Чудо

…Он воззвал громким голосом:

Лазарь! Иди вон.

И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам

Погребальными пеленами, и лице его было

Обвязано платком…

(Евангелие от Иоанна 11:43-44)

Кладбище располагалось за лесом, удобно прильнув к восточной стороне пологого холма. Первым, что озаряло солнышко, вставая по утрам, были верхушки надгробий, а только потом – макушки деревьев, росших с другой стороны холма. Это был по преимуществу лиственный лес, хотя между берёз и осин встречались и маленькие ёлочки. Внизу – под ногами – росла изумрудно-зелёная трава. Иногда встречались островки бурого мха, из которого, как птенцы из гнезда, выглядывали шляпки различных грибов. Неумолчное щебетание птиц разливало по лесу звуки ни на что не похожей первобытной жизни.

У нас принято хоронить на рассвете, когда всё живое приветствует новый день и восходящее солнце. Делается это для того, чтобы душа умершего вместе с солнцем могла подняться на небо. В целом у нас смутные понятия о том, что происходит с душой человека после смерти, но так принято с давних времен. Все наши обычаи установлены предками, память которых мы чтим. Их заветы святы для нас.

Всю ночь напролёт шёл дождь, поэтому дорога, представляющая собой утоптанный слой глины, превратилась в настоящее испытание для желающих предать тело Л* земле. Она напоминала хищного зверя из ужасных ночных кошмаров, норовя засосать скорбную процессию вглубь себя.

Тяжелее всех приходилось четырём здоровякам, несшим тело Л* на деревянном щите с ручками. Они и от собственного веса утопали бы в глине, а их невеселая ноша и вовсе вминала их по самые колени.

Процессия двигалась очень медленно, и заря застала ее в доброй четверти стадии от кладбища. Это печалило её участников, так как по преданию предков, душа покойного должна взойти вместе с солнцем, иначе она будет привязана к земле еще двенадцать с половиной лун. По истечении срока весь клан был обязан молиться в течение одной луны, чтобы Бог принял неприкаянную душу. Но никто не хотел, чтобы душа Л* мучилась ещё столько времени. Для чистой энергии, коей являлась любая душа, нахождение возле земли без тела было истинным мучением.

Люди, одетые в чёрные глухие одежды, приличествовавшие случаю, решили поторопиться, так как Л* был уважаемым среди нас человеком. Ему могли желать только добра, а солнце вот-вот должно было взойти.

– Стойте! – раздался повелительный голос, заставивший некоторых вздрогнуть, а иных покрыться мурашками.

Тогда по нашим местам проходил человек, которого одни почитали за провидца, пророка или даже святого. Другие – за обыкновенного мошенника, не заботящегося ни о чем, кроме собственной выгоды. А третьи – за дьявола и противника Божьего, пришедшего на землю искусить детей малых и неразумных, коими по большей части являлись все люди.

Так же, как и о нём самом, ходили толки и о делах его. Чудные были то дела. Говорили, что он якобы отверзает очи слепым, но, в то же время, не чтит традиций. Изгоняет бесов, но в нём самом бес по имени тщеславие. И так далее, и все тому подобное.

Мы никогда не видели его, но слышали, что он направляется в нашу сторону, поэтому повернулись на окрик. Никто не удивился, увидев странного человека, стоящего на возвышении.

Он был одет в длинные одежды, превратившиеся в обрывки и лохмотья, свободно развивающиеся по ветру. Весьма странно выглядели длинные, спутанные борода и волосы неопределённого цвета: то ли бурого, то ли серого. Ноги его были босы и сбиты в кровь. В угловатых руках над головой он держал палку, отдаленно напоминающую посох, и производил впечатление необычного человека.

– Это он! Это он! – зашептались люди в процессии.

Затем всё стихло. Никто не знал, что именно произойдёт дальше, и чего можно ждать от этого человека. Все, как прикованные, вперили очи в странника, несмотря на то, что небо было уже озарено солнцем, диск которого вот-вот должен был показать свой краешек.

– Да что вы встали-то в самом деле?! – крикнул, опомнившись предводитель черной процессии, являвшийся родным братом Л*.

Сказал он так и потому что человек, остановивший их, до сих пор даже бровью не повёл и не спешил объяснить, для чего он это сделал.

Но связь между босым чудаком и людьми, провожающими Л* в последний путь, превратилась в паутину. Никто не шелохнулся.

Тогда из-за возвышения, на котором стоял этот неопределимого возраста субъект, вышло ещё несколько человек, среди которых находилось две или три женщины. Все они, за исключением женщин, одеждою напоминали самого предводителя их, хотя у некоторых была надета грубая обувь на ноги, а у некоторых ступни были замотаны тряпками. У многих хитоны и балахоны были подпоясаны, у малой части на головах были повязаны косынки.

Резкий контраст с этим зрелищем представляли собою женщины. Всего их было три, и у двух одежды были убраны настолько богато, что приглянулись бы дочерям особо влиятельных вождей. Хотя мы не можем судить о нравах других народов, ничего о них не зная. Третья же была одета проще, однако сам вид ее: осанка, походка, взгляд, – все свидетельствовало о том, что она не челядинского происхождения.

Мужики наши при виде неё одновременно как-то мечтательно вздохнули, а бабы грозно глянули на них, но тут же перевели взгляд обратно, так как и женщинам не чуждо любоваться девичьей красотой.

Странник, будто только того и ждал, когда подоспеют его последователи, стал спускаться с возвышения.

Две группы людей смешались и выстроились в несколько рядов вокруг щита, на котором покоилось тело Л*. Тогда почему-то никого не удивило, что этот пророк – по слухам – проследовал прямо к нему. Чего все ждали? Ответ был ясен с того момента, когда появился странник.

Чуда.

Все ждали чуда. Им хотелось своими глазами удостовериться, что чудесное и загадочное не совсем покинуло землю нашу: были же времена (по крайней мере, так говорят), когда дороги были гладкими и ровными, и по ним ездили повозки, которые даже запрягать не надо было. Да и дома, говорят, были такими странными, что возвышались чуть ли не на десятки человеческих ростов над землею (хотя совершенно непонятно, как в таких можно было жить!) и так далее, и тому подобное. И где все эти чудеса?

Стосковался народ наш по чудесам, поэтому-то так просто его обмануть и провести. Порою знаешь, что вот, – это обман, но нет же, все равно доверяешься, и тебя, в который раз, ловко объегоривают.

Да, все ждали чуда, поэтому затаили дыхание и старались даже не моргать, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного.

В это время человек в лохмотьях распорядился поставить щит на землю и освободить вокруг него достаточно места, чтобы ничто не могло помешать ожидаемому чуду. Все беспрекословно повиновались.

Ничего чаемого не случилось. Никаких странных тарабарских заклятий или же загадочных пассов руками странник не производил. Он просто встал возле щита на колени и положил свою правую руку на грудь покойника. Лишним, наверное, будет говорить о том, что и ветер затих в эти мгновения; однако в тот же самый миг показалось солнышко, которому тоже не терпелось увидеть чудо.

Того, что произошло дальше, не ожидал никто. Не предвидел такого поворота событий, скорее всего, и сам странник, но обо всем по порядку.

Произошло едва уловимое движение поверх голов. Все стали оглядываться и озираться, да только так никто ничего и не понял. Затем появился звук, которого как бы и не было, но все знали, что он есть. Его чувствовало не ухо, но все существо человеческое. Это был крик, но произведенный на столь высоких частотах, что головы пронзила раскаленная игла.

Тогда самые робкие бросились прочь из леса, подальше от всяческих чудес. Далее все пошло по нарастающей. Воздух вокруг странника загустел, и был почти виден глазами. Сам человек, решившийся совершить это чудо, был бледен, как смерть, и руку его, лежащую на груди Л*, било крупной дрожью. На лице бородача выступили громадные капли пота. Все говорило о том, что он не может справиться с силами, которые вызвал.

Затем над грудью Л* образовалась воронка, в которую вбирались частички некой субстанции, носившейся в воздухе.

Одни не могли оторвать глаз от этого зрелища, другие же, наоборот, бежали, куда глаза глядят, только бы не видеть всех этих кошмаров. Между тем звук ни на мгновение не прекращался, более того, он стал переходить в уровень слышимости, и первые же, кто его услышали, попадали ниц и стали расползаться во все стороны.

Если бы кто-нибудь еще мог смотреть вокруг, то ему показалось бы, что от солнца со страшным треском откололся кусок и упал прямо в воронку, закрутившуюся над Л*.

Уста мертвеца раздвинулись, и он издал жуткий нечеловеческий крик, который и стал конечным выражением звука, появившегося некоторое время назад.

Все участники процессии и последователи странного учителя, которые не убежали раньше, убежали теперь, только сам странник все еще сидел возле щита. Взгляд его напоминал взгляд путника, который очень долго шел по пустыне, потом увидел воду, а когда подошел к ней, понял, что это мираж. В лице, заросшем густой растительностью, смешалось сразу столько эмоций, что и разделить их между собой было трудно. Там была растерянность и в то же время ярость, вызванная осознанием собственного бессилия. Там была горечь, был гнев на самого себя, было, в конце концов, удивление. А в глазах стояли слезы, вызванные крушением представлений о себе и мире. Странник в одно мгновение стал гораздо старше и приобрел ореол вселенской мудрости, но было слишком поздно, чтобы ею воспользоваться.

Воронка, с бешеною скоростью вращающаяся над грудью Л*, стала расширяться, увеличиваясь прямо на глазах. Она черпала энергию жизни, пользуясь всем, что находилось рядом.

Непередаваемая словами мука была начертана на лице чудотворца, потому что он почувствовал, как теряет все свои силы и соки.

В следующее мгновение он упал замертво, так и оставив свою руку на груди покойника. Хотя Л* уже был не так мертв, как прежде. Во-первых, он продолжал кричать, будто у него вместо легких стоял мощный насос, а, во-вторых, гримаса адских мучений перешла на его лицо, словно он взял маску у странника, которому та была уже ни к чему.

Через секунду всё было кончено. Если бы сторонний наблюдатель окинул бы сейчас окрестности свежим взглядом, то, возможно, и не заметил бы ничего странного, кроме разве что двух бездыханных тел, лежащих посреди развезённой дождями дороге.

Впрочем, об одном из них уже нельзя было сказать, как о бездыханном. По крайней мере, грудь того, что лежал на щите, поднималась и опускалась, что обычно говорит о наличии дыхания. Оно было неровным и отрывочным.

Все остальное выглядело обыденным: солнце взошло окончательно, а лес шелестел, перебирая листьями на легком ветру. Небо было чистое и прозрачное. Вот именно тогда, когда стоит такая погода, всё выходит из депрессии, прощается с грустными мыслями и начинает новую жизнь.

Но, кроме последнего пункта, это не имело никакого отношения к Л*. С жутким кряхтением он поднялся на своих носилках и невидящим взглядом уставился на солнце.