Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава четвертая. Права и обязанности
Репетиция проводилась прямо в бараке.
Хор состоял из изможденных, усталых от ожидания смерти людей, и руководил ими известный Азефу человек, руководитель еврейского хора из музыкального городка Бухенвальда – Гаррик Джагута. Гаррик Джагута стоял, ожидая пока певцы лагерного хора разберут тексты. Все было, как обычно, теноры стояли на своем краю, баритоны занимали свое место, басы чистили легкие чуть позади, за нежными альтами, пению которых с удовольствием внимал сам Господь.
– Господа! Господа! – Гаррик нетерпеливо постучал палочкой по подобию дирижерского возвышения. – Начинаем!
– Пора бы уже! – хмуро буркнул руководивший лагерным оркестром рыжий вахмистр Бекст.
Был он грузен, мордаст и небрит. Форма вахмистра обтягивала его фигуру, делая ее похожей на защитного цвета грушу, поставленную на начищенные сапоги. Бекст с подозрительностью и нескрываемой злобой оглядывал хористов. По выражению лица вахмистра можно было понять, что давать певцам каких-либо послаблений Бекст не собирался.
Хористы выжидательно уставились на своего руководителя.
– С первой цифры, – нервно сказал Джагута, стараясь не смотреть в сторону вахмистра. – Прошу! – и взмахнул палочкой.
– Стоп, стоп, стоп! – Бекст рьяно ринулся в полосатые ряды небритой рыжей мордой, маленькими ржавыми от шнапса глазами высматривая нарушителя. – Ты сфальшивил сейчас, подлец!
Каждый сжался, надеясь, что обращаются не к нему.
– Ты сфальшивил! – палец вахмистра обличающе уперся в нарушителя.
– Никак нет, господин вахмистр! – у отвечавшего певца был красивый и глубокий баритон, но сейчас он лепетал, как испуганный ребенок. – Я не фальшивил! Это не я!
– Я слышал, – со злорадством сказал Бекст. – Меня не проведешь, дерьмо! У меня абсолютный слух! Вон из рядов!
У вахмистра Бекста действительно был слух. Он прекрасно играл в компаниях на губной гармонике, но вот аккордеон ему не давался, возможно, он был излишне тяжел, а быть может, инструмент этот был создан совсем не для Бекста. Вахмистр терпеть не мог, когда над ним подсмеивались, сейчас он мстил хористу, как только может мелко и ничтожно мстить истинному таланту рядовая посредственность, которая обрела над талантом внезапную власть. Посредственность всегда полагает, что ничего сложного в мастерстве нет. Так, во время представления оперы Моцарта «Дон Жуан» в Париже один развязный молодой человек стал громко подпевать исполнителям, и это мешало зрителям. Один из них, не выдержав, громко воскликнул: «Вот бестия!» – «Это вы мне?» – спросил молодой человек. «Нет, – сердечно сказал зритель. – Я имел в виду Моцарта, который мешает вас слушать». Вахмистр Бекст был из тех, кто бездарно подпевает, но требует восхищения своим призрачным мастерством. Губная гармошка, это знаете ли, тоже инструмент! Кто знает, каким инструментом пользовался бы Моцарт, не случись у него рояля!
– Вон из рядов! – сказал вахмистр и с хищной нетерпеливостью потащил хориста за шиворот.
– Господин вахмистр! Клянусь, что это не я! – певец чуть не плакал, и Азеф понимал причину его испуга. Изгнанный из хора, певец становился ненужным и отправлялся на штрафной двор.
Последняя и самая горькая неудача!
– Я сказал – вон! – загремел Бекст. – Вздумал надуть меня! Никогда ты не пел ни в какой опере, дерьмо! Ты – дерьмо! Повтори!
– Я никогда не пел в опере. Я никогда не пел в опере. Я – дерьмо, – забормотал хорист.
Вахмистр осклабился. В пустоте его бутылочных глаз загорелся живой огонек.
– Лжец! – сказал он.
– Лжец! – упавшим голосом согласился провинившийся хорист.
– И ты никогда не пел в опере?
– И я никогда не пел в опере, – безжизненным голосом повторил хорист.
Азеф узнал и его.
Господи, что делают с людьми люди!
Вчера еще многие считали бы за счастье внимать в тишине ложей несущемуся со сцены божественному голосу Соломона Беная, которого пресса иной раз сравнивала с Бат Колом, падающим на землю с хрустальных небес. Истинно божественный голос был у этого оперного певца. Бат Кол, божественный глас, о котором упоминали в многочисленных рецензиях критики и за который певцу отплачивалось корзинами цветов и аплодисментами. Из-за него теряли разум и осторожность экзальтированные поклонницы, в его уборной устраивали скандалы люди света и полусвета. «Две черных розы я принес/ и на немое изголовье/ их положил,/ и сколько слез/ я пролил с нежностью любовной./ Но тьма нема…»
Тьма нема.
– Вон, негодяй! – с важной значительностью дорвавшейся до власти бездарности сказал вахмистр Бекст. – Ты ответишь за свой обман. Клянусь, не будь я Бекст, еще сегодня ты расплатишься за все свои гнусные поползновения! Уведите его!
Тьма нема…
– Господин вахмистр, – услышал Азеф и вдруг догадался, что это говорит он сам. – Он действительно талантливый оперный певец, я не раз слушал его в Вене.
Вахмистр побагровел, и щетина на его упрямом подбородке встала торчком.
– А это еще что за защитник? – зловеще сказал он и двинулся к Азефу. – Мне показалось, что здесь кто-то воняет? Ты, старик?
Он легко и брезгливо ударил Евно по щеке.
Азеф упал. Много ли нужно воздушному змею, прожившему жизнь, полную бурных ветров?
– Отведите это дерьмо на штрафняк! – сладостно приказал вахмистр конвоирам. Назначив себе жертву, вахмистр обрел душевное равновесие. – После репетиции я сам объясню ему, кто он такой и где его место! А ты! – он повернулся к Соломону Бенаю, – ты стань в строй! Возможно, ты еще сумеешь проблеять в такт остальным баранам!
Ему не довелось привести в исполнение свою угрозу Евно Азефу. Через несколько минут, когда растерянный хор еще собирался с силами, чтобы пропеть:
и спеть это так, чтобы не вызвать недовольства привередливого небритого меломана в военной форме, в бараке появился разъяренный штурмфюрер фон Пиллад, ведя перед собой спотыкающегося Азефа. За ними шли растерянные конвоиры, опустив головы в рогатых касках. Карабины висели за их спинами.
Хор замер в страшных предчувствиях.
– Кто приказал отправить этого заключенного на штрафной двор? – спросил фон Пиллад. – Я спрашиваю, кто это сделал?
– Это сделал я, господин штурмфюрер, – признался вахмистр Бекст, но в голосе его звучала некоторая дерзкая усмешка, словно бы говорившая начальнику: ну я это сделал. Не нравится? А что ты мне сделаешь? Я здесь для этих дохляков Бог и король, как бы это тебе не претило, сопляк. Ты еще в пеленки ссался, а я уже за кайзера Вильгельма в бой ходил!
Фердинанд Бекст действительно принимал участие в Первой мировой войне. Правда это было или нет, но Фердинанд в подпитии не раз рассказывал товарищам по команде, что он гнил в окопах вместе с будущим фюрером и даже, было дело, спас этого сосунка, когда французы на немецкие позиции танки пустили. Фердинанду не особо верили, ты, браток, пиво сквозь зубы соси, да пальцы особо не разгибай с подсчетами своих услуг фюреру, вот и проживешь долго и счастливо, а то ведь смотри, кого гестапо берет, тот назад не возвращается, тут и сажать никуда не придется, сунут в толпу кацетников, и тогда худей, Ферда, может быть, женщинам нравиться станешь. Если, конечно, до конца срока продержишься.
Но только очень может быть, что какая-то правда в словах Фердинанда была, потому что в гестапо его не забирали и даже в начале года прислали медаль «За храбрость». Не Железный крест, конечно, но все же, все же… В лагере Фердинанда Бекста уважали, оттого его порой и заносило.
Только на штурмфюрера это наглое признание Бекста особого внимания не произвело. Только кивнул головой, как бурш, которого на дуэль вызвали:
– Благодарю, солдат!
После чего без особой торопливости достал маленький пистолет «Вальтер» и так же неторопливо прострелил наглому вахмистру его арийскую рыжую, но оттого не менее глупую башку.
Наклонившись над хрипящим вахмистром, фон Пиллад удовлетворенно кивнул, выпрямился и посмотрел на хористов, чьи ряды уже потеряли свою стройность. На него со страхом смотрели серые лица лишенных будущего людей, о чем фон Пиллад знал лучше остальных. Все они гонялись за пылью, сердца ввели их в заблуждение, и никто из них не мог освободить души и сказать: «Не обман ли в правой руке моей?» Фон Пиллад даже не стал говорить им, что он и только он является хозяином душ, живущих в лагере людей. Это было ясно и так.
– Начали! – приказал фон Пиллад Гаррику Джагуте. – С первой цифры! Ну!
Странной была реакция Берлина. Вроде бы убили арийца, убили без следствия и суда, за подобные действия многие могли погонами поплатиться. Кого защищал штурмфюрер? Еврея махрового, да к тому же с явным коммунистическим душком! Такие вот нигилисты стреляли в принца Фердинанда перед Первой мировой войной! (История Евно Азефа в нужных пропорциях известна была обитателям лагеря и восторга среди обеих сторон не вызвала.) Руководство лагеря не сомневалось, что паршивый интеллигент, случайно попавший в славные ряды СД, жестоко поплатится за свой неразумный поступок. Тем более что линия партии совершенно не менялась и первые эшелоны с узниками, на одежде которых желтели кривые шестиконечные звезды, уже начали поступать со всей Европы. Говорили, что король Дании Христиан сочувственно относился к евреям и даже сам нашил на свою королевскую одежду шестиконечную звезду, а его примеру последовали многие поданные и даже, рискуя жизнью, переправляли жидов в нейтральную Швецию. Некоторые сомневались в том, что подобное могло произойти. Другие говорили, что фюрер проявляет ненужную нерешительность, уж если датский королек поставил себя на одну ступень с этими человекоподобными существами, то надо бы и его привезти в любой из германских лагерей превентивного заключения, а доктору Геббельсу подать все это в «Фолькише беобахтер» как пример истинного человеколюбия. Сказано же самими иудеями: «розга и обличение дают мудрость».
Рейх должен был наказать фон Пиллада за смерть своего бойца. Однако в ответе из Берлина было сказано: «Оставить без последствий». Стало ясно, что СД обладает jus vitae ntcisque, вечным правом над жизнью и смертью.
И, следовательно, лучше этого было не обсуждать.
Недочеловек – это на первый взгляд полностью идентичное человеку создание природы с руками, ногами, своего рода мозгом, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекоподобными чертами лица, находящееся в духовном отношении гораздо ниже, чем зверь. В душах этих людей царит жестокий хаос диких, необузданных страстей, неограниченное стремление к разрушению, примитивная зависть, самая неприкрытая подлость. Одним словом, недочеловек. Итак, не все то, что имеет человеческий облик, равно. Горе тому, кто забывает об этом.
Кто бы из евреев и славян, выживших в нацистских лагерях, не подписался бы под этими словами? Кто бы с ними был не согласен? Разве можно было назвать людьми тех, кто охранял концлагеря? Достаточно посмотреть на сохранившиеся пожелтевшие фотоснимки охранников, чтобы понять – Генрих Гиммлер был прав.
