Кумач надорванный. Роман о конце перестройки

VIII

В Кузнецове Валерьян пробыл недолго – уже в первые дни сентября весь их курс, даже не допустив до первых лекций, заслали в колхоз, на “картошку”. Ранее он в таких поездах не бывал – в прошлом году слёг накануне с ангиной. Пока поправлялся – курс его изо дня в день уже полторы недели как трудился в полях, и начальство факультета, первокурсников толком ещё не знавшее, тормошить Валерьяна не стало.

– Раз не требуют, так и ты о себе не напоминай, – советовал отец. – А спросят потом на факультете, простачком прикинься: мол, вы сами не звонили, не вызывали.

Город снова начали заливать дожди, и ехать в глушь, чтобы возиться в грязной жиже, выбирая картошку, Валерьяну не хотелось. Отцовскому совету он тогда внял. Однако теперь он думал про колхоз с другим настроением. Ему представилось: что, если Инну тоже отправят убирать картофель в те же края?

Окрылённый, он даже невзначай поинтересовался перед отъездом у одного из преподавателей: направят ли всех в один колхоз, или же их пофакультетно и погруппно разошлют по разным?

– Смотря сколько там работы для нас, – развёл тот руками. – Могут и по разным раскидать. Будем тогда в выходные друг другу в гости ходить: математики – к филологам, физики – к химикам.

Задумчивый Валерьян отправился домой собирать вещи. “На картошке“, как им сказали, предстояло провести месяц.

Родители ворчали, раздражаясь от университетских порядков.

– Вот тоже молодёжи устроили жизнь! Из года в год гоняют, точно рабов на плантацию! – ругался отец. – Кто объяснит: с какой стати студенты должны этот чёртов урожай убирать? Если в колхозах работать некому, то пускай нанимают работников за плату, – он сердито цыкал, нервно постукивал пальцами по столу. – Нет, всё бы нашим воротилам поэксплуатировать людей задарма.

– Нам с этой картошкой житья не давали, и Лерика теперь мучают, – суетилась огорчённая мать. – А что если он там простудится, заболеет?

Собственные поездки в колхоз вспоминались ей с тягостью. Всякий раз она там простужалась и потом подолгу хворала, кашляя и страдая горлом.

– Там же и врача не дозовёшься. Случись что, так надо ехать чёрт знает за сколько километров в амбулаторию, в райцентр.

Но Валерьян, к её удивлению, не выглядел унылым.

– Не простужусь, – скатав, запихнул он в рюкзак свитер и пару тёплых носков. – В сентябре-то ещё без холодов…

– Ты ноги главное, ноги береги. Слышишь? От ног идёт вся простуда.

– Не промочу.

К семи утра весь их курс вместе с несколькими приставленными на время поездки преподавателями собрался возле главного университетского корпуса, на автобусной остановке. Студенты, нагруженные разбухшими котомками, несмотря на предстоящую долгую отлучку из города, были бодры, даже улыбчивы. Девушки, толпясь кучками, тихонько хихикали, топя в ладонях свежеумытые лица. Пара ребят, дурачась, затеяли возню, стремясь повалить друг друга на асфальт. Только преподаватели были хмуры, зябко поёживались и в ожидании автобусов нетерпеливо поглядывали на часы.

К половине восьмого, опоздав на полчаса, подкатили два облупленных “пазика”.

– Математики, первая и вторая группы – в первый автобус. Физики, первая – тоже в него, – распоряжалась голосистая дородная тётка.

Валерьян, как и вся его вторая группа, послушно полез в салон. Воздух в нём стоял спёртый, пахло пропылённой дерюгой, машинным маслом, прелостью затёртых сидений. Куратор принялся раздражённо толкать оконное стекло над своим сидением, но оно, словно сросшись с окантовывавшим раму резиновым шнуром, не двигалось.

– Кто-нибудь, впереди! Отройте. Задохнёмся ведь, – крикнул он.

Ехали долго, более четырёх часов. Окраинные широкие проспекты сменились протяжёнными глухими заборами заводской зоны, затем исчезли и они. Шоссе прорезало поля, в глубине которых копошились какие-то приземистые, угловатые машины.

– Пашут, – хмыкнул кто-то.

– И нас припашут. Не переживай, – хохотнул одногруппник Валерьяна Павел Кондратьев.

По салону покатились ершистые шутки. Ехавшая с ними вместе голосистая тётка, преподавательница политэкономии Мария Никитична, одёрнула студентов, будто на маленьких:

– Вас не припахивают, а просят помочь с уборкой урожая, – сидя на высоком, помещавшемся над колесом сидении, наставительно проговорила она.

– Помочь… ага… А мы типа отказаться можем… – проворчала, отвернув подбородок к плечу, сидевшая перед Валерьяном Марина Спицына.

С шоссе свернули часа через полтора. Дорога пошла похуже, автобусы встряхивало на каждой выбоине. Затем, когда асфальт закончился, и они запетляли по изрытой залитыми водой ямами грунтовке, трясло уже почти беспрерывно. Пассажиров кидало то в сторону, то вперёд, клоня то к спинке переднего сидения, то к автобусной стенке. Мария Никитична утробно охала, вцепившись в поручень.

Несмотря на тряску, ехали весело. Студенты то перекидывались шутками, то затягивали разные песни. Саня Вилков, актёр драмкружка и комсорг, пытался чего-то бренчать на взятой с собой гитаре. Во время непродолжительной остановки в каком-то селе Кондратьев добежал до магазина и притащил оттуда два полных кулька яблок. Студенты с аппетитом грызли зеленоватые, с красноватыми прожилками кругляши и швыряли огрызки через окно.

До места добрались к полудню. Всех высадили возле одноэтажного и приземистого здания сельсовета. Пока студенты топтались подле автобусов, разминая ноги, или уходили бродить по округе, разыскивая туалет, Мария Никитична с куратором совещались с вышедшим из здания коротконогим, облачённым в выцветший пиджак мужичком. Мария Никитична и куратор, судя по жестам и выражениям лиц, что-то требовали от мужичка, на чём-то настаивали. Тот высоко пожимал плечами, указывая на уходящую от сельсовета деревенскую улицу.

– Да как за всеми ними уследишь на частных квартирах? – заслышал Валерьян возмущённое гудение Марии Никитичны. – Отвечаем-то мы за них, а не вы.

Как оказалось, преподаватели рассчитывали, что приехавшую на убор картошки молодёжь поселят где-нибудь в здании сельского клуба или, на худой конец, пустующего барака. В прошлые разы так и бывало. Однако в этот раз колхозный председатель объявил, что свободных помещений нет, часть клуба и вовсе переоборудовали под склад, потому студентам предстоит прожить месяц в домах колхозников, по два человека на дом. Он уже, оказывается, и с хозяевами договорился.

– Нет, ну что за дурдом, а! – воскликнула в сердцах Мария Никитична, поняв, что настаивать далее бессмысленно. – Ведь было ж раньше всё организованно, всё как надо.

– Чего кипятитесь? – миролюбиво увещевал её председатель. – Им же наоборот – лучше там будет. Дома жилые, кровати чистые, не какие-нибудь там продавленные раскладушки.

Заселялись быстро. Колхозный председатель дал в провожатые бойкую, говорливую бабёнку, не то бухгалтера, не то секретаря, и она повела студенческую ватагу по улице. Останавливаясь то у одного, то у другого дома, она стучала в окно и зычно заявляла выглядывающим наружу:

– Здорово! Помощников принимайте. Приехали.

А затем, оборачиваясь к толпящимся за её спиной студентам, вопрошала:

– Ну, кто здесь пожить хочет? Два человека на дом. Выходи.

Порой возникали длительные заминки – студенты, тоже не ожидавшие такого поворота, не успели условиться между собой, кто с кем будет жить. Рядом суетилась Мария Никитична, прямо на ходу, карандашом, отмечая на листке бумаги, кто к кому заселяется.

Парней в группе было одиннадцать человек – нечётное количество, оттого Валерьян, не слишком старавшийся пристроиться к кому-нибудь сам, остался в итоге без соседа.

– А что, третьим мне ни к кому нельзя? – огорчённо спросил он у провожатой, потому как вид квартирной хозяйки – неприветливой, измождённой, и, наверное, пьющей бабы, его оттолкнул.

– Нельзя. Мы уж тут всё заранее решили. Один поживёшь пока. А если кто ещё из ваших подъедет – подселим.

Колхозники, соглашавшиеся разместить у себя студентов, получали небольшие денежные выплаты за гостеприимство. Списки хозяев утверждались заранее, оспаривать их смысла не имело.

Валерьян нехотя вошёл в дом и снял с плеч рюкзак.