Укус хаски (сборник)

Глава третья. Впереди собственного визга

Воронежский фронт. С. Зоринские Дворы, 28 июня 1943 года

Бывает, генералу на войне и выпить не с кем. С подчинёнными не рекомендуется, надо держать дистанцию с теми, кого завтра, если так сложится, придётся распекать на чём свет стоит или отправлять на убой во исполнение спущенного сверху приказа. Случаи выпадают, когда вызывают на совещание в штаб фронта, там в компании других военных с большими звёздами не грех и опрокинуть. Командующий 1-й танковой армией генерал-лейтенант Михаил Катуков не злоупотреблял ни с генералитетом, ни с подчинёнными. Но в тот вечер ситуация сложилась особая. После совещания у командующего Воронежским фронтом Ватутина, особенно после его неожиданных заявлений об активных действиях вопреки всему, что планировала Ставка для обороны к югу от Курска, Катукову нужно было обсудить с самыми доверенными, как крутиться дальше, и сбросить нервное напряжение.

Вокруг грубого деревянного стола, освещённого масляной лампой из артиллерийской гильзы, напротив командарма расселись начальник штаба армии Михаил Шалин и командующий 3-м мехкорпусом Семён Кривошеин. Шалина знали в качестве правой руки Катукова. Кривошеин также был на особом счету, потому что принял «батькин» корпус – 3-й механизированный, которым Катуков прежде командовал, и в нём же состояла знаменитая 1-я гвардейская танковая бригада, её Михаил Ефимович создал с нуля, провёл через бои под Тулой и на Волоколамском шоссе, она первая в бронетанковых войсках получила звание гвардейской… Абы кому «детишек» Катуков не доверил бы, к преемнику относился со строгостью, в аттестациях не баловал похвалами, не то вдруг повысят способного комкора и уберут из армии.

Пользуясь минутой расположения «бати», Кривошеин поинтересовался, попутно уничтожая малосольные огурчики:

– Скажи, Михаил Ефимович, с какой стати тебя Ватутин евреем дразнит?

– А что, Сёма, самому обидно евреем быть?

– Привык, знаешь ли, с детства. Но ты точно еврей, командарм, коль ответил вопросом на вопрос.

Шалин только хмыкнул, налегая больше на сало, чем на водку. Этой некошерной закуской не брезговал и Кривошеин, демонстрируя истинно коммунистическое пренебрежение к иудейским предрассудкам.

Блиндаж у села Зоринские Дворы неподалёку от шоссе Курск-Обоянь служил передовым командным пунктом штаба танковой армии, а после совещания у командующего фронтом – ещё и импровизированной генеральской столовой.

Катуков на правах хозяина налил по чуть-чуть. По поводу еврейства объяснил:

– Ватутин любит пошутить, побалагурить. К месту и без. Вот прицепился к моему отчеству – Ефимович. Говорит, что Ефим – еврейское имя. Отвечаю ему, у русских оно тоже распространённое, старое. Монета ж была такая – ефимок. Ватутин гогочет: ну точно еврей, раз названием монеты человека окрестили. Его в чём-то убедить, коль вбил в голову, совсем невозможно. Давайте ещё по одной. Бери, Семён Моисеевич. Немцы начнут, тогда не сможем посидеть вот так, спокойно.

Что называется, вздрогнули. Катуков ощутил – огненный спиртовой комок провалился от глотки внутрь организма, обещая расслабление взведённым нервам. Шалин достал немецкий штык-нож и всадил остриё в крышку банки с американской консервой.

– С наступлением он тоже вбил в голову? – на этот раз тон Кривошеина был серьёзен.

– Вы же слышали оба… Харьков – это какой-то проклятый город для нас. В сорок первом, осенью, Харьков держали – не отстояли, сколько народу полегло! В сорок втором наступали на Харьков – катастрофа произошла, натуральная, это после неё немцы рванули к Ростову и дальше, на Волгу и Кавказ. После Сталинграда Ватутину показалось – теперь море по колено. Аккурат у Харькова его и осадили. Твою мать… сейчас ему снова свербит – при первой возможности контратакуем и наступаем на Харьков впереди собственного визга. Помните, Жуков приезжал? Докладывал план Ставки – измотать эшелонированной обороной и только тогда наступать, беречь резервы, не вводить их в бой раньше времени.

– Не один Ватутин решает, – вставил Шалин. – Переход от обороны к наступлению Ставка утверждает. Представитель Ставки у нас – Василевский. Он мужик основательный.

– Основательный… – Кривошеин печально вздохнул. – А Ватутин – хитрый. Я же сколько в Москве ошивался, знаю, как решения принимаются – на основании доклада. Человека командовать фронтом запросто так не поставят, значит, Верховный Ватутину по-прежнему верит, за прежние заслуги ценит. И доложит наш комфронта, что фриц за день-два выдохся, пантеры-фердинанды свои растерял, самое время гнать его в хвост и в гриву, пока не очухался. Ой вей… Ну, Ватутину на месте виднее, скажут в Москве. Давай наступай. Добывай победу. А наступление получится по тем же граблям, что и раньше.

– Сёма, ты пессимист. Гляди на вещи шире. Чтобы хоть заикнуться о наступлении, надо Манштейна остановить. У него три танковых корпуса перед Обоянью, каждый – больше моей танковой армии.

– Ну, Гудериана же ты остановил. – Кривошеин выпил, поэтому набрался смелости подковырнуть командира: – Даже книжку выпустил с гордым названием «Как я бил Гудериана».

– Заткнись, трепло! – не на шутку разозлился Катуков. – Писаки из Главного политуправления её сочинили, больше для поддержания морального духа. Меня, конечно, расспрашивали, записывали…

– Слушали, да не слышали, – поддакнул Шалин. Его плотные крестьянские губы лоснились от жира. Утерев их тряпицей, заменившей носовой платок и салфетку, генерал плеснул спирта Кривошеину, Катукову и себе. Разбавлять «огненную воду» обычной водой считалось не по-мужски.

Командарм чуть успокоился и продолжил:

– Гудериан от самой границы наступал, с боями, с мизером пополнений. От Орла на нас пёрла единственная дивизия, потрёпанная, танков – вряд ли треть осталась. И выбили нас, выдавили корпус Лелюшенко из Мценска, половину моей бригады уничтожили, другую бригаду – подчистую, до последнего танка, их комбриг застрелился. Так что твой друг Гудериан не лыком шит.

– Тоже мне друг… – отмахнулся Кривошеин. Свою историю общения с нацистом он уже сто раз рассказывал и в кругу друзей, и под роспись на протоколе. – Виделись один раз в Бресте, он как во мне еврея учуял, враз морду в сторону отвернул. Гутн таг, герр генерал, а пятерню за спину прячет, чтоб руку не жать. Потом войска встретились – наши входили в город, фрицы убирались прочь. Нас сфотографировали, и орёл из особого отдела мне фотку из немецкой газеты показывает: Гудериан с Кривошеиным вместе принимают парад победителей на улицах покорённого Бреста… Какой, к бениной маме, парад, если даже на снимке видно – войска в походном строю! На параде разве так всё это выглядит?!

– Не отмоешься, Сёма. Но в следующий раз, если друга-Гудериана встретишь, передай ему мою книжку на память. С автографом. – Катуков проигнорировал возмущённые жесты Кривошеина. – Миша, кончай жрать. Убери со стола и прикажи нести карту. Надо кое-чего обмозговать. Сёма, что бы ты предпринял на месте Манштейна?

– Нащупал слабину в обороне, кинул туда силёнок побольше, пробил дыру и запустил в наши тылы танковые дивизии.

– Двоешник ты, Сёма. Так бы Гудериан поступил. Вспомни Манштейна на Дону. Или раньше, в Крыму. У него почерк какой?

– Бьёт танками как кувалдой, – опередил Шалин, расстилая карту, плотно испещрённую красными и синими значками. – Стремится снести всё перед собой.

– Вот, мой начштаб истину глаголет. Ввинчиваться в оборону бессмысленно. Эшелонированная она. Танки окажутся зажатыми между нашими линиями. Я тоже думаю – ударит в лоб со всей дури, пустит тяжёлую технику впереди. На психику надавит, чтоб мы побежали. А на первую линию Ватутин поставил 6-ю гвардейскую армию, у них танков мало. Да и противотанковой артиллерии не хватает. Пехота, царица полей с противотанковыми ружьями. Чую, наша вторая линия очень быстро вступит в бой.

– Если в лоб, то немец выйдет прямо в меня, – палец Кривошеина уткнулся в карту у деревеньки Яковлево. – Дорога Белгород – Курск и равнина вокруг именно к такому решению его подтолкнёт. Речки, балки, холмы, леса – места вроде как много, но развернуться негде.

– А если выстоишь, Сёма, точнее – когда выстоишь, куда ж тебе деться, фельдмаршал в обход двинется.

– Вот опасное место, заманчивое, но узкое, – опытный в чтении карты Шалин показал на пятно чуть восточнее красного овала, показавшего дислокацию корпуса Кривошеина. – Под Прохоровкой, между железнодорожной станцией и излучиной реки. Если нам с немцами в этом бутылочном горлышке придётся столкнуться, победит тот, кто закрепится в узости. За нашим левым соседом придётся приглядывать. Стоит Манштейну взять Прохоровку, наш левый фланг – голый.

– А Ватутин прикажет наступать, – вернул разговор к началу Кривошеин. – И ведь нельзя не наступать, если соседи двинули. Или у них фланги останутся голые.

– Значит, свяжусь с ними и аккуратно договорюсь бросаться в атаку без лишней спешки, – кивнул Катуков. – Иначе – здравствуй, очередной Харьков. А пока, Сёма, вкапывай танки по башню. Гетмана я уже предупредил. Михаил, проверь, как он исполнил.

Андрею Гетману, командовавшему 6-м танковым корпусом, Катуков доверял меньше. Ещё один корпус за номером тридцать первым в армии только формировался.

По идее, советский мехкорпус должен противостоять немецкой дивизии, армия – корпусу Панцерваффе, а фронт – армии. Но лишь в теории, на практике так получалось не всегда.

– Закопаемся, дело не хитрое, – палец Кривошеина навис над северным обрезом карты, у Курска. – Жуков уверял, основной удар готовится по Центральному фронту Рокоссовского. Так что здесь ещё цветочки, ягодки у нас за спиной вырастут. Как бы не пришлось воевать с перевёрнутым фронтом.

– Не накаркай! – оборвал его Катуков. – Всё-таки не сорок первый год и Рокоссовский не лыком шит. Но продумаем и худший вариант…

Белгород, 28 июня 1943 года

Очень похожая карта, только с пометками на немецком языке, лежала на столе перед генерал-фельдмаршалом Эриком фон Манштейном, командующим группой армий Юг. Военный старой прусской школы, он бы и не подумал обсуждать с командирами армий или корпусов просчёты вышестоящего командования. Ему сверх всякой меры хватило разговоров с генералом Гейнцом Гудерианом, главным инспектором Панцерваффе, и генералом Вальтером Моделем, командовавшим 9-й армией, ей предстояло нанести удар навстречу войскам Манштейна, захлопнув кольцо окружения двух русских фронтов общей численностью больше миллиона человек.

Разгром Ватутина под Харьковом, ставший местью Советам за Сталинград, наполнил фюрера и генералитет Верховного командования сухопутных сил (ОКХ) уверенностью, будто германская армия способна перехватить стратегическую инициативу. Начальник штаба ОКХ Курт Цейтлер предложил план, в деталях повторявший тактику окружений лета сорок первого года, с глубокими охватывающими фланговыми ударами и развитием наступления в глубь русской территории.

Не всем этот план понравился. Гудериан напирал на неготовность новейшей техники к использованию в масштабных действиях, Модель и Клюге вообще ставили под сомнение разумность подобной операции в текущем году. Но генштабисты настаивали. Если бы фон Манштейн знал любимое выражение Катукова, сказал бы – Цейтлер норовит бежать впереди собственного визга. Кейтель поддержал Цейтлера, вдвоём они убедили фюрера, что наступление под Курском обречено на успех. Операцию нарекли «Цитадель».

Она не началась весной, как это предполагалось первоначально, из-за проблем в Африке. 13 мая капитулировали остатки германского Африканского корпуса в Тунисе. При мысли о бездарной потере девяти лучших немецких и итальянских дивизий, почти половины от количества войск, собранных под Белгородом для удара на Курск, генерал-фельдмаршал только разводил руками. В ОКХ давно созрело мнение, что африканский плацдарм не удержать, войска надо вывести… Но Гитлер и Муссолини считали сохранение Африки вопросом политического престижа. Их упрямство обернулось гибелью или пленением более чем сотни тысяч человек!

Фюрер метался в опасении, что англичане и американцы перебросят освободившиеся войска к востоку для высадки на Балканах, где их поддержит местное население. ОКХ оголило Италию, сняв оттуда авиацию и танковые соединения. Даже элитная 1-я танковая дивизия, укомплектованная новейшими «пантерами», отправилась в Грецию, а не под Белгород, как было обещано Манштейну. Только обезопасив Балканы, Гитлер дал санкцию приступить к операции под Курском. Он объявил, что высадка англо-американского десанта на западе Европы произойдёт в сорок четвёртом, не раньше. Значит, в сорок третьем нужно поставить Сталина на колени, заставив подписать мирный договор с уступкой рейху западных территорий России.

Фон Манштейн видел, как фюрера в Берлине осаждали японцы, горевшие желанием выступить посредниками на мирных переговорах с русскими. Глупцы! Им бы не с американцами воевать за острова, а ударить в тыл Красной армии именно сейчас, когда все основные силы большевиков на германском фронте!

Успех наступления на Курск откроет и другие перспективы, весьма интересные для рейха. Фюрер вознамерился внезапным ударом оккупировать Швецию, пока ещё нейтральную и дружественную, затем повторить наступление на Ленинград, если Сталин будет тянуть с уступками. А после разгрома большевиков вернуть дивизии на Запад, усилить группировки в Италии, на Балканах и во Франции, чтобы сама мысль о высадке в Европе не посещала более Рузвельта! Или повторить марш на Кавказ с прорывом к Ирану и далее до Бирмы.

На карту поставлено слишком многое.

Генерал-фельдмаршал прикрыл ладонями лицо, зажмурив усталые немолодые глаза. Это – поза слабости, её можно себе позволить, только когда в кабинете нет больше никого.

На самом деле, слаб не он, а его группа армий. Точнее – недостаточно сильна.

По оценкам немецких специалистов, свежая германская танковая часть имеет возможность вести успешные наступательные действия при численном превосходстве русских в пять раз. Так было в сорок первом и сорок втором. Германский танк ходит в бой не менее одиннадцати раз до списания в безвозвратные потери, у русских, при самом благоприятном для них исходе, два-три раза. К лету срок третьего, если верить американской прессе, Советы имеют убыль живой силы порядка 12–14 миллионов человек, а с учётом смертности гражданского населения от голода и бомбёжек, то гораздо больше. Все крупные стратегически операции последнего года, даже считающиеся успехом красных, сопровождались ужасающими потерями для их стороны, включая Сталинградскую эпопею с окружением Паулюса. Сейчас в группе армий «Юг» девятнадцать дивизий, большинство – моторизованные и танковые, три дивизии стоят в резерве у Харькова. Арифметика на стороне генерал-фельдмаршала, но с учётом реальных сил русских, накопленных за время досадной паузы из-за укрепления Балкан, преимущество у Манштейна отнюдь не бесспорное.

Есть ещё одно «но».

Что бы с русскими ни происходило, даже если они положат столько же жизней, как под Харьковом, Ростовом, Сталинградом, Ржевом, или будут сдаваться в плен десятками тысяч, как под Киевом и Уманью, откуда-то ещё раз возьмутся новые резервы, новые танки, свои или «шерманы»… А Германия, если не добьётся сокрушительного успеха, не накопит подобных сил раньше, чем через год.

Фон Манштейн нажал кнопку и приказал вошедшему адъютанту:

– Гота и Кемпфа – ко мне.

Когда начнётся наступление, на сложные маневры времени нет. Карандаш в твёрдой маршальской руке прочертил стрелу от места сосредоточения 4-й танковой армии по кратчайшей дороге к Курску. Карандашный след пролёг через Яковлево и позиции 1-й гвардейской танковой бригады, где готовил свой танк и экипаж к грядущим боям Андрей Кревский…