Конец радуг

07. Инцидент с Эзрой Паундом

Утренние озарения Роберта имели темную изнанку. Порой он просыпался не с отличным решением, а с жутким осознанием, что определенная проблема реальна, назрела и кажется неразрешимой. Он себя не накручивал: это было проявлением защитной креативности. Иногда опасность заставала его врасплох, но чаще он уже отдавал себе отчет в том или ином неудобстве, а теперь понимал, что оно чрезвычайно опасно. Приступы паники обыкновенно приводили к верным решениям, например, в случае, когда он отозвал самую первую свою длинную поэму из маленького издательства и тем скрыл ее наивное мелкотемье от глаз публики.

И, очень редко, новая проблема оказывалась абсолютно неразрешимой, а он совсем терял голову в преддверии катастрофы.

Тем вечером, возвращаясь с презентации в Фэйрмонте, он чувствовал себя довольно неплохо. Подрастающее поколение впечатлено его работой, как и старперы вроде Уинстона Блаунта – идиоты, устроенные чуть сложней. Дела идут на лад. Я возвращаюсь. За ужином Роберт рассеянно отбивался от попыток Мири навязать ему различную помощь. Боб все еще отсутствовал. Роберт без особого энтузиазма расспрашивал Элис, как прошли последние дни Лены. Спрашивала ли Лена про него под конец? Кто присутствовал на ее похоронах? Элис вела себя терпеливей обычного, но особой информации из нее вытянуть по-прежнему не удавалось.

С этими вопросами он заснул.

И проснулся, намереваясь отыскать ответы. Когда вернется Боб, нужно будет с ним поговорить начистоту насчет Лены. Боб знает некоторые ответы. А остальное… для остального существуют поиск и анализ. Чумлиг рассказывала про Друзей Приватности. Есть методы, позволяющие пробиться сквозь сети вранья, сплетенные ими. У Роберта все лучше получалось искать и анализировать. Так или иначе, а память об утраченном времени с Леной он восстановит.

Это хорошие новости. А плохие надвинулись постепенно, пока он лежал, сонно раздумывая о том, как бы приспособить технологию к поискам Лены… Самой скверной новостью стала его абсолютная, нутряная уверенность в том, что раньше он ощущал лишь смутно. Да, вчера моя поэзия потрясла подростков. Но какой смысл этому радоваться? Он дурень, что позволил себе даже на миг потешиться таким результатом. Даже намек на удовольствие должен был испариться вместе с похвалой мальца Хуана Как-Его-Там, сравнившего Роберта с талантливыми рекламщиками-копирайтерами. О Боже!

Но Уинстон Блаунт тоже аплодировал легкой импровизации Роберта. Уинстон Блаунт вполне компетентен и понимает, стоила ли стихотворная овчинка выделки. Тут-то Роберта и посетило утреннее озарение: он вспомнил аплодисменты Уинни, размеренные хлопки его ладоней, усмешку на лице. Не так выглядят пораженные и пристыженные враги. В старые дни Роберт ни за что бы не поддался иллюзии. О нет. Уинни подтрунивал. Уинстон Блаунт дал ему понять то, что и самому Роберту полагалось бы сразу сообразить. Стихотворение, вдохновленное видом из окна, – дерьмо собачье, и похвалили его те, кто в жизни ничего слаще не едал. Роберт долго лежал в неподвижности, чувствуя, как рвется из горла сдавленный стон, и вспоминал банальные слова небольшого стихотворения.

Вот в чем состояло мрачное озарение того утра. Оформился вывод, от которого ему удавалось уворачиваться все время после возвращения из мертвых. Я потерял дар музыки слов.

Его ежедневно посещали поэтические идеи, но стихи не ложились на бумагу. Ни строфы. Он твердил себе, что гениальный талант вернется, как вернулось все остальное, что дар уже возвращается – постепенно, вместе с небольшими стихотворениями. Но это мираж. И он сам понимал, что это мираж. Он умер изнутри, его дарование испарилось и заменено случайным сочетанием механических диковинок.

Ты не можешь быть в этом уверен! Он скатился с кровати и кинулся в ванную. Воздух был холодный, неподвижный. Он уставился через полуоткрытое окошко ванной в садик, на искривленные можжевельники, на пустынную улочку. Боб и Элис отвели ему комнаты на верхнем этаже. Забавно было снова подниматься и спускаться по лестнице.

Если начистоту, то никаких принципиальных перемен не произошло. Новых подтверждений его уродства не появилось. Он просто исполнился уверенности, что искалечен: такой уверенности, какая приходила лишь с озарениями поутру. Ну блин. Но ведь может в кои-то веки паника оказаться беспочвенной? Возможно, это тревога из-за мыслей о смерти Лены вынуждает его во всем видеть смерть и бесплодие.

Да-да. Никаких проблем. Совсем никаких.

То утро он провел в панической горячке, пытаясь доказать себе, что сохранил талант и по-прежнему способен писать. Но никакой бумаги, кроме умного листа инфолио, под рукой не было, а когда он писал на нем, каракули превращались в ровные ошрифтованные строки. В прошлом его это раздражало, но ни разу настолько, чтобы пуститься на поиски настоящей бумаги. Сегодня же, сейчас… он чуял, что душа уходит из его слов еще прежде, чем они сложатся в поэзию! Окончательная победа автоматизации над творческой мыслью. Ничего толком не коснешься. Вот что мешает окончательному возвращению его талантов! А во всем доме нет ни одной нормальной книги, бумажной, с печатными строчками.

Ага… Он ринулся в подвал и выволок оттуда одну из плесневеющих картонных коробок, привезенных Бобом из Пало-Альто. Внутри оказались настоящие книги. Ребенком Роберт почти все лето проводил на диване в гостиной. Телевизора у них не было, но он ежедневно приносил домой новую связку книг из библиотеки. Летом, валяясь на диване, он вкушал глубокой мудрости и фривольного трэша – и узнавал больше, чем за весь учебный год. Быть может, там он и научился музыке слов.

Эти книги ценности почти не имели. Университетские каталоги времен, предшествующих полной оцифровке в Стэнфорде. Рукописные заметки, терпеливо отксерокопированные его секретаршами для студентов.

Но да, несколько томиков поэзии здесь нашлось. Прискорбно мало, и последние лет десять их перечитывали только мокрицы. Роберт поднялся и окинул взглядом коробки, уходящие дальше в сумрак подвала. Несомненно, в них есть и другие книги, пускай подбор их и случаен: то, что осталось после продажи Бобом на аукционе имущества из Пало-Альто. Он опустил глаза на книгу в своей руке. Киплинг. Ох уж эти бравурные марши ура-патриотов. Но для начала сгодится. В отличие от библиотек киберпространства, эти книги можно в руках подержать. Он устроился на коробках и начал читать, забегая умом впереди слов, пытаясь вспомнить остаток стихотворения, пытаясь воссоздать его.

Прошел час. Два часа. Он отстраненно осознавал, что Элис спускалась пригласить его на ланч, а он нетерпеливым жестом отогнал ее. Слишком важное дело. Он начал вскрывать коробку за коробкой. Местами попадались книги Боба с Элис, еще более бессмысленные, чем тот мусор, который они притащили из Пало-Альто. Однако добычей Роберта стала и еще дюжина томиков поэзии. Включая… достойные работы.

Минула середина дня. Он все еще мог наслаждаться поэзией, но это наслаждение было неотделимо от боли. Я больше не могу писать хорошие стихи, если только не вспомню их по случаю. Паника нарастала. Наконец он поднялся и швырнул томик Эзры Паунда в стену подвала. Переплет старой книги треснул, она распласталась на полу, как бумажная бабочка с оторванными крыльями. Мгновение Роберт смотрел на нее. Никогда еще он не причинил вреда книге, даже самой дерьмовой. Он пересек подвал и опустился на колени рядом с калекой.

Именно этот момент выбрала Мири, чтобы весело сбежать вниз по лестнице.

– Роберт! Элис говорит, можно аэротакси вызывать! Куда ты хочешь отправиться?

Слова эти бессвязным шумом саднили его отчаявшуюся душу. Он поднял книгу и покачал головой.

– Никуда.

Уходи.

– Не понимаю. Зачем ты тут корячишься? Есть же способы полегче. Найти то, что тебе нужно.

Роберт поднялся, ощупывая томик Эзры Паунда и пытаясь сложить его вместе. Он посмотрел на Мири. Теперь-то она заслужила его внимание. Улыбается, такая уверенная в себе, не потерпит никакого неповиновения. В тот момент она не поняла, что за свет загорелся в его глазах.

– И какие же это способы, Мири?

– Проблема в том, что у тебя нет доступа ко всему вокруг. Ты ведь поэтому тут внизу сидишь и читаешь старые книги, ага? В каком-то смысле ты вроде маленького ребенка, но это классно, это здорово! У взрослых, вроде Элис и Боба, полно дурных привычек, которые их тормозят. А ты начинаешь практически с чистого листа. Тебе будет совсем легко выучиться новому. Но не в этих идиотских устных классах. Понимаешь? Давай я тебе покажу, как носить.

Она его давно уже донимала этой тягомотиной, но сегодня ее приставания воспринимались в новом, оригинальном аспекте.

На сей раз он ей так этого не оставит.

Роберт сделал шаг ей навстречу.

– Так, значит, ты за мной тут подглядывала? – мягко спросил он, закладывая фундамент намеченного.

– Э-э-э, ну в общих чертах. Я…

Роберт сделал еще один шаг ей навстречу и сунул Мири в лицо изуродованный томик.

– Ты слышала когда-нибудь об этом поэте?

Мири прищурилась на исковерканный переплет.

– Э… З… А, Эзра Паунд? Ну… да, я ее читала. Давай я тебе покажу, Роберт!

Она помедлила, но потом увидела лежащий на коробке лист. Подхватила, и он ожил. По странице заструились названия, стихи, эссе – боже правый, даже позднейшая критика из немыслимых глубин двадцать первого века.

– Но если ты его на этом листе читаешь, Роберт, то это все равно что в замочную скважину смотреть. Давай я тебе покажу, как видеть все вокруг, как с помощью…

– Хватит! – воскликнул Роберт. Усилием воли он приглушил голос, сделал его режущим, подчеркнуто рассудительным. – Ты простушка. Ты ничего не знаешь, а воображаешь, что рулишь моей жизнью, как жизнями своих маленьких приятелей.

Мири отступила на шаг. На ее лице возникло ошеломленное выражение, но до губ еще, надо полагать, не добралось.

– Да, так Элис говорит, что я слишком властная, и…

Роберт сделал еще шаг, припер Мири к лестнице.

– Ты всю жизнь в видеоигры играешь, уверяешь себя и своих дружков, будто вы чего-то стоите, будто вы красавцы. Готов об заклад побиться, ваши родители настолько глупы, что поддерживают вас в превосходном мнении о ваших умственных способностях. Но толстая избалованная бездарь в начальницы не слишком годится.

– Я…

Мири вскинула руку ко рту, глаза ее полезли из орбит. Она неловко попятилась вверх по лестнице. Слова Роберта пробили броню самоуверенности и веселости.

Роберт продолжал напирать:

– Я, я… Да, наверное, твой эгоистичный маленький ум в основном на себе и сосредоточен. Трудно было бы иначе мириться с ощущением собственного ничтожества. Но в следующий раз, когда нацелишься командовать моей жизнью, подумай об этом как следует.

В глазах девочки закипели слезы. Она развернулась и кинулась вверх по ступенькам. Не уверенным детским топотом, как прежде, а мягко, почти неслышно, словно не хотела никоим образом привлекать к себе внимание.

Роберт мгновение стоял, оглядывая пустую лестницу. Это было как стоять на дне колодца с пятнышком света наверху.

Он вспоминал. В то время… когда ему было пятнадцать, а его сестре Каре десять… Кара сделалась независимой и стала его раздражать. У Роберта наметились свои проблемы, совершенно тривиальные с позиции семидесятипятилетнего человека, но в ту пору они казались значительными. Он пробился мимо новообретенного сестринского эго и дал ей понять, как мало она значит для великого порядка вещей; его это очень порадовало.

Роберт стоял, смотрел вверх, на пятно дневного света, и ждал прилива радости.

Боб Гу вернулся после отчета поздно вечером в субботу. Он мало следил за событиями дома, парагвайская операция занимала его всецело. Ну да, предлог. Но и зерно истины в этом есть. Ракеты под детдомом, готовые к запуску. Там, в Асунсьоне, он заглянул в бездну.

И лишь вернувшись домой, он услышал скверные новости местного масштаба…

Дочка слишком подросла, чтобы сидеть у него на коленях, но придвинулась близко к нему на диванчике и взяла его руки в свои. Элис устроилась напротив; вид у нее был спокойный, но Боб понимал, что она в бешенстве. Трудности на тренингах, да еще эта история дома… у нее скоро крыша поедет.

Его очередь разгребать семейные дела.

– Мири, ты ничего плохого не сделала.

Мири покачала головой. Ее глаза были окольцованы темными пятнами; по словам Элис, она лишь час как перестала плакать.

– Я ему помочь хотела, а он…

Она умолкла. В голосе девочки и следа не осталось от уверенности, присущей Мири в последние два-три года. Блин. Краем глаза Боб видел, что отец все еще пребывает в комфортном уединении у себя наверху, молча нависает над ними всеми. Следующий пункт программы: навестить папочку. Старому хрену заготовлен сюрприз.

А пока есть дела поважнее, нужно кое-что исправить:

– Я понимаю, Мири. И мне кажется, ты очень помогла дедушке за то время, что он с нами живет. – Если б не Мири, старикан бы все еще шнурки учился завязывать. – А помнишь, мы о таком говорили, когда дедушка вернулся? Он не всегда приятный человек… – точнее, никогда, за исключением случаев, когда ему что-нибудь нужно или он готовит пакость; тогда он почти любого на свете очаровать способен.

– Д-да, помню.

– Когда ему приспичит тебя обидеть, то, что он говорит, не имеет никакого отношения к тому, плохо ты поступаешь или хорошо, умно или глупо.

– Н-но, может, я слишком на него давила. Ты его не видел утром, Боб. Он такой грустный. Он думал, я не замечаю, а я вижу. У него пульс участился. Он сильно боится, что больше не сможет писать. Он скучает по бабушке, в смысле, по Лене. Я скучаю по Лене! Но я…

– Мири, это не твои заботы. – Он бросил взгляд поверх ее головы на Элис. – Это мои заботы, и пока я с ними справляюсь отвратно. А твоя работа, гм, ходить в Фэйрмонтскую начальную старшую.

– Она называется Фэйрмонтская старшая.

– О’кей. Слушай. Ты ведь только об учебе и думала, пока дедушка не нарисовался. О школе, друзьях, проектах. Ты разве не собираешься на Хеллоуин это место переделать?

Лицо Мири озарили отблески прежнего энтузиазма.

– Ага. У нас полная детализация по Спилбергу – Роулинг, Аннет хочет…

– Сконцентрируйся на этом и на обычных школьных заданиях, пожалуйста. Это твоя миссия, детка.

– А что с Робертом?..

А Роберт пускай катится к черту.

– Я поговорю с ним. Думаю, ты права, и у него проблема. Но, знаешь ли, иногда… в общем, тебе нужно кое-чему научиться. Так вот, есть на свете люди – мастера создавать проблемы самим себе. Они никогда не прекращают вредить самим себе и окружающим пакостить. В этих случаях главное – не дать им навредить тебе.

Мири потупилась, вид у нее сделался неимоверно грустный. Но потом вскинула голову и, с привычной воинственностью выпятив подбородок, опять посмотрела на него.

– Может, с другими это так и есть… но он мой дед.