Избранное

Равнодушие к святыням

1

«Измельчал народ! Небережливый стал! Попусту суетливый! Ко всему равнодушный! Бога не боятся! Старших не почитают! Традиций не соблюдают! Одним-единственным днём живут! Да и как иначе? Совести-то у людей почти не осталось!..» – неоднократно слышал Иван Сельцов в детстве такие слова в адрес своих родителей от дедов и прадедов, а большей частью от бабушек и прабабушек. Дедушек-то с прадедушками чуть ли не подчистую войны вышибли, а между ними были расказачивание и раскулачивание – в результате расстрелы, тюрьмы и ссылки в сибирские лагеря, откуда мало кто возвращался. А ещё был жуткий, смертельный голод! И всё-таки некоторые умудрились выжить даже в таких невероятно тяжёлых, просто-таки невыносимых для человека условиях и нашли силы бороться за более справедливое будущее, упрекая детей и внуков в измельчании нравов.

Поколение Ивановых родителей, вдоволь наслушавшееся от стариков тяжёлых упрёков, с годами набралось жизненного опыта и тоже, ни с того ни с сего, стало упрекать своих детей, разве что чуть-чуть помягче и пореже. Ивана это всегда задевало, и он всегда спорил со старшими.

– Мы не были тунеядцами! Нет! – утверждал он при любом удобном случае. – Мы учились! А учёба – тяжёлая работа! Это знают все! Кроме того, мы на каникулах помогали колхозу – работали штурвальными*, в колхозном саду и огороде, пасли коров и телят, пропалывали поля подсолнечника, кукурузы, свеклы… А наши молодые спортсмены что вытворяли на Олимпиадах в то время?! Разве до этого так могли? Или теперь так могут? Неблагодарными мы тоже не были – всегда заверяли на школьных линейках старших товарищей, что не посрамим их трудовых подвигов и даже приумножим! Нет, я никогда не соглашусь, что наше поколение – измельчавший народ! – негодовал Иван.

Но пришло время, когда Ивану тоже захотелось во всеуслышание сказать: «Измельчал народ!..»

И было от чего.

Штурвальными не работают, стада не пасут, поля не пропалывают. Да и как это сделать? От большого хутора в двести с лишним дворов, бывшего всего лишь одной из трёх бригад большого колхоза, почти ничего не осталось. Нет ферм с сотнями голов скота, нет гомонящей птични и нет тракторного двора с десятками различных сельскохозяйственных агрегатов. Ничего нет: ни одной общественной скотинки, ни одной птичинки, ни одного-единственного комбайна или трактора. Да что птични и фермы, нет даже начальной школы!

И всё-таки не это больше всего возмутило Ивана – это дело объективное и, может быть, даже поправимое. Его возмутило другое – равнодушие к святыням.

2

Иван на своей малой родине бывает один раз в год – летом. И всё, что там случается за осень, зиму и весну, его живо интересует. Кто женился и кто построился? Кто родился и кто умер?

Женятся редко. Строятся тоже редко – даже очень редко. Значит, и рождаются редко. Но умирают часто. И поминают их весело. С водочкой. Где теперь ещё встретиться и отвести душу современным гражданам, охваченным невесть откуда свалившейся на их головы чудовищной суетой, как не за поминальным столом, за которым можно часто услышать, что к традициям и святыням стали относиться не должным образом? Где-то там – то ли в какой-то соседней деревне, то ли в каком-то соседнем районе – по могилкам беспризорно бродят стада коз и овец. Где-то их даже сами люди привязывают к крестам. Где-то и вовсе происходят небывалые события: «новые» русские крестьяне, а точнее полоумные русские крестьяне, снесли со старого кладбища к излучине реки множество крестов – из одних настелили помосты, из других соорудили трамплины, из третьих сделали полотняные грибки от солнца и «культурно» отдыхают, подражая пляжникам с большой реки. Видимо, представляют себя на левом берегу батюшки Дона, а то и вовсе на безбрежных просторах матушки Волги. А где-то там ещё – бог весть где, произошло бог знает что!..

«Так это же где там – бог знает где!.. – умиротворённо думал Иван, с некоторым недоверием слушая подобные страсти. – У нас-то, слава богу, люди ухаживают за кладбищем прилежно. Штакетником огородили от посягательства разбойных коз и от всяких других неразумных созданий, наподобие глупых телят…»

Но именно в день благодушных дум умиротворённого Ивана произошло событие, которое всё-таки заставило его запальчиво выкрикнуть:

«Действительно, мельчает с годами народ!»

3

Случилось это в начале августа, в необыкновенно сухой и жаркий, даже для донской, жутко горячей в летнее время степной земли, день.

На вечерней заре на бугре вдруг вспыхнула, рядом с древним хуторским кладбищем, изморённая несносной жарой сухая, перестоявшаяся степь. Длинные рваные языки оранжево-красного пламени и огромные клубы чёрно-серого вихрастого дыма в одночасье подпрыгнули над землёй и, драчливо копошась, безудержно понеслись к ясному синему небу, туманя его и отодвигая ввысь. Затем пламя резко упало вниз, неистово задёргалось, заплясало и в чехарде всё с теми же вихрастыми клубами дыма пошло сплошной стеной в сторону кладбища.

Из дворов тотчас повыскакивали старые люди. Они испуганно охали, ахали, отчаянно всплёскивая руками, и подслеповато вглядывались, прикладывая к глазам трясущиеся ладони, в степь.

Иван, привлечённый суетой и причитаниями стариков, тоже выскочил из двора, вскинул взгляд на самую высокую точку хутора и вздрогнул – по его телу мгновенно разбежалось неисчислимое стадо мурашек. Он только что – утром – был там, навещал отца. На могилках чистенько, благопристойно. Кругом успокаивающе шуршат сиреневые бессмертники, всюду таинственно-терпко пахнет полынью, зверобоем, чабрецом… А сейчас рядом со всем этим благолепием беснуется пламя.

Иван побежал по хутору, стал взывать к людям. Но в ответ услышал однообразно странные, не вяжущиеся с ситуацией простодушные высказывания:

«До могилок ещё далеко, ветер скоро переменится и всё затухнет…»

«Оно у нас часто горит, что ж его, каждый раз тушить? Сил не хватит».

Между тем седоватый степной вечер стал быстро сменяться тёмной южной ночью, и пламя стало видеться всё отчётливее и отчётливее – оно всё приближалось и приближалось к могилам.

Убедившись, что призывы никто не слышит, Иван забросил в багажник канистры с водой, вёдра, мётлы, лопаты и впрыгнул в свою не приспособленную для сельской местности иномарку, в которой уже сидели в халатах поверх ночных рубашек мать, жена и дочь. Иван хотел выпроводить их восвояси, но, поймав непоколебимо решительные взгляды, осёкся и поспешно запустил двигатель. Летел он по хутору как угорелый, раздирая о жёсткую, накрепко засохшую землю днище низкого на ходу автомобиля, часто сигналя и мигая светом, надеясь, что кто-то всё-таки присоединится. Но следом скакал на мотоцикле только сын. Рядом с кладбищем Иван обернулся и увидел ещё одно зарево – поменьше, в противоположной стороне, за речкой. Это красовался в лучах ярких ламп хуторской клуб. Иван развернул сына в обратном направлении:

«Скачи, зови молодёжь!»

Кладбище было в опасности: горел штакетный забор, деревца и сухая трава вблизи окраинных оградок и крестов.

Иван безоглядно кинулся вперёд, сбивая с ограды пламя смоченной в воде метлой, и не замечал, что происходит вокруг – он видел перед собой только море огня. Вскоре к нему присоединился сын, тоже с мокрой метлой, и мгновение спустя – хуторской парень с лопатой.

«Что там молодёжь?» – закрываясь ладонью от огня, крикнул он сыну.

Ответа не последовало, только осуждающий взмах рукой. Молодёжь была занята танцами.

К счастью, тройка мужчин не осталась без поддержки. За их спинами насыпали в подолы халатов песок и стремительно носились среди языков горячего пламени и едких клубов дыма женщины – растрёпанные, закопчённые, неустрашимые. Иван был поражён их отчаянной решимостью и от удивления даже стал пересчитывать. Он привёз только троих, а здесь было семь, правда, с натяжкой – три совсем ещё девочки. И всё же он возликовал: «Не до конца измельчал народ! Нарожают девчонки себе подобных!»