Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 3. Последний мирный день
После обеда Мария Тимофеевна обратилась к отцу семейства:
– Митька приходил, просил у них плуг осмотреть.
Митька был сыном зажиточного и известного в округе мужика Прокопа Ивановича Бучинина.
– Роман пойдёт, посмотрит, – бросил Михаил. – День вон какой хороший выдался, пора пахать начинать. Я, пожалуй, начну, а Ромка может и без меня исправить, что не так.
Все знали, что Федорахины в округе слыли хорошими мастерами по слесарному делу, к которому Рому приучил все тот же дядя Василий.
Роман обрадованно крикнул:
– Сделаю, тятя!
Была у него на то волнующая душу и сердце причина. Васса, дочь Прокопа. Взяв инструменты, Роман быстрым шагом направился к воротам.
– Долго не задерживайся, жду на поле. Пахать будем до темноты и заночуем там же, чтобы с утра продолжить! – крикнул вдогонку отец.
Васса Бучинина унаследовала коренные черты местных красавиц. Чтобы представить этот типаж, надо знать историю этого края, где первые крестьянские поселения появились еще в XVII веке. Переселенцы приходили сюда по своей доброй воле либо бежали от крепостного права из Центральной России. В поймах рек Реж и Нейва они обнаружили плодородные земли, обширные луга для пастбищ и миролюбивых местных жителей – вогулов. Впоследствии многие из пришлых крестьян породнились с аборигенами. Потомки от смешанных браков унаследовали широкие скулы, смуглую кожу и темный цвет волос. Такова была и Васса: статная, темноволосая, со смуглой кожей, она выделялась среди своих сверстниц. А от предков, переселенцев из южной России, ей достались большие чёрные глаза. Не обидел её Бог и умом. Прокоп отдавал её на учёбу в городскую женскую гимназию, где дочь проучилась несколько классов. Но, узнав о непристойном поведении некоторых гимназисток, Бучинин забрал Вассу из города.
– Хватит ей и этой учёности, чтобы местных в земском училище обучать писать и читать! Тоже при деле будет.
А о прежней родине переселенцев напоминали названия сел и деревень: Саратовка, Тамбовка, Ярославль и Кострома. Многих в настоящее время уже и не существует.
Привольно жилось здесь значительной части крестьянского населения. Во второй половине XVII века сюда совершили опустошительный набег азиаты-степняки, практически уничтожив крестьянские поселения и угнав с собой большой полон. Но не могла благодатная земля снова не возродиться. Дорого было центральной власти держать здесь свою военную силу, когда на западных и южных её окраинах велись тяжёлые затяжные войны. А посему было учреждено вместе с Исетским казачеством и беломестное казачество. То есть людей, записывающихся в стражники, сажали на землю, давая им льготы от всех податей, но за это они несли тягло как по охранно-полицейской, так и по военной службе. Такими и были Федорахины, Крюковы, Бучинины и другие местные семьи, причём многие приходились друг другу родственниками в каком-либо колене. Впрочем, через полтора столетия, когда образовались на юге Урала и Сибири хорошо укреплённые казачьи линии, то есть в определённом смысле границы, и были присоединены к России Хива, Бухара, Дальневосточная республика, неспокойные Азиатские ханства, – нужда в местной военной силе потеряла смысл, и наши казаки превратились в простых крестьян. У местного населения сложился особый уклад жизни, появились своя культура, свои традиции. Выращенный и собранный урожай, мясо, молоко и другие сельхозпродукты селяне возили для продажи на уральские заводы и постоянно принимали участие в Ирбитских ярмарках. А когда начинались войны, мужики, как правило, бросали свое хозяйство, помня всё же своё какое-никакое воинское происхождение, и шли защищать матушку Русь.
И этот привычный, созидательный ход жизни разрушила грянувшая революция.
… Дом Бучининых стоял на высоком берегу Нейвы. Добротный пятистенок был окружён высоким плетнём. Подойдя к дому, Роман перевёл дух, встряхнулся и позвонил в колокольчик. Ворота открыл сам Прокоп. Поздоровавшись, хозяин провёл гостя в дом. Федорахина удивила праздно разодетая толпа гостей из богачей окрестных сёл. За столом сидели Клим Савотин, Иван Тюсов с сыном Гошкой и с его крестным Егором Куликовым и Митька, сын Прокопа, который когда-то был приятелем Романа. До мобилизации они вместе куролесили на игрищах, участвовали в стычках с парнями из других деревень, так как оба отличались незаурядным мастерством в этом деле. Если все Федорахины слыли в округе первыми борцами, а Роман играючи бросал гири через двухметровый забор и выигрывал поединки в борьбе на поясах, то Митька был первым в кулачном бою. Но вот с приходом новой власти их интересы и жизнь сильно разошлись. Вообще все в деревне: и кумовья, и друзья, и даже родственники, – с приходом новой власти разделились между собой невидимой межой и косо посматривали друг на друга. Одних обложили налогом и грабили продотряды, другие злорадствовали, третьи пахали, но, не являясь крепкими хозяевами-кулаками, обирались поменьше, озлобляя этим своих односельчан. Федорахиных ненавидели вдвойне за Василия, помня о его участии в делах против старой спокойной власти, а пришедшие фронтовики, встречавшие Федорахина на фронте как большевистского агитатора, наперебой рассказывали об этом. Кто знает, каково бы пришлось Федорахиным, если бы не владели они таким нужным для всех ремеслом – слесарничеством.
Прокоп провёл Романа прямо в горницу.
– А у нас праздник сегодня! Вассу просватываю. Вот, за Георгия! – и он, указав на Гошку, налил замершему на месте от неожиданности гостю полный стакан самогона.
– Выпьешь?
Сославшись на работу, которую пришёл делать, Роман отказался, но спросил:
– А почему весной решили?
Свадьбы в сёлах игрались осенью, после уборки урожая…
– А кто знает, что будет этой осенью, – помолчав, ответил хозяин.
Тем временем гости, разговаривавшие о чём-то своём, обратили внимание на вошедших.
– Вот вы из города приехали. Много с вас там большевики взяли за проданный хлебушко? – спросил Клим Савотин из села Невьянского.
– Ничего на этот раз, им не до нас – князей охраняют.
– А у меня всё выгребли, и ещё пообещались приехать домой с проверкой, – продолжал Клим.
– Мало им продразвёрсток, ещё и так грабят! – вставил своё слово Митька.
– У нас тоже с этой ихней развёрсткой приходили, не понимаю к чему всё это, – как бы оправдываясь за то, что в этот раз с них в городе ничего не взяли, проговорил Федорахин.
Вдруг Иван Тюсов, зло усмехнувшись, спросил:
– Что же, ваш Васька не объяснял вам, что к чему у них, смутьянов, будет?! Я слышал, он комиссарит сейчас где-то… Скоро у нас будет. Может, поэтому с вас ничего не взяли?!
Теперь на Федорахина смотрели налитые злобой глаза сидящих за столом крестьян. Роман невольно осмотрел горницу, остановив свой взгляд на дубовых табуретах. Если что, он сломает их о кулацкие спины… Но на помощь пришёл сам хозяин, прервав опасно затянувшуюся паузу:
– Ладно, пойдём смотреть то, зачем звал.
Они вышли на задний двор, и Роман осмотрел сломанный плуг. Торгуясь, сказал:
– Починить, конечно, можно, но это требует времени, а у нас сейчас страда начинается.
И заломил такую цену, чтоб досадить Бучининым за причинённую сердечную боль, что Прокоп перекрестился. Нет, его не тронули попрёки богатеев дядей Василием – но решение Прокопа выдать Вассу замуж за Гошку полостнуло парня по сердцу жгучей обидой. Ведь знали же Бучинины об их дружбе с Вассой! И одна мысль сверлила его мозг – поскорей встретиться со своей любовью.
Тем временем хозяин оправился:
– Хорошо, мы подумаем. Может, лучше выменяем вон у Клима в Невьянском новый плуг. И, провожая Романа, в воротах придержал парня за плечо:
– Ты смотри: к Вассе больше ни на шаг, она просватана, и ты её не позорь перед людями, понял?! По-хорошему тебя прошу! – уже с угрозой сквозь зубы процедил Бучинин.
И, видимо, решив, что перегнул палку, тут же похлопал парня по плечу.
– Не обижайся, Михалыч! Парень-то ты неплохой, да и в нашей деревне вы люди не последние, уважают вас за мастерство, хоть и мутит воду в ступе ваш Василий! Дело конечно не в этом, но ведь сам понимаешь, сродственники-то меж собой не женятся! А мы всё же в третьем колене приходимся…
«Это мы ещё посмотрим, по-хорошему или по-плохому!» – подумал про себя Роман и направился на помощь к отцу. Неподалеку от поскотины его окружили девки:
– Ну, что не весел? – спросила Клавка, подруга Вассы. – Бучинины хорошо приняли? Или жениха напугался? – продолжала смеяться Клавдия.
– Всё знаете… А где Васса?
– Дома сидит под замком, перечить взялась батюшке, – ответили хором девушки.
– Как-нибудь передайте ей: сегодня поработаю с отцом, а завтра к вечеру пускай ждёт, да окошко в спаленке не запирает! – и, прорвавшись через окруживших смеющихся девок, перепрыгнул забор поскотины и побежал к своему наделу.
Наступал летний вечер. Солнце катилось к закату, но до темноты было ещё далеко. Роман сходу принялся за работу. До сумерек они перепахали и засеяли чуть ли не четверть своего надела. Уже затемно сели у разведённого костра за ужин. Михаил, подбросив в костёр валежник и присев возле костра в предвкушении отдыха, заметил:
– Благодать-то какая, Ромка, у нас в сёлах. Не то, что в городе.
Нельзя было сейчас не согласиться с отцом. Действительно, ночь над прибрежными сёлами наступала во всех красках и звуках, которыми наделил эту землю Создатель. Там, внизу, под крутым берегом, тихо журча, куда-то вдаль катила свои воды Нейва, и оттуда доносились всплески и квакание лягушек. С другой стороны густой стеной темнел вековой лес. Оттуда слышалось пение и крики ночных птиц, кругом стрекотали цикады и кузнечики. Со стороны находившегося в версте села также неслись свои звуки: то собака залает, то пиликнет гармошка возвращающихся с гулянки селян или взвизгнет какая-нибудь из девок. А стоявший в воздухе запах цветущих трав, небо, усеянное звёздами, и вечерняя прохлада приводили уставших после тяжёлой работы крестьян в блаженство.
Вдруг конь Федорахиных заржал. Ему ответили ржанием из темноты. Пёс Стрелко, подняв уши, с лаем бросился к дороге, ведущей в соседнее село. Из темноты к костру выехали и спрыгнули с коней двое верховых – два бывших моряка Швейцов и Подкорытов. Оба сейчас занимали председательские места в советах: один в Монастырском, другой – в Путиловском.
– Здорово работникам! Привет, Михаил, привет, Роман! – подсаживаясь к костру, приветствовали хозяев подъехавшие.
– Василий скоро, говорят, будет в наших краях, – небрежно бросил Подкорытов.
– Да вы всё больше нас знаете, – ответил Михаил.
– А как же! В одной партии состоим. Видал я его в Петрограде – герой! На митингах выступает, говорит по-простому. Нам, солдатам и матросам, всё понятно: земля – крестьянам, фабрики – рабочим… А то попадутся такие крикуны: говорят, говорят, а о чём – и не поймёшь, – поигрывая плёткой, рассказывал Швейцов.
– Эх, работал бы Васька так, как болтает… – проговорил Федорахин-старший.
– Это ты брось. Твой брат и работать умеет! – недовольно перебил Подкорытов.
Ромка, в отличие от отца, наоборот остался доволен похвалой дяди, помня, как недавно о нём с ненавистью говорили гости Бучининых. Он тем временем разлил по кружкам заваренный чай из душистых трав. И гости перевели разговор на другую тему.
– Кулаки начинают поднимать голову. Как у вас – тихо или тоже начинают вражины против советов разговоры вести?
– Зайдите сейчас в гости к Бучининым – узнаете! У них там и Клим… – начал говорить Роман, чувствуя в приехавших помощников в отмщении своей обиды, но отец так взглянул на сына, что тот невольно замолчал, не договорив начатой фразы.
– Ничего, Роман, возьмёмся скоро и за ваших Бучининых, и за наших кровососов, – сказал Швейцов.
И председатели покинули стан. Проснувшись с восходом солнца, отец с сыном опять принялись за работу. Закончили опять в сумерках. Роман отпросился у отца сходить в село к молодёжи, чтоб немного развеяться. Искупался в нагретой за день Нейве и двинулся к дому Бучининых. Вечерняя тишина стояла над селом, натрудившиеся за день селяне отдыхали, сидя по домам. Ближе к пригорку, на котором стоял дом богатеев, Роман пошёл крадучись, перемахнул через изгородь со стороны огорода и подошёл к спальне Вассы. Условленно стукнул. Подождал. Никто не ответил. Тогда парень более настойчиво повторил стук. Сзади послышался какой-то подозрительный шорох. Федорахин обернулся. С кольями шли на него Прокоп, Гошка и Митька с огромной толстой жердью, и ещё чья-то фигура маячила в темноте. Путь к отступлению был отрезан. Видно, Бучинины решили проучить его всерьёз…
«Ну что ж, посмотрим, кто кого», – подумал Роман, наливаясь злобой. Самым опасным для него, конечно же, был Митька. Его первого и надо было нейтрализовать. Поэтому он и двинулся на самого опасного противника, но тот так махал колом, что, казалось, размозжит голову попавшему под его удар. Сделав выпад в сторону и пригнувшись, Федорахин удачно прошёл в ноги Митьки, подхватив его под колени, нанёс головой удар под ложечку в солнечное сплетение, и уже у падающего выхватил из рук кол. Но в то же время Роман услышал сзади тяжёлое дыхание самого Прокопа. Чуть скосив глаза и ещё не выпрямившись, Федорахин лягнул его ногой в промежность. Тот, вскрикнув, сел и скорчился. Ну всё! Теперь ты держись, женишок! Но Гошка повёл себя как-то вяло. Видно, не очень-то хотел драться и начал отступать от наседавшего Романа. Трусом при всём этом назвать его было нельзя. Поговаривали, что Георгий Тюсов на германской воевал в пешей разведке.
«Ещё бы! Заполучил девку и доволен… Я бы тоже на его месте со всеми ручкался да целовался, до мордобития ли?» – накалялся Роман.
И злоба с новой силой охватила его. Сделав прыжок, он догнал пятившегося Тюсова и, ловко уклонившись от удара, пнул его в живот. Георгий, согнувшись в три погибели, осел, но в это время страшный удар обрушился на голову Романа. Земля ушла у него из-под ног, он потерял сознание. Подкравшийся сзади к парню батрак Бучининых Федот по сигналу Прокопа саданул его деревянной колодкой по голове. Последнее, что слышал Роман, был крик Прокопа:
– Неужели убил?!
Все дальнейшее происходящее, когда его пинали, пытаясь добить, он уже не чувствовал.
Очнулся Федорахин в больнице села Монастырского. На его стон вошла сиделка и, увидев, что он открыл глаза, позвала врача.
– Ну вот, а ты умирать собрался! Долго жить ещё будешь, парень, если после таких побоев отошёл! А тут такая девица о тебе справлялась… – улыбаясь и радуясь спасению молодой жизни, тараторил не умолкая доктор.
Залечивая голову и сломанные рёбра после сделанной операции, Федорахин провалялся всю посевную. Несколько раз его посетил поседевший отец, так и не получивший ответ на вопрос «кто его так?» Друг Фёдор Крюков, который рассказал ему о свадьбе Тюсова и Вассы, зашёл как-то, и Швейцов рассказал, что его переводят на работу в город, и он сообщит об избиении бедного крестьянина и лично проследит, чтобы это дело было расследовано. Несмотря на тяжёлые травмы, силы быстро возвращались в молодое тело. Вскоре Роман уже начал ходить, а когда стал, превозмогая боль, подтягиваться на больничном заборе, то в одну из ночей ушёл из больницы. Пришёл в село, снова прокрался к дому Бучининых и поджёг.
Наутро Роман был уже в Алапаевске и пришёл по адресу, указанному Серебряковым во время той случайной встречи на Александровской площади.
