Глава 11
– Ты правда хочешь уехать? – спросила Аура на следующий день, стоя рядом с Тесс на лодочном пирсе.
– Я уже не чувствую себя здесь как дома. – Тесс одарила ее той улыбкой, какой племянницы успокаивают встревоженных пожилых тетушек. В любое другое время Аура бы ей такого не спустила. – Моя жизнь теперь в другом месте. Я просила маму поехать со мной, но она не хочет покидать замок. Мне кажется, она не двинется с места, даже когда разберется со всеми делами.
Аура оглянулась на черную стену кипарисов.
– Погоди, Сильветта еще преподнесет нам сюрприз.
– Она боится большого мира.
– Иногда я завидую тому, какие ясные у нее цели в жизни.
Тесс шагнула к Ауре и обняла, насколько позволял выпирающий живот. С матерью она попрощалась еще в холле.
Лодка билась о пирс, словно торопила к отъезду. На берегу, в полукилометре от замка, ждала машина, чтобы отвезти Тесс на станцию. Капот поблескивал на солнце, словно передавая световые сигналы азбукой Морзе.
Несколько мгновений Аура и Тесс стояли молча обнявшись. Над замком кружили чайки, в кипарисах шумел морской ветер.
– Надеюсь, мы скоро увидимся, – сказала Тесс. – Правда, надеюсь. Против каждой из вас по отдельности я ничего не имею. – Аура улыбнулась. – Я тебе сообщу, когда соберусь в Берлин.
– Можешь и просто так звонить иногда. Между Гамбургом и Мюнхеном проложили недавно этот подземный кабель – говорят, помех вообще нет. Невероятно, правда? Скоро, наверное, и до Берлина дотянут.
Лодочник делал вид, что не слушает, но Аура заметила, что он с недоумением наблюдает за ними. Судя по всему, он прекрасно помнил то время, когда на переправу приходила Аура с маленькой Тесс. А теперь им обеим было по двадцать с небольшим.
Тесс залезла в лодку, поддерживая руками живот.
– Я тебе говорила, что Джиан пишет мне письма, а я их не читаю. Они в моей комнате. В правом верхнем ящике комода. На случай, если тебе интересно, как у него дела. – Лицо Тесс озарилось теплой улыбкой.
– Но я не могу вскрывать твои письма!
– Можешь, раз я тебе разрешаю.
– Если он узнает…
– А зачем ему знать?
Аура покачала головой:
– Послушай, мне неудобно.
– Ах, прекрати. Ты вот уже четверть века живешь только ради знаний. Знание – твой наркотик. – Лодка отчалила, и Тесс помахала Ауре. – Ты просто должна знать, как у него дела. Так что читай на здоровье, если хочешь. А заодно у тебя будет повод мне позвонить и рассказать, что там у него происходит.
Аура помахала в ответ:
– Счастливого пути!
– До встречи! Я тебя очень люблю! – Морской ветер трепал светлые волосы Тесс. – Смотри не обижай там маму!
Три дня Аура держалась.
Большую часть времени она проводила наверху, в библиотеке Нестора: отобрала несколько книг, чтобы забрать с собой в Лондон, просматривала другие, сидя за столом между витражных окон. При этом взгляд ее снова и снова останавливался на знаке, нацарапанном на крышке. Она сравнила его с рисунком внутри часов в столовой.
Это был один и тот же знак.
Птичий щебет не нарушал тишины, если часы раз в два дня заводили, поворачивая ключ в обратную сторону. Тишина царила в столовой и тогда, когда сестры встречались за столом. Впрочем, они почти не устраивали совместных трапез. Иногда Аура просто брала что-нибудь на кухне и ела на диване в оранжерее под крышей. Она любила это место, несмотря на связанные с ним тяжелые воспоминания.
Сильветта тем временем занималась бумажной волокитой, связанной со смертью Шарлотты и вступлением в наследство. Иногда она советовалась с Аурой, но говорили они коротко и только по делу. Враждебности между сестрами не было, но была какая-то болезненная недосказанность, которая, как всегда в таких случаях, не давала возможности обсудить ее причины. На третий вечер пеликан пришел к Ауре в библиотеку, уселся рядом на полу и уставился на нее своими темными глазами. В окна падали розовые лучи заката, отбрасывая на половицы тени анаграмматических квадратов.
Аура не сразу заметила, что в задумчивости разговаривает с птицей. Не просто бросает время от времени фразу, а ведет настоящий диалог, проговаривая за пеликана его реплики. Тут ей стало ясно, что дальше так продолжаться не может. Она поднялась и направилась в бывшую детскую Тесс в восточном крыле.
Здесь, в отличие от ее собственной комнаты, многое еще напоминало о жизни маленькой девочки, в том числе неизбежные плюшевые звери. Они были теперь сосланы в закуток у шкафа, но рассажены так любовно, что любопытные мордочки выглядывали в комнату. Ах, если бы и Ауре в свое время дали возможность мирно распрощаться с детством…
Письма Джиана лежали аккуратной стопкой в ящике комода. Поколебавшись немного, Аура вынула всю пачку, присела на кровать и разложила письма на одеяле. Их было тринадцать, ни одно не распечатано. Все были из Парижа, но на шести последних значился другой адрес, чем на предыдущих. Джиан, стало быть, переехал. Она даже этого не знала.
Аура потянулась к письму, которое лежало в комоде на самом верху, и собиралась уже вскрыть конверт, но передумала. Лучше она будет читать по порядку, как бы участвуя в жизни сына. Если идти от настоящего к прошлому, может показаться, будто она разбирает бумаги умершего.
Два часа спустя она отложила в сторону предпоследний конверт.
В первых письмах Джиан в основном оправдывался перед Тесс за свое решение больше с ней не видеться. Его ужасало то, что он натворил в шестнадцать лет, им владело всепоглощающее чувство вины. Ауре больно было читать о том, как он страдает, как отчаянно пытается побороть травму. Десять лет прошло, но Джиан до сих пор просыпался по ночам от криков умирающих на раскопках Урука.
По письмам можно было проследить, как юноша всеми мыслимыми и немыслимыми способами пытался справиться с терзавшими его кошмарами. Аура с ужасом читала, как он искал спасения сперва в абсенте, потом в кокаине; ни то ни другое не помогло. Говорилось там и о том, как он месяцами предавался саморазрушению в опиумных притонах на Монмартре и – намеками – о еще худших похождениях.
Со временем Джиан понял, что попытки вытеснить свои кошмары другими галлюцинациями – дело бесполезное. Но свернуть с гибельного пути заставило его не пошатнувшееся здоровье, не физическая и духовная деградация, а – кто бы мог подумать – священник.
Некий отец Гюстав озаботился его спасением, увещевал денно и нощно и в конце концов сумел объяснить юноше, что выбранный им путь ведет в тупик. Подробностей Джиан не рассказывал, но что-то в речах священника, очевидно, произвело на него глубочайшее впечатление. Отец Гюстав водил Джиана и еще нескольких человек, подобранных в злачных кварталах, по музеям и картинным галереям Парижа и показывал, как художникам удавалось переосмыслить пережитое и превратить ужас в красоту.
В результате Джиан начал заниматься живописью – два с лишним года назад. С тех пор он почти не выпускал кисти из рук. В последних его письмах уже не было речи о прошлом, ни слова о Несторе или бойне в Уруке. На место извинений и самообвинений пришла новая для него целеустремленность. Он с восторгом рассказывал о некоем Андре Бретоне и кружке молодых художников, называвших себя сюрреалистами. Аура слышала о них, потому что некоторые участники этого движения входили в подпольные парижские алхимические кружки и стремились объединить искусство и алхимию.
Наконец Аура взяла в руки последний конверт и повертела в руках. Почерк Джиана за последние годы изменился, стал ровнее и красивее, но это письмо он явно надписывал в спешке. Дата на штемпеле была всего лишь двухнедельной давности.
С замиранием сердца она достала письмо из конверта.
Тесс, дорогая,
последний раз я тебе писал всего два месяца назад. Все по-прежнему, я день и ночь пишу картины, чувствую себя усталым и счастливым – в целом, по крайней мере. Но на этот раз речь не обо мне – это тебя, надо полагать, удивит, если ты читала прежние мои письма. А если нет, я надеюсь, ты хотя бы бегло просмотришь это письмо, потому что оно короче других.
Есть важные новости.
Мой отец объявился! Не у меня, конечно, – этого я и не ожидал, через десять-то лет. Но он, судя по всему, в Париже. И дела его плохи.
У меня тут была интрижка – так, ничего серьезного, – так вот, она работает в санатории, то есть, по правде сказать, в сумасшедшем доме. Зачем приукрашивать? Это попросту психушка. Один из пациентов – гермафродит; то есть этого слова она не употребляла, но он полумужчина, полуженщина. Никто не знает, откуда он, потому что разговаривает он только во сне, под наркозом, как правило, по-немецки или по-итальянски. Возраст тоже сходится – лет 35–40. Доставили его под именем Леписье, хотя он не француз. Леписье по-французски – лавочник. В переводе на латынь – Инститорис. Или я себя накручиваю? Не знаю. Фамилия отца, собственно говоря, не Инститорис. В своей прежней жизни (а может быть, и сейчас) он использовал самые разные имена, но это – никогда. И все же я не могу поверить, что это совпадение.
Я не могу этого так оставить. Да, он для меня ничего не делал – по крайней мере, в последние десять лет. Не приходил, не писал, не подавал признаков жизни. Но отец Гюстав говорил, что мы должны быть лучше тех, на кого держим обиду. И я хочу быть лучше. Я хочу ему помочь. Я ничем ему не обязан, но все равно он мой отец.
Конечно, это может оказаться не он. Но гермафродит? Того же возраста? И с таким именем? Я перестал верить в случайности. В искусстве многое выглядит как случайность, а на самом деле это замысел. И в жизни так же.
Сегодня я уверен в этом, завтра, может быть, передумаю. Таков мой характер; ты называла это нерешительностью. Я попытаюсь с ним связаться и выяснить, почему его туда поместили. Кто так распорядился. Не натворил ли отец чего. Кое-какие справки я уже навел. Пока понятно только, что это не обычная психиатрическая лечебница.
Ты как-то сказала, что всегда любила моего отца. Поэтому я решил тебе это рассказать. А любил ли его я? Когда-то да, но это было давно. А потом он бросил меня и исчез. Мы знаем, кто в этом виноват.
Я очень скучаю по тебе, Тесс. Пожелай мне удачи. Или ему. Или нам обоим.
Всегда твой
Джиан
P. S. Не рассказывай ничего матери, если будешь с ней говорить. У нее был шанс. Она утверждает, что любила отца, но то, что она сделала, не имеет ничего общего с любовью. Она хотела, чтобы он принадлежал ей одной, такая уж у нее натура. И если этот гермафродит – в самом деле мой отец, нужно держать его от нее подальше. Она один раз уже все испортила.
P. P. S. Если бы это ее закрыли в психушку, я бы и пальцем не пошевелил. Ни. Одним. Пальцем.