Самый желтый карандаш

Линда Сауле

САМЫЙ ЖЁЛТЫЙ КАРАНДАШ

Памяти Джо

Пролог

Может ли быть в жизни что-то сладостнее чувства, что твоя жизнь принадлежит тебе? Уверенности, что ты не окружен иллюзиями, созданными другими людьми с одной лишь целью, неважно – осознанно, либо по неведению – направить тебя по ложному пути. Жизнь преподносит свои дары, и мы должны принять их, пройти все хитросплетения самостоятельно, ведь больше никто не знает, как из них выбраться, получив как можно больше опыта и как можно меньше ран. Никто не может сделать это за нас, никто не вправе брать на себя эту ответственность.

В день, когда мне исполнилось тридцать лет, я поняла, что занимаю должность, которую не люблю, и что на руках у меня диплом, который не вызывал во мне, не то что чувство гордости, а вообще никаких эмоций. Меня не устраивало то, как складывалась моя жизнь, не в личном, но в профессиональном плане. И я решила, что пришло время это изменить.

Я трезво оценивала свои способности, искренне веря в то, что человек, при всей своей многогранности, не способен преуспеть там, где не использует свои самые сильные природные данные. Извечная война между гуманитариями и технарями выводила меня на ту сторону, где мои мечтательность и забывчивость гармоничным образом уживались и дополняли друг друга. Там, где логик опирается на факты, я искала созвучие в интуиции и эмоциях. Каждый раз я писала инструкции для своей жизни заново. Я витала в облаках большую часть своей жизни, но это не значит, что из меня вышел бы отличный пилот или диспетчер. Отнюдь. Я четко осознавала, что лучше всего справляюсь там, где не существует ограничений. Артист, художник, писатель, – профессии, где создание чего-то нового не преступление, а требование профсоюза.

Я обратила свой взор на сферу рекламы и профессию копирайтера, которая всегда меня привлекала. В написании рекламных текстов есть место творчеству, элемент неожиданности (никогда не знаешь, с кем или чем придется работать), общение (куда же без него творческому человеку). Проекты чаще всего кратковременные – это идеально для тех, кто не способен монотонно работать с одной и той же темой. А самое главное – здесь есть место идее, перед которой я всегда преклонялась.

Но любить что-то – не значит преуспевать в этом. Мир знал немало бездарных ценителей прекрасного, одного из них под именем Дирка Струве упоминает Моэм в своем гениальном романе «Луна и Грош». Могла ли я быть уверена, что мне хватит фантазии, ума, проницательности, терпения и наглости, чтобы создавать рекламу, которую захотят смотреть? Смогу ли я день за днем сочинять слоганы, создавать постеры, логотипы, работать в команде, придумывать то, до чего еще никто не додумался? А главное – смогу ли я сделать выбор таким образом, чтобы найти профессию, ту самую, для которой я была рождена? Мне хотелось в это верить. Как и в то, что все, что произойдет дальше, – будет моим выбором, и результат, который я получу – будет тем финалом, которого я заслуживаю. Я не могла тратить еще несколько лет на то, что в конечном итоге не принесет мне счастья.

И я поменяла все: страну, окружение, язык, привычки и образ жизни. Я продала квартиру, доставшуюся мне по наследству от отца, чтобы иметь возможность оплатить обучение и проживание и сама выбрала место, куда отправлюсь строить свою новую жизнь. Место, которое всегда казалось мне особенным. Где непривычное является традиционным, а традиционное – великим. Мне было тридцать, и я собиралась стать студенткой факультета рекламы в одном из университетов Лондона. Я собиралась уехать из своей родной страны, России, туда, где Шерлок Холмс набивал табаком свою трубку, а Джек-Потрошитель наводил ужас на местных жителей. Я не вполне осознавала на что иду. Оставить свою семью: десятилетнюю дочку, мужа, родных и друзей, и последовать зову сердца. Но в глубине души я знала, что поступаю так, как должна поступить в этот период своей жизни. Голод самореализации толкал меня вперед, не оставляя ни малейшего шанса притормозить.

Я обняла свою дочку, мужа, попрощалась с родными, пролила маленькую речку слез и выдохнула. И когда самолет британских авиалиний начал свой разбег, я прижалась к сиденью и прикрыла глаза. Я представила Лондон в туманной дымке, такой, каким видела на картинках: величественный город, погруженный в собственные думы, люди, одетые в двубортные пальто, автобусы, красные, игрушечные, снующие туда-сюда. И старушка Темза, без устали бегущая из века в век мимо вереницы каменных домов, окна которых горели оранжевым светом. Я видела мерцание этих вечерних стражников домашнего покоя, и их свет был таким притягательным, что не я могла отвести от него взгляд.

Это не история любви, хотя любовь и присутствует на страницах этой книги, не история взросления или становления. Это история тридцатилетней самозванки, бросившей себя на растерзание большому городу, свидетелю чужих дерзаний и изгнанников собственной души. Городу, повидавшему столько мечтателей, сколько больница – больных. Это история творческого голода, идей, заброшенных в жерло вулкана, потонувших во чреве ненасытной махины под названием рекламный бизнес, это история самоуверенности и самобичевания, озарения и смертельной усталости. Это следование за недосягаемой мечтой, это вдохновение, адреналином текущее по венам, это три года жизни в Лондоне, которые изменили мою жизнь навсегда.

ГОД ПЕРВЫЙ

                                    «We're number two, we try harder».

                                                                  Avis.

Я никогда не забуду тот день, когда самолет приземлился в Хитроу в Лондоне. Аэропорт сам напоминал гигантский город, заполненный сияющими витринами бутиков и людьми, говорящими на английском без акцента. Он пах свежей выпечкой, глазированными пончиками, такими ванильными и яркими, будто ненастоящими, крепким кофе и множеством других ароматов, дать определение которым я даже не пыталась.

Я толкала тележку с чемоданом, и внутри у меня все мелко дрожало. Мне казалось, что вот-вот должно что-то произойти, и вся эта красивая картинка рассыплется, как финальная сцена волшебного сна, от которого не хочется просыпаться. Сейчас раздастся телефонный звонок, и мой муж строгим голосом скажет: «Милая, я передумал, ни в каком Лондоне ты учиться не будешь, давай-ка домой!» Или дочка вдруг разболеется, и я помчусь на обратный самолет, или таможенник решит, что виза не подходит, и бросится за мной, чтобы закрыть мне доступ в страну, или университет, куда я поступила, пришлет имейл, в котором будет сказано, что балл моего английского слишком низок и я не принята. Я была готова к любым неприятностям, но они так и не произошли.

Я вышла на улицу и вдохнула свежий лондонский воздух. Мне довелось много путешествовать по миру и до, и после этой поездки, но больше нигде я не ощущала такую свежесть, как там. В Лондоне солнце, казалось, проходит под каким-то правильным углом и не жарит, а только слегка нагревает воздух, чтобы он проникал в легкие, заряжая бодростью и верой в лучшее. Или то было лишь мое внутреннее ощущение, не имеющее ничего общего с действительностью?

С тележкой, на которой покачивался мой чемодан, я подошла к веренице черных кэбов. О поездке на метро не могло быть и речи. Я не знала ни города, ни станций подземки, и со мной был громоздкий чемодан, в котором еле-еле уместились все мои вещи. Тогда я еще не догадывалась, что кэбы – самый дорогой вид транспорта в Лондоне. Мне просто казалось, чтобы будет мило проехаться на округлой черной машинке! «Такси не может стоить слишком уж дорого, – решила я, – ведь им пользуются все лондонцы!»

Я села в первый в очереди кэб и протянула водителю адрес дома, где мне предстояло жить весь следующий год.

Мы выехали из аэропорта и по шоссе направились в город. Ехали по обычной многополосной дороге, которая мало чем отличалась от сотен таких же в других городах. Но вот все чаще появляются домики, и наконец мы въезжаем в Лондон, я чувствую это с каждой улочкой, которую мы минуем, с каждым аккуратным фасадом, за которым кто-то ведет размеренную, незнакомую мне жизнь. Мы втекаем в Лондон вместе с потоком машин, и этот чудесный город принимает меня в объятия так просто и легко, что я сразу ощущаю себя так, как будто давно живу здесь. Мелькавшие за окном улицы были очень красивы: ухоженные газоны перед каждым домом, низкие бордюры, невысокие строения в викторианском стиле. Все вокруг сверкало чистотой, словно было вымыто с мылом.

От наплыва эмоций мне захотелось перекинуться парой слов с седовласым водителем, и я наклонилась к пластиковой перегородке, которая нас разделяла. Мы немного поболтали, он вежливо поинтересовался, из какой страны я прилетела, и многозначительно произнес: «Ммм», когда услышал, что я из России, а потом сказал: «Привьет, как дела!» Он рассказывал о своей семье и спортивных успехах сыновей, которыми, похоже, очень гордился, а мой слух отдыхал при звуках правильной английской речи. Я жадно прислушивалась к новым для меня интонациям, с гордостью заметив, что легко понимаю, что мне говорят.

Я хорошо помню свои мысли в то утро. По радио шло утреннее шоу. Бодрые ведущие, не жалея сил, делились шутками и хорошим настроением, а я сидела на заднем сиденье, притихшая как мышка и думала: это все происходит сейчас, со мной. Это и вправду я, еду по Лондону, совершенно одна, а впереди три года жизни в чужом городе, с иной культурой и образом мысли, где незнакомо все и нет ни одного друга.

Здесь я должна рассказать об одном случае из моего недалекого прошлого, о событии, которое имеет для меня большое значение. Если бы не человек, о котором я расскажу, и не разговор, который у нас с ним состоялся, не было бы ни Великобритании, ни новой жизни, ни этой книги.

Мы с Егором знакомы много лет. Он и его жена – наши с мужем близкие друзья. Если существует на свете человек, ищущий правды и ничего, кроме правды, так это он. Именно Егор умеет задавать вопросы, которые выводят из себя. Но он спрашивает не для того, чтобы собеседник почувствовал себя некомфортно, вовсе нет. Он и вправду хочет знать ответы.

Я хорошо запомнила день, когда мы сидели на кухне вчетвером, пили красное вино и как всегда болтали обо всем на свете. Речь зашла о жизненных целях и о способах их достижения. Егора, как и меня, всегда интересовала эта тема, полагаю, мы оба искали для себя верный вектор движения, поэтому активно включились в дискуссию. В какой-то момент мой муж и Вероника, жена Егора, выпали из разговора, махнув на нас рукой. А я рассуждала в своем долгом и пространном монологе о том, что каждому человеку в жизни необходима цель, что без цели человек проболтается в ведре жизни, пока его не выплеснут на помойку. Тут Егор вошел в состояние, которое я про себя называю «хирургическое раздражение». В такие моменты он становился похож на доктора, которому не терпится вскрыть нарыв и отправиться к следующему пациенту, но больной изо всех сил сопротивлялся этому логичному желанию. Он перебил меня, лицо его приобрело пренебрежительное выражение. «Сейчас мы снова начнем спорить», – подумала я и приготовилась отражать меткие аргументы.

– Юна, как ты не поймешь, поставить цель – вообще не проблема, а вот добиться результата – это уже другой разговор. Не каждый может осуществить запланированное, не каждому это нужно, – сказал он.

– Достичь цели не сложно, сложно ее поставить, – парировала я. – Вот я, например, хочу пожить заграницей, может, получить там образование, поменять свою жизнь, хотя бы на время. Я прекрасно знаю, как этого добиться, это не проблема, – говоря это, я сама удивилась, ведь ни о чем таком я никогда не помышляла. Почему я привела именно этот пример? Я не знала.

– Как вы меня все достали! – воскликнул он.

– В смысле?

– Да в том самом смысле, что вы все только и можете говорить, что способны достичь того или этого, но никто этого не делает!

Я не могу сказать, что в ту самую минуту меня настигло какое-то озарение, вовсе нет. Мы продолжили наш спор, затем, как обычно, устав приводить аргументы, переключились на обычную беседу и провели привычный вечер в общем кругу.

Но все же с того дня во мне что-то изменилось, переключился какой-то рычаг. Знакомо ли вам чувство, когда в голове застревает какая-то фраза и крутится на все лады, не давая покоя. Это может быть высказывание вашего друга, цитата из песни или книги.

На меня повлиял и тон, каким говорил тогда Егор, но я предполагаю, что слова просто легли на подготовленную почву. Во мне уже тогда смутно прорастали какие-то желания, о которых я не говорила вслух, были цели, которые я планировала достичь когда-нибудь, в каком-нибудь обозримом – или не очень – будущем. Но именно в тот день я четко поняла, что если я сегодня, прямо сейчас, не начну действовать, ни одно из моих желаний само по себе так и не исполнится.

Для меня действительно никогда не было проблемой осуществление планов, но мне всегда было сложно сформулировать саму цель, понять, чего я хочу. То мне хотелось всего и сразу, то цели менялись каждый месяц, то не хотелось вообще ничего. Поэтому я села и спросила себя, какую цель я хочу перед собой поставить? По-настоящему, взять и сделать. Чего я хотела бы добиться в этот период своей жизни? И тогда я осознала, что в первую очередь хочу сменить профессию. Моя текущая работа – преподаватель литературы – не дает мне удовлетворения. Я поняла, что моя любовь к книгам остается лишь моей, научить этой любви других я не способна. Быть учителем – не мое призвание, я не выбирала свою профессию, за меня это сделали другие. И я дала себе слово, что сама выберу ту профессию, которую захочу, и добьюсь в ней таких успехов, которыми могла бы гордиться, потому что они будут только моими. И я, конечно, докажу Егору, как он был неправ, я не одна из этих неудачников, неспособных довести свое дело до конца.

Можно сказать, я поехала в Англию на спор, только Егор уже и не помнил об этом споре, однако, люди никогда не знают, на какую почву упадет сказанное ими слово. И он тоже не знал, что сидя на заднем сиденье черного кэба, колесившего по улицам Лондона, я мысленно вернулась к тому разговору, и так же мысленно проговорила:

– Спасибо тебе, Егор.

***

За получасовую поездку на счетчике натикало восемьдесят фунтов, но сумма не произвела на меня никакого впечатления, я еще не так хорошо ориентировалась в ценах, чтобы осознать свои траты. Весьма распространенная ошибка всех приезжих, посещающих другую страну с карманами, полными денег. Кажется, что они будут там всегда, хватит на все-все. Но стоит зазеваться, как остаются сущие гроши. На восемьдесят фунтов можно было прожить пару недель, но мне это было невдомек, ведь меня переполняла эйфория – впереди целая жизнь, полная приключений, новизны и открытий.

Но сначала предстояло обосноваться в районе под названием Woolwich Arsenal и увидеть свою будущую комнату, которую я до этого рассматривала только на фотографии. Я выбирала комнату, а не квартиру, потому что цены на жилье в Лондоне – одни из самых высоких в мире. Снять целую квартиру можно, если вы готовы платить ежемесячно около двух или трех тысяч фунтов. На тот момент один фунт равнялся пятидесяти рублям, а сегодня – это уже почти сто.

У меня не было возможности снимать целую квартиру, поэтому я остановилась на сумме, которую могла бы безболезненно платить ежемесячно, – пятьсот фунтов. Я не долго выбирала свою будущую комнату, да и требований было мало. Она должна быть достаточно уютной, в меру просторной, и, конечно же, способствовать творчеству. Моя комната выглядела именно такой. На фотографии.

Такси подвезло меня прямо к трехэтажному дому, который располагался в небольшом тихом дворике. Вокруг стояли невысокие новые дома из светло-серого кирпича, широкие окна доходили до пола. Чистый асфальт, на котором белой линией расчерчены парковочные места, зеленый газон и аккуратно подстриженные кустарники окружали дом, где мне предстояло жить.

Дома для съема в Англии делятся на несколько типов. Это обычный rent, когда хозяин сдает квартиру, flat sharing, когда ты делишь жилье и плату за него с кем-нибудь еще, student accomodation – комната в общежитии, на удивление дорогой вариант. Еще есть lodger, когда владелец сдает комнату в своем собственном доме, и house of multiple occupation – дом, построенный специально для сдачи в аренду нескольким жильцам. Именно таким и был мой дом.

Я в ожидании стояла у подъезда с чемоданом, который услужливый таксист выгрузил рядом со мной, и смотрела по сторонам. Из этого подъезда я буду выходить каждое утро, чтобы ехать на учебу, а этот лесок, который виднеется по правую сторону, за домами, буду наверняка видеть из окна, мне бы так этого хотелось! А футбольное поле по соседству будет заряжать меня энергией, когда ребята из соседских домов придут играть в футбол и наполнят веселыми криками округу.

За своими мыслями я и не заметила, как подъехал автомобиль, и из него вышла ухоженная блондинка лет пятидесяти. Она была одета в брючный костюм, в руке дорогая сумка, под стать «ауди» последней модели, которой управляла женщина. Она процокала на шпильках в моем направлении, с интересом посмотрела на меня и строго спросила:

– Доброе утро. Вы Юна?

Я поздоровалась в ответ и кивнула.

– Я Энн, – женщина пригласила последовать за ней. Я схватилась за ручку чемодана и потащила его за собой. Энн выудила из сумки массивную связку брелоков и открыла одним из них кодовый замок на входе. Держалась она деловито, но в ее движениях проскальзывало нетерпение, словно она с трудом нашла время приехать сюда, и я почувствовала себя неловко. Мы поднялись на неожиданно просторном лифте на второй этаж и пошли по коридору. Моя комната оказалась третьей по счету.

Пока Энн возилась с замком, я мысленно готовилась ворваться в свою новую комнату и сразу же обжить ее. Там я поставлю чемодан, там развешу свои вещи, положу сумку, пройду до кровати, а потом к столу… Но когда комната предстала моим глазам, я не могла скрыть разочарования. Она была столь мала, что это казалось неприличным. Однако, владелица – или, как говорят англичане, лэндлорд – пригласила меня внутрь и заученным текстом стала описывать внутреннее убранство. А я и сама видела, что поместились туда лишь односпальная кровать и узкий письменный стол со стулом. В комнате не было даже шкафа. Как я выяснила позже, он был встроен в стену, этот прием помогает англичанам сэкономить много полезного пространства.

Когда мы вошли, в комнате не осталось места даже для моего чемодана. Я оставила его в коридоре и мучительно размышляла, как мне уйти отсюда, не обидев при этом человека, который из-за меня бросил свои дела. В ту минуту я была уверена, что не останусь здесь ни на час.

В моей стране не принято экономить место, а комната, подобная этой, просто не прошла бы по стандартам ни в одном жилом доме. Она была похожа на кладовую или на четверть комнаты, но никак не на место, где человек сможет прожить хотя бы неделю, не сойдя с ума от клаустрофобии.

Тем временем Энн щебетала, расписывая, какой это хороший, безопасный район. Она говорила, что совсем рядом, в двух остановках на автобусе, находится станция, от которой за двадцать минут можно доехать до центра города, что совсем недалеко находится Гринвичская обсерватория, Мекка для всех туристов, что прямо под вашим окном – обратите внимание – растет дерево. Я вежливо послушалась и подошла к узкому окну, только такое и смогло поместиться между выступающим углом, у которого стола кровать, и правой стеной.

Я выглянула на улицу. Не могу сказать, что верю в знаки, но то, что я увидела, я восприняла именно как знак, что это место должно быть моим. На дереве, между густых, разросшихся ветвей сидел ярко-зеленый попугай. Он деловито ковырялся лапой в клюве и совершенно не обращал внимания на белку, сидевшую на соседней ветке. Эти двое, по всей видимости, были знакомы друг с другом уже давно. Но самое большое изумление меня настигло, когда, опустив взгляд, я увидела под окном лису. Она сидела на траве, оторопело глядя куда-то перед собой, вероятно, размышляя о каких-то своих лисьих делах. Попугай, белка и лиса, возможно, и выглядят обычно сами по себе, но все вместе, увиденные одновременно, они производили какое-то сюрреалистическое впечатление.

На моем лице расплылась совершенно идиотская улыбка, когда я изумленно выкрикнула, повернувшись к Энн:

– Там лиса!

Тогда я еще не знала, что лисы в Англии подобны бродячим собакам в России, они свободно бегают там, где им заблагорассудится, гадят на детских площадках и вообще вызывают раздражение у жителей всей страны.

– Ну да, – ответила Энн, не вполне понимая и не разделяя мой восторг. – Ну что, вам нравится комната? Вы будете здесь жить?

Когда я успела поменять свое мнение, неужели три животных под окном способны повлиять на мое решение и вытеснить логичное стремление к комфорту за свои собственные деньги? Безусловно. Если бы мне нужен был комфорт, я бы сидела сейчас в своей просторной гостиной, на широченном диване буквой П и пила бы капучино. Нет, не затем я приехала сюда, чтобы иметь то, к чему привыкла.

– Да, я остаюсь здесь, – уверенно сказала я и первый раз увидела улыбку моего лэндлорда.

***

Я быстро привыкла к комнате, где мне предстояло жить. Ее размеры перестали волновать меня в ту же минуту, как только я рассчиталась за нее, и за Энн закрылась дверь. Комната перешла ко мне в полное распоряжение на целый год, и я полюбила ее такой, какой она и была: маленькой, уютной, с небольшим телевизором, висящем в углу на стене. Она не была идеальной, но она была моей.

Я развесила вещи в узкий шкаф, достала блокнот, ноутбук и книги по рекламе, которые привезла с собой и расставила все на столе. Потом я присела на кровать, чтобы продумать свой маршрут до универа, куда мне предстояло отправиться на следующий день, чтобы оплатить свое обучение и зарегистрироваться. Я все еще испытывала волнение и полагала, что иначе не может и быть. Каждое движение, которое я делала, я делала впервые, все мне было внове.

Я решила осмотреть свой дом и спустилась вниз, на нулевой этаж. Там располагалась прачечная, наполненная ядреным порошковым амбре, от которого тут же защипало в носу. Такие помещения я видела только в кино: четыре огромные стиральные и две сушильные машины, каждая способна вместить все мои вещи вместе с чемоданом.

Потом я заглянула на общую для всех жителей моего этажа кухню. Комнат на этаже, как я уже посчитала, было ровно шесть, включая мою. Ковролин приглушил звук шагов, когда я проходила по коридору и невольно прислушивалась. За дверями было тихо, по всей видимости, мои соседи уехали на работу, учебу или просто спали, так как часы показывали десять утра.

Я вернулась в комнату и, взяв кошелек, чтобы купить продукты для завтрака, закрыла дверь на электронный замок. От прохожего на улице я узнала, что ближайший магазин Sainsbury’s находится в двух минутах ходьбы от дома. Я быстро его нашла и, войдя внутрь, уставилась на полки, не в силах решить, чего мне хочется. Я точно знала, что готовить сегодня не стану, поэтому купила отварное мясо курицы, уже нарезанное для сэндвичей, хлеб, майонез, огурцы, яйца, сок и кофе, а также крупных яблок, которые выглядели весьма сочно и аппетитно.

За кассой стояла приветливая блондинка лет пятидесяти, на табличке с именем было написано «Линн». Судя по теплому жилету и алеющим щекам, она мерзла. Линн поздоровалась со мной приятным голосом, и я захотела ответить ей тем же. Улыбнувшись в ответ, я призвала на помощь весь свой арсенал самых приветливых английских слов.       Ведь мне предстояло теперь общаться лишь на одном языке, на том, котором говорили все вокруг. Но стоило мне открыть рот и заговорить, как с милого лица Линн стала сползать очаровательная улыбка, пока не превратилась в тонкую, безжизненную линию. Я не сразу поняла причину такой перемены и не знала, что в Англии есть противники политики, привлекающей в страну тысячи иммигрантов в год. Приверженцы этих взглядов ратуют за чистоту нации, без примесей иностранных граждан. Тогда еще я не общалась с теми, кто возмущенно утверждал, что основной причиной безработицы стали иммигранты и нелегальные приезжие, которые отбирают работу у местных. Они верили, что только когда последний приезжий покинет страну, она снова станет The Great, то есть великой. Далеко не сразу я узнала, что они же презрительно называют Великобританию The good Britain, намекая на то, что былое ее величие давно позади. Может именно это стало причиной, почему Линн невзлюбила меня буквально с первого слова, а может, дело было в другом. Как бы то ни было, впоследствии, я так и не смогла добиться ее расположения, хотя мы не раз еще встречались с ней в магазине.

Сейчас же я стояла перед кассой и судорожно гадала, чем могла расстроить эту приятную женщину. Я опасалась, что, быть может, не употребила какой-то важный глагол или слово, которое необходимо сказать, когда начинаешь разговор с незнакомым человеком. Я расплатилась и отошла в сторонку. Пока я укладывала кошелек в сумку, услышала, как следующий покупатель обратился к Линн. На чистейшем английском он произнес лишь: «Morning!» Несмотря на простоту приветствия, он получил в ответ и улыбку, и почтительное прощание.

«Что же не так со мной, – думала я, когда шла обратно в свою комнату. – Быть может, я была слишком мила, и таким образом смутила продавца?» Но моя вежливость была искренней, ведь я так счастлива находиться здесь, в городе, где на дорогах всегда соблюдался скоростной режим, а пешеходов пропускали еще до того, как они подходили к зебре. При этом водители еще и улыбались из машины, словно пропустить пешехода было самым приятным событием для них в этот солнечный октябрьский день. Мне навстречу протрусила лиса, и я проводила ее глазами, стараясь никак не выдать свой туристский восторг от того, что дикий зверь может вот так, запросто, бежать по улице, по своим делам, и никому нет до него дела.

Не было и речи о том, чтобы оставаться в четырех стенах, когда на улице такая приятная погода, к тому же в комнате можно было только сидеть на кровати или сидеть за столом. Ни того, ни другого мне не хотелось, поэтому, недолго думая, я отправилась в центр Лондона.

Выйдя из дома, я зашагала в сторону станции, о которой рассказала Энн. Туда вела двухполосная асфальтовая дорога с приятными глазу изгибами. Справа и слева от нее примкнули друг к дружке двухэтажные классические английские домики, построенные по принципу: одна общая стена и два дома с двумя отдельными входами. Такой способ позволял экономить место, которого на острове не так уж много. Мне нравилась сама система эргономичного пространства, его рационального использования. Обычно мне больно смотреть на огромные пустующие торговые центры, или пустыри с одним лишь заброшенным домиком, или тротуар шириной в полстадиона, где пешеходы проходят раз в пятилетку. Наверное, поэтому я так легко согласилась жить в комнате, где было все самое необходимое, никаких излишеств, и, думаю, поэтому мне было так приятно смотреть на узкие тротуары и на кустарники, подстриженные так, чтобы не занимать места больше положенного.

Но самыми удивительными в этом царстве минимализма были даблдекеры, красные двухэтажные автобусы. Они умудрялись протискиваться в такие щели и делать такие головокружительные повороты всего в паре сантиметров от угла здания, что, сидя на втором этаже, можно заглядывать в окна и увидеть, не пригорела ли овсянка у кого-то на плите. Я задерживала дыхание при каждом повороте или расхождении с другой машиной, и мысленно аплодировала водителю, так ловко управлявшему этой махиной с десятками пассажиров.

Наконец, я добралась до станции. С первого раза разобраться с отправлениями мне не удалось, но на помощь пришла пожилая полячка, работающая в Лондоне няней. Заметив мой растерянный вид, она вызвалась на ломаном английском объяснить принцип работы и время отправки поездов, идущих в центр города. В конце концов, я купила билет в первую зону, который стоил весьма недешево, и мысленно уже подсчитывала, сколько уйдет на дорогу каждый день. У меня еще не было студенческого абонемента, который помогает существенно экономить на транспорте.

Поезд тронулся, и я, откинувшись на сиденье, достала наушники и отдалась поездке. Поезда меня успокаивают. Они не чета самолетам, где каждые пять минут меня пробивает нервная дрожь от осознания, что подо мной тысячи метров воздушного пространства. В поездах все иначе. В них есть какая-то правильность, никакой недосказанности или непредсказуемости, и они без обмана делают то, что я так люблю – несут навстречу новому.

Центр Лондона захлестнул меня шумом и толчеей. Люди были везде, куда только попадал мой взор. Одни шли вразвалку, никуда не торопясь, другие почти бежали, застегивая на бегу офисные костюмы. Было много молодежи, девушки носили джинсы с высокой талией, а парни – подвернутые скинни. И почти все молодые люди были в кедах.

Я перекусила в пабе с уличными столиками, выбрав английский завтрак, который давно хотела попробовать, и запила его пивом, целой пинтой, и мое настроение, и без того, приподнятое, поднялось еще выше. Мне не хотелось покидать паб, это сердце Лондона, второй дом для многих его жителей. Мне нравилось здесь абсолютно все: деревянные столы, которые можно было разделить со случайным соседом, выкрашенные в винтажный оттенок наличники окон, как дань уважения традициям, – никакого китча, никакого модерна.

Лавки стояли прямо на тротуаре из крупных каменных плит, и люди все входили и выходили из дверей, все как один – с большими бокалами пива. Я не могла насмотреться на этих людей. Они были так уверены в себе и говорливы настолько, что, казалось, не виделись целую вечность, и никак не могут расстаться, не рассказав все новости за последнее время. Энергично жестикулируя, они похлопывали друг друга по плечу, громогласно смеялись и почти кричали, так что я могла, не вставая со своего места, одновременно послушать несколько историй. Но вот пиво было допито, и стало прохладно. Погода менялась здесь быстро, вот только ты изнывал от жары, а несколько минут спустя набегают тучи и собирается дождь. Я подняла голову. Облака, сизые, расплющенные, широко шагали по небосклону, и было почти невозможно определить, то ли дело шло к дождю, то ли солнце намеревалось выйти вновь.

Я решила пройтись. Мне хотелось слиться с толпой, понаблюдать за манерами, образом жизни, да и просто подышать живительным воздухом, от которого кровь бежала по венам быстрее. Шагая по Оксфорд-стрит, рассматривая витрины и людей, я не заметила, как ноги привели меня к парку. Я проверила на телефоне свое местоположение и с удивлением поняла, что передо мной Гайд-парк, самый знаменитый парк Лондона.

Каменная арка приглашала на маленькую площадь, загаженную голубями, там я не стала задерживаться, а прошла вперед, пересекая две дороги под мерное тиканье светофора, и оказалась в аллее, ведущей вниз. Меня обогнал велосипедист, потом еще один. Он свирепо оглянулся на меня, сверля взглядом из-под ярко-салатового шлема, и я поняла, что засмотрелась по сторонам и не заметила, как оказалась на велосипедной дорожке. Я поспешила вернуться на пешеходную сторону и зашагала вниз. В этот утренний час здесь было довольно пустынно. Справа от меня – насколько хватало глаз – раскинулось зеленое поле, а навстречу мне двигались редкие фигуры собачников со своими питомцами, спортсменов, пожилых пар.

Я шла все дальше под сенью еще зеленых деревьев, и вскоре поле пропало за густой листвой, а я свернула за угол. Тут моему взгляду предстала умиротворяющая картина. Слева раскинулась сонная гладь озера, словно веснушками, покрытая одинокими желтыми листьями, плавающими на его поверхности. С каждым шагом озеро ширилось и открывалось мне во всей своей красе. Это было так, словно в поезде дальнего направления где-нибудь в Индии или на Шри-Ланке, ты, наконец, протиснулся сквозь толпу и добрался до открытого окна, чтобы вдохнуть свежего воздуха, и вдруг увидел океан там, где до того была лишь выжженная земля. Спокойствие этого озера ошеломляло, оно было безбрежным, человеческим, настоящим откровением, словно ждало только меня, чтобы открыться и успокоить взволнованный ритм моего сердца. Я остановилась, боясь даже шумом своих шагов потревожить его великое спокойствие, его почтенную дрему.

По водной глади медленно двигались лебеди, а над самой ее поверхностью с глухим всполохом пролетели какие-то диковинные птицы. Выгоревшие на солнце катамараны, нагроможденные друг на друга, в тишине покоились у кромки воды, напоминая, что летняя суета уже позади, и пора остепениться, подумать о чем-то столь же вечном, как смена сезонов.

Я сбавила шаг, не в силах оторвать взор от открывшейся мне красоты. Навстречу шли люди, а солнце мягко обволакивало их фигуры и замедляло движение, проникая в сердце каждого. Его чуть теплые, осенние лучи цеплялись за деревянные лавки, стоящие на набережной, раскрашивая их припыленно-оранжевыми пятнами. Я присела на одну из них, стараясь впитать всеми порами этот ускользающий момент, это неожиданное благоденствие.

Я прикрыла глаза, и мысли унеслись вслед за искорками света, мерцающими под моими ресницами. Эта секунда была настолько ёмкой, словно в ней заключена неведомая истина, я вдруг поняла, что значит жить одним мгновением. Неужели именно так чувствуют себя маленькие дети, так ощущают себя просветленные? Неужели можно отдаться сиюминутному чувству, полностью раствориться в нем, позволить себе жить в нем, а не ему в себе, как мы привыкли.

Но мысли мои были непослушны, и тревога вновь завладела сердцем. Я размышляла о том, по какой причине оказалась здесь. На смену умиротворению незвано пришло беспокойство, я вдруг почувствовала себя одиноко. Случись что, и мне даже не к кому будет обратиться. Вокруг были люди, город был жив, и эта жизнь бежала без остановки. Но я не знала никого из тех, кто окружал меня. Никто из десяти миллионов жителей этого города не заметит моего отсутствия.

Моему сердцу привычны перемены. Сделав выбор, я не позволяю себе долго сомневаться и обычно не испытываю мук неуверенности, но сейчас от моего решения зависело слишком многое, оно способно изменить последующие три года моей жизни, а, может, и всю мою жизнь. Говоря откровенно, я не сомневалась в выборе места, мне всегда нравилась Англия, ее традиции и образ жизни, но вот выбор профессии вызывал у меня чувство неловкости, словно я сидела на стуле, у которого одна ножка короче трех остальных.

Сложно сказать, откуда взялись эти сомнения. С одной стороны, я творческий человек, во мне было достаточно сил, чтобы вступить на поле боя и бороться за всевозможные награды, которые принесла бы мне моя неуемная творческая натура. С другой стороны, я понимала, что оценить свои способности в полной мере я смогу только в сравнении с другими, иначе это будет подобно прыжку в длину с завязанными глазами. С кем мне придется соревноваться? С желторотыми юнцами – вчерашними выпускниками школы – или с маститыми креативщиками, генерирующими одну идею за другой?

На рекламном поприще мне виделись многочисленные победы, таков был мой настрой, но что, если я не справлюсь? По пути в центр города я рассматривала рекламные постеры, которые мне попадались, и мысленно делала забег в обратную сторону – от результата к самому началу. Что послужило прототипом для создания этой картинки? Как родилась идея для этого слогана? Он приснился автору или его настигло внезапное озарение, как было со слоганом Nike? Я была обличителем самых простецких билбордов, и восторженным фанатом ярких и продуманных решений.

Но многие рекламные плакаты я попросту не понимала. Они пестрели фразами, смысл которых ускользал от меня. «Are you an all rounder?» – вопрошал один, а я слышала, как скрипят мои мозги в попытке перевести эту фразу на русский язык. Какой-то знаменитый актер был tailored, a странного вида мужчина shattered. Бренды говорили на незнакомом языке, я не узнавала их логотипы, они были созданы не для меня. Мне только предстояло узнать, какие компании прятались за названиями Barclays, Thomas Cook или Boots. Я не могла дождаться, когда наконец смогу окунуться в этот яркий мир, который выбрала для того, чтобы стать в нем профессионалом. Пока что я, словно гурман, смаковала цветовые решения, фотографии, шрифты и подачу идей, рассуждая о них с позиции зрителя, но в то же время уже осмеливалась выносить свои суждения. Я пока была клиентом. Мне еще предстояло встать по ту сторону, и мне не терпелось начать.

***

Я хорошо спала ночью. Оставив окно приоткрытым, я сама себя обрекла на довольно холодную ночь, и утром проснулась продрогшей. Мне предстояло ехать в университет, и я с трудом заставила себя разомкнуть объятия пышного одеяла, без сомнения набитого дешевым синтетическим наполнителем.

Я сделала над собой усилие и, слегка пошатываясь, отправилась в крохотную ванную в полтора квадратных метра шириной. Почувствовав, как горячие струи согревают мою кожу мощным напором, я мысленно послала слова благодарности богам исправной сантехники. Я подошла к окну, покрытому изнутри влажными подтеками. Снаружи было еще сумрачно, стояло раннее утро. «Мое» дерево было пусто, его обитатели, наверное, еще спали. Ночная изморозь стекала на подоконник, это было мое первое знакомство с постоянным врагом англичан – высокой влажностью. Я присела на кровать, все еще находясь в сонном состоянии.

Вот и он, тот самый день. День, когда официально начиналась моя новая жизнь. Сколько усилий я приложила, чтобы он настал! Сначала ускоренный курс английского языка в школе, где готовят к экзамену IELTS. Школа находилась за 450 км от моего города, и мне пришлось переехать на две недели, чтобы пройти обучение. Без этого экзамена иностранцу невозможно поступить в университет в Великобритании.

В первый день занятий мой преподаватель чуть не заплакал: «У вас знаний на 4.0, а вы хотите 6,5! Как вы планируете за две недели достичь этой отметки? Вы хоть представляете, какой объем знаний вам предстоит усвоить?» Я была готова психологически, но не представляла, что вместо двух недель застряну на четыре и буду ежедневно по шесть часов в день сидеть на уроках, а потом еще несколько часов делать домашнее задание, состоящее из аудирования, письменных развернутых ответов на вопросы, говорения, переводов и написаний эссе, одно за другим, одно за другим. Помню только, как плакала, сидя в номере гостиницы за столом из ДСП, от которого пахло стружкой, и повторяла: «Я не смогу, я этого не смогу». Но сквозь слезы я продолжала читать, заучивала слова, без которых нельзя написать ни одно эссе: however, moreover, therefore, – я ненавидела их, не понимая, почему они так необходимы. Бесконечные графы и таблицы, которые нужно было зазубрить и проанализировать! Это были правила, и я не могла обойти их, как бы мне этого ни хотелось.

Но все проходит, прошли и несколько недель, за которые я должна была поднять свой уровень английского с паршивого разговорного до достойного поступления в высшее учебное заведение Великобритании.       Наступил день экзамена, мы все тряслись от волнения. Преподаватели сидели, поджав губы, они не могли нам больше ничем помочь, мы надеялись только на себя. Чистый лист, тема – экология и ее влияние на будущее человечества. Я выдохнула, эту тему я проходила. Вовремя вставить however, правильно выстроить структуру ответа. Я пытаюсь сосредоточиться – это у меня всегда плохо выходило, а в волнении и подавно. Время бежит как сумасшедшее, я не успеваю считать минуты, но нельзя сдать недописанный текст, это будет провалом. Меня постоянно что-то отвлекает. Я выпила кофе перед самым началом, теперь мне нужно в туалет, стараюсь думать не о физиологических потребностях своего организма, а об экологических потребностях нашей планеты.

Слева ворчит темноволосая девушка с ровно отрезанной челкой, ей дует в спину кондиционер, она просит выключить его, но ей отказывают, аргументируя это тем, что остальные не жалуются. Теперь я тоже чувствую, как поток воздуха холодит мою взмокшую спину, и понимаю, что, скорее всего, уже простудила ее, но не двигаюсь, а продолжаю писать. Справа громко вздыхает парень, после экзамена это он спросит меня, достаточно ли было написать один абзац текста. Он не знает требований IELTS, он пришел на экзамен с улицы, без подготовки, он его провалил, но пока не догадывается об этом, в его наивных глазах я читаю надежду. Я пытаюсь подбодрить его, так родственники утешают умирающего, улыбаясь ему самой искренней улыбкой. Самый щедрый подарок – последний.

Одно задание, второе, третье, финал – устный экзамен: на адреналине я выпаливаю фразу за фразой и вижу, как экзаменатор улыбается. Улыбка означает либо то, что я выгляжу полным профаном, либо, что я смогла на необходимом уровне поддержать беседу. Четыре недели ожидания, постоянные проверки оценки онлайн, и вот одним прекрасным утром, в солнечном городе Сочи, у друзей в гостях я открываю сайт экзамена и вижу заветные 6,5. Я прошла. Я прыгаю, кричу от радости, забываю про завтрак, кофе. Друзья хлопают меня по плечу, улыбаются и спрашивают: «И что дальше?»

А дальше были новые сложности: подача документов на британскую визу, отказ из-за того, что были собраны не все бумаги. Новая подача, долгое ожидание, и, наконец, заветная посылка с паспортом, где красовалась зеленая студенческая виза с прямоугольной печатью.

И вот, пройдя через все это, я сижу на краешке своей постели и думаю о том, как хотела бы выглядеть в свой первый день. Наряжаться не было смысла, мне необходима удобная обувь и одежда, так как предстоял длинный день, и бог знает, как и где он закончится. Я выбрала полосатое вязаное платье, кожаную куртку и темно-коричневые ботинки. В рюкзак уже были сложены документы, деньги, косметичка, паспорт и прочее. Слегка подсушив волосы феном, я оставила их немного влажными, – этот прием я подсмотрела на улицах Лондона, и он мне понравился. Влажные волосы выдают человека занятого, в меру обеспокоенного погодой и своей внешностью, а главное, – так может поступить лишь тот, кто давно и прочно обустроился в городе, эдакий отличительный знак местного жителя.

Когда я добралась до университета, было ясное утро, погода стояла отменная. Голубое небо, белоснежные облака, будто только что постиранные, бодро бежали над моей влажноволосой головой. Я остановилась перед зданием, где мне предстояло учиться. Это был современный двухэтажный корпус с широким стеклянным входом, окнами до пола и яркими пластиковыми элементами. Здание плавно вливалось в десятиэтажку серого цвета, производящую довольно угрюмое впечатление. Я решила, что она была построена, скорее, в 80-х. Однако окна были современными, за стеклами белели рулонные шторы, горел яркий свет. По-видимому, интерьер компенсировал старомодный фасад.

Войдя, я спросила у девушки за стойкой, куда мне пройти, чтобы произвести оплату и познакомиться с расписанием. Она указала вверх по ступенькам и открыла двери электронного турникета.

Здесь царил креатив, я могла ощущать его присутствие в каждой детали. Сама атмосфера, казалось, была соткана из мыслей, красок, идей, вдохновения. Белые стены с высокими потолками образовывали пространство, где легко дышалось и хватало места всем обитателям этого диковинного помещения. Вокруг пестрели дизайнерские принты, рекламные постеры, мимо меня текла разномастная толпа студентов.

Пройдя вверх по ступенькам, я оказалась внутри просторного помещения, напоминающего спортивный зал. Как я позже узнала, это была столовая, переоборудованная под приемную комиссию на первые дни занятий. Вокруг столов бродила верная сотня, а то и две студентов, и я, протискиваясь, подошла к свободному столу, за которым сидела милая чернокожая девушка в обтягивающем ярко-оранжевом свитере. Она приняла мою карту для оплаты и быстро внесла в iMac все мои данные.

– Пропуск будет выслан вам по почте, – улыбнулась она, и на этом мы распрощались.

Теперь я должна была найти аудиторию, где встречусь со своими преподавателями и будущими сокурсниками. Я вошла в лифт и оказалась в группе молодежи, всем им было не больше двадцати. Слушая их беспечное щебетание, я вдруг остро ощутила разницу в возрасте, и какая-то неуверенность кольнула мою грудь.

Лифт поднимался настолько плавно, что я почувствовала приступ дурноты. «Скорее бы выйти», – думала я, отчего-то очень волнуясь. Наконец, двери открылись, и я шагнула на прорезиненный ярко-желтый пол девятого этажа. Такие детали не давали забыть, что ты находился в обители креатива: курс рекламы, на который я записалась, был не единственным в этом учебном заведении. Кроме него здесь готовили дизайнеров, типографов, журналистов и многих других. В коридоре, прямо на полу сидели несколько молодых ребят и девушек. Оторвавшись от своих телефонов, они с любопытством подняли головы, но быстро потеряв интерес, вновь уткнулись в экраны. Я прошла вперед и заглянула в классы, они были пусты, наверное, было слишком рано. Поэтому я уселась на пол, вместе с остальными. Рядом со мной оказалась темноволосая девушка с мягкой улыбкой. На ее согнутых коленях лежал блокнот, в котором она что-то рисовала гелевой ручкой.

– Hey! – сказала она, посмотрев на меня через очки в невидимой оправе. – Where are you from?

– Hi, I am Una, I am from Russia, you?

– Ты из России? Офигеть! Привет, я тоже! Из Сибири, – перешла она на русский и сняла очки, чтобы я смогла яснее увидеть черты ее необычного лица. Я улыбнулась, услышав родную речь, и почувствовала облегчение. Еще немного я смогу побыть в зоне комфорта, не погружаясь полностью в английский язык, – перестройка все еще давалась мне нелегко.

– Ты на рекламу?

– Да, а ты?

– И я!

Ее звали Ашия. Это единственное воспоминание о нашей первой встрече. Если вы спросите меня, во что она была одета, я не смогу вспомнить, как не могла бы ни в какой другой день нашей многолетней дружбы, которая началась тогда. Слишком о многом говорило ее лицо с белоснежной кожей и глазами черного агата, слишком интересные вещи говорила она сама, чтобы кто-то вообще обратил внимание на то, во что она была одета. Это было неважно. Я помню лишь то, что, повстречав ее, почувствовала удивительный покой, словно какой-то важный элемент пазла моей души встал на место. Я сидела рядом с ней, не ощущая больше ни тревоги, ни волнения.

Я не знала, что ее уравновешенность, которая ощущалась при общении с ней, – обманчива, на эту удочку впоследствии попалось много желающих установить власть над ее непоколебимым, взрывным характером. Это было спокойствие льва. За милым прищуром азиатских глаз жила такая сила духа, о которой вы вряд ли могли помыслить, глядя на милое округлое лицо и черные, не знавшие щетки, волосы. Я тоже не сразу поняла, что робость, исходящая от Ашии, была врожденной деликатностью, а не стеснением. Я решила, что она интроверт, ведь говорила Ашия тихо, а собеседника слушала внимательно. И тут она вдруг резко закрыла блокнот, будто щелкнул секундомер в ее голове, но, скорее всего, она просто закончила свою работу и словно замерла, размышляя. Мне показалось, что она хочет продолжить со мной разговор, но ей что-то мешает. Тогда я решила проявить инициативу и поинтересовалась, как она оказалась здесь, за несколько тысяч километров от родного дома. Она рассказала, что, хотя родом из Сибири, прожила долгое время в Москве. Затем ее семья переехала в Лондон, где Ашия отучилась в одном из колледжей, а потом поступила в тот же университет, что и я.

За разговорами мы не заметили, как открылись двери лифта, и в коридор зашел невысокий мужчина с волосами, в которых виднелась седина. На вид ему было около сорока пяти, и у него был лоб мыслителя. Он был одет в льняную рубашку с двумя расстегнутыми верхними пуговицами и широкие джинсы, вопреки современной моде на узкие штанины. Пронзительность его небольших глаз какого-то светлого оттенка – не то серого, не то голубого, – действовала гипнотически. Казалось, от его взгляда не ускользнула ни одна деталь нашего характера или облика, одновременно хотелось и поймать этот взгляд на себе, и никогда не попадаться ему на глаза. Он остановился посреди коридора и обвел нас взглядом, от которого многие поднялись со своих мест.

– Добрый день. Меня зовут Нейт. Я ваш тьютор, следуйте за мной.

И он уверенно прошествовал в аудиторию, а мы, словно утята за кряквой-мамой, молча пошли за ним, вдруг сразу став дерзкими.

В классе мы расселись вокруг большого прямоугольного стола, Нейт сел во главе, чуть поодаль от всех нас. Его губы насмешливо искривились, когда он, не стесняясь, по очереди осматривал каждого из нас. Это был людоед, прикидывающий, кого съесть на обед первым. Наконец, он остановил свой выбор на девушке, которая почти лежала локтями на столе, в ее руках был телефон.

– Что происходит? – спросил он, и голос прорезал тишину аудитории. Девушка продолжала глазеть в экран, не понимая, что обращаются к ней. – Прошу прощения, я тоже хочу знать, что у вас там происходит, будьте добры, поделитесь с нами! – настоял Нейт уже громче. Наконец, девушка осознала, что обращаются к ней. Она вскинула голову и нехотя убрала телефон, на ее румяных щеках читался не стыд, а раздражение. Тем не менее, она совладала с собой и смогла улыбнуться, но это была скорее гримаса.

Теперь, когда внимание всех было приковано к его персоне, Нейт неторопливо откинулся на стуле, закинул ноги на угол стола, явив миру начищенные ботинки с толстой подошвой, и замолчал. Он молчал, молчали и мы. Занавес только открывался.

– Почему вы здесь? – наконец, после длинной паузы, бросил он невзначай, глядя при этом куда-то в окно, из которого открывался вид на Лондон с высоты птичьего полета. Можно было решить, что он обращался не к нам, а к голубям или чайкам, пролетавшим за пыльным стеклом. В ответ не раздалось ни звука, мы нерешительно переглядывались. Я гадала, кто ответит первым: хипстер с хвостиком на макушке или блондинка с волосами до талии. Или темнокожий парнишка с массивными плечами, сидящий рядом с худосочным юношей в джинсовке.

– Ну что же вы, давайте, расскажите, откуда вы, почему решили учиться рекламе? Вы думаете, что это a lot of fun – сидеть в офисе где-нибудь в Шордиче и сочинять всякую фигню, за которую платят бешеные деньги, верно?

Мы против воли заулыбались. Я была уверена, каждый из нас именно так и думал.

– И мне так казалось, – в его голосе я уловила нотки усталости. – Я думал, что реклама – это творчество в чистом виде, которое открывает возможности для самовыражения. Вот придумал я штуку, и ее тут же побегут исполнять сотня обученных людей. Так вот, все будет с точностью до наоборот. Это вы будете бежать и исполнять волю тех, кто ни черта не смыслит в рекламе, а только и знает, что вносить поправки, вносить их до тех пор, пока ваша идея не изменится до неузнаваемости. И тогда они начинают хвалить вас за монстра, которого родили сами, а ваша жажда славы и алчность не позволят вам признать, что от вас тут мало что осталось. Что вы лишь усердный сеятель, разбросавший в почву семена, которые вытоптали дети, приехавшие на каникулы. Если вы хотите славы, вы можете сразу встать и уйти. Искать славы в рекламе глупо. Итак, кто из вас здесь, потому что любит рекламу?

Один за другим мы подняли руки, лишь Ашия осталась сидеть без движения. Это заинтересовало Нейта.

– Вы здесь по ошибке? – он снова прищурился, и было неясно, что именно его задело: что Ашия не любит рекламу или что ее мнение отличалось от мнения остальных.

– Я пока не знаю, – ответила Ашия тоном, не предполагающим дальнейших расспросов. Нейт смерил ее взглядом, но не проронил больше ни слова. Он вдруг убрал ноги со стола и поднялся. Подойдя к доске, он взял синий маркер и написал:

What is advertising?

– Кто из вас знает ответ на этот вопрос? Давайте, смелей, ваши варианты.

Один за другим мы стали перечислять то, чем по-нашему являлась реклама: продукт, творчество, продажа, клиенты, бизнес, ролик, постер, идея. Нейт послушно записывал все наши определения на доске, с каждым новым он кивал все энергичнее, а мы, войдя во вкус, перебирали все новые и новые варианты, соревнуясь уже друг с другом. Наконец, поток идей иссяк, доска пестрела синим, а Нейт, повернувшись к нам, чего-то ждал.

– Все? Окей, – с этими словами он взял губку и резким движением стер все написанное вместе с вопросом. Потом он взял красный маркер и гигантскими буквами написал через всю доску:

A DRUG

– Реклама – это наркотик. Многих интересует, почему некоторые употребляют наркотики? Но интересовать должно не это. Нужно спросить, почему не все употребляют их. Почему люди, при всем обилии запрещенных веществ и их доступности не выбирают для себя этот путь – торчать и скуриваться?

Сказать по правде, меня это шокировало. Мало того, что ни один из учителей в моей стране не позволил бы себе положить ноги на стол во время лекции, но говорить о наркотиках со студентами в качестве примера, а не нравоучения? Я была в восторге!

Нейт тем временем продолжал:

– Они не делают этого, потому что не нашлось того, кто бы внушил им, что без наркотиков они не смогут обойтись. Реклама – тот же наркотик, а вы дилеры. Вы должны быть теми, кто внушит покупателю эту простую мысль: ты умрешь от жажды без этой баночки напитка, ты превратишься в печеное яблоко без этого крема, ты останешься тупым без этой книги. – Нейт снова подошел к нам и достал из кармана ручку. Он бросил ее на середину стола, а мы уставились на нее. Это была самая простая ручка, на которой даже не было логотипа.

– Вот ручка, – сказал Нейт. – А теперь продайте мне ее.

Я услышала, как все заерзали на своих стульях. Кто-то достал блокнот и стал строчить. Первым заговорил темнокожий парень с серьгой в ухе:

– Вы должны купить эту ручку, потому что в ней пасты на год.

– Мне не нужна ручка, которая пишет целый год. Я потеряю ее через три дня. Еще версии?

– Это ручка вашего отца, я нашла ее на своем чердаке.

– Мой отец ушел из семьи, когда мне было три года. Мне плевать на его личные вещи.

– Этой ручкой вы зачеркнете счастливый номер в лотерейном билете, – выкрикнула бойкая девушка с темно-рыжими волосами.

– Хм, неплохо, вот только я не играю в лотерею.

– Этой ручкой можно убить!

– Я не убийца.

– Эти ручки больше не выпускаются.

– Уже лучше. Еще!

– Этой ручкой написана книга о Гарри Поттере!

– Очень хорошо! Но мне-то что с того?

– Эта ручка сделана из драгоценных металлов.

– Bullshit!

Возникла пауза, я видела, как досадуют те, чьи идеи были отвергнуты, и для себя решила, что не стану испытывать тех же чувств, однако, шлея уже попала мне под хвост, и я сказала:

– Эта ручка особенная.

– Почему же?

– Просто особенная. Это ее название, a special pen.

Нейт рассмеялся:

– Никаких пустых обещаний на моих занятиях, пожалуйста. Думайте!

В эту минуту открылась дверь, и в класс ввалилось человек десять новых учеников. Сразу стало шумно, камерная, творческая атмосфера была нарушена, ручка была позабыта. Пришедшие искали себе стулья, рассаживались. Наконец, вновь воцарилась тишина.

– Мы тут говорили про рекламу, кстати, – сказал Нейт, и новички закивали. – Кто-нибудь из вас способен продать мне предмет, лежащий на столе?

Молодые люди поднялись с мест и подошли к столу. Они ходили вокруг, вперив взор в несчастную ручку, словно в ней заключалась вся земная мудрость. Высокий парень с черной, зализанной шевелюрой привлек мое внимание. Он не смотрел на ручку, как все остальные, а повернулся к Нейту и внимательно изучал его, склонив голову набок.

– А вы сами знаете, как продать эту ручку? – спросил он с курчавым итальянским акцентом.

– Может быть, – иронично парировал Нейт, с интересом выдерживая взгляд, устремленный на него.

– Ну вы же сам – рекламщик, так?

– К чему этот вопрос?

– Для вас есть крупный заказ. Вас это интересует?

– Думаю, да.

– Тогда запишите мой номер.

– У меня с собой нет ручки, – похлопал себя по карманам Нейт.

– Зато у меня она есть. Всего за 99 пенсов, – студент взял ручку со стола и протянул ее преподавателю.

Все прыснули со смеху. Это было быстро и невероятно точно проделано, хоть всем было ясно, что Нейт предпочел подыграть.

Он подошел к парню и протянул ему фунтовую монету:

– Как твое имя?

– Альберто.

– Держи. Это первые деньги, заработанные тобой в рекламе. Познакомьтесь с Альберто – человеком, который никогда не останется без работы. Он проделал то, о чем вы все забыли. Вы зациклились на предмете, вместо того, чтобы спросить себя: кому он нужен и зачем.

Когда гомон стих, Нейт продолжил:

– Но помните о том, что ни один предмет, который вам предстоит рекламировать, по большому счету не нужен тому, кто его купит. Вы должны сделать так, чтобы именно ваш продукт клиент захотел купить. Что для этого нужно? Знать потребности, искать места, где эти потребности проявляют себя по максимуму, и быть там, чтобы удовлетворить их. Давайте поиграем еще. Вот бутылка воды. Я специально снял с нее этикетку, чтобы она вас не отвлекала. Я сейчас попробую продать ее кому-нибудь, посмотрим, что из этого выйдет.

Но тут его перебили. Дверь распахнулась, и на пороге возникла запыхавшаяся худощавая женщина лет пятидесяти. У нее были крупные мясистые губы, смуглая кожа и бешеные глаза. А еще пушистые растрепанные волосы, торчащие во все стороны. Кажется, в Лондоне вообще никто не расчесывается!

– Всем привет! – заорала она с порога и, тяжело дыша, пробежала через весь класс. Она плюхнулась в стул и бросила на пол свою объемную сумку. Белки ее глаз сверкали на крупном лице, когда она разглядывала нас даже без намека на улыбку.

– Это Силвия, – произнес Нейт, как будто бы потеряв свой боевой настрой. – Она глава вашего курса, – и он почтительно отошел, негласно передавая таким образом инициативу вошедшей.

– Привет! – отозвались мы, с интересом разглядывая ее.

– Cycling? – спросил женщину Нейт.

– Да, чертовы пробки, – громогласно произнесла она. – Я вся упрела, пока доехала.

– Хочешь пить?

– Как слон без водопоя!

Тогда Нейт показал рукой в сторону Силвии и сказал:

– Вот как это делается. Вы ищете того, кому нужно нечто. И в момент, когда без этого он не может обойтись, вы должны быть рядом, – с этими словами он протянул бутылку Силвии, и она жадно припала губами к горлышку.

Мы сидели, притихшие, как мышки. Первый урок, кажется, был усвоен.

***

Допив воду, Силвия поднялась и подтянула свои штаны, съехавшие на середину бедер, по всей видимости, во время ее поездки на велосипеде. Она свирепо оглядывала нас, и я чувствовала, что многим из присутствовавших было не по себе от ее взгляда. Мне хотелось лишь улыбаться. Я еще не видела таких начальников.

Ах, Силвия. Даже спустя годы я не могу вспоминать ее без улыбки. При мысли о ней мое сердце наполняется радостью и светлой печалью. Силвия. Темнокожая бестия в велосипедных трениках и худи на два размера меньше. Громогласная Силвия, бросающая проклятья на головы политиков, подчиненных и учеников. Силвия, танцующая на стуле во время лекции, подпевающая хриплым голосом группе The Monkees – «Daydream Believer». Силвия, жующая жвачку, пока ты пыжишься изо всех сил, чтобы впечатлить ее своей идеей, а в ответ слышишь только, что она идиотская. Силвия, смеющаяся над своими шутками и принимающая всерьез чужие. Всемогущая, беспощадная и сумасбродная, никогда не снимающая свой дождевик, потому что она «уже убегает». Женщина с самыми добрыми глазами на свете, со своей детской фотографией над рабочим столом, заваленным бумагами, «черт побери, все, что нужно я держу в голове, почему же у меня столько бумаг!» Готовая помочь каждому, кто даже не знал, что нуждается в помощи, успевающая все на свете, бегущая наперегонки с жизнью.

Но в тот день Силвия была лишь еще одним новым для меня человеком, любопытным явлением, никогда доселе я не встречала таких эксцентричных и экспрессивных людей. Ни одна эмоция, казалось, не жила на этом лице дольше нескольких секунд, и даже самый искусный собеседник терялся в сменах выражений ее лица и переменах настроения, как потеряется ребенок, если попросить его пересказать увиденные в калейдоскопе картинки.

– Да, всем привет. Я Силвия. Вы уже поняли. Окей, – она замолчала и начала ходить по комнате, раздумывая. Что-то в ее осанке натолкнуло меня на мысль: она размышляла не о том, что сказать дальше, а о какой-нибудь житейской мелочи, например, пристегнула ли она свой велосипед на кодовый замок. Наконец, она потормошила свои волосы, пригладила их и, ткнув рукой вбок, произнесла:

– Это Нейт. Вы это знаете, раз уж я пришла позже всех вас. Кстати, за это извините. Хм, да. Ну вот. Вы тут дальше делайте, что делали, да, кстати, мой кабинет на третьем, – она нахмурила брови, словно сама только что вспомнила об этом. – Мне надо идти. Нейт, пожалуйста, продолжай, – распорядилась она и удалилась столь же неожиданно, как и появилась.

– Что это было? – спросил шепотом кто-то сидящий слева от меня. Повернувшись, я увидела бородатого парня с манерным лицом. Он выглядел раздраженным. Видимо, он был из тех, кто не терпит суеты, и любому экспромту предпочитает предсказуемость.

– У вас будет возможность пообщаться с Силвией, – произнес Нейт, предупреждая возможные жалобы. Он будто бы был не в своей тарелке. – У нее много дел, – и больше не сказал о ней ничего.

Очень скоро наша первая лекция подошла к концу, мы успели перезнакомиться, однако, я не запомнила и половины имен, названных мне. Я корила себя, что запоминала своих новых знакомых по облику и отличительным чертам, которые представали перед моими глазами. Но описать каждого я бы не смогла, а обобщать таких, непохожих друг на друга, личностей, не хотела. Вот худой парень с подведенными глазами, выдававшими в нем любителя рок-музыки. Он был из тех, кто не боялся встречаться взглядом с людьми, а, напротив, сознательно искал этой возможности. Девушка в платьице детского кроя с двумя бантами в белокурых волосах держалась особняком. Стоя возле стены, она не отрывала взгляда от своего телефона в розовом чехле, там бурлила ее жизнь, там, вероятно, она была говорлива, весела и остроумна. Я обратила внимание, что многие уже сбились в группы, и подумала, что, наверное, и мне следовало бы уже начать искать свою «стаю», примкнуть к товарищам по интересам, но за это короткое время я не узнала никого достаточно близко, чтобы мы могли продолжить общение в более тесном кругу.

Тем не менее, публика была занятная. Особенно поражала разнообразием внешность студентов. Каждый из ребят являлся воплощением собственного стиля, эти образы создавали в моей голове пестрый хаос, собранный из запахов, цветов и голосов. Мало кого из присутствующих интересовала сочетаемость одних вещей с другими, но, тем не менее, элементы одежды сочетались между собой столь же гармонично, как уживается Вестминстерский мост с «Глазом Лондона». Платья и тяжелые ботинки, джинсы и босоножки, даром что осень за окном, свитера и шорты – все это были детали облика, которые я отмечала про себя мимоходом.

Здесь не было простых людей. Говоря о простоте, я подразумеваю в первую очередь особенность, которая позволяет с первого взгляда определить – кто перед тобой, какие черты преобладают в его характере. Это были яркие представители своих стран, но для меня они были закрытой книгой. И лишь подчеркнуто уверенная манера держаться выдавала то, что поиск себя для них еще не завершен.

Однако я заметила, что не все из присутствующих поклонялись богам искусства и творчества. Некоторые откровенно скучали и громким шепотом отпускали язвительные замечания по тому или иному поводу. Казалось, они здесь, не чтобы утвердиться в правильности своего решения, а найти подтверждение его ошибочности.

Я же наслаждалась каждой минутой, проведенной на нашем, девятом этаже. Я словно плыла на корабле, и с каждым фактом, который я узнавала о рекламе, с каждым ловким приемом, которым делился с нами Нейт, обязательно сопровождая его ярким примером, я будто все ближе видела очертания города, в котором мне предстоит теперь жить. Это вызывало во мне особый трепет. Мне было невдомек, что эта способность полюбить и возрадоваться тому, что приходит в твою жизнь, могла быть лишь проявлением слабости духа. Так раб, сидя на галере, находит изысканность и красоту в изгибе своего весла. Это помогает не замечать страдания, которые ему причиняются.

После лекции Нейт велел каждому из нас зайти к нему в кабинет для личной беседы, и мы, спустившись на лифте, выстроились в коридоре, словно на прием к дантисту. По очереди мы заходили к нему, и он отвечал на вопросы, которые нас беспокоили. Не помню, что в тот день интересовало меня, скорее, мне нужно было еще раз удостовериться, что я здесь неслучайно. По-видимому, Нейту передалась моя подсознательная неуверенность.

– Ты чего-то боишься? – спросил он меня, сидя напротив в своем кресле.

– Я, кажется, совсем не знаю, смогу ли я делать эту работу. Я здесь, чтобы учиться, но учеба подразумевает, что потом ты начнешь работать…

– Ну, до этого пока далеко.

– Но я хотела бы знать наверняка, заранее: получится ли у меня? Я много раз ошибалась в жизни, потеря еще трех лет мне кажется катастрофой. К тому же мне уже тридцать лет.

– Ну и что с того, я тогда вообще должен считаться ископаемым!

Произнеся эти слова, Нейт поднялся и велел мне подойти к окну. Мы встали рядом, и он указал на Лондон, раскинувшийся внизу во всем своем величии. Я видела улицы, дома и жителей этого прекрасного города.

– Твоя реклама будет на этих улицах. Посмотри на них и поверь в это. Мыслить в рамках рабочего стола – это бесстыдство. Ты будешь создавать рекламу не для меня и не для себя. Ты будешь создавать рекламу, которую будут видеть тысячи людей ежедневно. И когда ты поверишь в то, что сможешь делать такую рекламу, половина дела, считай, сделана.

– Какая половина?

– Та, что отвечает за дерзость. Работая в своем кабинете, ты можешь вообразить, что это просто ролик или постер, результат твоей работы, беседа один на один. Но если ты будешь постоянно помнить о том, что это способ общения с каждым из тех, кто ходит там, внизу, что каждое твое слово найдет отклик или вызовет раздражение, или – что еще хуже – не вызовет ничего, ты будешь говорить с ними на их языке, а не создавать красивые картинки для себя. Не бойся говорить.

– 

А за что отвечает вторая половина?

Он внимательно посмотрел на меня и ответил:

– 

Когда-нибудь ты сама мне это скажешь.

Я глядела вниз, и горячая волна испуга захватила меня. Я и улицы Лондона? Неужели я и вправду смогу создавать работы, которые захотят повесить там, внизу, на обозрение избалованных рекламой высочайшего уровня, изысканных и занятых людей. Как не покоробить их вкуса, как угадать, что откликнется в их сердцах, а что нет, а главное, как писать на языке, на котором я только-только начинала общаться?

Если бы я знала, что этот день, когда Нейт был так близок к каждому из нас, – единственный, я бы спросила у него о многом. В последующие месяцы он больше не будет с нами так открыт, так пронзительно откровенен. Вскоре он закроется, воздвигнет невидимую стену, через которую никто больше не сможет прорваться. Нам всем будет казаться, что мы разочаровали его, но мы никогда не узнаем, в чем заключалась наша вина: в недостаточном таланте, прилежании или он просто англичанином. Мы полюбили Нейта с самой первой минуты, когда он появился перед нами. Но гений его мы оценили позже. И когда всем курсом мы вознесем его на алтарь преклонения – будет уже слишком поздно. Так спохватываются мелочные крестьяне, купившие на распродаже вещей великого художника его кочергу вместо картины, цена на которую спустя десятилетия взлетит до небес.

Я уверена, что каждый, как и я в тот день, считал, что Нейт принадлежит нам по праву, и мы сможем в любую минуту обратиться к нему по любому поводу. Так и было, я не могу припомнить, когда он отказал бы нам во встрече, но встречи эти были формальные, рабочие, и в них больше никогда не было той сердечности, которая пронизывала наши первые обсуждения и первые разговоры.

Нейт отошел, я осталась стоять у окна. Я понимала, что все серьезно, реклама перестала быть для меня чередой ярких картинок. Повесь одну там, внизу, и она может остаться никем незамеченной или осмеянной. Сколько стоит реклама в этой стране, в столице? Десятки тысяч фунтов, сотни, миллионы? Но я думала не о том. Тогда я просто не представляла, как много креативщику предстоит пройти, чтобы его работа оказалась на улицах Лондона. Очаровательная наивность – так, кажется, говорят про таких, как я. Сам того не зная, Нейт позволил мне поверить, что мечта может стать реальностью, – это лишь вопрос времени. Как Биг-Бен – вот он рядом, протяни руку и дотронься до стрелок, поиграй с ними, переведи по собственному разумению, они же так близко.

Это и была одна из ловушек Лондона. Он манил так сильно, что ты с легкостью поддавался самовнушению и верил – все возможности – доступны. Кто еще обладает теми же качествами, что и этот утонченный город? Пожалуй, любой представитель светского общества играет по тем же правилам. Его манера речи, его достоинство, его приветливость способны расположить каждого, с кем его сводит мгновение, и лишь неискушенный изысканной жизнью человек примет это подкупающее поведение за чистую монету. Ему невдомек, что только самые недоступные имеют привилегию так себя вести, что их крепость самая неприступная. А как иначе, ведь их защищает армия благочестивых предков и нажитых миллионов, и ничто не сравнится с надежностью подобной брони.

В этом был Лондон – он порождал чувство дома. Мне не раз приходилось слышать от других, что в этом городе они чувствуют себя лучше, чем где бы то ни было. Да что там они, я тоже была такой – уютные улочки, самые интересные люди, приехавшие со всего света, жизнь, кипящая прямо перед глазами, последние тенденции, комфорт в мельчайших деталях. Кому не захочется полюбить место столь изысканное и простое одновременно? И я не стала исключением – Лондон велик, Лондон чудесен, Лондон – лучшее место на земле.

***

Мой самый первый год в качестве тридцатилетней студентки факультета рекламы в Лондоне был наполнен таким количеством событий и встреч с самыми разными людьми, что, реши я описать каждую, у меня бы ушло не менее пяти сотен страниц лишь на этот период моей жизни. Каждый день был не похож на предыдущий, а вечер заканчивался не там, где начиналось утро. Единственное, что было незыблемым в моей жизни, – неизменный холод по утрам, к которому я привыкла с самого начала. Да еще, быть может, сэндвичи с холодным белым мясом курицы. Я приноровилась делать себе такой завтрак, который давал энергии на половину дня, а обедала я в университетской столовой большей частью рисом с мясом и запеченной брокколи либо рыбой с вареными овощами. На десерт я брала яблоко или йогурт, чтобы приглушить вкус специй, на которые не скупились наши повара. Поэтому белый хлеб, щедро смазанный майонезом, с расплющенным поджаренным яйцом и куском белого куриного мяса сверху – был сытнейшим из завтраков. Запивала я его горячим чаем с двумя ложками сахара и таким образом обеспечивала себя энергией и хорошим настроением.

Вдохновленная встречей с Нейтом и окрыленная нашей краткой, но емкой беседой у окна, я решила брать быка за рога. Прикинув, что у меня в запасе есть около четырех часов до первой лекции, я взяла свое ранее распечатанное CV и отправилась разносить его по рекламным агентствам Лондона.

Я не могу сдержать сардонической улыбки, описывая то, чем я занялась в то солнечное, осеннее утро. Нет на свете человека наивнее, чем тогдашняя я, вооруженная только самоуверенностью и стопкой распечатанных на цветном принтере бумажек. Чем я надеялась пленить HR’ов, повидавших на своем веку не одну сотню талантлейвеших копирайтеров, – неужели я и вправду полагала, что смогу впечатлить их двухмесячной стажировкой в Ogilvy & Mather в Москве, где мне довелось поработать незадолго до моего приезда в Лондон и победой на паре-тройке творческих конкурсов. Я не задумывалась о технической стороне, мне казалось, что моей пылкости, энтузиазма и любви к рекламе будет достаточно, чтобы передо мной открылись двери какого-нибудь премиленького рекламного агентства.

Что ж, в одном я была права: не приходилось сомневаться в том, что нет более чудесного места для работы, чем сетевое рекламное агентство, особенно в столице, особенно в британской столице. Стоило мне переступить порог одного из них, расположенного в тихом, престижном районе города, где белоснежные фасады домов прикрылись, словно веерами, черными, лакированными решетками с остроконечными пиками на концах, как я поняла: «Я хочу тут работать!» Теплый свет, окутывающий небольшой холл с яркими диванами и живыми цветами в кадке, тек не с потолка, а со всех сторон сразу. За стеклянным окном во всю стену я могла разглядеть склоненных за работой людей, без сомнения – маститых дизайнеров, арт-директоров, иллюстраторов и копирайтеров.

На ресепшене мне улыбнулись такой радушной улыбкой, что я решила: у меня все получится. Загорелая белозубая блондинка в черном пиджаке поинтересовалась целью моего визита.

– Я принесла свое резюме, я хотела бы у вас работать.

Я могу только предполагать, какое удивление испытала она, глядя на столь неподобающее самомнение, граничащее с бахвальством. Однако ни один мускул не дрогнул на идеальном лице, когда девушка ответила:

– К сожалению, мы принимаем резюме только по электронной почте, вы можете найти наш адрес на сайте.

– Я не смогу пообщаться напрямую с менеджером по персоналу? – разочарованно вырвалось у меня. – Дайте мне всего пять минут для встречи, я хотела бы рассказать о себе!

Но девушка, продолжая улыбаться, покачала головой:

– Мне очень жаль. Вы можете, конечно, оставить резюме здесь, и я обязательно передам его в отдел по поиску новых талантов, но не могу гарантировать, что вам ответят.

Мне было довольно и этого. Я мысленно зарядила свое резюме на успех и вручила его девушке. Она замялась, словно не знала, куда его деть, но наконец вложила в какую-то папку и исчерпывающе улыбнулась. Я могла только поблагодарить ее и удалиться. Это было агентство Fallon. И оно было первым в списке мест, где я хотела, нет, мечтала работать.

Затем был BBH, на который я наткнулась, бродя зигзагами по Сохо. Его логотип в виде белоснежного барашка, пришпиленного к стене, я случайно увидела и рискнула зайти внутрь. Стоит ли говорить, что я не прошла дальше стойки администратора?

Brave, Young & Rubicam, Grey, Wieden & Kennedy, Mother, AQKA, – я входила в святая святых рекламного бизнеса, агентства, о которых только читала в книжках, и, сделав несколько живительных глотков креативного воздуха, что витал внутри, уходила восвояси.

Ах, как бы мне хотелось, чтобы хоть где-нибудь ко мне отнеслись неподобающе или пренебрежительно, тогда я с чистой совестью могла бы сетовать на несправедливость, которая существует в отношении новичков рекламного бизнеса. Это было бы такой удобной отговоркой для самой себя, однако, я не могла утешить себя этим. Все как один – улыбались мне, сожалели о том, что не могут помочь, и надеялись на скорую встречу. А уж как я надеялась!

Ошибки такого рода, берущие начало в заблуждениях, базирующиеся на наших собственных ожиданиях, – приносят боль и горькое разочарование. Этим утром я была полна радужных надежд, верила, что, ворвавшись в этот цветущий, искрящийся созиданием город, я непременно найду место, где смогу реализовать все свои дерзкие творческие мечты.

Впоследствии, примерно к концу первого курса, когда мы проходили составление резюме для рекламного агентства, я осознала глубину своей глупости: пойти без подготовки, без предварительной договоренности, с самым обычным листом бумаги. Нейт объяснял нам структуру, стиль и тон, в котором должно быть составлено резюме, способное – нет-нет, не гарантировать работу – просто не оказаться в мусорной корзине.

– Никакой скуки, ваше резюме – это ваше лицо, – говорил он. – Если вы пишите черным по белому, значит, в голове у вас такая же скука! Придумайте то, что характеризует вас, отражает вашу уникальность!

Мы слушались его и составляли резюме кто во что горазд: вырезали слова на жестяном листе, печатали в виде книги, разрабатывали рекламный постер, – это была феерия.

Я с детства собирала марки, и у меня с собой был альбом с моей коллекцией, привезенный из дома. Я была настолько исполнена уверенности, что решила послать его работодателю вместе с резюме. Я была готова пожертвовать своей драгоценной коллекцией, так я жаждала получить заветное место в агентстве. Нейт одобрил идею. Но посмотрев на вложение в виде распечатанного CV, возмутился.

– Ты тратишь столько усилий, чтобы отправить посылку, даришь альбом с марками, но упускаешь из виду «клей», который все это скрепит? Как ты можешь писать свое резюме на обычном листе?

– Но сам альбом донесет идею за меня, ведь я делаю такой ценный подарок!

– Начерта им твой альбом! – раздраженно бросил он, а я надулась.

– Ладно, ладно, – смилостивился Нейт, – пошли его, раз ты так этого хочешь, но твое резюме должно поддерживать эту идею, иначе оно теряет весь смысл.

– Не понимаю, что я должна сделать?

– Я объясню. В чем твоя идея?

– В подарке.

– Чушь, ты же не на день рождения идешь. Твоя идея в марках. Обыграй это!

– Как?

– Напиши, ну, не знаю, что ты будешь самой ценной маркой в их коллекции!

Таким был Нейт. Он мог придумать гениальную идею прямо с ходу, в качестве примера, казалось, это ничего не стоило ему.

Я последовала его совету, оформила резюме в виде огромной марки формата А4 и, упаковав вместе с альбомом, отправила посылку в BBH с курьером. Я неспроста выбрала это агентство с мировой славой, ведь его основатель, сэр Джон Хегарти, слыл эксцентричным руководителем, опережающим свое время, он был обязан оценить мою изобретательность! Но через несколько дней мне позвонили из агентства и вежливо сообщили, что я могу забрать свой альбом в любое удобное для меня время.

– Меня не приняли? – вырвалось у меня.

– К сожалению, нет. Сэр Хегарти просил лично передать вам благодарность за столь изысканный знак внимания, но на данный момент все позиции стажера-копирайтера заняты.

Но все это было потом, а пока я, потратив утро на поиски рекламных агентств из своего списка, примчалась в университет. Первую лекцию давал Нейт, и я, опоздав на десять минут, осторожно пробралась в аудиторию и присела рядом с Ашией. Она сидела позади остальных и как всегда рисовала в «Молескине». На этот раз это была мандала. Ашия улыбнулась мне, а я ей.

В классе была уйма народа, на вид порядка семидесяти человек, которые внимательно слушали Нейта, и мне пришлось сделать некоторое усилие, чтобы влиться в поток речи и начать ее воспринимать. Сквозь прикрытые жалюзи лился неяркий свет, а голос Нейта лился над нашими головами, и мне вдруг захотелось спать. Нейт же, по всей видимости, был полон энергии, мое ухо уловило отдельные слова, и я прислушалась, сбросив оцепенение. Он приводил доводы не «за» работу в рекламном бизнесе, а «против». Интересно, для чего он это делает? Может, это такая методика – создать запретный плод, который хочется достать тем быстрее, чем больше тебя отговаривают от этого?

– Сегодня здесь почти все, не так ли? Сколько вас, пятьдесят? Больше? Уверен, вы думаете, что все сегодня присутствующие по окончании обучения станут работать в рекламе. Так вот, я спешу вас разочаровать. Только десять процентов из всех, кто сидит в аудитории, останутся в этом бизнесе. Скажу иначе: лишь семь, максимум десять человек из вас будут работать в рекламном агентстве или заниматься деятельностью, связанной с рекламой.

Я была готова поклясться, что каждый из сидящих в эту же секунду внес себя в эти эксклюзивные десять процентов. Нейт продолжал:

– Это случится по многим причинам. Некоторые из вас поймут, что ненавидят рекламу. Такое тоже бывает, не удивляйтесь, – среди присутствующих раздался смешок. – Что, кто-то уже сейчас это понял? Тогда вы сэкономили себе три года, поздравляю! А если серьезно, то я не смогу назвать другой город, где существует такая же конкуренция в рекламном бизнесе, как в Лондоне. Вы можете возомнить, что получить работу в рекламе – это то же самое, что получить работу в магазине или каком-нибудь салоне. Но это не так. Далеко не так.

При этих словах я горько усмехнулась. Не далее как этим же утром я лично смогла убедиться в справедливости этого замечания.

– В Лондоне сотни рекламных агентств, но лишь один-два десятка из них – игроки первой категории. Это крупные сетевые агентства полного цикла. Получить работу в любом из них – это снять звезду с неба, сорвать куш, выиграть в лотерею. На позицию неоплачиваемого стажера стоят сотни желающих. Что уж говорить о стабильной должности с зарплатой! Но я не хочу убивать в вас решимость, ни в коем случае! Я здесь не для этого. Возможно, вам повезет, не всем сразу, а некоторым из вас, и вы сможете устроиться туда, где реклама граничит с искусством. Не каждое агентство может создавать такую рекламу. Рекламу, которая не заставляет вас купить что-то, а рождает в душе чувства, о которых вы даже не подозревали. Вы, наверняка, видели такие ролики. Они вызывают слезы, от них бьется сердце, они берут за живое. Можете назвать мне пример такой рекламы?

Я задумалась. Первый ролик, что пришел мне на ум, был социальной рекламой о необходимости использования ремня безопасности, он назывался Embrace life. Снятый в стиле слоу-моушн, он начинается довольно странно и забавно. Молодой мужчина имитирует управление автомобилем: он держит воображаемый руль, крутит его и улыбается своей семье, сидящей на диване: маленькой дочке и жене. Они в ответ одаривают его теплыми улыбками, кажется, нет счастливее семьи на свете. Но вдруг что-то меняется. Мы видим, как искажается гримасой лицо мужчины, когда он возвращает взгляд на «дорогу». Воображаемый руль уходит в сторону, мужчину ведет вслед за ним. В то же самое время его жена и ребенок бросаются к нему и успевают обвить руками: снизу по поясу – дочкины, по груди – жены. И в секунду, когда их пальцы смыкаются, словно ремни сидения автомобиля, происходит удар, от которого все вокруг вздымается в воздух. Мужчина остается жив благодаря ремням безопасности – рукам родных. Это очень сильный ролик, я не могу словами передать силу его воздействия, его нужно увидеть своими глазами. Для достижения этого эффекта потребовалось несколько составляющих: интрига, продуманный угол съемки, музыка, актерская игра и идея – бездушный ремень безопасности в ролике приобретает человеческое лицо. Ты должен остаться жить для своей семьи, беспечность сделает самых близких тебе людей несчастными. На тот момент это была одна из самых лучших рекламных работ, которые я видела, и одна из немногих, от которых на моих глазах выступают настоящие слезы.

В зале поднялись руки. Я удивилась, услышав примеры, которые приводили мои однокурсники. Оказалось, что большая часть роликов, которые вызывали в душах сильные эмоции, относилась к сезонным, а именно, рождественским. Быть может, дело в сентиментальности, присущей людям в Рождество. А возможно, в традициях, ведь зрители ждали рождественский ролик весь год, а агентства готовили ее еще за много месяцев до праздника. И так как ролики универмага John Lewis называли чаще других, я дала себе слово обязательно посмотреть хотя бы один из них, и для верности записала, чтобы не забыть.

***

Побежали дни. Я быстро вошла в ритм, мне легко давались лекции, несмотря на то, что велись они на английском. Мой слух окончательно адаптировался, и я с удовольствием повторяла про себя новые слова и подхваченные фразы. Мне нравился английский, звучавший из уст его носителей, его мелодичность была подобна голосу возлюбленного, и звучал он очень «умно», как говорила Ашия.

Английский, который я учила в школе, не имел ничего общего с тем, что я слышала вокруг. Фразы строились не так, как я привыкла, они упрощались, но в то же время сохраняли логичность и последовательность. Например, вместо “How are you?” – “What’s up?” или “How you’re doing?”. Когда нужно переспросить, используют “Pardon me” вместо ”What? ”, которым часто грешат мои соотечественники в поездках заграницу. Грешила им и я, а между тем, “What?” звучит чрезвычайно невежливо и даже грубо. Как-то я обмолвилась, что в школе нас учили при первой встрече произносить “How do you do?” Это вызвало у англичан просто гомерический хохот. Они не могли поверить и все подначивали: «Из какого ты королевства? Так не говорят уже лет двести!» Я как могла разъясняла, что такому английскому учили всех детей в советских школах, общение с иностранцами было нам недоступно.

В тот первый год я беспричинно (как мне казалось) чувствовала себя потерянной. Оглядываясь назад, я могу точно описать те ощущения. Я бросилась в реку, не спросив себя, умею ли плавать. Я поставила цель, не успев разобраться, что принесет мне ее достижение. Опасный эксперимент. Но это было свойственно мне – сделать что-то, переложив проблемы на будущую себя: она справится, ведь в будущем все всегда сильнее, умнее и выносливее, чем в настоящем.

Возможно, именно по этой причине, мы с Ашией стали неразделимы. Мы ходили на лекции вдвоем, обедали вдвоем, посещали музеи и пабы в неизменном тандеме. Однажды один духовный человек назовет нашу дружбу “a healing relationship” и скажет, что мы неспроста вместе, что мы излечиваем друг друга. Не знаю, от чего излечивала Ашию я, но на меня она действовала, как порция хорошего шоколада: я смеялась ее шуткам, сыпавшимся, как из рога изобилия, и внимала историям о московской жизни. У Ашии был невероятно заразительный смех, противостоять его очарованию было невозможно. Но несмотря на кажущуюся веселость, в ней также был и некий надрыв, какая-то грустинка, придававшая ее характеру минорность, малозаметную остальным, однако я чувствовала ее довольно сильно. Что-то в ее прошлом, казалось, вынудило ее стать сильной не только для себя самой, но и быть опорой для других… Она была подобна дереву на обрыве: не просто пыталась удержаться на нем, но собственными корнями укрепляла обрыв, чтобы он не осыпался. Безусловно, эта внутренняя сила, стойкость духа, верность слову и другие черты характера привлекали меня в ней.

Когда мы познакомились, Ашие было девятнадцать лет, а мне – тридцать. Причина, по которой разница в возрасте между нами не ощущалась, заключалась в том, что я всегда чувствовала себя моложе и вела себя соответствующе, а она, исходя из ее эмоциональной и интеллектуальной зрелости, казалась взрослее, чем сверстники. Так мы и сошлись – где-то на половине. Ее интересовали вещи глубинного характера, такие как параллельные измерения, возможности тела и духа, как вместе, так и по отдельности, осознанные сновидения. Будучи родом из Сибири, где популярны шаманские практики, она не забывала о силе и влиянии духов своих предков, и, хотя мы почти никогда не говорили об этой стороне ее жизни, я знала, что это для нее важно.

Не могу сказать, что Ашия любила учиться, и дело было не в лени. Как-то она обмолвилась, что оказалась на курсе рекламы случайно. Она сказала, что всегда тяготела к техническим профессиям, но под влиянием чужого мнения у нее сформировалась ошибочная уверенность в том, что она человек творческий, так она и оказалась здесь. В техническом колледже, где Ашия обучалась раньше, ее выделяло иное видение задач, она с готовностью уделяла время проектам и реализовывала их с изяществом не технического, а артистического свойства. «Но как много значат фон и контекст!» – убеждалась я, слушая ее рассказы. В колледже, где обучались «сухари», Ашия была ярким цветком, взошедшим в пустыне, однако, попав в истинно творческую среду, она осознала, насколько все-таки сильна в ней строгая, арифметическая жилка. Так, наверное, почувствовали бы себя конголезские щеголи, окажись они в Милане на Неделе моды, где образ жизни, который выделял их дома, был самым обычным делом. Всё и все познаются в сравнении, и мне казалось, что эти несоответствия ее внутренних ощущений и людей, чьему мнению она доверяла, сбивали Ашию с толку, заставляли задумываться, не совершила ли она ошибку в выборе профессии.

***

Я хорошо помню день, когда впервые услышала о Желтом карандаше. Дело было поздним октябрем. Наша группа окончательно сформировалась, пара человек ушли из нее в самом начале года, но я не знала ни их имен, ни причин, вынудивших их так поступить. Я просто мысленно законспектировала: минус два. И продолжила жить, как и прежде. Это была не моя потеря.

Стояла осень. Приход осени не спутать ни с каким другим временем года. Вначале ты ощущаешь, как всё, что летом было сухим, становится мокрым, а то, что уже было мокрым, – не просохнет теперь до следующего лета. Я говорю о мостах и их «подноготной». Хочешь узнать, какой сезон стоит в Англии, – загляни под мост. Если изо рта идет пар, значит, весна, если ты видишь плевки на асфальте, значит, лето, если под мостом никто не ездит – зима, если же тебя продирают мурашки – это она, милая лондонская осень.

Все вдруг укутались в уютные свитера, и мне казалось, что нигде больше люди не одеваются также красиво, как осенью в Англии. Эта страна создана для того, чтобы творить моду осенних улиц. Кардиганы, накидки, шарфы, ботинки, вязаные носки и гольфы, шерстяные юбки, драповые пальто – мои глаза ликовали, когда я смотрела на парад теплоты на улицах.

И только вечеру было подвластно изменить дневные законы: стоило ему опуститься на город, как оголялись ноги, головы и шеи, как правило, после девяти вечера, особенно в пятницу. Пестрые девушки в мини юбках, на шпильках на босу ногу. Не уверена, что их грело больше – радость от окончания рабочей недели или горячительное? Возможно, и то и другое. Но дрожь их была вполне реальной. Вспоминая «пятничных» девушек, я так и вижу, как они идут на полусогнутых коленях из-за огромных шпилек, громкоголосые, красивые донельзя, с ресницами, словно опахало, и губами, словно соцветие психотрии. There is always a walk of fame before a walk of shame. Я искренне завидовала их самообладанию и со временем тоже научилась не замечать холода, ведь в конечном итоге, у человека всегда есть выбор: страдать от чего-то или не обращать на это внимание.

Была пятница, хорошо помню, что настроение у меня было поганое – впереди выходные, а я их недолюбливала. На первом курсе я была еще слишком поглощена своей целью – узнать как можно больше о рекламе. Я не могла и не желала тратить время на отдых. Поэтому я стремилась впитать как можно больше информации в пятницу, перед тем, как медленно потечет патока субботы и воскресенья.

К нам на девятый этаж пришли гости. Это были двое студентов, они заканчивали третий, финальный курс и держались с нами чуть свысока, что казалось вполне логичным. Они сели за стол, а Нейт представив их, удалился. Нам предстояло самим расспросить гостей о том, что нас ждет дальше на втором и – о боги! – третьем, выпускном курсе. Каждый из нас пытался «примерить» себя на роль этих двух пришельцев оттуда, из будущего, они были почти у самой финишной черты. Остался ли в их глазах задор, стучит ли их сердце в унисон с брифами, «чешутся» ли еще их руки? Мы хотели знать все.

Этьен, мой одногруппник, черноглазый француз с манерами обольстителя, никогда не снимавший с головы ярко-красной повязки, присел рядом с третьекурсниками, закинув ногу на ногу. В его жилах тек слишком густой коктейль из французского наслаждения и тоске по любви, чтобы он мог позволить себе суетиться.

– Ну, как оно? – спросил он голосом, от которого могли бы растаять струны его гитары, которую он нет-нет да приносил в универ. Как-то за бокалом пива он сказал, что родился на свет для того, чтобы каждую женщину на земле сделать счастливой. Я помню, как пожелала ему очень долгой жизни.

– It’s ok, – лениво протянул один из пришедших, его звали Карл, и он был шотландцем. Его коричневый пиджак был хорошенько помят, словно он только что с кем-то поборолся. Глядя на вертикальную «думающую» морщину между его бровей, я пришла к выводу, что, скорее всего, этим «кто-то» был он сам. При предположительной любви к мыслительной деятельности, сейчас он явно желал поработать на публику, хотел, чтобы мы проявили больше интереса, потянули его за рукав, потрясли: «Ну давай, колись, каково это, быть третьекурсником? Насколько это круто? Насколько крут ты сам? Ты можешь придумывать офигенную рекламу? Как ты это делаешь?»

      Наконец, он сжалился над нами, глядя в наши щенячьи глаза, полные любопытства, и промолвил:

– You gotta be ready, kids.

– What for? – приготовились мы внимать истине.

– Нет справедливости в рекламном мире. Все устроено так, чтобы вы почувствовали себя полным дерьмом. Вот и все, что вам нужно знать, – его верхняя губа презрительно дернулась. – А если конкретно, то мы сейчас просто разочарованы настолько, что, честно говоря, и рассказывать об этом не хочется. Мы полгода готовились к «Желтому карандашу», а в итоге полный пшик. В Дандад по-любому какой-то сговор, я не знаю другой причины, почему нашу идею не взяли. Мы провели столько исследований, столько идей перелопатили, а толку – ноль.

– Извините, а что это – «Желтый карандаш»? – спросила стройная японка, держащая блокнот и ручку с пушистым розовым перышком на конце. Только перед выпуском я узнаю, что эта малышка обладает странной манией, заставляющей ее записывать все действия, которые происходят вокруг нее, но не с ней самой. Однажды она покажет мне свой дневник, и я обнаружу там подробные описания того, как я была одета и что ела в те дни, когда оказывалась в поле ее зрения. Не только я, но и все, кто окружал ее, попали в эти хроники. Это была подробная летопись дней, летевших мимо нас, а мы не замечали так много деталей, которые их заполняли. Су Ань же просто фиксировала их в своей книге. Не думаю, что она испытывала какие-то эмоции, делая свои записи. Она не была писателем или блогером, не анализировала увиденное, не выносила суждения, это был летописец, но не творец. Она бесстрастно переносила на бумагу то, что видели ее чуть близорукие глаза. Но в тот вечер она просто показалась мне милой и воспитанной девушкой. Ее тихий голос как-то мгновенно уравновесил раздражительность двух гостей девятого «рекламного» этажа и, сменив тон, как мальчишки при виде любимой учительницы, они заговорили:

– Так вы еще не слышали про «Желтый карандаш»? Про Дандад не знаете? О, черт! Ну вы даете! Ну тогда все удовольствие у вас еще впереди… – и они переглянулись с многозначительной улыбкой, словно тайна, которой они владели, делала их могущественными властителями маленького королевства неучей.

Карл величаво начал:

– «Желтый карандаш» – это грааль. Если вы хотите добиться хоть чего-нибудь в рекламном бизнесе будучи студентом, вам не выжить без «Желтого карандаша». Агентствам проще, у них есть «Каннский лев». Чтобы его получить, они тратят сотни тысяч, но, получив хотя бы одного, само агентство взлетает в цене на несколько лямов. Там идет групповая работа. Для победы в Каннах прикладываются неимоверные усилия. Самые талантливые из копирайтеров корпят над исследованиями и идеями каждый день, каждую ночь, пока не найдется та самая, от которой дрогнет сердце шефа креативного отдела. От которого заноет под ложечкой даже у бухгалтера или уборщицы. Идея, которая сработает для всех, – универсальный солдат, универсальный убийца. С «Желтым карандашом» все и проще, и сложнее одновременно. У вас нет команды, которая протестирует вашу идею. Нет брейншторма в компании таких же «гениальных» копирайтеров, как вы сами. Кстати, а ты кто? – спросил он, ткнув в меня пальцем.

– Я Юна.

– Нет, я спрашиваю, ты копирайтер или арт-директор?

Я непонимающе покачала головой.

– Ты пишешь тексты или рисуешь картинки?

– Пишу.

– Значит, копирайтер. Ты останешься со своей идеей и своим напарником, у вас будет тройничок. И вам повезет, если выберетесь из него живыми. Кто кого: вы свою идею или она вас. Будьте готовы не спать, не есть, ваша идея будет шептать на ухо, что она бездарная, тупая, никчемная, что и ты сам такой же, раз создал ее. В один день вы проснетесь и поймете, что тупее и самонадеяннее вас нет никого на свете, а в другой, что свет еще не видывал такого гения, и вы будете лететь на крыльях восторга. До следующего приступа сомнения.

– И что из этого верно?

– Both fair, – вклинился Крис, второй из старшекурсников. – Суть в том, что идея сама по себе – вещь весьма нейтральная. Особыми качествами ее наделяют оценивающие, и с этой точки зрения она становится либо гениальной, либо банальной.

– Погоди, погоди, – перебил его Карл. – Ты хочешь сказать, что идея сама по себе не может быть крутой?

– Конечно же, нет. Она крута ровно настолько, насколько считают люди, которые ее оценивают. Сама по себе она не стоит ровным счетом ничего. Но если она рождает в душе чувства, если побуждает к свершениям либо меняет мир, то эта идея чего-то стоит. Идея крута, если хотя бы один человек так считает.

– Не считая ее создателя?

– Не считая создателя. Если нашелся хоть один почитатель – это значит, она крута.

– С Дандад все иначе. Если твою идею не считает крутой совет судей, то ты в пролете, – покачал головой Карл.

– У нас была классная идея, без шуток. Мы взяли сложную проблему и смогли найти достойное решение, – заметил Крис.

– Какое? – спросил Питер, мой однокурсник, высокий, голубоглазый, словно выросший Питер Пен, не помещавшийся больше в свои штаны.

– Говорить об идее, которая проиграла, это дурной тон, – отрезал Крис. – Но если хотите знать, она помогла бы сократить потребление воды во всех местах общественного пользования в два раза. Но всем плевать, видимо, есть вещи гораздо важнее перерасхода природных ресурсов, – в голосе его была обида, и я почувствовала сострадание.

Я знала точно, почему они не хотели говорить о своей идее. Победа громка, а поражение тихо. Кому охота признаваться, что то, над чем ты корпел такое долгое время, верил в это, развивал, оказалось никому не нужным, не прошло по критериям, просто не понравилось. Причин могло быть множество. Ребята учились на третьем курсе, это был их последний шанс получить заветный приз, а они проиграли.

В то же время я почувствовала, как в груди моей закипает решимость. Если эти двое не справились, это ничего не значит, кроме того, что нужно стараться лучше. Значит, нужно придумать что-то такое, перед чем никто из судей не сможет устоять. У меня уже чесались руки.

– А мы можем подать заявку на Дандад? – спросил Альберто.

– Нет, первокурсники участвуют в других конкурсах, типа “Young Pencil”, “Yes awards” и еще пара-тройка других. У вас будет презентация в универе – финальное годовое задание. Но на втором вы точно сможете, так что готовьтесь.

У меня екнуло сердце, и я отчетливо почувствовала, как мало я значу и как далеки мы все – нет, не от шанса выиграть, а даже от участия в этом конкурсе. Целый год отделял меня от возможности попытать свои силы в таком неприступном состязании, где сходятся в смертельной схватке самые сильные идеи. При моей любви к ним, как я могла думать о чем-либо другом, мне не терпелось приложить все свои силы для победы.

Мы собрались после уроков. К нам с Ашией присоединились Мартин и Хенне, брат с сестрой из Дании – два херувима с белоснежными волосами и голубыми глазами, которых все вокруг подозревали в чем-то непристойном, до того они были неразделимы и прекрасны. С ними были Альберто, рекламный «гений», продавший ручку Нейту, Клаудия, испанка с длинными густыми волосами и сочным загаром, Питер – худощавый художник, бог знает каким чудом оказавшийся на курсе при всей его любви к подлинному искусству, и Навид, вечный студент из Ирана.

Мы завалились в бар на первом этаже универа, он носил название “The Cosm”. Еще одно волшебное ноу-хау, которого вы ни за что не найдете в России – питейное заведение в стенах учебного. Тогда как в России не разрешается продажа алкоголя ближе чем на полкилометра от любого учебного центра, в Лондоне, где развита пивная культура, это вполне обычное дело. Ни для кого не секрет, что студенты много пьют, и, наверное, управление университета спросило себя: почему бы не пойти им навстречу и не сделать место, где они могли бы купить пиво вдвое дешевле, точно такого же качества, как в любом приличном пабе в центре города?

Мы тоже не видели причин отказываться от этого удовольствия и проводили там большую часть всех наших вечеров. Если на лекциях нам не удавалось толком пообщаться, к тому же с утра все были обычно невыспавшиеся и злые, то к вечеру все наконец-то приходили в себя, становились говорливее.

Зал гудел. Все столики были заняты, кроме одного, самого клевого, с широкой столешницей и двумя диванами. Он был свободен, и это было чудом. Мы бросились занимать потертые кожаные кресла. Бросив сумки, мы направились к барной стойке, чтобы заказать пива и чипсов. Нас обслужила симпатичная брюнетка с короткой стрижкой, я узнала ее – она была студенткой курса дизайна, тоже первокурсница. «Как быстро она нашла работу», – поразилась я и почувствовала укол совести в самое сердце. Пальцы холодила ледяная кружка, полная пива, я собиралась пить и веселиться, а кое-кто впахивает по вечерам, чтобы оплачивать счета. Но я отогнала эту неприятную мысль. «Учебный день закончен, почему я не могу провести свой вечер так, как хочется? Пообщаться с единомышленниками, послушать их истории. У меня был долгий день, могу же я расслабиться», – спросила я себя и, ответив утвердительно, понесла свою кружку и пачку чипсов к столу сквозь пивной аромат, громкую музыку и удары мини-хоккея, разрезающие спертый воздух.

Слева от меня трое парней во главе с темнокожей девушкой устроили импровизированное выступление. Они разучивали какой-то странный танец, двигаясь в ритм, и выглядели очень колоритно, подчеркивая неформальную атмосферу студенческого бара. Я плюхнулась на диван между Ашией и Навидом. Сегодня он был молчалив вопреки обыкновению. Он пил пиво, глядя куда-то в дальнюю стену, испещренную принтами, постерами и граффити. Я ткнула его вбок:

– Yo, what’s up.

Он медленно повернулся и грустно посмотрел на меня. Затем сказал:

– Не обращай на меня внимания, сегодня я скучаю по дому.

Навид был родом из Ирана. У него были довольно длинные, курчавые волосы, которые он собирал в густой хвост, смуглая кожа и крупные с поволокой глаза, которые словно грезили наяву о восточной сказке. Казалось, ему было тоскливо находиться в этом пресном мире, где не происходит никаких чудес, нет ярких красок, столь милых сердцу любого восточного человека.

Сын богатых родителей, Навид последние несколько лет был занят тем, что переезжал из города в город, переводился из вуза в вуз. Его обучение походило на разрозненную мозаику, которая никак не желала складываться. Он обучался обувному мастерству в Италии, графическому дизайну в Берлине, ювелирному делу в Израиле, теперь дошел черед и до Лондона и рекламы.

Он не боялся показаться сентиментальным и говорить о своих чувствах. Это был поэт, слова для него были подобны податливому материалу, из них он ткал свои размышления, раскрашивал радостью, унизывал печалью. Ему бы полеживать на вышитой оттоманке и поведывать всем желающим сказания, мистические видения и сны, в которых он видел неведомые миры. Я всегда придерживалась мнения, что реклама – слишком приземленная сфера для такого человека.

– Юна, – окликнула меня Клаудия. – Вы уже что-нибудь придумали на презентацию?

Совсем недавно мы получили финальное годовое задание: придумать собственное рекламное агентство, клиента с брифом и подготовить оригинальную презентацию, которая поразит наших тьюторов и других студентов.

– Да, что-то движется, – ответила я, и бросила взгляд на Ашию и Хенне с Мартином. Так сложилось, что мы оказались с ними в одной команде, и все четверо, после некоторых совещаний, сошлись на том, что наше агентство будет называться “The Rabbit”. Нам всем понравился символ кролика, в нем была скорость, чуткость и милота. Но вот клиента мы пока не придумали.

Выслушав нашу задумку, Клаудиа пришла в восторг и призналась, что очень любит кроликов. Затем она пересказала идею их команды, которая пока находилась в зачаточном состоянии. Мы принялись болтать о процессе обучения и довольно быстро сошлись во мнении, что наши тьюторы не тратят так уж много времени на разъяснение того, как мы должны работать. Подразумевалось, что мы сами найдем решения тех или иных задач, но как – никто не говорил. У нас впереди было еще несколько месяцев занятий, отчитываться о проделанной работе мы должны были регулярно, но сам подход наших преподавателей озадачивал. Да, нас потчевали разнообразной информацией и координировали творческий процесс, но конкретных инструкций не было.

Я слушала одним ухом Клаудию, а другим – ребят, которые обсуждали новости музыкального мира, когда увидела, что к нам направились Силвия и Алан, один из лекторов, мы мало его знали, он приходил к нам раз в две-три недели. Силвия, как обычно, была чем-то озабочена, справившись как у нас дела, она переключилась на старшекрусника, который подошел задать ей какой-то вопрос. Алан же был настроен на беседу с нами. В руках у него была пинта пива, наполовину уже пустая. Это был знак, что он не покинет нас еще как минимум десять минут.

– Как дела? – спросил он всех.

– Алан, помогите нам, мы тут спорим, – выкрикнула Клаудия, чтобы перекричать шум и музыку.

– В чем дело?

– Нам трудно работать, когда мы не знаем, что должны делать, получается, что мы платим деньги за обучение, а вы хотите, чтобы мы сами себя обучали, – на лице Клаудии читалось недовольство. Мне всегда нравилось, что она не боялась показывать своих эмоций.

Вместо ответа Алан рассмеялся, запрокинув голову. Это была его типичная реакция на большинство событий в жизни. Думаю, таким образом он просто брал паузу на обдумывание ответа, а может, все дело было в пиве.

– Хорошая точка зрения, Клаудия, – отсмеявшись, произнес он. – Я могу тебе на это ответить вот что: если я, стоя перед вами на паре… Сколько вас человек на курсе, несколько десятков? Так вот, представьте, я начну вам пошагово диктовать, как реализовать ту или иную идею. Что у нас получится на выходе? Несколько десятков одинаковых решений. А если я скажу вам, что у вас уже есть все необходимое: ваша команда и светлая голова, остальное вы сделаете сами, лучше меня, лучше моих советов, – то на выходе у нас получится несколько уникальных проектов. Мы на рекламном курсе, учиться работать по одному и тому же принципу – смерти подобно. Мы не хотим создавать клонов и не хотим подстраивать ваши идеи под наше видение. Свои проекты вы знаете лучше нас, мы можем только корректировать.

– Да, я понимаю, – протянула Клаудия. – Но все-таки откуда мы узнаем, кто из нас прав, правильно ли мы делаем, не допускаем ли ошибок?

Алан загадочно улыбнулся.

– О своих ошибках вы узнаете позже, когда будете выступать перед публикой. Вот тогда все ваши ошибки будут столь ясны, что никто не укажет на них лучше.

– Но мы не хотим позориться! – вклинилась я.

– Любая презентация – это в какой-то мере позор, – парировал Алан. – А любая работа до презентации – попытка избежать этого позора. Вот поэтому вы и должны работать так, словно от этого зависит ваше будущее. В конце концов, так оно и есть. Вы должны быть находчивыми, создавайте такой продукт, которого от вас никто не ждет. А главное – исследуйте, исследуйте проблему от и до! Вы, кстати, помните историю с тем рекламным агентством и их клиентом, авиалиниями?

– Нет, – ответили мы хором, так как остальные уже присоединились к разговору. Прихлебнув пива, Алан начал:

– Одно небольшое рекламное агентство должно было презентовать идею авиаперевозчику. Это был крупный клиент, заполучить его для любого агентства было большой удачей. Но у них была проблема: от перевозчика вовсю бежали пассажиры, и никто не знал, в чем причина повального отказа от их услуг. В день презентации клиенты, два важных дядьки, приехали в назначенное время в агентство, чтобы посмотреть, что для них подготовили. Их проводили в лобби, предложили чашечку чая и кофе, чтобы они подождали несколько минут, пока идут последние приготовления для презентации. Мужчины расположились в фойе, недовольные от того, что им приходится ожидать. Через десять минут к ним вышли и снова попросили подождать, ссылаясь на техническую неисправность оборудования. Мужчины поджали губы, но все-таки согласились подождать еще. Через некоторое время к ним снова вышли и сказали, что остается подождать всего ничего, каких-то десять минут. В конечном итоге, мужчины, прождав тридцать пять минут, разозлились и встали, собираясь уходить. Они громко возмущались непрофессионализмом рекламного агентства, их неподготовленностью, они поносили всех и вся за то, что потратили свое драгоценное время, чтобы приехать сюда, а их, таких занятых и важных персон, заставили ждать столько времени, да еще и впустую! Все еще выкрикивая проклятья, они направились к двери, угрожая больше никогда не иметь дела с подобными болванами. В эту минуту из дверей показались двое молодых мужчин: копирайтер и арт-директор. Они остановили рассерженных клиентов:

– Послушайте нас всего минуту. То, что мы скажем сейчас, очень важно, – произнес один из парней. – Вы чувствуете возмущение от того, что вам пришлось столько ждать? А ведь именно так чувствуют себя ваши пассажиры, когда их рейсы задерживаются один за другим, один за другим. И если вы сейчас вернетесь в зал, мы расскажем вам, что нужно сделать, чтобы вернуть их доверие.

Надо ли говорить, что мужчины вернулись, и в итоге агентство получило крупный заказ на рекламную кампанию?

– Это было запланировано? – спросил Мартин.

– Конечно! Это была часть их стратегии. Вся соль презентации – дать заказчику почувствовать то, что чувствует клиент. Это работает лучше всего. Но главное, что когда им удалось заграбастать этот заказ и спасти компанию перевозчика, само агентство вдвое выросло в цене!

– Как они додумались до такого? – спросила Ашия.

– Сила исследования. Проблему всегда надо исследовать. Креатив сам по себе хорош, но без базы – это просто развлечение для ума. И только когда креатив опирается на исследование, он становится могущественным, становится правдой. А против правды никто не может устоять.

***

Солнечным утром пятого октября я ехала в автобусе. Он, вопреки обычному, был забит до отказа, и я стояла на нижнем этаже, покачиваясь в такт движению. Бросив взгляд на площадку, где обычно лежали бесплатные выпуски лондонских газет, я увидела обложку Evening Standard. Она была черной. С первой страницы на меня смотрело лицо Стива Джобса, и я почувствовала, как дурное предчувствие обуяло меня. Я протиснулась сквозь толпу и взяла выпуск. «Стив Джобс умер», – прочла я. Сердце мое упало. Гений маркетинга, филантроп и идол поколения был мертв. Он смотрел на меня, обрамленный густой чернотой, и я увидела в его глазах свою собственную боль. Я не стала читать статью. Помню, что отложила газету и вернулась на свое место, чувствуя, как колотится мое сердце. Я чувствовала, что на меня смотрят. Другие пассажиры, уже знакомые с новостью, искали в моем лице подтверждения собственных эмоций.

Во мне боролись два чувства – сожаление и принятие. Сожаление от того, что великий человек покинул этот мир так скоро, в самом расцвете, и принятие того, что он успел сделать так много: научил быть смелыми, не ставить преграды самому себе и не позволять этого никому другому. Он никогда не исполнял чужие мечты, следуя за своей собственной, но, парадоксальным образом, смог исполнить мечты миллионов. Могло ли быть место сожалениям, если некто смог сделать то, что было не под силу многим на этой земле? Обрести мечту, приложить силы для ее воплощения и стать свидетелем ее расцвета, владычества? Это как сожалеть о том, что кто-то сумел при жизни стать истинно, безусловно счастливым.

Разве это была боль? Эта была светлая радость, подобная той, что мы испытываем, глядя на величайшее произведение искусства, чей автор давно на том свете. Я улыбнулась, прошептав: «Rest in peace, Steve», и еще раз взглянула на первую полосу. Пронзительные глаза смотрели сквозь стекла очков, читая мои мысли, и я больше не видела в них боли.

***

Летели недели, наступил ноябрь, он же мовембер. По всему Лондону мужчины принялись отращивать усы, и теперь каждый из них выглядел не только более мужественным, но и более щедрым. Наш курс развертывался перед нами во всем своем насыщенном многообразии. Теперь и мне пришлось убедиться в словах Алана о том, как важны исследования при работе над проектом. Нейт подтвердил эту теорию однажды, когда мы никак не могли придумать идею для одного бренда и взмолились о помощи. Помнится, он сказал:

– Идеи не придумываются. Они приходят сами, когда вы исследуете проблему.

Как он был прав. И как все изменилось, стоило нам лишь поменять подход: от изнуряющего обдумывания и выдумывания на кропотливый сбор фактов и их анализ. Мы перестали надеяться на вдохновение и ждать чуда – придет идея или нет. Вместо этого мы стали погружаться в каждый бриф, который нам выдавали для работы, в каждый бренд.

Почему в одном из районов Лондона не прижилась ни одна булочная? Мы могли бы потратить десятки часов на придумывание подходящих рекламных акций, но ни одна из них никогда бы не сработала. Само место играло против нас: это был район, где жили обеспеченные люди, строго следящие за своей диетой. Они практически не потребляли хлеб, выпечку и хлебобулочные изделия, следуя популярным тенденциям здорового, безглютенового питания.

Как может «Доместос» стать еще более популярным брендом? В процессе исследования мы выяснили, что многие домохозяйки жалуются на то, что после его использования кожа на руках сильно сохнет. Что могло бы стать более эффективным, чем реклама и скидки на продукцию? Просто добавить пару перчаток к каждой банке.

«Зинерит», средство от прыщей. Взлетев однажды на пик продаж, бренд быстро опустился вниз. Что не так с товаром или, быть может, во всем виноваты конкуренты? Вскоре мы выяснили, что во всем виновата несменная насадка-аппликатор, которая надета на флакон с лекарством. Выглядит она очень удобно. Но при первом же использовании происходит непоправимое. Если выдавить прыщ и помазать «Зинеритом», в ту же секунду на аппликаторе останется пятнышко крови. Но насадка несменная! В следующий раз клиент уже подумает, прежде чем касаться «этим» кожи. Кто захочет разносить заразу по своему лицу? Но главное, кто скажет об этом производителю, который в недоумении считает убытки, не способный соотнести отменное качество продукта и снижение спроса?

А если ты хочешь заставить англичанина что-то сделать, – ну к примеру, сменить входную дверь, – нет лучшего способа, чем поставить его в известность, что соседи уже приобрели такую же. Ничто не действует на англичан сильнее, чем дух соперничества, а когда дело доходит до соседства, то и подавно. Это стало для меня большим сюрпризом.

Мы с Ашией окончательно слились в одну команду, она выполняла функции арт-директора, а я, как и предполагала, копирайтера. Обсуждали идеи мы обычно в «Косме», за бокалом пива, или в столовой, за поздним ужином, состоящим из подсохшего за день сэндвича или йогурта с баночкой нарезанных свежих фруктов.

Подруга разделяла мою любовь к лондонским музеям – благо, большинство из них были бесплатными – и мы потратили неимоверное количество часов, бродя по залам и рассматривая полотна, монументы и инсталляции. Я хорошо помню нашу вылазку в галерею Тейт модерн. Меня тогда привлекла выставка японской художницы Яёи Кусама с ее работами «в точках». Точки покрывали все пространство от пола до потолка, стены, мебель, книги, лавки, пуфы – казалось, все, к чему притрагивались ее волшебные руки, покрывалось разноцветными точками. Несмотря на то, что работы впечатлили меня, и я потратила около часа, рассматривая их, мне показалось, что в них было слишком много от ребенка, и слишком мало от взрослого. Что я могла знать об истинной душе художника, свободной от оков зрелой жизни, ведь я сама лишь училась этому.

Мы также обошли комнаты, где находились: гора двигающихся самих по себе камней, американский почтовый ящик, чья ручка попеременно вздергивалась, женщина из воска, тающая, как свечка, и еще несколько весьма странных инсталляций.

Я не отношу себя к тем, кто тщательно оберегает собственное невежество, но современное искусство странно действовало на меня. Работы, при всей своей красоте и необычности, не вызвали у меня ничего, кроме тревоги, словно в них было нечто незавершенное. Но между мной и многочисленными творениями пока не стояли пыльные и глухие к пророчествам столетия, по-старчески облагораживающие смысл, снисходительные к любым несовершенствам. Я была всего-навсего одним из миллионов современников, а мало какой из художников сочтет за привилегию быть оцененным ими.

***

Тем временем мы параллельно готовились к нашей годовой презентации. Не то, чтобы задание казалось нам сложным, вовсе нет. Нас смущал факт, что на подготовку к нему нам был отведен целый год. Всего-то делов, казалось нам, – придумать рекламное агентство и презентовать его. Как мало мы знали.

Постепенно моя социальная жизнь стала наполняться событиями. Оказалось, что каждые выходные у кого-нибудь на квартире обязательно проводится вечеринка. Flat party – это особое лондонское удовольствие. Обходится оно обычно дешево: все приносят с собой напитки и еду и разбредаются по квартире. Держа в руках пластиковые стаканы, рассуждают о новом альбоме Coldplay или новом бойфренде Кейт Мосс.

В одну из суббот ноября всех у себя собирал Навид. Он гостеприимно приглашал любого, кто пожелает навестить его в лондонской квартире недалеко от доков. Навид всегда говорил, что любит будни больше, чем праздники, но, как видно, ничто студенческое было ему не чуждо.

Квартирка оказалась небольшая, уютно обставленная, в ней преобладали пастельные оттенки, повсюду лежали пледы и подушки. Как говорят лондонцы: «Хочешь увидеть на вечеринке пятнадцать человек, зови сто пятьдесят. Пригласишь пятнадцать, придет один». Судя по всему, Навид позвал всю группу, потому что кроме нас с Ашией пришло порядка двенадцати человек.

Мы принесли с собой вино и пиво и поставили все на общий стол у окна гостиной. Там уже стояла гигантская бутылка водки «Абсолют», две упаковки пива «Carlsberg», нарезанный хлеб с сыром и огромная тарелка хумуса, по всей видимости, приготовленная самим Навидом.

Еще там была коробка иранских фиников, чипсы, крекеры и пластиковые боксы с фруктами, кажется, это были киви и сливы. Мы с Ашией плюхнулись на застеленную пушистым покрывалом кровать, стоящую у балконной двери, которую обрамляли аккуратные шторы. На ней уже расположились четверо наших однокурсников: бразильянка Марсела, Клаудия, Альберто и парень-серфингист из Малайзии. Мы обменялись поцелуями с девчонками, кивнули парням и открыли пиво. Остальные гости, по всей видимости, разбрелись по квартире – кто-то гремел посудой на кухне, кто-то подпевал гитаристу в другой комнате. На узком пристенном столике тихо бормотал телевизор. Навид то и дело подходил к нам: гостеприимный хозяин, он хотел охватить вниманием всех своих гостей, кочуя из комнаты в комнату.

Клаудия со своим милым испанским акцентом, без умолку тараторя, полезла в сумочку и достала из ее недр свернутую самокрутку. Привычным движением она подкурила ее, и по комнате разлился специфический аромат дури, который, казалось, поднял присутствующим настроение одним только своим появлением. У меня же тотчас закружилась голова, и захотелось выйти на воздух. Извинившись, я встала и пробралась к балкону с белой застекленной дверью. Осторожно приоткрыв створку, чтобы не повредить нежную ткань занавеси, я вышла наружу.

Вдохнув темень, я почувствовала, как влажный воздух холодит мои легкие. Стояла тишь, покой нарушал перезвон колокольни, слышавшийся где-то вдали. Я представила, как эта вмененная кому-то обязанность однажды стала искусством, в котором мастер продолжал совершенствоваться. А его ремесло, слившись со своим хозяином, перешло в единение, наполняя волнением, придавая смысл повторяющимся, таким земным в своем покорстве, действиям.