Диалоги

39

– Это безразлично, – сказал Сократ. – Но прежде всего примем меры предосторожности, чтобы с нами чего-нибудь не приключилось.

– А что может приключиться? – спросил я.

– Как бы, – продолжал Сократ, – нам не стать «мизологами», наподобие того, как бывают «мизантропы». Нет большего несчастия, как испытывать ненависть к рассуждениям. «Мизология», как и «мизантропия», происходят одним и тем же путем: последняя возникает от сильного и безотчетного доверия к кому-либо. Мы считали человека вполне справедливым, порядочным, надежным, а, немного спустя, оказалось, что он человек негодный, вероломный. То же самое оказалось с другим человеком и т. д. Когда это испытываешь часто, особенно в отношении тех, кого считал самыми близкими себе, лучшими своими друзьями, в конце концов, после нескольких таких неудач, начинаешь ненавидеть всех и думать, что вообще вполне порядочных людей нет. Разве ты не замечал, что именно так бывает?

– Очень даже замечал, – сказал я.

– Не позорно ли это? – продолжал Сократ. – Не ясно ли, что такой человек берется распоряжаться людьми, без практического знания дел человеческих. Ибо, если бы он поступил в данном случае со знанием дела, он стал бы думать о людях, как то и на деле бывает, что честных и негодных людей, как тех, так и других, очень немного; что большинство людей занимает среднее между ними место.

– Как так? – спросил я.

– Так же, – отвечал Сократ, – как бывает и с очень малым и с очень большим. Как ты думаешь? Что иное случается встретить так редко, как человека или очень высокого или очень маленького, или такую же собаку, или что-либо тому подобное? Или человека быстрого или медленного, или безобразного или прекрасного, или белого или черного? Не замечал ли ты, что крайняя степень всех таких свойств встречается редко и в небольшом числе, то же, что занимает средину между ними, попадается в большом обилии?

– Замечал, – ответил я.

– Не находишь ли ты, – продолжал Сократ, – что, если бы устроено было состязание на подлость, то и тут очень мало людей оказались бы победителями?

– Вероятно, так, – отвечал я.

– Вероятно, – подтвердил Сократ. – Но здесь сходства между рассуждениями и людьми нет – я последовал в этом случае за тобою потому, что ты теперь меня навел на это; сходство между ними бывает тогда, когда кто, не владея искусством рассуждения вообще, уверует в справедливость какого-нибудь рассуждения, а затем, немного спустя, признает его ложным, – хотя иногда оно, действительно, таково, иногда же нет, – и будет относиться так же и к другим и к третьим рассуждениям и т. д. Тебе известно, что люди, навострившись в противоречивых рассуждениях, начинают, в конце концов, думать, будто они самые мудрые люди, будто они одни только и понимают, что ни в делах, ни в речах нет ничего здравого и определенного, но что все сущее просто-таки, как в Еврипе, находится в постоянном приливе и отливе и ни на один миг не остается на одном месте.

– Истинную правду ты говоришь, – сказал я.

– Создалось бы, Федон, – продолжал Сократ, – жалкое положение, если бы в ком-либо существовало некое истинное и твердое рассуждение, которым можно что-либо выяснить; если бы оказалось, при ближайшем рассмотрении этого мнения, что доводы, казавшиеся истинными, в одном случае таковы, в другом – нет; если бы человек, вместо того чтобы обвинять самого себя и свое незнание, что доводы, казавшиеся истинными, в одном случае таковы, а в другом – нет, в конце концов, под влиянием разочарования, охотно переложил вину с себя на самые рассуждения, и, в течение остальной жизни, стал бы постоянно ненавидеть и поносить рассуждения вообще и, таким образом, лишился бы возможности постигнуть истину и знание сущего.

– Клянусь Зевсом, – сказал я, – печальное создалось бы положение.