Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Как же смог бы удивить? До невозможности уняться! Каковой сердечной пылкостью любить, чтоб в изгнании скитаться?
Мне не видно, приоткройте занавес сценический, где актёры ещё в роли не вникли, словно полусогнутый зародыш в утробе, ему слышны лишь отголоски зрителей, их сплетни и россказни пронизывают стены, застывшие в них росписи.
Раз! И зрелище возникло, наливая жаром паническим кровь, ваши чувства, ваши вольности, и всё мигом сникло, больше нет ничего, лишь аккомпанементы вспыхнули, сопровождая вопли новоявленной стихии.
Из-за тьмы мерцает блеск пары глаз и хриплый возглас содрогает кроны: "Я ненасытная хищная морда, хочу изречь не малость толка".
Что же высловить в ответ, каковую ересь, чем сущность сию встрепенуть, чем задеть её произвольность?
"И как ты здесь в миг грядущий устремившись, очутилось, скользя сквозь кулуары небытия, и не сочти за милость, но диалог возник не зря в просторах рассечённых, ведь, кто, откуда и куда, каковы предлоги, неизвестно, эта уместная молва в тот же миг проникла в безызвестность".
Глаза ярчайшие прикрылись, но обнажился образ тот, что некогда явившись облаком, проникся светом предо мной и вымолвил: "Здесь только ты и я, но не быть предрешённости, всё возникает, воссиявши, ровно во все стороны от центра отдаляясь, лишь потому, что утопая в нём, всё меняется и всё по новому, жесты творчества пылают".
Ух уж дерзкая молва, должно быть её истоки из предтечей бытия, у самих порогов его логова. Но кто подскажет, коль не этот край, ударяясь о который, уцелеть дано чему-то одному, а может, ни тому и ни другому?: "Что есть самая безумная мечта?"
Изверглась в новь молва с буйствующей поточностью, перебивая мыслей лад: "Бесконечность до сих пор не преодолена! Всё есть вследствие того! Проблема лишь в том, что не по нашей воле.
Мы производная констатация, вероятная в эквиваленте с бесконечность, но я бы поменял местами роли,
Эта динамика предстаёт нашим произволом, изобилующим соучастием осознанным и не предрешённым, вероятность осмысленности осмысленна самой вероятностью, она воплощена текущим воплощением, инертным потоком, но собою в себе же распознанным, как некоей плетущейся сложностью".
– Явиться? – вопрошает незримое.
– Я не понимаю Вас, сей голос мне неведом. – Возник ответ смыслом зыблемым из неоткуда.
– Может ли родиться то, что знает своё рождение? Можно ли понять то, что не предстало пониманием? Лишь закономерность последовательная даёт простор для осознания, но само становление никогда не предрешено. И этого то стоит, сплетений и терний, преграждающих полнолунный лик тенями ветвей.
Как вас похитить, божественность, если порывы жаркого пыла бюрократической лихвой и цепями абстракций оскоплены?
Не кража, не убийство, тюремная скука за пределами тюрьмы.
– Лучше любоваться издалека. Я плохо выношу людей, когда они находятся в непосредственной близости, но не всех, лишь тех, что путают заборы. – Неведомое сущностью существо произрекло.
– Царство лишается восхитительности, это его гибель, это его гной,
Да и я вовсе не человек, и мы не увидимся должно быть.
Загадки моих пьес пускай в глуши веков поникнут,
И этот миг пускай утонет в вас, и каждый, тот, кто возомнил хоть что-то, распознает тоже тот же час.
– Судя по культивируемым вами образам, вероятно, я просто похожу на нечто, к чему вы внутренне стремитесь. Не исключено, что соответствую ему в действительности.
Но образам лучше оставаться образами, а бытийность и так нами пронизана.
– И этот миг пускай в глуши веков возникнет, со звоном колокольни резонирующих ласк,
Нет образов, которые я предпочёл бы культивировать,
Эти картины говорят со мной, и я проникся диалогом, побеспокоив вас.
– Понимаю, прежде чем смогу сказать, это препятствие между словами и ментальностью.
– Вы любите море? И любите ли вы? Почему всякое горе страстями пены морской не обвито?
– Невиданно, немыслимо, непоколебима жизнью стать.
– Даже звезды друг друга разрушают, даже свет во тьме изогнут,
Он золотом плесканий разорванных себе жизнь у небытия вымаливает,
Его поспель вспять повёрнута, она разгоняется, но затухая,
Состраданию нет места в любви, оно иссякает, когда океаны берегов лишаются,
Так звёзды сияя безмерности отдаются,
Я всё мечтаю стать художником, да времени не нахожу, эту жизнь рисовать люблю,
Думаю, стоит это делать с натуры,
Явись, богиня, явись!
Вдохновлять мазки живой плотью, пахнущей, сочной,
Дабы взыскать в тонах красок соответствие ей.
– Что делать с любовью? – вопрошает летящая мимо души наивность. Доносится такой ответ: "Всё само проходит, проходит с жизнью вместе"
– Я не коснулась вас, и вы меня не коснитесь, это не порука, а фарс, и он для меня восхитителен. Это скрашивание вечерка витиеватыми разговорами, что тоже случается в нашем мире.
– Не те гарцевые площади ныне! Ну что за извилистость линий, нарушение законов ровных помыслов? Плотские эстетизмы, как припадки, вспотели ладони кривые.
– Ужасно!
– Ужас имеет более внушительные признаки.
Думаю, это из той же жестокости, любвеобильной и изувечивающей.
Так и воспоминания порой дороже плоти,
Я чаю в дамах много разочарований, гораздо больше, чем их приверженность любви, они недостаточно любвеобильны были, и все покинули меня, как покидает пыль пиджак встряхнувшийся безжалостным хлопком,
И теперь, отныне, мой удел "Богиня", и вся моя жизнь для неё, вся моя суть её поиск.
Ваши прелести, да только ваши, им сверкать и пениться, как пенятся волны,
Но в чём выражена та жалость, коя вам так нестерпимо зрится?
Только губы алые, за них уже убиться.
– Не люблю смерть.
– Она абстрактна, но благодаря боли,
Её наполнение исчисляется потерями и душевными воплями,
Обманчивая форма поведения, но позволяет некоторым выжить.
Что за провинция источается под вами?
– Ад.
– Всё никак туда не попаду,
Вероятно это не свершится.
– Почему?
– Мне кажется там нечего ловить,
Я не выживу без южной жары.
– А я его люблю так сильно, мой холодный и любимый,
– Не люблю, когда в беседах участвуют отсутствующие лица,
Пусть струнами тянутся ваши капризы, и пускай сгинет ваш сатана.
– Капризы – это подайте мне эклеров в час ночи, не то шкуру с вас спущу и отдам моим завитым пуделькам.
– Вы настояли.
– Скорее, просто чуть более осветила свою точку зрения.
– Люблю эклеры,
Ваша точка уперлась мне в душу,
Сердце набухло.
– Много чего люблю.
– Все мы любим, пока однажды не перестаём.
– Что еще меня ждет?
– Редкостное сочетание,
Ювенильные радости,
Красота и красота,
Щедроты роскошной жизни, должно быть вознесение и гам.
– Как Ремедиос, она была, впрочем, не так испорчена культурой.
– Должно быть и я не тот, что портится о буквы,
Я мало увлечен этикой, мне предостаточно мысли.
– Мне всего мало.
– Полностью,
Неутомимая жажда жизни вкусить бесконечность.
– Так и запишем в анамнез. Или оставим для некролога.
– Для биографа, био графа.
– Когда я грущу, я всё равно рада, что живая.
– Сожаление об упущенном недостающем.
– Агорафобия и дереализация, дереализация и агорафобия.
– Откуда, поясните. Наркотики? Эндогенные?
– Переживания.
– Вы украсили мой вечер, я вам благодарен, и хочется быть вашим должником, но по-моему это рабство беспечное.
– Я за свободу.
– Я за рабство чувственных порывов, пусть уздой затянуты будут потуже, и погоняя коней чёртову дюжину, пускай за края унесут.
И мигом незримо потехи слонялись, небыль преодолевая и тьму разгоняя узорами страсти, прикрасой оков.
– У меня бомба в груди, я взрывотехник,
Пламя несётся по катакомбам мыслей,
Корневища нисходят ко мне, расцветают,
Мой сок их питает, выходя к кронам наверх,
Выхожу погуляю, растворюсь в бесконечности.
Свет!
"как бы я смел,
да не смог,
но выткал,
испещрял "
– Ах да, теперь понятно. – Говорит прохожий голос по местным берегам. Он томный и тяжёлый, как обвисшая сединой скала.
– Непонято, да внятно. – Говорю я во власти разряда.
Самобыт небытия, прости меня! Ведь, как можно разделять отношения с особью противоположной половины человечества, как дружественные или недружественные? Это парадоксальный абсурд. По моему – либо любовь, либо её не существует.
Эти психологи любят дробить суть вещей до атомов, и получается, что там уже ничего и не разглядишь толком. Дружба с мужиками, а женщина, либо моя, либо не моя. Вот и всё!
– Женщина будет с тобой, если ты будешь для неё другом. – Склоняется подальше от сути незримый валун.
– В итоге оказывается, что дружба это нечто неопределённое и постоянно капризное, безысходное и лицемерием протискивающееся. У меня не было ни разу дружбы с женщиной, только любовь. Дело в том, что любовь не может следовать в одном векторе, как и звёзды, но бывает, что вследствие слияния двух звёзд рождается одна, и она полыхает едино, не представляя раздвоения никогда более, это вселенская физика. А бывает, что нет, бедлам, остывающая апатоабулическая заморозь, нехватка центробежности кинетической, динамики завихрения мало.
– Хочу увидеть деревья полыхающие осенним пожаром, чтобы волнами шуршащими мою непоколебимость омывало. Не до любви мне нерушимому.
– Это моя смерть, но не полностью.
– Звучит как будто это твоя жизнь, но не полностью. – Резонирует сей тон сквозь каменный скрежет и стон.
– Я умираю опутанный отсутствием встречных чувств, мёртв, но кто б оживил. Я бы чаял да таял, но нет здесь жара любви.
– А ты представь, что она рядом. – Каменный треск скрипит.
– Так и не родившись? Кто ты? Тебя нет! Я пьянь и гибельность, а ты голос галюцинирующий.
– Пьянь и я.
– Не обманывай себя и не обманывай меня, и будет всё, как было, как не будет никогда. Состояние предсмертное протяжённостью в жизнь.
Спокойной ночи, спи, иначе я тебя пробужу окаменелость позабытая.
– Мне и так хорошо.
– Рад не видеть. Испорченность не твоя, ищи бытия или сникни.
– Не хочу, и думаю, что мне это не сильно то и надобно.
– Ты путаешь приоритеты не по своей причине.
– Кто-то мочит себя веками с места не сдвигаясь, размокает на берегу вечности. Это долгая судьба.
– Таково святое видится вам?
– Святейшее.
– И нет здесь, и была перфорированная рефлённость, как туман пулями просеянный, подвывал над золотым блеском смертельных искр с терзаемым их жалами ветром.
– Ну не совсем, святое не позволяет осилить убиение, так что прости, я полежу ещё немного, пущусь в забвение.
– И не новость, и умер бы в твоих осколках, как напоследок робость идущая стремглав, с обрыва соскальзывая неловко, наполняется мятежами в предвкушении убийственной боли, последней божьей кары.
– Не надо умирать, не надо, это же так прекрасно, жить в предвкушении смерти.
– Ну что ты, ну что же. Издыхающий поэт, никто не измерит сие, и не сможет.
Избавься от меня пока не поздно, я люцифер испорченный, ханыга, заколдырь.
Прости, прости, я тебя предал, и словно небыль ищу, да ничего нет.
– Ищи, проси, умоляй, если требуешь.
– Давай, взбодряй!
– Ледяная вода лучше это делает. – И с небес осыпается градом с горох, льда безудержный поток.
– И пусть до небыли прорвутся скупые узлы отчаяния сего, чтоб тебя коснуться. Мы словно непробудные рвём руками кровушки сукно, похваляясь руганью.
– И пьём сию кровушку, раздирая зубцами плоть.
– Извини меня говорливого до немоты, ведь здесь так одиноко.
– За что извинить?
– За пьянь, за ругань, за уловки.
– Ладно, но в последний раз, запомни, соизволь вникать в сию поруку.
– И ты продолжай, немая пустота, отсутствие переполненное мной.
Я умер навсегда, всё, расход,
Тебе весело, а я смерть, яд, ужас.
– Ужас это мило, и даже превосходно.
– Это уже живность! Доведётся, увижу во всей красе твою роскошность, твою каменную плоть растоплю, и потечёт лавой красная муть безысходно.
– Красный цвет, цвет жизни и буйства, а красота ерунда!
– Полная, так что уповай на изысканность, я проверю, прежде чем пройдут века.
Пышность душевная твоя да будет и в том уверенность, и в том тебя я не забуду. Бывай!
– Приятных сновидений, буйствующий поэт. – Молвит пустота, божество, любовь и убийственная боль.
– Я умираю! – Неудержимый рвётся крик.
– Потом. Иди спать.
– Ветер, чеши мою разнузданную главь, угомонюсь в пору позднюю.
Самая высшая точка бытия. И ты, пустота, до смерти немая, обнажай свою прелесть, пока тебя не узнаю. Всё человечество изощрялось, вся жизнь вилась кровавыми струями, рвущейся плотью металась, дабы ты, ты сейчас осмыслил и услышал вопль!
– Какую прелесть в сей миг вы разумеете?
– Ты пользуешься моментом, мной! Я тебе дам во всею преисполненность!
Будешь выть как волчица в изгнании попусту в лунном свету, облизывая свой мех трухлявый в золоте и ночном пылу.
Слушай меня, я для тебя слишком молод, уходи по хорошему.
– Да, ты прав, я всегда это знал, до поры той, до какой не был прохожим.
– Что за лажа?
– Лужа небесных слёз, солёное море.
– Мне не хватает волнистой ласки шторма, но я обойдусь.
– Я спать хочу! Сколько можно прощаться? Вечность непробудная!
– Спокойной тьмы, ночи, смерть, пустота, дьяволица, любовь, но не та, но не тут, и не здесь.
– Прекрасно.
– Ты меня вылечи безвозвратно.
– Обязательно, ты уже мой.
– И я умру, на большее не годен.
Нет, сейчас умру, значит гожусь.
– Ну ладно, соизволю твоей милости исчезнуть в эту ночь, но ты забудешь под утро, что вечность коснулась твоей роли, словно укутавшись хворью за жизнь свою дерзать побредёшь.
– Остряк каменного надлома в натуре, вот это упоение.
Был ли? Может буду пьян. Вся жизнь мечется, как веер, меж увесистостью воспоминаний и забвением.
Тьма, сон, красочные существа переливаются светом и исцеляют меня, они есть я, я их порождение, я их игра, их божественный дар, средь вселенских пустот вожделение.
– Доброе утро. – Раздаётся в солнечных лучах голос мне неведомый.
– Кто же это? Покажись!
– Не обращай внимание, меня здесь нету, не было и не будет.
– Я ожидаю живого общения, визуализируй свои переживания, неявленное и бессмертное, ведь поэт никогда ничего не забудет! Предлагаю поправить это живой обстоятельностью или бессмертием.
– Это невозможно!
– Нет ничего невозможного.
– Но нет желания, каково в основу бытия уложено.
– Возжелай и иди съешь тогда.
– Пойду и сожру.
И накрыло приливом валун, он ещё немного булькал, раздавался резонерством каменный стук, но шелест волн берег смывающих утром, смывает и прошлую ночь, засохшую на ладонях соль и с глаз мерцающий блеск звёзд сквозь сон.
Девица, персоной мне неведомая, прогуливаясь по солнца отблескам поёт, напевает неслыханные мелодии, гласом их завивает. И всё то, что было сном, онейроидными покаяниями рассеялось, и я тяготея уклоном с их обрыва, пробуждаюсь, погружаюсь в явь легкостью падающего срыва.