Избранное

Ночной Лондон

…То дивное, несказанно-прекрасное, нечто совершенно особенное во всём земном, что есть тело женщины, никогда не написано никем.

Надо найти какие-то другие слова.

Иван Бунин (Из дневников. 3 февраля 1941 года)

Ночной центральный Лондон ярок, самобытен, окутан легендами. Кругом горят тысячи огней, слышится музыка, задорный смех. По улицам неугомонно снуют чёрные, с виду похожие на навозных жуков такси «блэк кэбы»*, за ними степенно следуют ярко-красные двухэтажные автобусы, иногда проскакивают и недавно введённые одноэтажные длиннющие гармошки, напоминающие гусениц. Здесь сотни театров, казино, всевозможных ночных клубов. Здесь тысячи пабов*, ресторанов и ресторанчиков, кафе и кафешек. На любой вкус, для любой национальности. Здесь миллионы разноязыких, разноглазых, с неодинаковым цветом кожи людей со всех пяти населённых континентов, разодетых в модные современные одежды и в экстравагантные национальные костюмы. Не удивлюсь, если где-то по берегу Темзы вразвалку пройдётся и представитель шестого, ледяного континента, в своём консервативно-традиционном чёрно-белом одеянии. Ночной центральный Лондон – это город-сказка. Всяк найдет себе забаву по вкусу.

Но есть и другой ночной Лондон. Окраинный. Бытовой.

Дом в Англии и дом в Восточной Европе – не одно и то же. Дома тут какие-то хлипкие. Вы слышите почти всё, что творится у соседа за стенкой – особенно ночью, когда город успокаивается. Стоит только немного повысить голос, скажем, во время любовной игры, и вас тотчас услышат за стенкой во всей красе – слева и справа, под вами и над вами. И это не удивительно. Внутренние перегородки сооружены из пластборта – это плиты из мела размером два на три метра и толщиною полтора сантиметра, обклеенные с обеих сторон толстой бумагой – примерно такой, в которую в советские времена заворачивали в магазинах селёдку или халву.

И люди ещё изумляются, когда в кинофильмах герой-жлобина, типа Шварценеггера, прошибает такую «толщу» с разбега. Ну и что тут удивительного? Даже я, чуть-чуть поднапрягшись, пробиваю кулаком оплот западного образа жизни. Девиз: «Моя хата – моя крепость!» – зиждется вовсе не на принципе крепостной стены, а на принципе: только дотронься до этой стены хотя бы одним пальчиком, и демократическое правосудие, – а оно действительно демократическое, – поранит тебе пальчик, а может, и вовсе оторвёт.

Лично я намаялся на первых порах из-за этих будто бы крепостных стен. Только ляжем с любимой спать, как на улице тотчас дико заорёт, чуть не лопаясь от натуги, какой-нибудь юный любовник-гигант, привлекающий неистовым воем свою хохотушечку-возлюбленную, как это делают некоторые обитатели джунглей. У меня тут же притупляется интерес к любовной игре. Но это ничего. Пережить можно.

Не знаю, правда, как на это реагирует моя любимая – не осмелился спросить. Вероятно, положительно – ведь она младше ровно вдвое: мне сорок четыре, ей – двадцать два. Она предпочитает нетрадиционный способ… или это теперь, наоборот, традиционный?.. Не знаю. От меня мало что зависит. Лежу. Молчу. Худо-бедно восстанавливаюсь. Успокаиваю себя тем, что всего лишь через год, да и во все последующие годы буду старше её уже не вдвое, а всего лишь на двадцать два года. Я снова готов. Вот-вот… И тут слышу отдалённый, едва различимый стук женских каблучков. Стук приближается. Становится всё звонче и звонче. Я вслушиваюсь. Мне до невозможности хочется представить, как выглядит эта женщина. Задаюсь вопросом: молодая ли? Молодая, – отвечаю себе, – походка быстрая, лёгкая, уверенная. Интересно, какой комплекции? Стройная, – отвечаю себе, – стук чёткий, частый. Интересно, какой национальности? Ответить трудно. И всё же определяю – европейка, причём западная. Идёт нормально, обыденно – просто идёт и ничего более. Стук всё приближается, усиливается и, к моему удовлетворению, начинает постепенно затихать, удаляться. Я опять начинаю входить в норму, и тут очередной стук каблучков. Всё то же самое, но эта, готов поклясться, восточная европейка. Частит, частит… Мы ведь, восточные, вечно спешим. Мысль, что это своя, мне необыкновенно приятна. Я начинаю представлять, как она одета, и захожу слишком далеко: я подсознательно вижу, какое на ней бельё, и даже пытаюсь зайти дальше… Мне становится почему-то стыдно. Но почему? Что тут, собственно, такого?.. Я мужчина! Почему я должен думать иначе? Почему?.. Ведь Всевышний создал их для нас из нашего же ребра! Значит, они свои. Можно о них так думать, и даже нужно. Ведь они для нас покупают эти дорогущие клочки шёлка, гипюра, атласа… Именно для того, чтобы мы это обязательно увидели. Я беру себя в руки, с трудом пересиливаю стыд, успокаиваюсь. Мне снова становится хорошо. Но она уже пронеслась мимо.

Следом прошла африканка. Я в этом уверен. Сильная, мощная. Они все прирождённые спортсменки, только потренируй чуть-чуть. Нет. Спортсменки не для меня. Грубоваты.

За ней азиатка. Походка кошачье-мягкая, неуверенная, как будто чего-то боится. Одета наверняка в бесформенные шуршащие шаровары. Нет, это тоже не для меня. О-о!.. Она вдобавок не одна! Да и как ей быть одной? Непозволительно.

Я жду свою. Но идут всё чужие. Англичанки, африканки, иногда азиатки в сопровождении азиатов. На мужские шаги, а их, к сожалению, большинство, я не реагирую. А кроме них идут всё чужие, чужие…

Я нетерпеливо жду свою. И вот она! Наконец! Милая, долгожданная. Длинноволосая, с ясными широкими глазами. Высокая, с аккуратненькой упругой грудью, приподнятой чуть-чуть вверх. Стройная, с длинными гладкими ногами, от которых во все стороны разлетаются невидимые искры-биоимпульсы, неминуемо попадающие прямо в сердце мужчин. И что-то ещё… потаённое, притягательное… И в белом белье. Да! В белом! Наши любят в белом. Прекрасное сочетание слов – белое бельё. Она частит, частит… приближается…

«Такая!.. Такая!.. И моя такая!..» – внутренне кричу я.