, спрятанным внутри фонаря, тайной почтой, пропагандистскими материалами, поддельными удостоверениями личности и пропусками с печатями гестапо, американскими долларами, польскими злотыми, чешскими кронами и венгерскими пенгё, «все из этого набора» (кроме мяты), как отмечали в Секции Д, «в случае ареста могло бы серьезно скомпрометировать ее» [27]. Однако Анджею самым криминальным материалом представлялись фотографии Сикорского. Опасность того, что может случиться с Кристиной, если их найдут в ее багаже, казалась ему невыносимой, и Анджей потихоньку забрал фотографии из ее рюкзака. Затем он отвез Кристину и Владимира на вокзал.
Кристина долго прощалась с Анджеем, и когда поезд наконец тронулся, они с Владимиром сидели напротив друг друга, «как враги» [28]. Еще до наступления темноты они совершенно рассорились. Владимир горько выговаривал ей, сколько боли она причинила ему, но добавил, что, по крайней мере теперь, он окончательно почувствовал себя свободным от нее. Это было неудачное начало. Тем временем, вернувшись в Будапешт, Анджей обнаружил, что, несмотря на все его усилия, Кристина заново упаковала глянцевые пропагандистские фотографии.
На рассвете следующего дня Кристина и Владимир взяли такси в сторону гор. В предгорьях они начали подниматься по наиболее безопасным тропам между зеленевшими полями пшеницы и терновыми изгородями, пока не вошли в леса на границе. Наступила полночь, они остановились на ночлег, и Владимир беспокойно дремал в объятиях Кристины. На рассвете они обнаружили, что днем сделали круг и вернулись к венгерской границе, недалеко от словацкого контрольно-пропускного пункта.
К тому времени венгерская полиция почти полностью оказалась под контролем гестапо, и бдительность в приграничных районах резко возросла. Чехословакия, как и Польша, была оккупирована немцами. Не желая потерять еще один день, Кристина и Владимир решили идти вдоль дороги, стараясь держаться так, чтобы их не могли заметить постоянно проезжающие мимо патрули. Владимир шел первым, как он сам писал потом: «одолел сотню метров уверенно и стильно, если не считать полусогнутой позы». Оглянувшись, он увидел Кристину, которая прислонилась к дереву и беззвучно аплодировала ему. Некоторое время спустя, устав ждать его сигнала, Кристина последовала за ним. Владимир вспотел до кончиков пальцев, когда увидел, как пограничник встает в машине, прикрывая глаза от косых лучей солнца, а другой рукой хватаясь за кожаный ремешок ружья. «Беги!» – крикнул Владимир. Раздался громкий звук выстрела, потом еще один, затем череда выстрелов вслепую, так что на беглецов посыпались срезанные пулями мелкие ветки и листья. «Чертовы ублюдки», – прокомментировала Кристина, когда они, наконец, остановились, чтобы перевести дыхание [29]. Она соответствовала своему прозвищу у «Мушкетеров» – «Муха»: назойливая, но быстрая и трудноуловимая.
На словацкой стороне границы склон быстро становился крутым, и, по мере того как день теплел, они начали снимать куртки и свитера, заталкивая их в сумки. Увидев, что Кристина утомилась, Владимир незаметно переложил тяжелые вещи в свой рюкзак. К полудню они поднялись над уровнем нижних лесов и вышли на жаркое июньское солнце, однако двигались слишком медленно. Кристина обгорела, у нее кружилась голова, и она предложила сесть на поезд, но инструкции Союза борьбы, полученные Владимиром, заставили его отказаться от этой идеи. Остановившись у деревенского дома, чтобы купить молока, они узнали, что Париж взят немцами. Владимир был глубоко потрясен. Если пала Франция, Англия становится следующей целью, предсказал он, и для поляков не останется безопасного места в мире [30].
После еще двух часов подъема они оба были измотаны, но главное – деморализованы известием. Когда Владимир против воли Кристины взял ее сумку и бутылку воды, она в знак протеста села под деревом, и по лицу ее потекли слезы: она плакала и о себе, и обо всем, что происходило в этой войне. Владимир обнял ее и помог успокоиться, она собралась с силами, а Владимир согласился отправиться на ближайшую железнодорожную станцию, чтобы проехать последний участок пути до Польши [31].
Было темно, когда они спрятались за складами, но собака начальника станции залаяла на них, поэтому они побежали по путям и пересекли железнодорожный мост над глубокой рекой, оказавшись у следующей станции. Совсем стемнело, начинался дождь, и они рискнули укрыться на платформе. Возможно, они задремали. В любом случае, когда они очнулись, их держали под прицелом, по-словацки приказывая поднять руки. Владимир объяснил, что они с сестрой убежали из лагеря для интернированных рядом с Будапештом и хотели попасть домой в Польшу. Кристина живописала трогательную историю их жизни в Венгрии и просила охранника отпустить их, а Владимир тем временем осторожно щелкнул фонарем в кармане, чтобы засветить микрофильм, и успел скинуть часть поддельных проездных документов. Патрульный, казалось, смягчился, пока говорила Кристина, но все же позвонил в полицию, уверяя, что, если их история правдива, им нечего бояться. Вскоре прибыл вооруженный конвой, чтобы сопроводить их в местный полицейский участок, а потом и в ближайшую штаб-квартиру гестапо.
Когда они подошли к железнодорожному мосту, Кристина начала хромать и, остановившись на мгновение, наклонилась, чтобы потереть стертую ногу. Владимир тут же потянулся за бинтом, который находился в ее рюкзаке, и одновременно переложил пухлый конверт с пропагандистскими материалами и фотографиями Сикорского в карман своего пальто. С моста он бросил этот пакет в реку. Воцарился хаос. Один пограничник побежал на поиски конверта. Другой потащил Владимира на другой конец моста, требуя ответить, что было в пакете, и обещая пристрелить его, «как собаку» [32]. Кристина бросилась между ними, уверяя, что в пакете были деньги и журналы, и все это принадлежало ей, а Владимир ничего не знал. Какое-то мгновение конверт плыл по воде, так что с берега его было не достать, а затем утонул. Охранники были в ярости, они орали, что лучше бы Кристине и Владимиру признаться в шпионаже прямо сейчас, до того как прибудет гестапо и выбьет из них правду. В любом случае им грозит расстрел. «Ты брешешь, – так Владимир записал их слова. – Все это дерьмо!» [33]. «Они устроили нам перекрестный допрос, удерживая меня у стенки в течение нескольких часов и размахивая револьверами, – позже сообщила Кристина в отчете британской разведке, – но я клялась, что не знаю английского языка» [34].
Все имущество Кристины и Владимира было выложено на траву: мята, чай, фонарь, пакеты со злотыми и другой валютой, бумажник Владимира, поддельные документы Кристины, ее помада и даже – к удивлению Владимира – флакон духов. Доллары и чешские кроны быстро исчезли в карманах пограничников, но наибольшее волнение вызвал образ Мадонны, обнаруженный у Владимира: слишком много людей были пойманы в горах с таким же медальоном на шее, и это уже не казалось совпадением. Это действительно был знак Союза борьбы, и с нарастающим ужасом Владимир понял, что теперь он под особым подозрением. «Чувствуя себя на грани смерти», он задумался, как, в случае необходимости, сможет поделиться с Кристиной порошком цианида, глубоко запрятанным в его кармане [35].
К двум часам ночи гестаповцы не появились, и первый шок после ареста начал проходить. Лес был в пятидесяти метрах, но перед ним стояла охрана. Владимир на глаз прикинул расстояние и решил, что если удастся отвлечь внимание, то можно рискнуть. Кристина с «очаровательно ниспадающими» вокруг лица волосами тихо разговаривала с охранниками, пока те пересчитывали конфискованные деньги. Пару минут спустя Владимир заметил, что один из охранников поднял ее стеклянное ожерелье и поднес к глазам, чтобы рассмотреть в свете фонаря. Последовала короткая перепалка с Кристиной, которая схватила украшение, разорвав цепочку, и громко восклицала, что это ее «бриллианты», а потом даже поцарапала пограничнику лицо. Тот ударил ее, пытаясь подхватить на лету падающие камни. Владимир воспользовался суматохой, выбил фонарь из его руки и потащил Кристину вверх по насыпи. Ветер свистел в ушах, когда они бежали через пути, а потом бросились вниз. Позади раздавались крики и выстрелы, по лицу беглецов хлестали холодные мокрые ветви, но им удалось добраться до леса и скрыться среди стволов, поскальзываясь на влажных иглах, а затем Кристина скатилась по склону и врезалась в дерево. Она не встала. «Вот и все», – подумал Владимир [36].
Кристина не погибла, но повредила ногу. Тем не менее с помощью Владимира ей удалось продолжить путь. Как ни странно, у него остался компас, а у Кристины немного сырых чайных листьев и сахар в выпотрошенном рюкзаке, и этот убогий запас их поддержал. На следующий день они еще раз наткнулись на горный патруль, который их обстрелял, однако добрались до скалистого выступа у вершины и смогли передохнуть. Сидя в укрытии, они наблюдали, как рассеивается туман. «Знаешь, – сказала Кристина, поднимаясь на ноги, – я только сейчас поняла, что имел в виду Сент-Экзюпери, когда рассказывал мне, что в одиночных полетах, высоко над облаками, чувствовал: стоит лишь откинуть крышу кабины его самолета и выглянуть наружу, чтобы пожать руку Богу» [37].
Через два дня Кристина, хромая, пересекла венгерскую границу, а на следующий вечер они с Анджеем вернулись в Будапешт. Позднее Владимир всегда утверждал, что Кристина спасла им обоим жизнь своими «бриллиантами», но Кристина, как обычно, была сдержаннее в официальном отчете. «Обнаружив при мне сто сорок пять тысяч злотых, а у моего спутника семьдесят пять долларов и пятнадцать тысяч крон, – лаконично писала она, – они, видимо, предпочли эту сумму вознаграждению в десять тысяч марок», которое получили бы за двух агентов, «и мы смогли убежать» [38].
Несмотря на то что они едва избежали расстрела за шпионаж, Владимир и Кристина чувствовали, что потерпели неудачу. Единственная ценная разведывательная информация, которую они сумели добыть, заключалась в том, что прежний маршрут следовало временно закрыть, а медальон с образом Мадонны больше не является безопасным идентификационным знаком Союза борьбы. Они потеряли доверенные им деньги, документы Кристины с ее фотографией. Позже стало известно, что ее портреты появились на каждой железнодорожной станции в Польше с обещанием награды в тысячу фунтов стерлингов за ее голову – «мертвую или живую» [39]. Тем не менее Кристина заявила, что полна решимости надолго вернуться в Польшу и поддержать подпольное сопротивление на месте. Словно она искала смерти. В среднем женщины, занятые установлением связи и курьерской работой внутри Польши, выживали не более нескольких месяцев, причем большинство из них оставались анонимными хотя бы вначале [40]. Понимая, что опасность едва ли остановит ее от осуществления безумного замысла, Анджей и Владимир пытались отговорить Кристину, настаивая на том, что ее знание языков и хорошие отношения с англичанами являются важным преимуществом в работе с польской разведкой в других частях Европы. Однако перспектива томиться в Будапеште не привлекала и самого Владимира, так что через несколько дней он перебрался в Белград. Там он получил возможность вступить в польскую армию в Латруне, в Палестине. В дальнейшем он с исключительным мужеством сражался против нацистов в Северной Африке.
К моменту отъезда Владимира из Венгрии во Франции шла эвакуация. Ежи Гижицкий уже прибыл в Лондон, откуда надеялся переехать в Канаду, «чтобы подготовить там какой-то дом, в который могла прийти Кристина, когда она покончит со своими <…> затруднениями» [41]. Его просьбы предоставить ему информацию о жене оставались без ответа, отчасти потому что Губерт Гаррисон не стал возвращаться в Будапешт после очередной поездки в Лондон, предпочтя возобновить прежнюю работу в «Дейли Экспресс». Последнее письмо Ежи, сохранившееся в архиве британской разведки, отличается краткостью: «Я уезжаю по официальному заданию. Не знаю, когда вернусь. Если не вернусь, убедительно прошу позаботиться о моей жене» [42]. Он отказался от канадских планов и отправился вместо этого в Западную Африку, где поступил на службу в польскую разведку [43].
В июне Восточная Европа, как и весь остальной мир, была потрясена падением Франции. Польская община в Будапеште уже не чувствовала себя столь униженной скорым поражением своей страны, однако была сильно встревожена тем, что война оборачивалась в пользу Германии. Марионеточное правительство Венгрии, незадолго до того представившее свою версию нюрнбергских законов Германии, согласно которым евреям запрещалось находиться на государственной службе или вступать в брак с кем-то кроме евреев, теперь ясно видело, что рано или поздно придется уступить немецкому давлению и отказаться от формального нейтралитета. Признавая эту реальность, польская разведка покинула Будапешт и перебралась в Белград. Именно поэтому британцы как никогда нуждались в своих агентах в Венгрии: как для обеспечения связи с Польшей, так и для эвакуации британских и польских военнопленных, в частности пилотов, столь нужных теперь в битве за Британию. Тем летом две эскадрильи из ста сорока пяти польских летчиков, беглецов из Польши, Франции или из числа интернированных в Венгрии, сбили двести один самолет противника. Это были наибольшие потери немецкой авиации на тот момент и существенный вклад в победу. Тридцать польских летчиков погибли, но битва за Британию ознаменовала первое крупное поражение Гитлера и стратегический перелом в войне.
Кристина и Анджей получили приказ переехать в Белград 30 июня, но их работа в Будапеште как раз вступила в ключевую фазу [44]. Они разработали курьерские сети для контрабанды денег, оружия и взрывчатых веществ в Польшу и получения оттуда разведывательной информации через хорошо налаженные контакты, среди которых был священник-иезуит, «маленький, усталый человек» в стоптанных башмаках, известный под именем «отец Ласки», а также князь Мартин Любомирский [45]. Анджей и его помощник Антоний Филипкевич, как и другие, перевозили через «зеленую границу» из Венгрии в Югославию огромное количество чехословацких и польских военнослужащих, многие из которых были пилотами, часто группами по двадцать-тридцать человек, они прятались в огромном «шевроле» Анджея или в грузовиках, которые раньше служили для доставки овощей, муки и взрывчатки.
К этому времени Анджей обладал непревзойденным знанием границы и организовал на ее линии ряд курьерских пунктов. Летом они с Кристиной расширили маршруты, которые позже стали известны как часть секретной «подземной железной дороги», по которой шли беженцы через Балканы и Турцию, а затем в Грецию или в Палестину и Египет, чтобы присоединиться к вооруженным силам союзников. Кристина заключила тайные соглашения на польской и словацкой сторонах границы, а Анджей с командой вывозили мужчин из Венгрии на юг [46]. Анджей был слишком озабочен безопасностью, чтобы вести учет своих передвижений, но в его паспорте стояло больше двадцати виз, главным образом венгерских и сербских, и многие из них были многократными. Позже британцы подсчитали, что он обеспечил вывоз пяти тысяч интернированных в течение 1940 года, а Кристина шесть раз пересекала польскую границу и восемь словацкую с целью поддержки его работы [47]. Очевидно, что вместе они работали чрезвычайно эффективно, внося огромный вклад в общее дело как за счет предоставления людям возможности вступить в открытую борьбу с нацистами, так за счет того, что немцы теряли чувство безопасности на оккупированных территориях.
Летние путешествия Анджея по пыльным дорогам, окаймленным зарослями шелковицы и маками, чьи черные семена позже наполняли местный хлеб, казались совершенной идиллией, но наблюдение за ним все усиливалось. Однажды, когда он ожидал прибытия из Польши нескольких британских беглецов, его задержал словацкий пограничный патруль. Несмотря на «жестокое обращение» полиции, Анджею удалось бежать, но он немедленно вернулся на границу, чтобы закончить свое дело [48]. Вскоре после этого его отправили забрать людей с польско-российской границы. Поразительно изобретательный, он сумел добыть пропуск венгерского министерства и служебную машину для въезда в приграничную зону в обмен на тайную эвакуацию молодых родственников одного венгерского полковника. С этим разрешением и журналистским удостоверением Кристины они смогли также перевозить микрофильмы, полученные ею от польских контактов по всей Венгрии, обычно с наивной отвагой спрятанные либо в ее перчатках, либо за скрытой панелью в его деревянной ноге.
Их приключения скоро стали легендой. В одиночестве, скрываясь от пограничного патруля, Кристина встретила лесничего, который посочувствовал ей и с большим присутствием духа спрятал ее, выдавая за свою дочь, якобы больную и вынужденную оставаться в постели [49]. Несколько недель спустя она поднялась на гребень горного хребта, служившего границей между Польшей и Чехословакией, и пилот люфтваффе, как сообщается, заметил ее темную фигуру, «пойманную в ловушку, как муравей на скатерти» [50]. В течение нескольких часов она вынуждена была играть в прятки, скрываясь за скалой, чтобы избежать пулеметных очередей с воздуха [51]. Один раз ей удалось избежать ареста, убедив бдительных пограничников, что была на пикнике, они даже помогли ей подтолкнуть застрявший в грязи автомобиль [52]. В другом случае они с Анджеем везли трех чешских пилотов через границу, когда полиция открыла по ним огонь. В итоге двое чехов погибли – один был убит выстрелом в голову, другой – в позвоночник, так что «внутри автомобиль… был забрызган кровью, а кузов прошит пулями», но проводники с третьим летчиком спаслись [53].
Иногда их деятельность словно окрашивалась черным юмором. Во время еще одной драматической автогонки с преследованием Кристина оптимистично пыталась защитить голову Анджея от пуль своей сумкой. Позже он пошутил, что ее трусики послужили бы лучшим талисманом [54]. А в Будапеште им как-то пришлось приютить известного светского льва, ставшего разведчиком, князя Эдди Лобковица, который в то время работал на французское подполье. Заскучав в безопасности их роскошного жилища, князь просто взял шляпу и отправился выпить кофе в лучшем кафе, где наблюдал за официантками через отверстие в газете, специально для этого прожженное сигаретой. Потом они вместе с ним посмеялись над этим, но предпочли поскорее сплавить беспокойного гостя [55]. По мере укрепления позиций немцев Будапешт становился все более опасным, а ни Кристина, ни Анджей не обладали дипломатическим иммунитетом. В августе британцы отметили в документах, что она была «человеком необычайной смелости и ума» [56].
Кристина также добивалась помощи от британского посла в Венгрии сэра Оуэна О’Мэлли. Сэр Оуэн приехал в Будапешт из Лондона менее года назад, и его воображение разыгралось уже по дороге, когда он наблюдал за тем, «как отважно сверкает серебряный бекас на капоте моего “хамбера”, вылетавшего на просторную равнину Центральной Европы» [57]. Патриотичный, романтичный, но приверженный условностям, в Хэрроу О’Мэлли играл Антонио, венецианского купца, а роль Порции при нем исполнял Руперт Брук. Позднее он поселился в доме, арендованном у семьи Байрона. Однако сэр Оуэн был оппортунистом, хотя и не совсем обычным. Когда началась война, он отправил домой как можно больше британских подданных, а затем организовал ежедневную информационную службу, используя доверенных сотрудников и свою привлекательную восемнадцатилетнюю дочь Кейт, чтобы, сменяя друг друга, они постоянно сидели на табурете с пробковым сиденьем в ванной посольства и слушали мощный радиоприемник [58]. Он также призвал членов своего персонала арендовать квартиры с видом на железнодорожные пути Западного вокзала, чтобы собирать сведения о длинных эшелонах с танками, гусеничной техникой и артиллерией, проходившей через город под водонепроницаемыми чехлами. Несмотря на это, он регулярно докладывал в Министерство иностранных дел о поддержании сердечных отношений с так называемыми нейтральными странами. Именно поэтому он поначалу не проявлял желания поддерживать работу Секции Д в Венгрии.
Друг Кристины, британский журналист и разведчик Бэзил Дэвидсон описывал сэра Оуэна как «англо-ирландского джентльмена безупречно дипломатического поведения, чьи взгляды… состояли в том, что война, вероятно, проиграна, и, следовательно, не надо ничего предпринимать, чтобы не ухудшить ситуацию, и прежде всего не делать ничего незаконного, тем более в его собственном посольстве» [59]. Когда сэр Оуэн обнаружил, что Секция Д тайно хранит в подвалах посольства мешки с взрывчаткой для предполагаемого подрыва вражеских кораблей на Дунае, он немедленно вызвал Дэвидсона. У него были «бледно-голубые глаза и неприметные очки в тонкой золотой оправе, – вспоминал Дэвидсон. – Все это он обратил в сторону от меня» [60]. Сэр Оуэн в ярости приказал выбросить взрывчатку в Дунай, чтобы не поставить под угрозу дипломатический нейтралитет. Дэвидсон стал persona non grata, и ему еще повезло, что не оказался в Дунае вслед за мешками. «Мы были совершенными дилетантами, – признавал он позже, – законченными любителями и невеждами» [61].
Но сэр Оуэн не смог отвернуться от «молодой, красивой и одаренной» женщины, как он сам описывал Кристину, которая загнала его в угол на одном из обычных приемов-коктейлей в посольстве, проходивших по вечерам в понедельник; дочь сэра Оуэна Кейт была в не меньшей мере очарована Анджеем [62]. Бюллетень сэра Оуэна был его гордостью и радостью, и Кристине потребовалось не слишком много времени, чтобы сгладить напряжение в отношениях между ним и Бэзилом Дэвидсоном, предоставив им шанс поделиться «сильно разбавленными новостями просоюзнического оттенка» с венгерской прессой и радио [63]. В Секции Д отметили, что Кристина оказала «значительную помощь британскому послу», хотя можно сказать, что в выигрыше оказалась другая сторона [64]. Сэр Оуэн не идеализировал Кристину, он назвал ее «чрезвычайно упрямой, индивидуалистичной, привлекательной и капризной», но был полностью покорен ее «непревзойденным мужеством» и докладывал, что «она готова была в любой момент рискнуть жизнью во имя того, во что верила» [65].
В итоге и сэр Оуэн, и Кейт О’Мэлли вскоре помогли – «как можно более незаметно» – с «извлечением» польских солдат и пилотов, а также британских военнопленных, интернированных в Венгрии и Польше [66]. Сэр Оуэн обратился в британское министерство иностранных дел за финансированием и был «поражен», когда ему сказали, что он имеет неограниченный бюджет [67]. Его дочь Кейт тем временем встречалась с Кристиной и Анджеем в будапештских барах, кафе и недорогих пансионатах, где не могли появиться ее высокопоставленные родители, ее модные будапештские туфельки мелькали туда-сюда «с непринужденностью маленькой мышки», – писала позже ее мать, признаваясь, что «изрядно удивилась», узнав, как серьезно ее дочь была вовлечена в подполье [68].
Как и ее очарованный отец, Кейт буквально обожала Кристину, восхищаясь даже «изяществом и легкостью» ее движений. «В них было нечто животное, – отмечала Кейт, – что-то от антилопы» [69]. Почти ежедневно они совместно подвергались риску, а кроме того, сплетничали и беззаботно болтали о пустяках, и в скором времени они с Кристиной чувствовали себя почти сестрами. Однако Кристина не была довольна тем, что Кейт столь же горячо восхищается Анджеем. Тем летом Кристина и Анджей поселились в общей квартире, но теперь Кейт и Анджей вдвоем бродили по рынку, Анджей учил Кейт песням о пограничье, где «колосья такие зеленые, такие зеленые, что можно пройти между ними невидимым, совсем невидимым» [70]. Тем временем Кристина наставляла одну из немногочисленных юных подруг в городе, что «надо любить мужчину так сильно, что не будет иметь значения… нужна ли ему помощь с протезом или необходимо поставить ему клизму» [71]. (Анджей все еще вывозил из страны огромное количество людей, и по мере того как система охраны ужесточалась, ему все чаще приходилось преодолевать большие расстояния, чтобы вступить в контакт со знакомыми контрабандистами, и это создавало тяжелые проблемы с ногой, поскольку с самого начала войны он не получал настоящей медицинской помощи.) Однако если романтическая искра и погасла, отношения Кристины с Анджеем стали глубже и доверительнее, чем с любым из других мужчин в ее жизни.
В конце сентября 1940 года, когда положение в Венгрии ухудшилось и офицеры вермахта затянули тугую сеть наблюдения на железнодорожных станциях Будапешта, Кристина и Анджей занялись сбором информации о перемещении войск и грузов по всей стране. По просьбе англичан они организовали надзор за всем основным железнодорожным, автомобильным и речным трафиком, особо отмечая наращивание пограничных постов на границах с Румынией и Германией. Кристине позже приписывали диверсии на дунайском маршруте, а также заслугу по предоставлению жизненно важной информации о транспортировке нефти в Германию с месторождений Румынии [72]. Они с Анджеем также передавали британское оружие и взрывчатые вещества беженцам-полякам в Венгрии и доставляли его в Польшу, а также, по крайней мере один раз той осенью, и сами удачно это оружие использовали.
Наблюдая, как румынский бензин отправляется потоком через Венгрию в Австрию, Анджей с одним из друзей как-то раз подорвали баржи на Дунае, установив на них ночью, в ледяной воде, магнитные мины, в то время как Кристина, которая не умела плавать, нетерпеливо ждала на берегу, чтобы увезти их на самой быстроходной машине. Позднее те баржи взорвались далеко от порта, так что у охраны не было шансов спасти груз. Теперь даже сэр Оуэн преодолел свою неприязнь к саботажу, организованному УСО. Глубоко впечатленный, он позднее утверждал, что у Кристины «положительно была ностальгия [так!] по опасности… [и] она могла делать с динамитом все что угодно, разве что не ела его» [73].
Однако подобная деятельность не могла остаться незамеченной. Польская разведка подробно фиксировала ее, но гораздо опаснее было почти непрерывное пристальное наблюдение за Анджеем со стороны немцев. Вскоре нацисты начали оказывать давление на венгров, требуя его ареста. К счастью, Анджей установил отличные отношения с некоторыми влиятельными венгерскими чиновниками, и когда был арестован в третий раз, полиция отпустила его, взяв слово, что он немедленно покинет страну. Вскоре после этого несколько других членов его сети были арестованы и допрошены. Понимая, что в сети явно появился внедренный агент, Анджей стал искать его и обнаружил, что один из новобранцев был замечен за разговором с сотрудником посольства Германии. Он начал подбрасывать этому человеку ложную информацию, а убедившись в обоснованности своих подозрений, без малейших угрызений совести передал сведения о доносчике группе венгерских воров, симпатизировавших полякам, и те позаботились о его слишком «любознательном друге» [74]. Напоив осведомителя до бесчувствия сливовицей, воры оставили его на ближайшей скамье. Наутро он был найден там мертвым: ночью мороз был больше двадцати, и тело его пахло горьким миндалем от сливовых косточек.
В начале октября 1940 года из Польши прибыл курьер от «Мушкетеров» с новостями, что шестнадцать сбитых британских летчиков скрываются в варшавском «убежище для глухонемых», так как не говорят по-польски [75]. Кристина сразу запросила у англичан денег и поддержку для поездки в Польшу с целью эвакуации этих людей. Опасения насчет их безопасности возросли, когда пошли слухи о планируемом Гитлером «убийстве из милости» инвалидов, однако Кристине было приказано ждать ноября, когда ляжет снег, затруднив работу пограничных патрулей. «Я ждала пять недель, – позже сообщала Кристина, – прежде чем принять решение действовать самостоятельно, если англичане не помогут» [76].
Кристина отправилась в путь 13 ноября в сопровождении отца Ласки [77]. Они выбрали направление восточнее того, которое она пыталась пройти с Владимиром раньше, через высокий Черногорский хребет (теперь Украина), у нее были с собой фальшивые украинские документы на поддельное имя и пятьсот долларов. Пять дней спустя она добралась до варшавского приюта и обнаружила, что, опасаясь официального присоединения Венгрии к нацистской «оси», польское подполье решило не рисковать и отказаться от прежнего маршрута эвакуации. В результате летчики были схвачены в зоне Польши, оккупированной Россией, и вывезены через Киев в СССР. Вскоре двое из них снова появились в Варшаве с известием, что остальных русские передали немцам. Кристину попросили вывезти этих двух пилотов, но они были слишком измучены, чтобы совершить переход по горам на лыжах. Она передала их «Мушкетерам», оставив двести долларов на оплату врача и проживание британцев в течение трех недель, и собиралась переправить их через границу позже. В Будапешт их в итоге проводил отец Ласки, там он связался с Кейт О’Мэлли. Сэр Оуэн спал после обеда, когда дочь сообщила ему, что прибыли два британских военных летчика и их надо срочно отправить на юг через границу. «Контрабанда живых людей обычно считалась чем-то ниже достоинства британского дипломата и противоречила правилам дипломатической службы Его Величества», – отметил в своих записях Владимир, когда узнал об этом инциденте, но сэр Оуэн все же согласился помочь [78]. Спешно обеспечив пилотов паспортами и визами на имена Харди и Уиллис, сэр Оуэн взял их с собой в Белград в качестве сотрудников посольства [79].
Кристине не удалось дождаться их, потому что она получила срочное задание: передать в Будапешт важную информацию. Самым объемным предметом для перевозки оказался пухлый англо-русский словарь со специальным кодом, позывными и длинами волн, скрытыми на его страницах. Вопреки обычным мерам предосторожности она получила подробное описание количества и мест расположения радиостанций в Польше, а также инструкции о том, как устанавливать регулярные сеансы прямой радиосвязи между Варшавой и Лондоном в определенное время, используя информацию из словаря. У Витковского, вероятно, не хватало курьеров, если пришлось доверить обе части секретных сведений одному и тому же человеку, но это было не все, что везла с собой Кристина. При ней были формулы двух новых видов газа, производимых немцами, и отчет, который, по ее собственным словам, содержал «актуальную информацию о фабриках боеприпасов в Германии и Польше, подробные планы аэродромов, авиационных заводов, число самолетов, базировавшихся в Польше, сведения о торпедах, подводных лодках и новых разработках торпед» [80]. Столь потрясающие результаты разведывательной работы были заслугой шестнадцати инженеров, вместе с другими польскими рабочими насильственно отправленных в Германию для работы на фабриках боеприпасов и на железнодорожных станциях. Как почти вся информация, полученная Кристиной, эти сообщения хранились на 35-миллиметровой пленке, рулоны которой она носила в своих перчатках.
Находясь в Польше, Кристина нашла время и для осуществления своего рода личной миссии. Анджей передал письмо для своей матери, Марии, и Кристина доставила его в Замошь, расположенный на юго-востоке страны. Узнав, что ее кузены Скарбеки бежали из Львова в Венгрию, она написала им, впервые после падения Франции предоставив определенную информацию об их отце [81]. Несмотря на риск, Кристина снова посетила свою мать и узнала, что ее брат арестован гестапо. Она тщетно пыталась убедить Стефанию покинуть Польшу или по крайней мере Варшаву и свою работу в качестве учительницы подпольной школы. Несмотря на все усилия, она так и не смогла убедить мать в реальности грозящей ей опасности. Стефания была убеждена, что ее социальный статус и имя Скарбеков защитят ее в обществе, которое никогда ее не принимало, а теперь на глазах распадалось. Гетто, расположенное по соседству с пустым зданием бывшего банка Гольдфедеров, на пространстве менее полутора квадратных километров вмещало более четырехсот тысяч человек, то есть почти треть населения Варшавы, в основном евреев. Если бы Стефанию обнаружили за пределами гетто и идентифицировали как еврейку, она подлежала бы немедленному расстрелу на месте. Когда гестапо нашло другую подпольную школу в варшавской квартире, «они схватили всех, кого там застали, – писал один из подпольщиков, – и повесили прямо на балконе того же дома на улице Лешно» [82].
Преисполненная решимости защитить мать, Кристина поговорила о ней с Витковским, а также разыскала старого друга отца, Станислава Руджиевского, того самого молодого героя Первой мировой войны, чьи вонючие портянки оскорбили чистых дам в варшавской опере двадцать лет назад. Станислав в 1939 году был отправлен в лагерь в Латвии, из которого его спасла жена Ирена, как раз перед тем, как его подразделение было переведено в российские леса под Катынью. Лесник по профессии, он вместе с Иреной присоединился к польскому Сопротивлению, и Кристина попросила их спрятать Стефанию в их уединенном лесном домике, пока она не сможет вывезти мать [83]. После некоторых сомнений они согласились, но Стефания заупрямилась. Она была убеждена, что, как аристократка, будет в безопасности, и потому отказалась покинуть Варшаву, где ее родственники Гольдфедеры были заключены в гетто и где оставались ее ученики. Кристина могла завоевать доверие и получить финансовую поддержку британцев, она могла заслужить уважение польских офицеров, и тех, кто входил в официальное Сопротивление, и других, она могла даже уговорить представителя гестапо перенести для нее через границу «пакет товаров с черного рынка», но она не смогла убедить еврейскую мать покинуть оккупированную нацистами Польшу. К глубокой скорби Кристины, Стефания исчезла год спустя, ее арестовало гестапо, и она погибла в печально известной варшавской тюрьме Павяк.
По горькой иронии судьбы, комплекс Павяк был построен в 1830-х годах по проекту Фридерика Скарбека, тюремного реформатора, крестного отца Шопена и предка Кристины. После нацистского вторжения в Польшу тюрьма Павяк превратилась в застенки гестапо, и ее название стало для всей Варшавы нарицательным, согласно сведениям одного польского офицера-подпольщика [84]. Через эту тюрьму за годы войны прошло около ста тысяч мужчин и двухсот тысяч женщин, в основном члены Сопротивления, политзаключенные и мирные жители, взятые в качестве заложников во время уличных обходов. Из этого числа заключенных погибло тридцать семь тысяч человек.
Тюремные списки дают полное представление о том, что представлял собой Павяк, когда Стефания попала туда 31 января 1942 года; это последнее известие о ней, дальнейшие следы найти не удалось. Накануне в тюрьму были доставлены пятьдесят шесть арестованных, в том числе пять семей, и лишь десять человек покинули ее, включая ребенка, которого «перевезли в городской морг» [85]. Стефания была одной из четырех вновь прибывших и, как еврейка, встретила более жестокое обращение, чем подозреваемые в сопротивлении, заложники, бывшие военные и контрабандисты, составлявшие большинство заключенных, однако и для них условия содержания были ужасными. Камеры Павяка были грязными, холодными, темными, переполненными и кишели паразитами. Окна, если они вообще были в камере, оставались закрытыми, из-за чего доступ света и воздуха был сильно ограничен. Заключенные спали на голых досках или соломенных матрасах, а туалетом служили ведра. Не было ни мыла, ни воды. Питание составляло лишь несколько сотен калорий в день, так что большинство заключенных голодало. Повседневно арестованные подвергались жестокому обращению, от побоев до вынужденных прогулок по горячим углям. Неповиновение приводило к одиночному заключению в карцере или немедленному расстрелу [86]. Для основной массы заключенных Павяк был остановкой перед депортацией в концентрационные лагеря в Аушвице, Равенсбрюке, Штатхофе, Майданеке, Заксенхаузене, Бухенвальде или Гросс-Розене, но нет свидетельств, что Стефанию отправили в лагерь. Тысячи заключенных Павяка, в основном представители польской интеллигенции, были казнены нацистами, и вполне вероятно, что Стефания была среди них; возможно, ее расстреляли из пулемета в лесах Пальмиры недалеко от города, или она умерла от болезни или голода в самой тюрьме. Ей было шестьдесят пять.
К началу 1942 года, когда была арестована ее мать, Кристина уже покинула Будапешт, но сохранилось по крайней мере два независимых источника, основанных, вероятно, на рассказах самой Кристины, сообщающих другую историю [87]. По словам Владимира, сразу после приезда Кристины в Варшаву в ноябре 1940 года один из кузенов сказал ей, что Стефанию арестовали либо потому, что она не зарегистрировалась как еврейка и не перебралась в гетто, либо потому, что она отказалась признать Кристину в предъявленных ей фальшивых документах, изъятых у ее дочери в Словакии в начале того же года. Мучительное чувство вины заставило Кристину разработать план освобождения матери за деньги, изготовления для нее документов об арийском происхождении и эвакуации ее из Варшавы туда, где можно было бы спрятаться до конца войны. Родственник из Гольдфедеров, пианист в кафе в гетто, которому покровительствовали коррумпированные офицеры вермахта, обеспечил ей контакт с офицером гестапо по имени Грюбер, известным как «некоронованный король черного рынка» [88]. На следующий вечер Кристина танцевала с Грюбером в кафе, а позже, за бокалом, он согласился заглянуть в дело ее матери. Еще через день он оставил для Кристины записку, в которой говорилось: он сожалеет, что не может помочь, так как ее мать уже переведена в Освенцим. По другим сведениям, некий офицер гестапо потребовал триста долларов и ночь с Кристиной в уплату за жизнь ее матери, а потом заявил, что она опоздала [89].
К концу 1940 года Кристина привыкла рассказывать истории, которые скрывали реальность. В своем изложении она изменила маршрут своего первого перехода в оккупированную Польшу, и можно только удивляться способности Владимира восстанавливать события на основании регулярно повторяющегося рассказа о телах в снегу, ведь со временем она научилась искажать любые события, тягостные или нейтральные. Постепенно военные истории Кристины становились все более противоречивыми. Время от времени она предавалась «самым возмутительным фантазиям при разговоре с людьми, к которым не склонна была относиться всерьез», – признавался позднее один из ее британских друзей и коллег, полагая, что такие рассказы представляют ее «воинственной женщиной, которая с радостью бросала бы ручные гранаты при каждом удобном случае» [90]. Но любые наши рассказы сохраняют некий отпечаток правды, и вполне возможно, что Кристина и вправду пыталась спасти кого-то из Павяка или варшавского гетто. Женщины действительно пользовались сексом для расплаты за услуги в Варшаве 1940 года. А может, история эта родилась из безграничного сожаления Кристины, которая была готова на что угодно, чтобы спасти мать, но не имела на то ни малейшего шанса.
Кристина вернулась в Будапешт 25 ноября 1940 года, физически и эмоционально истощенная. Она провела Рождество с Анджеем, работая над планами возвращения в Варшаву, но была слишком больна, чтобы делать нечто большее. У нее был грипп и сильный кашель, Анджей беспокоился о ней. Но еще сильнее его тревожила меняющаяся ситуация в Венгрии, где нацисты брали под контроль военную полицию, прессу и государственные учреждения. К концу ноября гестапо открыло официальное представительство в Будапеште.
Анджей хотел покинуть город, но Кристина ждала последний пакет с информацией от польского курьера. К концу января 1941 года Анджей понял, что они находятся под непрестанным наблюдением. Он не хотел, чтобы их арестовали вместе, ведь в таком случае некому будет предупредить других членов подпольной сети, а при одновременных параллельных допросах их легко будет поймать на противоречиях. 23 января, в три часа ночи, зная, что военная полиция обычно является в предутренние часы, Анджей оставил Кристину в квартире одну, чтобы проверить пути отхода. Было холодно и темно, зато улицы были пусты. На следующую ночь они ходили на ужин с Кейт О’Мэлли и другими друзьями. В четыре часа ночи их разбудил стук в дверь. Они переглянулись, Кристина схватила халат, Анджей пристегнул протез. У них не было иллюзий, но, к удивлению Анджея, Кристина скорее обрадовалась непосредственной угрозе ареста. После недель страха и нервного напряжения «она впервые улыбнулась мне, – вспоминал он, – так весело, будто собиралась на коктейль!» [91].
