Голод Рехи

Голод пути

Жар постепенно спадал, мысли прояснялись, и бредовые сны наконец покинули Рехи, ему порядком надоело внимать голосу прошлых времен, тем более ничего нового пока не было, усталый рассудок постоянно крутил надоевшие картинки. Зато живучее тело восстанавливалось, преодолевало последствия отравления, постепенно возвращались силы. Только делать ничего не получалось, поэтому давила бесконечная скука и неприятное ощущение зависимости от Лойэ, как будто она всю жизнь только и добивалась такой «любви». Раньше они сами по себе охотились, а теперь приходилось ждать ее возвращения с охоты, надеяться на какие-то подарки в виде очередного бурдючка со свежей кровью.

Впрочем, пару раз Лойэ не везло, она приносила только мелких ящеров. «А что если и правда они раньше были собаками? Собаки… слово-то какое», – размышлял Рехи. Ему только и оставалось, что размышлять. Он насчитал семь смен красных сумерек до того момента, когда яд, как показалось, окончательно покинул избитое ознобом тело. Тогда Рехи самостоятельно выбрался из пещеры и осмотрелся.

Царствовала глухая ночь, привычная и манящая простором пустоши. Слегка затхлый воздух пещеры сменился ветрами пустыни, напитанными вечным запахом гари. Рехи постоял какое-то время у края убежища, осторожно цепляясь за валуны. Ноги еще слегка подрагивали в коленях, но, если бы обошлось без сражений, он бы сумел в скором времени продолжить путь. Даже тяжесть заполученного в деревне чужого костяного клинка не давила на спину, Рехи специально проверил. Он размял плечи, попробовал перескочить с валуна на валун – получилось неплохо. Все мышцы, уставшие от лежания ничком на жестких камнях, благодарно отзывались легким покалыванием.

– Уже ожил? – вскоре приветствовала у входа в убежище Лойэ. Она вернулась с очередной охоты и наблюдала за неловкими упражнениями Рехи. Он слегка смутился и спрыгнул на землю. Нет, все-таки в ногах не было еще достаточной легкости, чтобы совершить это простейшее движение бесшумно.

– Ожил-ожил, – буркнул Рехи. Говорили они с Лойэ мало, как обычно; она все больше поругивала за что-то, потом то ли прощала, то ли себя обвиняла за чрезмерную мстительность. По крайней мере, Рехи отчетливо помнил, как часто она держала его голову у себя на коленях и что-то жалобно напевала, когда его мучила наиболее тяжелая трясучка. Кажется, один из заговоров на здоровье старых людей. Наверное, ее в деревне тоже старики научили.

Старики… Безумный адмирал… Кто бы мог подумать, кого с детства не слушался Рехи, с кем постоянно препирался, кого потом почти презирал. Наверное, впервые в сердце кольнула тоска по конкретному эльфу, а не по всей деревне. И не из-за давнего секрета, а просто… почему-то. Рехи и сам не догадывался о причинах, его занимало скорее появление Лойэ. «Как она теперь решит? Враг я ей или кто?» – думал Рехи. Даже после всего, через что они прошли вместе, он не доверял неуравновешенной девушке, прикидывая, как удобнее выхватить меч.

– Ну чего встал, как истукан? – фыркнула на него Лойэ, проходя мимо.

– А что надо-то?

– А не знаю.

Вот так они и перекидывались словами, не догадываясь о значении отдельных фраз. Сначала, в детстве, они повторяли за взрослыми из деревни, перенимали их манеры, их привычки. Потом придумывали что-то свое, теперь потеряли образец, а новый не придумался. Поэтому они не знали, о чем говорить, что обсуждать.

– Ты где охотилась? – спрашивал Рехи.

– Да там… Остатки деревни людоедов разбрелись по пустоши. Ошалелые они сейчас, ловить-то легко, – объяснила Лойэ. – Помнишь, «бабах» какой был? Такой «бабах»! Аж над всей пустошью…

– Еще бы! Я был там, – напомнил Рехи с усмешкой. Значит, все-таки коварные враги превратились в таких же скитальцев. Сумеречный Эльф постарался. Тринадцатый Проклятый.

– Ой, да было бы чем хвастаться. В плену был, – отмахнулась Лойэ, потом они снова замолчали. Спрашивать о дальнейших планах никому не хотелось, отчего на долгое время между ними повисла неприятная неловкость. Они ничего не делали, просто сидели рядом возле входа в пещеру и таращились на край горизонта, прочерченный зубцами далеких-далеких гор. Вот из-за них и маячил алый свет Разрушенной Цитадели. Последний Бастион ждал тоже где-то там. Никто не рассказывал, как преодолеть горы, есть ли там хоть какая-то надежная тропа.

Оба странника постепенно осознавали, что тяготы пути, с которыми они уже столкнулись, покажутся им легким испытанием по сравнению с тем, что ждало впереди. Они ведь никогда раньше не покидали Долину Черного Песка, кочевали себе вдоль хребта холмов, оставшихся теперь далеко позади. Раньше все казалось таким понятным и простым… Сердце сжималось от тоски. Рехи потянулся к ладони Лойэ и нервно сдавил ее руку.

– Ну, ты чего? – мотнула лохматой головой девушка, но осеклась, как будто и без слов прекрасно все понимала. Они чего-то ждали, но сами не знали чего именно. Не огненных знаков в небе и не образа, ведущего вперед, – они ждали, когда внутренние голоса велят двигаться дальше.

«Неужели все-таки в разные стороны, Лойэ?» – исступленно размышлял Рехи, но вслух ничего не говорил. У них не существовало причин расставаться, как и необходимости двигаться дальше вместе. Но обязывало ли хоть что-то вообще жить? Нет. В этом мире смерть настигала проще простого. Поэтому каждый упрямо следовал своему плану, пусть чаще всего тоже гибельному. Но выбрать свою смерть – тоже победа в сражении с судьбой. Лишь не хотелось терять Лойэ, хотя Рехи убеждал себя, что никогда ею и не дорожил вовсе.

Ночью они лежали спина к спине, но на этот раз не спали, каждый размышлял о своем. Рехи догадывался, что это, наверное, их последняя ночь вместе. Никто не оставил своих безумных целей, никто не собирался задерживаться в этой унылой пещере. Да и разве это жизнь? Смотреть вечно только на отблески красных сумерек, бояться засады врагов, постоянно трусливо прятаться и заметать следы. Нет! Не для них. В них обоих и правда клокотал ураган.

Когда прошло действие яда и тяжелые видения спали, Рехи лишь отчетливее осознал свое стремление к Цитадели. Но Лойэ… Что их теперь связывало?

Он не стал задумываться, просто потянулся к напряженно съежившейся девушке, внезапно охваченный приятным жаром, совсем не похожим на тот, что выпивал из него силы последнее время. Рехи осторожно поцеловал гибкую шею Лойэ, провел по коже языком, слизывая вездесущие песчинки. За такое своеволие без разрешения он несколько раз получал в нос, но теперь не сомневался и не опасался. Она в ответ вытянулась и повернулась к нему, резко и жадно впиваясь в губы долгим поцелуем. Длинные языки двух хищников привычно сплелись, точно гибкие хвосты ящеров, дыхание сделалось сладостно рваным.

Вскоре Лойэ скинула с себя тунику, а потом стянула одежду и с Рехи. Сам он не успел, поразившись настойчивости и торопливости его страстной дикарки. Он навис над ней, изголодавшись по такой близости. Руки с удовольствием вспоминали, какие мягкие на ощупь упругие девичьи груди, как сладко вздымаются они, отвечая на ласки, как твердеют округлые бусинки небольших сосков. Губы Рехи припадали сначала к ключицам этого разгоряченного жилистого тела, оставляли влажный след, постепенно спускаясь к животу. Лойэ каждый раз почему-то шутливо взвизгивала, когда Рехи целовал ее над пупком, но на этот раз только долго и протяжно выдохнула, почти всхлипнула, точно по утраченному навек.

Во всем, что ныне происходило между ними, не осталось былой ребячливости, торопливости или одного лишь животного желания. Кажется, только теперь в полной мере пришло понимание слов старого адмирала, когда он твердил о чувстве по имени «любовь». Впрочем, страсть затопила сознание, когда Лойэ внезапно перехватила запястья Рехи, почти боевым приемом высвободилась и с видом победительницы резко оседлала его бедра.

– Ха! Работает… Значит, ты уже точно здоров, – лукаво усмехнулась довольная Лойэ, но умолкла, упоенно прикрывая глаза, жадно впиваясь вздрагивающими пальцами в плечи Рехи, позволяя долго и жадно целовать свою шею, откидывая назад голову.

Вскоре пещера наполнилась протяжными вздохами, в которых в равной мере сочетались песнь наслаждения и боль расставания. Молодые тела просили повторить это изначальное буйство природных инстинктов – еще и еще. Нельзя расставаться, особенно на пике наслаждения, но искаженный рассудок твердил, что надо куда-то идти, стремиться, искать… Зачем? Все – зачем?

Настигали мысли, хуже отравы, когда Рехи бережно сжимал обнаженную Лойэ в своих объятьях. Теперь он по-настоящему корил себя за то, что посмел бросить ее в разрушенной деревне, и не представлял, как оставит ее теперь. Прошло не так много времени, но ему казалось, что он постарел на много лет: такое важное ему вдруг открылось. Впрочем, разве имели значение древние знания?

Лишь бы не расставаться теперь. Но их обоих тянул в неизвестность какой-то новый неразгаданный голод. Как еще назвать это смутное чувство, которое неприятно царапало объятое сонной истомой тело? Еще один вид голода, голод грядущего, голод пути. Он приказывал слишком скоро разлучиться, забыть друг друга, потерять последнюю связь с реальностью. Рехи не хотелось, он исстрадался от неопределенности и непостижимости, когда рассматривал картины прошлого, ему так и не открылось, для чего все это свалилось на него. Рядом с Лойэ, понятной и простой, он вновь возвращался к самому себе, простому парню с пустоши, вожаку стаи. К тому же снова хотелось есть, а голод всегда упрощал самые сложные вещи.

– Мы подчинены своему телу. Его голоду, – вздохнул Рехи.

– Ты бы хотел остаться без тела? – промурлыкала двусмысленно Лойэ, плотнее прижимаясь к нему. Впервые настолько доверчиво и искренне.

– Я устал от него…

– И что бы ты без него делал? – заинтересовалась Лойэ.

– Не знаю.

– Без тела никаких радостей, – рассмеялась она, а потом, приподнявшись на локтях, замерла изваянием мировой печали: – Последних не останется. А были другие?..

– Откуда мне знать? – дернул плечами Рехи. Но Лойэ вдруг резко села, скрестив ноги, и, уставившись на него, исступленно воскликнула:

– Ты знаешь! Ты слишком много знаешь. Смотрела всегда на тебя… и видела как будто кого-то еще, кого-то другого, чужого.

Рехи вздрогнул, садясь напротив, съеживаясь, рассматривая Лойэ исподлобья, как будто только встретил. Неужели она всегда подозревала, что в нем обитает кто-то еще? Этот голос из прошлого, этот жрец в лиловом балахоне, которому, наверное, не выпало шанса вот так соединиться со своей Миррой. Сделалось даже противно, что некий полудурок из прошлого запросто мог подсматривать за всем, что творил Рехи, хотя последний стыдливостью не страдал. Больше мучили ненужные и странные знания.

– Это и меня пугает, – признался Рехи. – Это и заставляет идти к Цитадели.

Они вновь растянулись на скомканных вывернутых туниках, Лойэ отвернулась, Рехи зарылся лицом в ее волосы. Он никогда раньше не признавался себе, что аромат ее тела успокаивал его, отвлекал, наверное, от этого извечного диалога с самим собой и всеми этими Стражами Вселенной, Миров… и прочего хаоса. Лойэ всегда раскрывалась перед ним в первозданной бесхитростности, не требовала ничего, не заставляла постигать что-то, в отличие от разных Проводников и Проклятых.

– Лойэ, почему нам не по пути? – вздохнул Рехи, хотя обещал себе, что не сорвется в такое малодушие. Он никогда и никого не уговаривал, не просил снисхождения и не пытался привязать к себе. А теперь вот хотелось, хотелось просто остаться рядом, быть вдвоем, и пусть бы весь остальной мир совсем обрушился, обуглился, сгорел. В конце концов, если у самого Сумеречного Эльфа ничего не получалось сделать в его шатании по пустоши, то вряд ли существовал другой исход для Рехи. Пусть даже умереть, но рядом с Лойэ, вдыхая аромат ее растрепанных волос.

– Потому что так ведет дорога, – оборвала она взметнувшийся поток чувств, да так решительно, что вместо них тут же пришел сковывающий глухой холод, какой обычно витал в древних курганах.

– Не хочешь убить Двенадцатого Проклятого? – все еще уговаривал Рехи.

– Его нет. Он уже умер, – уверенно отозвалась Лойэ. То ли так ей нашептала досужая молва, то ли она и правда знала намного больше, чем казалось раньше, то ли уверенно убеждала себя и его в собственных заблуждениях.

– Откуда тебе знать? Тогда Бастиона тоже нет! – обиделся Рехи, переворачиваясь на спину и демонстративно закидывая руки за голову.

– Может, и нет. Но я пойду, – отвернулась от него Лойэ, вновь сжимаясь наподобие свернувшегося ящера. Рехи осознал свой промах и миролюбиво поцеловал ее между лопаток, прямо в острые выпирающие позвонки, обтянутые тонкой кожей. Исхудали же они оба: раньше кости так не торчали. А дальше предстояло познать еще больше лишений. Повезло им обоим жить лишь настоящим, не мучиться тенями будущего, иначе бы вездесущий ужас не позволил и пошевелиться.

– Хотя бы до гор, может, вместе?.. – несмело предложил Рехи, аккуратно притягивая Лойэ поближе к себе, призывая развернуться, расцепить нервно перекинутые крест-накрест руки, царапающие предплечья.

– Ты не дойдешь до своей Цитадели, – недобро отозвалась Лойэ, затем развернулась и мимолетно поцеловала, объясняя: – Ты слишком хочешь остаться.

Она ничего не просила, ни от чего не предостерегала, в ней не жил дополнительный разум, не показывал картины грядущего и прошлого. Но уверенный тихий голос с непостижимой настойчивостью сокрушал упрямство Рехи. Но мимолетную нерешительность тут же замещала немая злоба, обида:

– А что тебя гонит вперед?

Хотела сказать с угрозой и пренебрежением, но вышло заинтересованно. Они оба не догадывались об истинных причинах странствий друг друга. Лойэ молчала, долго и отрешенно, что было совсем на нее не похоже. Она приподнялась и села, сиротливо обхватив колени руками и положив на них подбородок, словно хотела сделаться меньше, намного меньше – наподобие зародыша.

– Память, – коротко отрезала она, помедлила и добавила: – Меня преследуют призраки. Вчера приходил отец. А до этого – все селяне. И отец снова и снова. Я не знаю, чего он хочет от меня. Поэтому бегу.

В голосе ее звучали то невыплаканные слезы, то бессильная озлобленность на судьбу.

– Призраков не существует, – заключил уверенно Рехи. После всего, чего он навидался за короткий срок, он почему-то убедился достоверно только в этом. Все-таки выдумки пустоши оставались выдумками.

– Существуют, – уверенно мотнула головой Лойэ, а потом рассудительно дотронулась указательным пальцем до лба Рехи. – Разве ты не видишь их у себя… в голове?

Пришлось сглотнуть комок обиды и прикусить язык: Лойэ вышла победительницей в этом странном споре. Призраки в виде смутных силуэтов, может, и не существовали, не обступали молчаливыми тенями из страшных сказочек, зато внутренние – буравили сердце и разум, метались в душе, отворяя самые потаенные ее уголки.

– Постоянно, – признался Рехи.

– Я тоже, – уверенно кивнула Лойэ. – Поэтому мы обречены идти.

Они просто бежали, стремились унестись подальше от себя, избавиться от навязчивых видений. Ведь и правда: все селяне приходили поочередно не наяву, а в снах. При жизни Рехи редко задумывался об их лицах, не стремился запомнить привычки или повадки. Неприветливые сородичи просто существовали где-то рядом, кто-то помогал, но чаще они мешали. И все же теперь являлись пугающе отчетливо. Чем дальше уносился день урагана, тем ярче делались сны об утраченной жизни. Но неужели Лойэ вскоре предстояло слиться с этим хороводом бестелесных образов, превратиться только в воспоминание?

– Хотя бы до гор давай, ну… вместе, – смущенно предложил, в общем-то, нормальную полумеру Рехи. Им обоим предстояло как-то перебраться через непреступные пики, которые рвали когтями вершин небо, отчего казалось, будто клубятся не облака, а парящая в воздухе кровь. Там бы любому понадобилась помощь.

Воющий ветер даже среди низеньких гор-холмов отрывал путника от узких карнизов, камнепады норовили опрокинуть в бездну. При переходах не раз спасала рука товарища. Рехи и сам однажды поймал Здоровяка, сильно растянул мышцы плеча, но все же не бросил. Тогда все это ничего не значило, теперь, когда каждый стал лишь призраком памяти, незначительные детали врезались острыми иглами.

– Вместе. А? – повторил Рехи почти с мольбой.

– Хорошо. Спи-спи, – торопливо соглашалась Лойэ, легко убаюкивая подозрения.

Она легла рядом, нежно прижалась и обвила руками шею, как будто действительно согласилась остаться и продолжить странствия вместе. Рехи не верил своевольной избраннице, но засыпая, думал, что теперь понимает то далекое чувство, которое исчезло три сотни лет назад. Это что-то странное по имени «любовь». Рядом с Лойэ он был уверен, что не ошибается.

А на утро она ушла.

Рехи проснулся не от звука шагов или холода, а от потерянного аромата. В пещере все так же подгнивали водоросли, витал дух сырости и давно выпитой крови, попахивали чем-то костяной клинок и кожаная туника. Но запаха Лойэ во всем этом привычном многообразии уже не обнаружилось, ни единого следа ее присутствия.

Раньше сознания Рехи пробудилось одиночество брошенного ребенка. На грани сна и яви ему почудилось, что в день своего рождения он испытал точно такое же чувство, уже в полной мере осознавая, насколько велик и неприветлив принявший его мир. И теперь единственная родная душа тоже покинула его, как мать когда-то, как и отец еще раньше. Только ее забрала не цепкая лапа смерти, а огненная лихорадка собственного безумного выбора.

Рехи резко подскочил, заметался по пещере, как раненый ящер. В тех местах, где лежала ее одежда накануне, где ступали ее ноги недавно, он обнаружил последние отголоски запаха Лойэ. Ниточка остаточного аромата вела наружу, там же у края на песке еще сохранились следы. Рехи почти обрадовался: он хотел ринуться за ней, немедленно догнать, хотя Лойэ всегда отличалась непревзойденными навыками скрывать свое присутствие. Но он пошел вперед, забывая об осторожности, о своем маяке – красном отблеске цитадели.

Зато следы вскоре потонули в песке. И ориентиров больше не осталось.

Рехи вновь остановился посреди пустыни, уже не чувствуя запаха, не различая занесенных пеплом отметин от ее шагов. Связующая нить оборвалась. А на сердце осталась непривычная, безграничная тревога. Лойэ еще была жива, еще куда-то шла.

«Что мне делать? Искать вместе с ней Бастион или отправиться к Цитадели? – размышлял Рехи, рассматривая горы на севере. – Что ж… нам обоим все равно к той огромной гряде. А там еще надо найти тропу». Пещера осталась позади, потонула в черной дымке. Какое-то время он еще надеялся встретиться с Лойэ, случайно столкнуться с ней, даже представлял, как она снова приставит к его горлу клинок, воскликнет: «Не иди за мной». Но болезненно-яркий образ таял, вместо звонкого хрипловатого голоса лишь перешептывался ветер с песком, наметая высокие барханы. И ноги снова несли к Разрушенной Цитадели, которая маячила над горизонтом отчетливой алой точкой.

В деревне никто и не предполагал, что она так далеко. Большинство о ней просто не задумывались. И вот теперь Рехи шел к ней, и слова адмирала из прошлого придавали ему уверенность, ведь старику уже в начале Падения являлись откровения. Рехи понимал, как тяжело, наверное, было адмиралу.

Об этом думал Рехи, когда увидел старых знакомых. Печальный Митрий и мрачный Сумеречный Эльф встретили его посреди пустоши, появились без шума или вспышек, поэтому Рехи не испугался, не вздрогнул, не обнажил меч. Он остановился перед ними, гордо откинув голову, словно равный.

– Теперь ты готов к настоящему странствию, – без приветствий начал Митрий.

– Что значит «настоящему»? – скривился Рехи. Неужели все его прошлые мытарства они приравнивали к детской игре?

– Ты прошел и через смерть, и через любовь, – пояснил, еще больше запутывая, семаргл.

«Не прошел через

Опасную дружбу и

Ложную славу», – подал голос «напарник» из головы, но смысл его слов потерялся за общим гулом негодования – оно клокотало в венах, бурлило в крови.

– То есть вы намеренно изводили меня? – сжимая кулаки, глухо отчеканил Рехи. – Намеренно в лепешку раскатывали?

– Примерно так, – приподнял брови Сумеречный Эльф, словно речь шла о безделице.

– Это вроде обряда посвящения, – с торжественным спокойствием проговорил Митрий. Рехи припомнил, что лет сто назад люди в деревнях как-то специально отмечали вступление детей во взрослую жизнь, подвергали их разным испытаниям и иногда даже мучениям. Впрочем, в его деревне уже ничего такого не придумывали, хватало и тяжелой жизни, чтобы с ранних лет повзрослеть. Посвящением считалось первое убийство, первое самостоятельное утоление голода, когда острые зубы разрывали шею добычи.

– Посвящение… Ага, типа того, – усмехнулся с издевкой Сумеречный. – И называется оно «Сначала сделай из избранного яичницу».

– Да что б вам подавиться ящерами! – воскликнул Рехи, топнув ногой. – А Лойэ тоже вы подсылали? Она по вашей указке действовала?

На миг показалось, что земля уходит из-под ног, превращается в зыбучий песок. Незнакомые чувства, окутывавшие с недавнего времени образ Лойэ, вдруг взревели, возопили, причиняя боль, стиснувшую грудь. Не хотелось верить, что все обман.

– Нет-нет. Ни в коем случае. На такое вероломство мы не способны, – оправдывался Митрий. – Мы лишь провели тебя по грани между жизнью и смертью. Да, намеренно. Иначе ты бы не раскрыл свой дар.

«Да, на такое не способны. А на другое способны! Сам признался, крылатый», – мысленно добавил Рехи и сказал:

– И в чем он? Смотреть истории из прошлого? Мне не надо.

– Истории – следствие. Цель – видеть линии мира. Эта способность даруется всегда лишь нескольким избранным, – плавно и певуче поведал Митрий.

– Точнее… проклятым, – непроизвольно вырвалось у Рехи.

– Парень сечет самую суть, – прорвался едким уточнением скрипучий голос Сумеречного. – Нет никакой разницы между избранностью и проклятьем.

– Сумеречный, ты вновь смешиваешь все понятия, – резко шикнул на него Митрий, и образ благостного защитника миров резко растаял. Семаргл словно скрывал что-то, прикрывал собственный промах, страшную правду.

– В сумерках все кошки серы, – выдал нечто непонятное Сумеречный. – Я все уравниваю до невзрачного серого цвета: добро – зло, избранность – проклятье. Но не проклятьем ли обернулось ваше желание наштамповать избранных?

– Ты не обязан помогать нам, – обратился к Рехи Митрий, отвернувшись от спутника. – Просто в нашей борьбе важен каждый, кто способен видеть линии мира.

– Вот эти, что ли, от которых тошнит? – задохнулся Рехи, содрогаясь от малейшего воспоминания. – Тот, кто придумал их, явно сошел с ума.

– Да, вот эти. Раньше они были иными, – виновато проговорил Митрий. И оба собеседника собрались уходить, отвернулись и, наверное, растаяли бы в воздухе через несколько шагов. Но Рехи, немного промедлив, окликнул их:

– Постойте! В своих снах я слышал про какой-то Храм Надежды. И там поклонялись тебе, Митрий. Так вы… боги?

Слово далось с трудом. Рехи никогда и ни в кого не верил, только в себя и в волю случая. А что хорошего эти крылатые-пернатые сделали, когда пришли в его мир? Ничего. Значит, не заслуживали почитания.

– Нет. Мы люди, – виновато потупился Митрий, словно не зная, как объяснить: – Семарглы – все-таки люди. Одни из первых избавленные от оков тела, но все же творения, а не Творец.

– Твари вы, а не творения, – фыркнул Рехи, кажется, впервые в полной мере чувствуя различие этих похожих слов.

– Мы виновны в том, что допустили возникновение этого культа, – Митрий не рисковал смотреть в глаза, наверное, не выдержал бы. Тяжело, когда в лицо бросают правду. Рехи овладел гнев, ему казалось, оправданный. Он чувствовал, что именно из-за семарглов разрушился его мир, хотя пока не понимал, каким образом.

– Культ, надо сказать, очень продуманный. Люди-эльфы склонны вообще выдумывать всякое, – без тени страха пояснил Сумеречный. – Ну, Двенадцатому до какого-то времени это явно льстило. Зато я в нем считался необходимым злом. Этакое пугало и кара. Тоже интересно. Помнится, говорил один мой знакомый из другого мира: «Я бы стал их необходимым злом», – голос надломился грустью: – Но я не стал, не хотел.

– Кто-то едет… – прервал короткий рассказ Сумеречного Митрий.

На горизонте, поднимая клубы пыли, и правда показалась некая фигура. Дорожный вихрь скрывал ее, рисуя фантастичные, непонятные очертания.

– Да это же… Это же… – Рехи остолбенел, приглядевшись: – Это человек или эльф верхом на ящере! Эй, ну куда вы вечно?!

Собеседники растворились в воздухе, словно закончилась игра измученного разума. Показалось, что Митрий превратился в гепарда, а Сумеречный в ворона и они разбежались-разлетелись в разные стороны. Рехи с недавних пор как будто вспомнил название некоторых животных прошлого мира. Но никакой ценности знания не имели, когда ненадежные проводники снова бросали его на произвол судьбы. Может, они и правда ему просто чудились? А вот лихой всадник оказался вполне реальным.