Краски прошлого века

Девушка в синем плаще

Девушки как сущность окружающего мира всегда занимали важнейшее (если не первостепенное!) место в моей жизни.

О том говорят хотя бы названия некоторых моих произведений:

рассказ «Девушка по имени Ануир»;

Литинститутский мемуар «Девушка с печи № 7»;

простой ХХХ-рассказ «Девушка брата»;

радикальный ХХХ-рассказ «Девушки, которые не носили трусиков».

Настоящий же текст, посвященный очередной девушке, является не просто мемуаром, а дневниковой записью 41-летней давности.

В последнем факте нет ничего особенного.

Как всякий мальчик из приличной семьи я вел свои личные дневники с 1967 по 1995 год, записывал туда интересные события и свои мысли по их поводу.

Сейчас, время от времени открывая старые тетради, исписанные перьевой авторучкой – фиолетовыми, синими и черными чернилами – я вспоминаю всю свою жизнь и порой наталкиваюсь на совершенно замечательные ее отблески.

К таковым относится и запись, которую привожу здесь.

Привожу со 100%-ной точностью, не позволив себе править стиль, сохранив орфографию вплоть до писавшейся мною в те годы буквы «ё» с двумя точками.

Единственное, что я сделал – разбил массив текста на абзацы и вычленил прямую речь для удобочитаемости.

Чтобы ввести в атмосферу событий, дам некоторые вводные ремарки.

Время действия – 28 мая 1977 года.

Место действия – город Ленинград, Васильевский остров, 10-я линия, дом № 33.

Математико-механический факультет Ленинградского государственного университета имени Андрея Александровича Жданова.

Бывшее здание дореволюционных Бестужевских курсов («мирского» аналога Смольного института благородных девиц).

Трехэтажный дом с пяти- или даже шестиметровыми потолками, затейливыми переходами и лунообразно вытертыми ступенями пологих каменных лестниц. Темное гулкое помещение с многопудовой дверью на старинном блоке с грузами, хранящее в своих мрачных углах пыль прошлого века. Обитель нелегких и нерадостных знаний с раскиданными по непонятному принципу аудиториями, крошечным буфетом (где в большую перемену удавалось съесть изумительно ресторанный салат «Оливье»), спортзалом с галереей, полуподвальным гардеробом и усталыми люминесцентными лампами, что сутками напролет гудели, трещали и моргали в закопченных бессветных коридорах.

И аз грешный, приехавший туда вечером с целью уже не помню для чего отыскать своего недолгого матмеховского приятеля Олега Мохова.

Я – в возрасте 17 лет 10 месяцев и 6 дней.

Заканчивающий свой первый курс, витающий в эмпиреях юности и находящийся в перманентной эйфории чувств – и даже безнадежно влюбленный в свою одногруппницу, ленинградку и генеральскую дочь.

Великолепный, в модной по тем временам рубашке с цветными разводами и упоительно длинноволосый: военная кафедра начиналась только на втором курсе.

Я, жадно пьющий чашу жизни и ощущающий все ее вкусы.

Вот теперь можно приступать к изложению события.

* * *

В тот день я заехал на матмех довольно поздно.

Входя в здание, машинально поглядел на часы. Было без десяти семь. В вестибюле стояла непривычная тишина.

Я поднялся по лестнице на второй этаж, подошёл к расписанию. Там всегда толпился народ, но сегодня и тут было пусто. Я заглянул подряд в несколько аудиторий. На жёлтых столах играло солнце, валялись бумажки, шпаргалки, окурки, везде царила небывалая пустота. Решив подняться на 3-й этаж и проходя к лестнице, на площадке между 1-м и 2-м этажами я увидел одиноко стоявшую девушку в синем плаще.

«Интересно, что она тут делает?»

– подумал я.

– «Ведь в этом крыле, похоже, никого нет.»

Поднявшись на 3-й этаж, обнаружил, что и там пусто. Спускаясь по лестнице, я думал, где же найти Мохова и тут ли он вообще. С этими мыслями я дошёл до 2 этажа и вдруг…

Девушка, минуту назад стоявшая на площадке, лежала ничком на каменном полу, неудобно подогнув руки.

В одно мгновение я слетел по пролёту и, наклонившись над ней, спросил:

– Что случилось?

Ответа не последовало.

Тогда я осторожно поднял её за плечи.

Тело безжизненно обвисло в руках, голова беспомощно откинулась назад. Лицо было бледно и перепачкано в крови. От виска по шее текла тонкая струйка крови.

Я подтащил ее к лестнице, положил плечи на ступеньку, а под голову сунул портфель, валявшийся тут же.

Вдруг она открыла глаза и медленно отчетливо произнесла:

– Зачем вы сделали это… Я хочу умереть…

И вновь потеряла сознание.

Я понял, что нужно действовать решительно и оперативно.

Делом секунд было добежать до вахты. Узнав ситуацию, вахтёр растерялся. Тогда я схватил телефон и судорожно набрал скорую…

– Вызов принят. Ждите,

– ответили на том конце.

Я выскочил на улицу и встал на краю мостовой.

Минуты через 4 из-за угла вывернула «Скорая» с красной полосой, остановилась возле меня, взвизгнув тормозами, из нее выскочили пожилой врач и молоденькая сестра.

– Возьмите чемодан,

– сказал врач.

Я схватил его и повел их внутрь.

– Не бегите так, мы не успеем,

– сказала сестра.

Когда поднялись к месту происшествия, девушка уже пришла в себя и сидела на ступеньках, вокруг неё суетились две гардеробщицы.

– Зачем приехали…

– прошептала она.

Взглянув, врач скомандовал:

– В машину,

– и, взяв с двух сторон под руки, мы повели ее осторожно вниз.

– Не надо ничего,

– повторяла она, по запачканному кровью лицу текли слёзы.

Доведя до машины, мы положили её на носилки, и врач начал осмотр, попросив меня подождать.

Минут через 5 он открыл дверь и сказал:

– Падение с высоты. Обморок. А вы что-нибудь видели?

Я изложил всё, что видел.

Выбежавшая гардеробщица положила в машину плащ и портфель.

– Где тут можно позвонить?

– спросил врач.

Я повёл его на вахту. Там уже неизвестно откуда собралась толпа. Пока я рассказывал, в чём дело, врач дозвонился, сказал:

– В Куйбышевскую больницу,

– и вышел.

Когда все успокоились и вышли на улицу, машины уже не было.

«А, может, и вообще ничего не было?»

– подумал я.

Поднялся на ту площадку за оставшимся портфелем.

На каменном полу алело пятно крови…

* * *

О доблестях, о подвигах, о славе…

Не забывал я, хотя теперь не вспоминаю.

А лицо…

Лица в оправах (простых и затейливых)… лица без оправ, стоящие на столе… лица, висящие на стене, лежащие между страниц записной книжки…

Их было много; ОЧЕНЬ много – так много, что иной на моем месте забыл бы все без следа.

Увы, мне их забыть не удается, они до сих пор приходят ко мне и во сне и наяву и даже пытаются что-то сказать из навсегда ушедшего далёка.

Но сейчас разговор не о них, а о ней – той самой девушке, которой я вызывал «Скорую помощь» теплым предлетним вечером 1977 года.

Я не знаю, каким образом она хотела покончить с собой.

Напилась ли таблеток (в дни моей юности можно было в любой аптеке с одной попытки купить смертельную дозу люминала), собиралась ли выброситься из окна (при удачном стечении обстоятельств можно лишиться жизни даже падая со второго этажа), намеревалась ли разбить висок об угол ступеньки при «падении с высоты собственного роста» (что тоже вполне осуществимо!) – или просто приняла решение, а в тот момент лишь обдумывала способ.

Не представляю, каковыми были ее причины.

Испытанное насилие? Вряд ли; этот вариант первым приходит в голову сегодня, но тогда о подобном не задумывались.

Неполученные зачеты, недопуск к сессии? Вполне возможно; в 70-е подобная причина была серьезной.

Какой-нибудь проступок, за который ее исключили из рядов ВЛКСМ со всеми последствиями, первым из которых было отчисление из университета? Очень реально; будучи комсомольским функционером, я знал немало таких случаев.

Несчастная любовь, от которой меркнет свет и сереют краски? Скорее всего именно она; эта причина понуждает уходить из жизни чаще всего.

Или сложный комплекс ощущений, формирующий общий, хотя и не осознанный четко депрессивный вектор самосознания?

Не могу сказать ничего определенного, да это по сути и не имеет значения.

Но своим вмешательством я вырвал ее из ситуации – и, возможно, спас ей жизнь.

Наверняка именно спас: с собой эта девушка не покончила; на факультетской доске объявлений около вахты не возникло сообщения о ее безвременной смерти.

Я вообще ничего не знаю о ней; я не видел ее ни до, ни после.

Она была не с нашего курса – скорее всего, училась на втором, потому что даже тогда показалась мне совсем молодой.

То есть находилась в возрасте около 18 лет – в том периоде молодости, когда жизнь не кажется самоценной по сравнению с ее временными тяготами.

(Хотя, отвлекаясь от темы, позволю себе заметить, что в старости бытие теряет и ценность и смысл по причине отсутствия радостей.)

Что-то в девушкиной жизни было непросто; да и сама она явно была непростой: ведь даже в той ситуации, что нас соединила, она обращалась ко мне на «вы».

Я не знаю ее имени – хотя полагаю, что звали ее не Ануир.

Вряд ли она имела отношение к печи – ни к № 7, ни к № 6, ни к № 8, ни к какой-то еще.

Она не могла быть девушкой брата: мой двоюродный брат, полковник инженерных войск, доктор технических наук профессор Виктор Олегович Сайданов в тот год заканчивал седьмой класс, жил не в Ленинграде, а в Уфе, и еще не думал о девушках, лишь лепил солдат из разноцветного пластилина.

И уж точно (хотя и не проверял…) она носила трусики: в те годы без нижнего белья на улицу не выходили даже шоу-звезды.

Но и это не видится мне важным.

Я просто помню впервые в жизни испытанное ощущение женского тела в моих неожиданно сильных руках.

И еще – синий Блоковский плащ, положенный заботливой гардеробщицей в белый «РАФ» скорой помощи.