Бесединский путепровод

Краткая история района

Часть правого берега Москвы реки, покидающей город на юге столицы, местные аборигены называют Слободской горой по названию большой деревни Слобода расположенной на этом берегу. На этом же берегу и Село Беседы, и знаковая церковь, которая обращает на себя внимание со стороны Москвы – Храм Рождества Христова построенный Годуновыми. В Пискаревском летописце записано: «Да по челобитью же Дмитрея Ивановича Годунова поставлен храм камен Рожество Пресвятые Богородицы с пределы в вотчине его, в селе в Беседах, двенатцать верст от Москвы, вниз по Москве реке, да и плотину каменную зделал». У села Беседы возраст почтенный. «На высоком берегу Москвы реки уже с давних времен стояли 3-4 дома-сруба, с маленькими подслеповатыми оконцами. В этих домах жили лесные княжеские сторожа, пчельники и перевозчики. Речная переправа была устроена здесь еще во времена князя Ивана Калиты, деда Димитрия Донского». После Смуты и падения рода Годуновых с 1619 года село принадлежало боярскому роду Трубецких. В 1646 году, спустя год после воцарения Алексея Михайловича, Беседы стали дворцовым селом, как и соседние Борисово и Остров. До 1762 принадлежало Императрице. Указом «Ея Императорского Величества самодержицы Всероссийской из Главной Дворцовой канцелярии в Московскую дворцовую кантору, о пожаловании графу Орлову А.Г. Островской и Беседской вотчин», село сменило владельца. Село Беседы, Остров и все близлежащие деревни стали принадлежать роду Орловых.

В 1837 году после ходатайства своих крестьян о выкупе и переводе их в разряд государственных Анна Алексеевна Орлова-Чесменская уступает Островское имение в казну. Причём крестьяне в обеспечение ее долга, то есть за нее, платят ежегодно, в выше упомянутую казну, с каждой крестьянской души, а выплатив ее долг к 1861 году, становятся свободными хлебопашцами.

Дальние родственники «свободных хлебопашцев» герои моего рассказа. Населяют они анклав, состоящий из деревень Мильково, Дроздово, Картино, Мамоново, Слобода и села под вышеупомянутым названием Беседы.

Удалимся от древних времен. Идет тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год . Унылый год. За несколько предыдущих десятилетий большинство работоспособного населения убежало из наших деревень в города и поселки городского типа. Живут в квартирах, работают в крупных хозяйствах и на заводах. Приезжают в деревни навестить оставшихся в своих домах стариков. Есть дома и заколоченные вымерзшие. Особенно угрюмо зимой. Темнеет рано. Идешь с рейсового автобуса, не поздно, часов в 19 вечера, а уже ни души, ни какого движения в деревне. Из пятнадцати в ряд фонарей развешанных на столбах горит три четыре. Темно страшно. Кошки темные на сине-сером снегу и хруст под ногами. Днем также грустно, в выходной день бывает еще идет по деревне знакомый гражданин, ринется к окну бабка посмотреть: «кто ж такой пошел», – пройдет гражданин и опять покой. Сидят бабки с дедками в типовых пятистенках, смотрят телевизор. А по телевизору – умер Леонид Ильич. Интересно конечно, но скука. Знали бы дедки с бабками, что через двадцать лет земля, на которой стоят их домишки и сараи, будет стоить непостижимые для их ума деньги, что их пьяницы сыновья и изработавшиеся на государство дочери смогут на вырученные от продажи земли средства отправить внуков, да хоть бы, и, за рубеж. Радовались бы дедки да бабки такой перспективе.

В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году умер «по телевизору» Леонид Ильич. Еще три года подряд «по телевизору» будут умирать «Дорогие Ильичи». Потом перемены, потом Чернобыль, потом разруха, потом черт знает еще что будет, а сейчас в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом страна на последнем издыхании. Уже в городах не хватает продуктов, одежды, километровые очереди в магазинах. В деревне упадок еще сильнее. Пьянство. В деревенском магазине водка, и как издевательство – кубинский ром Havana Club, им заставлена вся верхняя полка в помощь великой Кубинской революции. Все расчеты «поллитрой»: привезли навоз – четыре «поллитры», починить забор – одна «поллитра». Праздники всегда попойка. Проводы в Советскую Армию страшное дело. Старших забирают в восемнадцать, младшие провожают старших в семнадцать лет, водка рекой, семнадцатилетние упиваются так что блюют, спят где придется, дерутся в кровь и только самые стойкие друзья призывника доезжают до призывного пункта. Там «принимают на грудь» еще и уж обратно, бывает, теряются в дороге. Но, удивительно, всегда возвращаются.

Афганистан: самый разгар войны. Сегодня проводили Вовку, завтра уйду я. Страшно! Записали в морфлот не в афган, хорошо! Служить хочу, все деревенские проходили или пройдут эту науку. Мне и им, моим друзьям, предстоит служить. А пока они, прапраправнукивнуки «свободных хлебопашцев» танцуют пьяными на местных дискотеках, и учиняют драки – «пойдем, выйдем», а девушки, воспитанные той же эпохой сопереживают соперникам, хорошо сами не дерут друг другу волосы.

Вообще девочек того поколения стоит пожалеть. Представьте, наступило лето, съехались в деревню на каникулы к бабкам и деткам подростки и детвора, много их, деревня ожила. Про детвору пропустим. А про подростков охотно. Так вот, играют пацаны-подростки в карты на деньги, по пятачку, вечерами-ночами по шесть часов подряд в течение месяца, а девочки расфуфыренные рядом. Как в казино. Обидно за девочек скучно им, не за тем гулять вышли. Не за тем выпрашивали у родителей дорогую импортную косметику. После дневной работы в огороде такое развлечение не прогулка под луной. Хотя я все ж похвалю мальчиков. Когда им надоедает играть, вспоминают они про своих дам и следующий летний месяц посвящен только девочкам. До утренней зорьки прогуливаются парочки, по местным деревням обнимаясь и целуясь. Современник возмутится как это в 15-17 лет до утренней зорьки. Да вот так. Не следили за нами родители. И мы в тот момент этим были счастливы. Так проходит самый теплый месяц – июль. Следующий август.