Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 5
Рита обвела глаза толстой черной подводкой – и они сделались такими огромными, что она стала похожа на сову, прилепила накладные ресницы, большими темно-синими кругами обозначила веки, на щеки наложила румяна, чтоб оттенить белизну кожи, и, наконец, нанесла на губы блестящую розовую помаду – как раз в тон платью. Хороша, ой хороша! Жаль вот только, что в этой дурацкой Берёзовке оценить ее некому.
Из кухни донесся мамин голос:
– Ну знаешь ли, пупсик…
Так грозно слово «пупсик» еще никогда не звучало. Оно как будто бы было выковано из стали с изрядным добавлением чугуна. Обычно тон матери в разговоре с отцом менялся с нежного на требовательно-суровый где-то на третий или четвертый день ее пребывания в Берёзовке. Соответственно, менялся и «пупсик». Ну а потом пупсик превращался в изверга, исчадие ада, несчастье на всю жизнь… И, разумеется, в человека, с которым у нее давно уже нет ничего общего. От отчаяния мать начинала рыдать, заламывать руки, бить посуду и срочно покупать билет в следующее турне. А что ей еще оставалось делать?
Рита приблизилась к кухне. Что случилось? Чем на этот раз отец довел бедную женщину до нервного срыва?
То, что услышала Рита, лишило ее сил. С трудом, по стеночке дойдя до своей комнаты, она взяла пуф, перетащила его в коридор, и совершенно ослабевшая, села, опершись спиной о стену. Стена оказалась очень холодной, но Рита не обращала на это внимания. Фразы падали на нее как тяжелые камни, и от каждого услышанного слова ей становилось все хуже.
– И что, я теперь не смогу съездить даже в Турцию? – визжала мать.
– Что значит «даже»? – послышался усталый голос отца. – Теперь, Марина, ты уже вообще никуда не сможешь съездить. По крайней мере, в ближайшие три-пять лет. А может и вообще никогда!
Бах! – разбилась чашка. Бах! – разбилась большая тарелка. Рита за многие годы разбирательств родителей легко могла отличить, что разлеталось на осколки.
– Ты вообще думаешь, что говоришь? – продолжала визжать мать. – Как ты представляешь мое пребывание в этой дурацкой Берёзовке? С ума, что ли, сошел?
– Марина, пойми, мы разорены! Вчера я продал машину. Сегодня выставил на продажу коттедж! Правда, даже представления не имею, кто его сможет купить… Разве кто-то из приезжих. Так сюда не едет-то никто…
– Какой коттедж?
– Какой-какой? Тот, в котором мы живем!
У Риты закружилась голова, и она вцепилась в ручку туалетной двери.
Бах! В ход пошла тяжелая артиллерия – венецианский хрусталь.
– Марина, пойми, меня крепко подставил партнер! Я верил ему, как себе…
– Ну, это ты можешь!
– А он оказался подлецом, каких мало!
– Вот-вот! Верь больше людям!
– Ну а как же без этого?
– Подожди, Лень… А когда же Москва?
– Что – Москва?
– Мы же хотели переехать в Москву! Этим летом! Лень!
– Услышь меня, Марина! – почти закричал отец. – Не поедем мы в Москву, не поедем! Здесь будем жить! Мы разорены, Марина, пойми ты это!
– Ну а… ребенок?
– Какой ребенок? У тебя есть ребенок? – страшно захохотал отец.
– Прекрати издеваться! Что теперь с Ритой?
– А что с Ритой?
– Ну она же… мы же в Москву…
– Рите придется взяться за ум… Осваивать школьную программу, догонять класс.
– Так у нее же одни пятерки!
– Ой, не смеши меня, Марина! Можно подумать, что ты не знаешь, откуда эти пятерки! Не давал бы я на ремонт школы кругленькую сумму каждый год, плюс еще в течение года не подбрасывал бы денежку, быть бы Рите круглой… двоечницей. Так что за ум придется нашей дочери взяться так же, как и тебе…
Ба-бах! В ход пошла супертяжелая артиллерия – судя по всему мать метнула в отца чугунную сковороду.
Теперь стена стала не просто холодной, она стала ледяной. Но Рите было не до этого. Ее волновали услышанные только что слова.
…На негнущихся ногах, оставив пуф посреди коридора, Рита вышла на улицу и побрела на репетицию.
Идти на высоченных шпильках было неудобно, к тому же туфли на самом деле оказались маловаты и пальцы упирались в носки, а пятки – в задники. Но Рита не замечала этого, так же, как не замечала ни распускающихся на тополях нежно-зеленых листочков, ни надвигающейся с запада огромной лиловой тучи. В голове звучали слова: «Мы разорены Марина, мы разорены…», «Значит, Рите придется взяться за ум…».
Последняя фраза была особенно ужасной. Получалось, что теперь вместо того, чтобы блистать на столичных подиумах, ей нужно будет зубрить математические формулы, иностранные слова, постигать дурацкие дисциплины! Нагонять упущенную программу! С ума сойти!
Рита с трудом доплелась до библиотеки, вошла в читальный зал, достала из-за стеллажей с книгами бутафорский гроб, в котором должна лежать Панночка – то есть она, и без сил плюхнулась в него.
– Глянь, на Семикотовой-то лица нет! – толкнула в бок вурдалак Князева вурдалака Грязеву. – Зеленая, как ботва!
– Точно!
– Довыпендривалась! – обрадовалась вурдалак Зюзева.
– Ну а что ей? Вот смотрите, платье-то опять, поди, французское!
– Да-а, платье во-о-ще! А туфли! Умереть не встать! А морда зеленая! С чего?
– Да кто ж их знает? Этих богатых разве поймешь?
Всего этого Рита не слышала. Она лежала в гробу и еле сдерживалась, чтобы не разреветься.
