Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Пещера Трёх Братьев. Историко-приключенческая повесть
Глава 1. Гибель рода Беркута
Тихо начался день, и никто не ведал беды. Пропыленными шкурами плыли по небу тучи, застилая раскаленный очаг в Небесных Пещерах. И старая Шептала – матерь Беркутов – с утра скрипела по стойбищу и каждому сородичу ведала в раскрытое ухо, где он должен спрятаться в полдень.
Три дымостава чадили у Большой Воды. На широкой отмели, играя с тихим приливом, уже вовсю носились маленькие загорелые глупыши, еще не пережившие седьмую зиму. И к ним подошла старая Шептала и сказала, что в стойбище готовится тайная «веда» – колдовство над больным и шуметь глупышам запрещается. И отогнала от Большой Воды.
Отмель кончалась внезапно, у крутых гор, поросших кривыми соснами. Много здесь было поваленных и обрушенных с высоты деревьев, уже почерневших от вечной влаги. О, не хотела бы Шептала со всем своим родом оказаться тут в пору снеготаяния! С каждой новой откочевкой вдвое больше стволов громоздилось у подножия гор и шевелилось в красной воде залива.
У вздыбленных корней большой сосны корчился Шестипал – самый удачливый охотник рода. Глаза его были крепко заперты болью.
Он умирал в свирепых муках, но крепкая грудь не издавала стона, как и подобает раненому Беркуту.
В предлетье, в пору обдирания рогов у зрелых оленей, покинула Шестипала удача. В схватке с матерым быком повредил левую руку – ту самую, на которой с рождения было шесть страшных перстов. Лишний мизинец тогда отсекли сразу – и это помогло Шестипалу стать лучшим добытчиком рода.
А теперь он лежал на спине, связанный просушенными сухожилиями, скрученными в плетеный потяг, и хрипел, не показывая налитых кровью белков. Огромная и черная левая рука отброшена подальше от тела, словно чужая. И сочится из раны не кровь, а мутная желтоватая хворобь. Капля за каплей, капля за каплей.
Это Еловник разгневался, лесной дух, и наказал Шестипала, утаившего от него часть тяжелой добычи. Добычи, которая поставила на ноги всех отощавших в долгий буранник сородичей.
Старуха нагнулась над раненым. Еще один Беркут покидает род, и без того оскудевший. Она уже пыталась спасти его: бросала в кострище заговоренные кости, призывая удачу худыми руками. Не поднялся Шестипал, и кровохлебка-трава не помогла. И кровь молодых лосят не впрок. Не оставляет свою жертву Еловник – вечно молодой старец с ногами крепче сосны!
Осталось одно. Последнее.
Старуха взглянула на руку, точившую яд. Нельзя держать в стойбище охотника с гнилой раной. Беркутам пора подниматься вверх, к Зимним Зимовьям. И руку отрубить нельзя – не летают беркуты с одним крылом. Остается тайная «веда» – та, которой учила ее прежняя матерь рода. Тайная…
Если сородичи укроются в ближних расщелинах, они все равно увидят «веду». Шестипала следует перенести поближе к дымоставам, кострищу и Большой Воде.
Еще нужен охотник – молодой, только что надевший пестрый охотничий пояс. И чтоб взял глупыша-шестилетку и выростка, не прошедшего Обряд, и чтобы шел с ними на Холм Первой добычи, где живет несговорчивый дух Леса. Пусть отдает глупыша или выростка (лучше – глупыша) самому Еловнику, и тогда смилостивится зеленый старец с молодыми глазами, и самый добычливый Беркут вернется к Зимним Зимовьям.
Сзади, неслышно ступая, уже подходили охотники.
«Тихо крадутся, как рысь!» – с удовольствием подумала старуха.
Сам встать Шестипал не мог, привязали к мощному корню елового выворотня. И дотронутся до больного нельзя – хворь переходчива. Охотники сели поодаль и стали глядеть, как Шептала отдает последние распоряжения.
Стих ветер. Духота – необычная, мертвая, вяжущая – затекла в залив.
На берегу, у самой воды Шептала вогнала глупышей в стаю. Много дней пройдет до летней кочевки. Дней голодных и пасмурных, сырых, с дождями и листобоем, снегом и вьюгой, когда лишь матёрый и яростный лютовей охотится в горах. Вот и не терпится глупышам: строят рога из загорелых пальцев и оленятами плюхаются спиной в прибрежную отмель, отчесывая шкуру.
Шестипал открыл глаза – и зрачки его прояснились. Низким голосом косматого гривача, врага хитрых пчел, он сказал, глухо выплевывая слова:
– Уходите. Все уходите. Опасность. Большая беда.
Охотники переглянулись. Первый из них, Остронюх, прошептал:
– Взгляни на рану, Лобач! Как будто там спрятался ядозуб. Смотри. Она шевелится изнутри!..
Ответом ему послужил хриплый стон Шестипала. Он пытался приподнять голову, но сплетенные потягом сухожилия оказались крепче.
– Остронюх! – прошипел он, будто и впрямь поселился в нем скользкий и гибкий ядозуб. – Поднимай род, Остронюх! Уходи к Зимним Зимовьям. Позови матерь рода!
Но сама Шептала приказала Остронюху сидеть и молчать, пока она не призовет его. И он не смеет ослушаться!
Все же он поискал ее глазами. У ближнего к Большой Воде дымостава матерь рода – старая Шептала, широкая в бедрах и ступнях Беркутиха, наставляла совсем молодого охотника, вчерашнего выростка Убейтура. Убейтур слушал, почтительно склонив голову, украшенную маховым пером беркута, вплетенным в узкий налобник. Он был в сшивниках, и оттого его мускулистые ноги издалека казались заросшими шерстью. Обнаженная и черная от летнего жара спина и плечевые бугры блестели от неровного света кострища. В прошлую осень он один вышел из Пещеры Второго Рождения и перенес все положенные по Обряду испытания. Из темных пещер он вышел настоящим охотником, а двух его братьев-выростков пещерная тьма скормила страху.
Остронюх и Лобач видели, как легко, словно перышко, помчался молодой Убейтур к своему дымоставу, как вооружился копьем и потряс им, созывая беркутят по именам: «Чун! Рик!»
– Идите за мной. Остальные – прочь!
– Зачем ты берешь их? – громко, на весь залив, прокричала хроменькая глупышка. – Чун и Рик всегда дерутся, возьми меня!
Убейтур что-то сказал в ответ, но Лобач и Остронюх не расслышали. И вскоре молодой охотник исчез с младшими братьями в узкой, непроходимой с виду, пасти ущелья.
Старая Шептала приблизилась. Еще далеко до полудня. Небесный очаг раскалится нескоро.
Села в песок у корней выворотня. Серая морщинистая кожа на лице ее скрывала крохотные, но очень пронзительные глаза, всегда беспокойные, как у старого лиса.
Шестипал забил ногами, пытаясь освободить туловище.
– Уводи род, Шептала, – сказал он, силясь скинуть путы.
– Лежи.
Шептала набрала в горсть песку и швырнула себе в лицо, крепко зажмурив глаза. Свет небесного кострища освещал ее всю, худоребрую, с впалой грудью родомахи, выкормившей половину рода. Тихо она говорила:
– Я знаю, чем тебе помочь. Мы давно живем на свете: Еловник и старуха Шептала. Роду нужен добытчик. И никто, кроме тебя, не знает так хорошо тропу к Вепрям, где мы берем себе жен. Не будет жен – не станет приплода. Дух Леса получит достойную добычу…
– Дух Леса помутил тебе разум!
Старуха наскребла песку и швырнула его в почерневшее лицо Шестипала.
– Сегодня ты получишь новое имя. А старое умрет вместе с хворью. Недолго осталось, терпи. И не гневи Духа!
– Скажи, хранительница очага и всех Беркутов, – еле слышно откликнулся Шестипал, – разве когда-нибудь ты дышала у Большой Воды так тяжело, скажи?
– Ты, охотник, боишься боли? – прикрикнула Шептала, оборвав его речь. – Остронюх, Лобач – к дымоставам!
Она выждала, пока охотники отойдут на полполета копья, и повторила в наступившей тишине:
– Ты бежишь боли, отважный Беркут! Ты думаешь, что она сделает тебя глупышом. Твое крыло останется при тебе. И ты еще поведешь наших охотников к Орлиному Утесу, где живут полуродичи наши, Вепри!
– Что ты задумала?
Старуха промолчала. Она подняла вверх маленькую косматую голову, и морщины на челе разгладились: там, высоко в горах, четко различимые на светло-желтой осыпи обрыва двигались три крохотные тени. Убейтур спешил к духу Леса.
Сородич окликнул ее. Шептала бросала песок себе в грудь, но жара и какой-то незнакомый окоченевший воздух не освежали. Тревога вползла в тихий залив, на Красную отмель.
– Зови охотников, – сказал Шестипал странно свистящим, как у серны в миг опасности, голосом. – Позови… Брех-загонщик, Нерод-древолаз, Шмель-шкурочес… Пусть все идут.
Казалось, Шептала раздумывала. Не торопясь встала и всмотрелась в нависшие над заливом скалы. Что толку, если Шестипал и расскажет охотникам, где пролегает тропа к Вепрям? За родным гнездовьем лежит Долина Ядозубов. Если сумеют пройти ее – наверняка уж попадутся в самоловы людожорам, живущим на острове.
Дорого ей достанутся весной молодые здоровые Кабанихи! А род и так на исходе. Достаточно одного сородича, чтобы сосчитать по его пальцам на руках и ногах, сколько всего осталось Беркутов.
– Шептала, помоги мне!
Никогда прежде не доводилось старой матери Беркутов видеть подобное: и еловый ствол, и сам Шестипал, и песок вокруг Шестипала кишели и шуршали гадами… целое стойбище песчаных и водяных тварей ринулось в горы!..
Словно очнувшись ото сна, заметалась старая Шептала – и насмерть перепуганная ящерица, вспрыгнув по стертому меху, зарылась в ее волосах. Тонко и надрывно закричала старая Беркутиха, и бросилась к дымоставам, покрытым сухими водорослями. А под ногами ее нескончаемой кочевкой двигались полчища мелких ядозубов, суетливых ящериц и прочей дремавшей в тени и прохладе живности. На берегу бестолково сновали растерянные Беркутихи, созывавшие своих глупышей. На ходу выхватив прислоненный к жерди дротик, старая Шептала ринулась в обезумевшую кучу живых спотыкающихся тел и, нанося удары куда попало, гнала сородичей к горлу ущелья. в тихие дни неповоротливая, а нынче разъяренная молодая Беркутиха с большим животом схватила Шепталу за плечи и с силой швырнула лицом к Большой Воде.
Мать Беркутов оцепенела и замерла, чуть покачиваясь, – как цепенеет и замирает тяжелое двуручное копье в остывающем теле зверя.
Большой Воды не было! Она уходила, оставляя безмолвный берег. А Беркутята… Они весело бежали за уходящей водой, и разгневанный дух морской уводил их с собой навсегда.
И подняла старая Беркутиха окаменевшие от горя очи на Холм Первой Добычи. Там, наверху, на дальней, предельной скале уже поблескивал, отражаясь в нестерпимых лучах Небесного Очага, самый большой, тонкий и тщательно заостренный кремневый наконечник на копье Убейтура. В пору Спящего Гривача сделал этот наконечник лучший кремнебой рода – невысокий молчаливый Смел. Дух Камня и Горы поселился в этом наконечнике. И сейчас Убейтур ждал Сигнала.
Старая Шептала беспомощно опустилась на сырой, тихий песок. Зачем-то набрала его в худую ладонь и стала жевать. Она не видела, что за спиной. Она знала. Знала, что до неба, вровень с макушкой Холма, встала крутая и несокрушимая водяная твердь и вместе с рыбами, птицами и глупышами поглотит ее род.
«Боль сделала Шестипала зрячим!»
Она вытащила из волос запутавшуюся там ящерку, прижала ее к груди. Она сразу оглохла. Сильный, непрекращающийся гул дохну́л на скалы в Красном заливе и отпрянул, как раненый зверь.
Еще старая родомаха говорила, прежде чем передать ей род под крыло: «Ничего не бойся, кроме Духов и водяного Щита! Он зальет огонь в нижних очагах. Потом спрячет скалы и горы. рассвирепеет – и мало еды! – водяным копьем затушит Небесный Очаг. И Очаг зашипит – и погаснет…»
