Из-под стола

Глава 4

– Деревенька моя Весёлками называлась, город Тамбов. Туда селяне ездили картошкой торговать по осени, обновы прикупить. Мне восемь годков минуло, матушка занемогла, угасла быстро, месяца не прошло. Батюшка остался один со мной да младшей сестрёнкой Акулинкой, той только четыре года исполнилось. Отец, как жену схоронил, запил с горя по-чёрному, без любимой жизнь стала не в радость.

– Твоя мама красивой была! Правда ведь, бабуль?

– Сама-то не очень помню, давно всё случилось, меня маленькой с ней смерть разлучила, у папки спрашивать не решалась. Люди на деревне поговаривали, мол, мамка моя красоткой слыла, а я в неё уродилась ликом, фигурой тоже. Пьёт, значит, папка наш, мы голодаем. Соседи не оставили в беде, захаживали, из милости кто хлебцем, кто молочком одаривал, батьку принялись стращать, уговаривать:

– Егор! Деток загубишь. Прекращай горевать. Сам не справишься. Бери в дом новую хозяйку, детям мамка нужна!

Молодок сватали, приводили то одну, то другую ему на поглядки. Не хотел отец ни на кого смотреть, сердце о покойнице тосковало.

– Не отдам девчат в руки мачехи! – заявил доброхотам, напрочь отрезал. – В память любушки-супруги, голубушки ненаглядной, сам дочерей подниму!

Так не оженился боле, хотя видным по тем временам мужиком считался, это уж я помню. Пить бросил, когда мне случилось занемочь: под дождь попала, за дровами пошла, батя дверь закрыл на щеколду по недогляду, стучалась долго, да он заснул с похмелья, к окошку бросилась, на грязи поскользнулась, ногу подвернула, обратно до навеса дойти не сумела. Время достаточно прошло, пока Акулинка из своего угла истошным криком пробудила папаню, тот понял – меня нет, на улицу бросился, нашёл-таки, на руках в избу занёс, обсушил, а я мечусь в жару, в бреду. Бабка знахарка с соседнего дома горячим настоем калины отпоила, строго наказала отцу остерегаться такого впредь, в следующий раз не сможет помочь. Тогда батя зарёкся горькую пить, нас растил, берёг, тяжёлую работу по хозяйству справлял, деньжат добывал, столярничал отменно. Я же за старшую по дому управлялась, рано пришлось всему обучиться.

По стране смуты пошли, революции, время непростое, скудное настало. Отцу повезло, лихолетье стороной обошло: жалели вдовца с двумя малолетними сиротами, на фронты не угоняли. После смерти жены он стал быстро сдавать, кашлял сильно, на ноги ослабел, как я сейчас. Достаточно страху в те годы натерпелись, частенько приходилось в подполье просиживать, сухой коркой хлеба обходиться. Всему приходит конец, мало-помалу жизнь налаживаться начала, я подрастала. Акулина с неохотой нам подсобляла, ей с пареньками да подружками на гульках в танцах кружиться, веселиться по сердцу пришлось. Голосистая, боевая, она лицом в батьку пошла, тот жалел меньшую крепко, что ласки материнской не помнила. От меня же много требовал, я старше, за хозяйку числилась. Так и повелось: младшая сестрёнка хороводит с молодёжью, а я в заботах сохну. Ребята гулять кликали сначала, мне же всё недосуг, голову поднять некогда, потом они про меня забыли. Тяжело приходилось, сестрицу упрекала, что в помощи отказывает, даже поколачивала, за косицу трепала, та отцу жаловаться приноровилась, колотушки мне возвращались. Обида копилась, думала, не любима вовсе папкой, плакала втихомолку, тоже хотелось попеть, поплясать, по холмам погулять с ребятами.

В восемнадцать лет Акулька в заезжего паренька Гришаню влюбилась, сладилось у них, умчалась сестрица к столице поближе жить, в городок Затишье – там её муж с матерью обосновался, работал на местном заводе. Тот город потом в Электросталь переименовали, новые времена принесли с собой совсем иные названия.

Я в двадцать два года одна с батей осталась. Он сильно ослаб, с таким хворым о гулянках думать грех, хозяйство полностью на мои плечи легло. Время молодости быстро пролетало, меня с одинокой, горькой судьбой венчало. В деревне жалели, головами качали – мол, такая краса увядает. Отца корили – совсем затюкал старшую, только старик не виноват, сама так решила: не для меня удел уготован перед богом предстать мужней женой. Перестарком вскоре посчитали, в мою сторону уж никто не поглядывал, моложе, аппетитнее девушки ходили в невестах. Шесть лет в трудах да заботах минуло.

Когда к нам в совхоз молоденького проверяющего прислали, мне двадцать восемь лет стукнуло. В деревне девки от восторга заверещали, заглядывались на командировочного даже те, кто в паре ходил. Вечером как-то я проходила мимо конторы, в освещённом окошке его увидела впервые, как на ладошке. Он сидел, считал что-то, записывал, такой красивый, высокий, волосы русые, с лица белый, а румянец во всю щёку, и серьёзный очень. Сердце моё вдруг обмерло, за спиной будто крылья появились, все годы одиночества цепями тяжёлыми к ногам враз опали. Тут парень голову поворачивает к окну, меня с места ветром сдуло, домой заскочила, запыхалась, к двери спиной прижалась. Отец приметил, молвит:

– Кто гонится за тобой? Кто озорует?

Я разрумянилась от бега, улыбаюсь глупо, перестать не могу, с перепугу отчиталась как на духу:

– Приезжего ревизора в окошке углядела, учёный больно, не такой, как деревенские ребята. Испугалась: вдруг заметит, как слежу за ним.

Папаня ухмыльнулся, он почти с печки не слезал, а тут на следующий день засобирался куда-то. Долго его не было, я уж убоялась, кабы чего лихого не вышло. Ближе к вечеру слышу шаги – батя входит с молоденьким ревизором, тот под локоть придерживает старика. Моё лицо вспыхнуло, перед глазами круги радужные, язык к гортани прилип, ноги ватные, двинуться не в силах, а гость упёрся в меня взглядом, пристально смотрит. Отец ему что-то втолковывает, между делом меня нахваливает.

Глянулась я Феденьке, позвал меня пройтись, деревню ему показать, на зависть всем девицам – они меня за соперницу уже не считали. Начали мы с ним прогуливаться вечерами, разговоры вести обо всём на свете. Растаяло ретивое сердечко красной девицы от доброго участия залётушки, поняла, что люблю молодца, а его сердце на мои чувства отозвалось. Вскоре поженились с ним, поменяла я фамилию Копейкина на Овсянову, соседи со свадебкой подсобили, хорошие люди были. Папаня в день свадьбы последний раз на улицу вышел, через пару месяцев помер, рядом с матушкой схоронила родимого.

С мужем любимым сюда подались, тут работу дали, вот эту каморку выделили, везучими нас посчитали, мол, одни, как баре в хоромах, устроились – люди комнату делили на две-три семьи, занавесками отгораживались.

У деда твоего неподалёку мать проживала да младшая сестра, отец его не дожил, с Гражданской войны не вернулся. Они меня не приняли в семью, показалась им не годной для красавца сына, больно перезрелый плод достался их мальчику, да ещё безграмотная. Родне обижать любимую жену Федя не позволил, с трудностями справлялись сами, без их помощи. Мир да лад воцарился у нас, душа в душу зажили, милый очень жалел меня, тешил. Зато завистников неожиданно выискалась тьма-тьмущая. Девок не счесть сколько к дедушке липло, увести пытались, только я крепко за него держалась, он меня одну любил.

За месяц до большой войны Зойка родилась, мама, значит, твоя. Надышаться Федечка на дочку не мог. Потом беда ворвалась в дома, семьи, страшная година надвинулась на страну, люди в страхе да ненависти пребывали. Тогда сурово за всё наказывали: за веру в бога, за любую ошибку или промашку, иначе нельзя было. Муж на фронт просился – не пускали, говорили, тут он важнее, у него со здоровьем не ладилось, хотя внешне не скажешь, от меня он скрывал свои проблемы, старался не расстраивать. Мужики на фронте воевали, погибали, бабы одни бедовали, многие вдовами становились.

Мой Федя как громоотвод, льнули женщины к нему, тёрлись возле него и так, и сяк. Особенно одна досаждала, Катериной звали. В молодости девица шустрой да смелой слыла, всё луну с небес пыталась достать, красотой её бог не обидел.

Катьке едва семнадцать стукнуло, когда та сошлась с одним бедовым повесой, курить выучилась. Тому льстило: молодая да гладкая, смотрит влюбленными глазами, подражает ему, но жениться не желал. Девка ребёночка понесла, полюбовник условие ей поставил: коли родишь парня – распишемся, а из-за девки шею под хомут подставлять не собираюсь, сама выкручивайся. Родилась Светка, подруга твоей мамы. Касьян, так звали хахаля Екатерины, не дожидаясь возвращения хозяйки из больнички, пособирал вещички, сгрёб последние копейки и исчез без следа. Катька опозоренной осталась маяться, в деревне её фамилию ПОзорова в ПозОрову переделали. Она дикой кошкой на обидчиков бросалась, люди начали побаиваться, себе дороже задирать склочницу. Страдая от одиночества, девица глаз на моего Феденьку положила, пыталась обхаживать: он на крылечко выйдет – она караулит, к нему ближе подбирается, мол, курить за компанию веселее, а там то приобнимет, то потрётся боком, то на спор к губам тянется, бесстыдница. Про бабьи-то ужимки я знала, нервничала, злилась на соседку очень, сколько раз отгоняла метлой шалопутную от своего мужика, как приблудную собаку. Федя выстоял, во мне одной души не чаял. Катьке невдомёк, что такой красавец в перестарке нашёл – её девятнадцать против моих тридцати пяти обязаны были победить.

Ни молодость, ни красота не помогли сопернице увести желанного мужчину от жены. Со злости, от бессилия спесивица пустила сплетню по деревне, мол, Федя с ведьмой в постель ложится, приворожила я мужика, оттого холоден он к другим бабам. Злость её попортила нам немало крови.

А вот дочки наши сдружились, всюду вместе ходили. Зоя на батьку больно походила, польстилась соседка на это. Пытаясь добиться расположения отца, Катька нашу девчонку привечать стала, обхаживала, у своего ребёнка крохи отбирала, мою дурёху прикармливала. Добилась вражина ответа, моя девочка погодя повадилась бегать в «гостеприимный дом», к «доброй» тёте, за подружку посчитала. У соседки со своей дочерью отношения не складывались – своенравные, упрямые, неуступчивые особы скандалили постоянно. Меня обида точила, что Зойка от семьи отворачивается, сторону недруга принимает, да неразумному дитю ничего не докажешь, всё в штыки принимала.

Девчата наши подросли, им по семнадцать годков исполнилось, когда Касьян в деревне вновь появился – оказывается, в тюрьме сидел за свои проказы вольные. Вернулся он к Катьке по старой памяти, та поначалу взъерепенилась, а мужик затребовал с дочкой познакомить.

В общем, сошлись, заново любовь закрутили – баба, видать, по мужицким рукам стосковалась. Через полгода Катька понесла второго, Касьян от своих принципов не отказался, песню ту же пропел: парня родишь – до конца жизни с тобой останусь. Получилась Анфиска, опять мужик с вещичками из дому ушёл. Поговаривали, через месяц повторный срок схлопотал, тут уж сокол узилища не пережил, в неволе сгинул.

Светка после школы на почту устроилась работать, назло матери с женатым начальником закрутила, ребёнка в подоле принесла. Катерина злилась на дочь, да упрекнуть не могла – яблоко от яблони недалеко падает, силёнок и у этой не хватило перетянуть мужика из семьи, тот испугался, засуетился, в другое место поторопился перевестись, ребёнка не признал. Так и остались они на деревне ПозОровыми, одни, без мужчин, девок своих тянут.

У Екатерины вторая дочь всего на три года старше внучки, вот друг другу и подсобляют. Катька после вторых родов сдала, переболела болезнью нехорошей, кожа в рытвинах да кости остались от былой красоты, страшной стала, иссохла, почернела вся. Но это было уже много позже.