Досрочник

Первоцвет Диляра. (сентиментальная повесть)

Уж сколько раз убеждался Лопсаков, что все женщины красивы на расстоянии. Особенно на обложках журналов и на экранах телевизоров, и лучше не сближаться с ними, чтобы не вляпаться в их проблемы. Причем, чем красивее баба, тем больше у нее самых разных проблем. Навешают на него детей, алиментов, тещ, попутных любовников, заставят его работать в три погибели, чтобы обеспечить им комфорт и одежку по моде, и все равно будут недовольны. В этом он не раз убеждался за свою жизнь. Одной требовался автомобиль последней модели, у другой и вовсе нечего одеть в обширном гардеробе. Может быть, он был и неправ в своем мнении о женщинах, но реально получилось так, что все его бывшие красавицы жены разбежались, разъехались, и он остался один на старости лет. Без квартиры, без внуков, но с алиментами на шее. Снимал комнату в грязной коммуналке, едва сводя концы с концами.

И только черно белая фотография, увеличенная и вновь обновленная, висевшая вместо ковра на стенке над кроватью, согревала его душу. Фотография его детства. На фотографии он вместе с одноклассниками с рюкзаками у ног запечатлен перед походом в горы. Там улыбалась ему его первая любовь Диляра…

Это было, тогда, когда он в далекой юности не догадывался об обратной стороне женской красоты, и наивно боготворил девчонок, словно неземные создания, сотканные из лепестков роз. Это была чистая, романтическая пора в его жизни, как утренняя свежесть горного воздуха. И чем старше становился Лопсаков, тем все чаще в памяти вспыхивала живительным лучиком тот прошедший миг. Словно, серебристый блеск падающей звезды в ночном небе, таинственный и невозвратный. В ту ночь, тогда тоже падали звезды в ночном небе Баксанского ущелья. Падали и рассыпались серебряными искрами…

Давно это было, еще тогда, когда девушки мило краснели, здороваясь с парнями. Когда им на дни рождения дарили цветы, а не презервативы… Когда девочки не употребляли наркотики вместо леденцов, не рожали в туалетах, думая, что у них понос. Это случилось, когда он учился в шестом классе. И к ним в 6- а пришла новенькая. Девочка кукольной красоты, с круглым фарфоровым личиком, с выразительными миндалевидными глазками – пуговками. С темными шелковистыми волосами, кудрявыми локонами, вьющимися на плечах.

– Это новая ученица, Диля Суханова, прошу любить и дружить и не обижать, представил ее классный руководитель, он же учитель географии Виктор Фролыч.

Дима Лопсаков, как увидел Дилю, так втрескался в нее с первого взгляда. Казалось, некогда не встречал таких красивых девчонок. Она была в строго стерильно выглаженной школьной форме, с белым воротничком, с фартуком, с шелковым красным галстуком, и с крахмальными бантиками на темных шелковистых волосах.

Лопсаков сидел один за партой. И потому Дилю посадили рядом с ним.

Когда она села рядом, у него дух перехватило от затаенной радости и вместе с тем, с охватившей робостью… Он застыл и боялся посмотреть в ее сторону. Она по-хозяйски села, вытащила из портфеля пенал, ручку, линейку и два заточенных карандаша и все это выложила на парте. Затем строго посмотрев на Лопсакова, провела фломастером тонкую, едва заметную линию

– Это граница, на мою территорию, не залезай, – сказала она

Так они и сидели до конца четверти, словно два пограничных государства. Но, тем не менее, их локти постоянно соприкасались на середине парты, и она не отдергивала руки. А Димка же испытывал головокружительное блаженство, ощущая ее руку. А иногда и их ноги встречались под парой и прижимались. Она не убирала бедро, делая вид, что ничего не замечает, но щеки у нее заметно розовели от смущения… Он чувствовал ее тонкий запах пота, исходящий от нее и это сильно и необычно возбуждало.

Перед летними каникулами учитель географии Виктор Фролыч, заядлый альпинист объявил о двухдневном походе на перевал «донгуз орун»

– Поход по желанию, кто хочет, – сказал Фролыч, кто пойдет, записывайтесь у старосты, и завтра приносите деньги на сухой паек. Рюкзаки и ботинки получите напрокат тоже в моем кабинете завтра. Поход в горы нелегкий, нагрузка большая. Кто не уверен в себе, лучше сразу откажитесь. Но, чтобы потом не ныли…

Таких слабаков не нашлось. Потому что в шестом «а», никто не боялся трудностей и записались все.

Говорят, что Фролыч любил крепко выпить. Но дома у него была злая жена, которая не давала ему этого делать и даже лупила тощего маленького фролыча.

Дилька тихо спросила Лопсакова: – Ты пойдешь в поход. Я пойду, в этих местах погиб мой дядя, в боях за Кавказ. Мама хочет, чтобы я побывала там. Он похоронен в братской могиле в Нальчике у вечного огня, но погиб там, в горах, на перевале Донгуз орун.

– Пойду, конечно, пойду, – замахал руками Димка.

Старенький школьный автобус приехал ровно в 8 к школе № 9, и кашлял изношенным мотором.

Ребята построились в ряд около автобуса для коллективного фото, а юнкор школьной стенгазеты Сашка Соловьев старательно щелкал всех своим фотоаппаратом «Смена-6».

Дилька стояла в стороне от Лопсакова, слева среди девчонок. А рядом с ней основательно обосновался Валерий Пеночкин и Джека Пробыко, ребята, что ни есть авторитетные в классе, и видимо, серьезно тоже запали на Дильке. У Джеки – папа первый секретарь горкома КПСС, а Валерий Пеночкин и вовсе круглый отличник, по математике. Он контрольные за весь класс решал. Только вот Димку стал игнорировать. У них отношения усложнились, видимо, из – за Дильки. В итоге Димка зачетную контрольную завалил.

Тогда Лопсаков понял также, что красивые девчонки всегда нарасхват среди пацанов, и борьба за то, чтобы понравиться красивой девчонке нередко перерастает в жестокие драки. Девчонки это как сладкая конфетка или десерт.

Автобус, кряхтя и фыркая, но уверенно вывозил школьников за пределы города и мчал по живописному шоссе Баксанского ущелья. Чем дальше, тем ближе горы. Картины менялась с каждым километром. Мелькали селения, реки, озера, пашни, пастбища… И вот, наконец, проехали Тырныауз, город шахтеров, где добывают стратегический молибден, и въехали в долину гор. Где слева горы, прикрытые сосновым бором, а справа бесноватая река Баксан. Остановились около селения Тегенекли, где узкая дорожка уводила с шоссе в горные ущелья…

– Завтра, будем ждать вас, в 12 часов дня, – строго сказал Фролыч водителю.

Затем ребята построились и пошли гуськом, один за одним, вслед за Фролычем по тропке в высь к сверкающим ледникам, которые уже распахнули свои ледяные объятия… Удивительно, но Валерка Пеночкин, умудрялся постоянно быть рядом с Дилькой, а Лопсакова оттеснили в конец группы, замыкающим.

Чем выше, тем круче тропа, тем труднее давался каждый шаг. После второго привала Фролыч приказал мальчикам забрать у всех девчонок рюкзаки.

– Мы подойдем к перевалу Донгу Орун к местам былых боев за Кавказ говорил он, но дальше не пойдем, разобьем лагерь на поляне, это зеленая гостиница. Приготовим ужин и немного отдохнем, переночуем. Научу вас, как разжигать костры и ставить палатку, а завтра утром попробуем дойти до Донгуза Орун и затем вернемся в долину…

Ребята достигли поляны «Зеленой гостиницы» будучи изрядно уставшими. Ноги налились свинцовой усталостью, всем хотелось пить и отдыхать.

Группа расположилась на живописной горной поляне, с журчащей родниковой рекой, по всем туристическим правилам: разбив десять палаток, пять для мальчиков и пять для девчонок. Развели костер, и девчонки стали варить суп-пюре из тушенок, резали бутерброды с сыром и маслом. Ребята носили дрова из рощицы. Вокруг сверкали зеркальным блеском ледники кавказских гор. Школьники находились у подножья перевала, но на сам перевал уже не было сил подниматься. Фролыч пообещал на следующий год повести ребят через этот перевал к Черному морю.

Дилька, казалось, не замечала Лопсакова. Хлопотала с девчонками у костра, варя кашу с тушенкой… На поляне «Зеленой гостиницы» были котлы для чая и супа и даже железные миски, оставленные туристами разных поколений…

Лопсаков ходил, не находя себе места, вокруг бивуака, затем отошел к огромному камню, в ста метрах от палаток. На камне, разукрашенным надписями проходящих туристов, зияли выщербленные выбоины от пуль и осколков снарядов минувшей войны… Видимо, в годы войны, кому-то этот камень служил дзотом.

– «А что, если под его прикрытием вел неравный бой с врагом Дилькин дядя. – Вот повод пригласить ее сюда на свидание, – подумал Лопсаков. Он растер подошвой песок около камня, заросшего травяным мхом. Из под ступни выковырялась проржавевшая пулеметная гильза… Да тут и в самом деле, был пулемет. Он взял гильзу и направился прямо к Дильке. Она стояла у костра с половником и разливала всем похлебку с тушенкой.

– Вот, видишь, что я нашел, сказал он, ей показывая, гильзу. Возможно, твой дядя, строчил из пулемета по фашистам вот за тем камнем, он указал на камень, проросший мхом… Приходи туда сегодня в десять вечера, я покажу тебе, место, где нашел гильзу, пригласил он Дильку, – Придешь? Я буду тебя ждать, но никому ни слова об этом…

Она, молча, едва кивнула.

– Буду тебя там ждать, еще раз повторил он, постарайся не опаздывать?

Диля покраснела, и ничего не ответив, плюхнула в миску изрядную порцию месива, и протянула ему.

После ужина пили чай из железных кружек с бутербродами, и неформальный лидер вихрастый Леха, забренчал на гитаре мелодии битлов. Было очень романтично под всполохи огня слушать веселые мотивы на корявом английском. Леха был кумиром у девчонок, носил расклешенные брюки и длинные волосы под битлов и пел довольно сносно, так что одноклассницы, как завороженные бабочки липли к нему, глядя влюбленными глазами. И Дилька тоже слушала его, раскрыв рот… Рядом с ней дежурил все тот же Пеночкин, пытаясь обнять ее за плечо, но она всякий раз стряхивала его руки, как ночных комаров. Костер становился все ярче в густой темноте горной ночи. В небе мерцали звезды, как горящие угольки костра. На часах было половина десятого ночи и Лопсаков, встал с насиженного пенька около костра, так чтобы это заметила Дилька, и направился в темноту, в сторону камня.

Фролыч объявил отбой и разогнал всех по палаткам. Затем закрылся в своем отдельном шатре с двумя бутылками портвейна. И вскоре его мощный храп разнесся над лагерем. Ребята по-выползали из палаток, и вновь расположились около костра, где снова зазвенели песни.

Лопсаков ждал ее, прислонившись к камню, ждал так, как, наверное, никогда не ждал в этой жизни… Яркие, выпуклые звезды мерцали над ним, и падали серебристыми искрами. Весело шумела горная река. Голубым сиянием переливались ледники и ледяным дыханием пронизывали его до костей.

На его часах, с фосфорными стрелками, было уже половина одиннадцатого ночи… Он промерз и дрожал от холода и обиды. Все его желания казались несбыточной мечтой, и он чувствовал себя последним дураком…

И вдруг услышал осторожные шаги. Она шла, аккуратно ступая в темноте, оглядываясь по сторонам, как бы раздумывая, делать ей еще один шаг или повернуть назад к костру, откуда доносились веселые песни, хохот и визг.

Он вышел ей навстречу и посветил своим китайским фонариком, подаренным родителями на день рождения. Димка взял его в поход специально, чтобы показать ребятам его мощь, аккумулированную в длинном серебристом футляре с тремя круглыми батарейками. Фонарик пронизывал темноту кинжальным лучом света… Дилька была в темном вязаном свитере, в красной куртке с капюшоном и лыжной шапочке, из под которой вились ее мягкие пушистые волосы. Ее выразительные карие глаза, на фарфоровом личике, пристально смотрели на него.

Он взял ее за руки, притянул в себе и крепко поцеловал в губы. Это был его первый поцелуй в жизни. Она вздрогнула, отпрянула от него, а потом сама прильнула к нему. Димка ощутил ее мягкое податливое тело, и волнение ударило ему в голову. Он целовал непрерывно ее лицо, шею. Она робко отвечала на поцелуи. Они опустились на пенек и замерли в крепком объятии. Его рука гладила ее грудь, ощущая ее под свитером и лифчиком.

– Не надо, она отбросила его руку. Но он был настойчив, его уже ничего не могло остановить. Его закрутило головокружительное блаженство, которое никогда до этого испытывал. Никого кроме них, двоих не существовало в этот миг на планете… Его пальцы хищно впились в пуговицы лифчика, и ладонь опустилась на ее упругую, как мячик грудь. Внезапно она напряглась, словно чего-то, испугавшись, и резко вывернулась.

– Не надо, – еще раз повторила она, и в глаза ее блестели, то ли от слез, то ли сверкающих в небе звезд. – Не надо, она сбросила его руку с ее груди, и сама обняла Димку.

– Успокойся, давай так посидим, – прошептала она.

Они просидели до рассвета. Затем разошлись по палаткам. На большее он не решился, да он и не знал тогда, что такое» большее», ему уже тогда казалось, что он совершил такое, что никогда их не разлучит с Дилькой.

Обратно шли, взявшись за руки. Он нес ее и свой опустевшие рюкзаки. Они не замечали, ни насмешек одноклассников, не яростные взгляды Пеночкина, который, то и дело, злословил в их адрес. То обзывая их женихом и невестой, то влюбленными чебурашками… Только многоопытный Леха, который нес три рюкзака своих поклонниц, с пониманием смотрел на него.

В автобусе они сидели, тесно прижавшись, друг к другу, ни на кого не обращая внимания…

Около школы ребят встречали родители. Высокая женщина с крашенными рыжими волосами подошла к Дильке, и подозрительно посмотрев на Лопсакова и на нее, нервно зло схватила ее за руку и повела к черной ведомственной «волге», стоявшей невдалеке…

Больше он Дильку не видел. Наступили летние каникулы, и ему сообщил юнкор стенгазеты Сашка Соловьев, который все знал на свете, что Дильку родители отправили к бабушке в Казань, на все лето. В утешение он подарил ему групповую фотографию 7 а, Эту фотографию он раздал всем участникам похода.

– И Дилькиной маме передал, сказал Сашка, – так что твоя кадруха увидит. Вы клево получились…

Эту фотку пожелтевшую, черно-белую Лопсаков свято хранил как партийный билет, после развала КПСС. И часто, в трудные минуты жизни доставал ее из заветной шкатулки и смотрел на застывший миг его юности. А потом, когда от него ушла очередная жена, увеличил и обновил эту фотографию в фотомастерской и повесил над кроватью вместо ковра. А маленькую фотографию носил в бумажнике вместе с социальной картой.

На фотографии Сашки Соловьева, которая стала для Лопсакова подлинным шедевром, застыл конец мая 1967 года. Все цвело пышным цветом, как это бывает в южных городах. Одноклассники сгрудились в школьном дворе около памятника неизвестному солдату, погибшему в этих местах в боях за город. Лопсаков стоял с краю, Дилька – в центре, с одноклассницами, но около нее навязчиво внедрился Валерка Пеночкин.

Лопсаков вновь и вновь с волнением любовался Дилькой, в спортивном костюмчике плотно облегающим ее выпуклую грудь.

Тогда, Лопсаков нетерпеливо ждал начало учебного года, чтобы вновь увидеть ее. Но в эту школу она больше не пришла. Ее отца, военного полковника ракетных войск, перевели в другую воинскую часть, в Забайкалье…

Дилька исчезла, не оставив ни адреса, не телефона…

И от нее осталась только это фотография.

У Лопсакова было много лирических встреч, любовных романов, три раза женился и три раза разводился. Росли дети от разных браков, и даже скоро родится внук… Но всегда испытывал необыкновенное душевное блаженство, когда извлекал эту старую фотографию. Сашка Соловьев подарил ему память, он – настоящий журналист, недаром, что стал главным редактором большой федеральной газеты.

Вот и он, Лопсаков, нескладный мальчуган с оттопыренными ушами и чубчиком запятой, вытянул шею, и застыл, словно от паралича, косясь в сторону Дильки.

Однажды он увидел ее в метро. Она сидела такая же, цветущая как майская сирень, свежестью первоцвета красоты, и безразлично разглядывала дисплей айфона. Тот же изящный разрез глаз на кукольном личике. Он тупо уставился на девушку, потрясенный ее схожестью с Дилькой. Былые чувства нахлынули на него выпитым вином, он даже захотел спросить ее, значить ли что-нибудь для нее имя Диля…

Девушка вздрогнула, мельком взглянув на него, и не отрываясь от айфоной панорамы, медленно встала, тихо сказав, садитесь, пожалуйста, и уступив место, отошла в дальний конец вагона. Он с горя сел, потрясенный коварством времени и любви.

Оскорбленный ее унизительной вежливостью, он вышел вслед и пошел за ней. Она шла независимой упругой походкой, сверкая точенными ножками и покачивая тугими бедрами… Навстречу ей шел долговязый мальчуган с тощей козьей бородкой. Она, вся такая величественная и недоступная для посторонних, бросилась к нему в объятия, и они застыли в долгом поцелуе. Они стояли посредине вестибюля среди народа, как ни в чем не бывало и целовались в засос. Он бы отдал все за ее поцелуй, который она так безрассудно растрачивала неказистому увальню…

– Нашли место, проворчал он, проходя мимо парочки, и нарочно задев бородатого козлика хозяйственной сумкой с кефиром…

Они не среагировали, и даже не повернулись в его сторону, слились в тесном бесстыжем объятии, в центре зала многолюдного метро.

Он же еще раз убедился, что уже никогда в жизни не увидит той Дильки, и не вернет звездную ночь, пахнущую ароматом ее нежного пота и цветущих горных трав. Время навсегда разлучила его с Дилькой. Синие горы и выпукло мерцающие звезды все это осталось в его памяти, с кусочком копии заветной фотографии, которую носил всегда в кожаном бумажнике вместе с социальной картой.

Ворча и кряхтя, вышел из метро и остановился. Не зная куда идти. Нигде его особо не ждали. Ни свою «двушку», на пятом этаже, в блочной многоэтажке, где проживала его дочь от третьего брака с сожителем, и не чаяла, когда он «сдохнет», и освободит жилплощадь. Ни на дачу, в сырой прогнивший сруб, с мышиным запахом от которого его тошнило. А ведь где-то жила на этом свете, его Дилька, видимо, неузнаваемо изменившаяся, обвешанная внуками и годами. И, наверное, они и не узнают друг друга, потому что миг их жизни сверкнул и погас, как падающая звезда над Баксанским ущельем.

Он порылся в кармане. Нашел скомканную «пятихатку». И решительно направился в рюмочную, на углу перекрестка. Там всегда играла ретромузыка его детства, а за стойкой бара стоял озорной парнишка, чем-то похожий на Леху, который погиб в Афгане. Пеночкин, тоже умер два года назад от сердечного приступа, а ведь он был директором хлебного комбината, большой начальник…

Лопсаков ездил на его похороны и ему рассказали, что в бумажнике у него тоже хранилась такая же коллективная черно-белая фотография седьмого класса «А «перед походом. Его и похоронили с нательным крестиком и этой групповой черно-белой фотографией детства.

– Сохранилась ли такая фотография у Дильки, – подумал он. – Может быть, и она украдкой смотрит на нее бессонными старческими ночами? – пьяная слеза скатилась с его глаз и растворилась в рюмке водки.

Вам молодым этого не понять, сказал он бармену, перехватив его удивленный взгляд.