Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава XIII
Выступили мы с многочисленным и великолепным войском и направились к Орлеану. Наконец-то начала осуществляться первая часть великих мечтаний Жанны. Впервые нам, молодым людям, привелось увидеть настоящую армию, и это зрелище было торжественно и величаво. Поистине нельзя было не одушевиться, глядя на бесконечную вереницу, которая растянулась вплоть до туманной дали горизонта, расстилаясь лентой по извилинам дороги, словно огромная змея. Жанна ехала во главе колонны, сопровождаемая своим штабом; затем следовала группа священников, певших «Veni Creator»37 и несших хоругвь с изображением креста; а дальше целый лес сверкающих копий. Различные отряды находились под командой великих арманьякских полководцев: Ла Гира, маршалов де Буссака38, де Реца39, Флорана д'Илье и Потона де Сентрайля40.
Каждый был крут в своем роде, но существовали три степени крутости: крутой, покруче и самый крутой. Ла Гир принадлежал к последним, хотя и другие почти не уступали ему. Они, все до одного, в сущности, были попросту знаменитые официальные разбойники, для которых беззаконие давно уже сделалось привычным делом, так что они утратили всякое чувство повиновения, если оно и было у них когда-нибудь.
Король строго приказал им: «Повинуйтесь главнокомандующей во всем; ничего не предпринимайте без ее ведома; не начинайте действовать, не получив ее распоряжений».
Но что было толку предупреждать их? Эти вольные птицы не знали законов. Изредка они повиновались королю; повиновались только, когда сами желали. Станут ли они повиноваться Деве? Во-первых, они не знали, что значит повиноваться ей или кому бы то ни было; во-вторых, они, конечно, не могли относиться серьезно к ее воинскому званию. Кто она? Деревенская семнадцатилетняя девушка, которая изучала сложное и опасное военное дело… пася своих овец.
Они и не собирались повиноваться ей, за исключением тех случаев, когда их многолетний военный опыт подскажет им, что выставляемые ею требования осмысленны и правильны с военной точки зрения. Можно ли было осуждать их за такое отношение к ней? По-моему, нет. Старые, опытные воины всегда отличаются упрямством и расчетливостью. Им нелегко было уверовать, что невежественные дети способны вести войны и командовать войсками. Ни один полководец на свете не мог бы отнестись к Жанне серьезно, поскольку дело касалось военных действий, пока она не сняла осады с Орлеана и не осуществила вслед за тем великого луарского похода.
Быть может, они ни во что не ставили помощь Жанны? Вовсе нет. Они дорожили Жанной, как плодоносная земля дорожит солнцем; они вполне верили, что она может вызвать урожай, но собрать жатву надлежит им, а не ей. Они питали к ней глубокое и суеверное уважение, как к существу, которое одарено чем-то сверхъестественным и таинственным, что дает ей возможность совершить непосильное им дело: вдохнуть силу и жизнь в робких солдат и превратить их в героев.
Они были уверены, что вместе с ней они всесильны, тогда как без нее – все пропало. Она могла вдохновить солдат и зажечь их воинственный пыл, но… сражаться? О, какая нелепость! Это уж их обязанность. Сражаться будут они, полководцы, а Жанна дарует победу. Таково было их мнение – случайный пересказ ответа, данного Жанной хитрому доминиканцу.
И вот они начали сообща обманывать ее. Она отдавала себе ясный отчет в том, как надлежит действовать. Она намеревалась смело пойти к Орлеану северным берегом Луары. Своим полководцам она отдала соответствующий приказ. Но они сказали друг другу: «Нелепый замысел! Вот и первый ее промах. Иного нельзя было ждать от девочки, которая ничего не смыслит в военном деле». Потихоньку они известили Бастарда Орлеанского. Тот также признал нелепость ее решения (по крайней мере, так ему казалось) и тайно посоветовал им обойти ее приказ каким-либо путем.
Они избрали путь обмана. Она им доверяла; она не ожидала такого отношения к себе и не была настороже. Это послужило ей хорошим уроком; потом она приняла меры к предупреждению подобных проделок.
Почему эти старые рубаки считали это решение нелепым, а она – нет? Потому что она была намерена тотчас снять осаду, сразившись с врагом, тогда как они предполагали осадить осаждавших и изнурить их, отрезав им подвоз провианта, а на это потребовались бы целые месяцы.
Англичане выстроили вокруг Орлеана цепь сильных укреплений, называемых «бастилиями»; эти укрепления закрывали доступ ко всем воротам города, кроме одних. По мнению французов, попытка пробиться через эти укрепления и ввести войско в Орлеан была бы неразумна; они были уверены, что это значило бы погубить армию. Само собою, их мнение было правильно с военной точки зрения, то есть было бы правильно, если бы не одно обстоятельство, ими не замеченное. А именно: английские солдаты были охвачены суеверным ужасом; они прониклись убеждением, что Дева заключила союз с сатаной, а благодаря этому рассеялась и исчезла значительная доля их отваги. С другой стороны, солдаты Девы были полны мужества, воодушевления и усердия.
Жанна могла бы пройти через укрепления англичан. Однако этому не суждено было осуществиться. Обманом ее лишили первой возможности нанести могучий удар врагу отечества.
Эту ночь она спала в лагере на земле, не снимая вооружения. Ночь выдалась холодная, и к утру, когда нам пришлось отправиться в дальнейший путь, Жанна окоченела почти так же, как ее латы; ведь железо – не очень-то хорошая замена одеяла. Тем не менее радость, что она уже приближается к заветной цели, была столь велика, что вскоре разгорячила ей кровь.
Восторг и нетерпение ее возрастали с каждой пройденной милей. Но наконец мы подошли к городу, и тогда ее воодушевление исчезло, сменившись негодованием. Она поняла, что ее обманули: от Орлеана нас отделяла река.
Жанна считала необходимым атаковать одну из трех бастилий, находившихся на нашем берегу, и силою получить доступ к охранявшемуся ею мосту. Таким образом, в случае удачи мы тотчас же сняли бы осаду. Но давно укоренившийся страх перед англичанами снова обуял ее полководцев, и они умоляли ее отказаться от этой попытки. Солдаты рвались в бой, но им пришлось разочароваться. И мы двинулись дальше и остановились против Шеси, в шести милях выше Орлеана. Дюнуа, Бастард Орлеанский, выехал из города, сопровождаемый рыцарями и горожанами, чтобы приветствовать Жанну. Она все еще пылала негодованием и досадой и не чувствовала ни малейшего расположения обмениваться любезностями, хотя бы и с обожаемым военным кумиром своего детства.
– Вы – Бастард Орлеанский? – спросила она.
– Он самый. И я весьма рад вашему прибытию.
– Не вы ли посоветовали привести меня к этому берегу реки, тогда как я хотела сразу напасть на Тальбота41 и англичан?
Ее гордый тон смутил его; он не мог ответить с надлежащей уверенностью и, пересыпая свою речь оправданиями и извинениями, сознался, что он и его совет избрали этот образ действий в силу военной необходимости.
– Клянусь Господом, – возразила Жанна, – совет Божий надежнее и мудрее вашего. Вы хотели обмануть меня, но обманулись сами, ибо я предлагаю вам наилучшую помощь, какую когда-либо получали рыцари и горожане, – помощь Божию, ниспосланную не из благоволения ко мне, но по милости Всевышнего. Благодаря молитвам святого Людовика42 и святого Карла Великого43. Он сжалился над Орлеаном и не допустит, чтобы врагу достались и герцог Орлеанский44, и его город. Привезены припасы для спасения голодающих, но суда стоят ниже города, ветер неблагоприятен, они не могут подойти к этому месту. Скажите же мне, вы, премудрые люди, о чем думал ваш совет, изобретая эту нелепую помеху?
Дюнуа и остальные еще продолжали некоторое время оправдываться, но наконец сдались и согласились, что сделана ошибка.
– Да, ошибка сделана, – сказала Жанна, – и если Господь не возьмет на Себя ваших забот и не переменит ветра для исправления вашей оплошности, то надеяться больше не на кого.
Иные из них начали замечать, что при всей своей неопытности в военном деле она обладает практическим здравым смыслом и что, несмотря на свою врожденную кротость и обаятельность, она не принадлежит к тем людям, над которыми можно шутить безнаказанно.
Но вот Господь взялся за исправление промаха, и по Его милости ветер переменился. Приблизившаяся флотилия судов забрала провизию и рогатый скот и, под прикрытием вылазки у крепостной стены против бастилии Сен-Лу, успешно отвезла голодному городу эту желанную помощь. После того Жанна снова принялась за Бастарда:
– Видите вы войско? – спросила она.
– Да.
– По вашему ли увещанию и совету оно находится на этом берегу?
– Да.
– Так пусть же ваш премудрый совет объяснит мне, почему войску лучше быть здесь, чем, скажем, на дне морском?
Дюнуа сделал несколько робких попыток объяснить необъяснимое и защитить незащитимое, но Жанна оборвала его, сказав:
– Ответьте мне, сударь, может ли войско принести какую-либо пользу, находясь по эту сторону реки?
Бастард признался, что пользы никакой нет; то есть если принять во внимание придуманный и предписанный ею план действий.
– И все-таки, зная это, вы проявили такое упрямство, что не исполнили моих приказаний? Раз войску надлежит находиться на том берегу реки, то не объясните ли вы мне, как его туда переправить?
Бесполезность обмана стала вполне очевидна. Отговорки не помогли бы делу, и Дюнуа признался, что нет иного средства исправить ошибку, как вернуть войско назад, в Блуа, начать путь сызнова и подступить к Орлеану другим берегом, сообразно с первоначальным планом Жанны.
Всякая другая девушка, одержав такую победу над старым и знаменитым воином, почувствовала бы некоторое торжество, и ее нельзя было бы за это винить; но это было не в ее характере. Она лишь обмолвилась несколькими словами сожаления по поводу потерянного драгоценного времени и затем немедленно начала отдавать распоряжения относительно выступления в обратный путь. Ей грустно было видеть, как удаляется армия, потому что, говорила она, велико было воодушевление войска и его храбрость и во главе его она не побоялась бы встречи со всеми силами Англии.
После того как были закончены все приготовления к возвращению главной части армии, она, взяв с собою Бастарда, Ла Гира и тысячу солдат, переправилась в Орлеан, где весь город с лихорадочным нетерпением жаждал увидеть ее лицо. Было восемь часов вечера, когда она со своим отрядом вступила в город через Бургундские ворота. Паладин ехал впереди, неся ее штандарт. Она сидела на белом коне и держала в руке священный меч из Фьербуа. Посмотрели бы вы, как встречал ее Орлеан! Что это была за картина! Черное море голов, целый небосвод ярких факелов, оглушительная буря приветственных возгласов, звон колоколов и гром пушечных выстрелов! Казалось, что наступил конец света. Всюду видны были, озаренные факелами, обращенные кверху бледные лица, по которым струились неудержимые слезы радости.
Жанна медленно продвигалась через плотную толпу, и ее одетый в кольчугу стан возвышался, подобно серебряному изваянию, над этой мостовой из голов. Народ теснился кругом и смотрел на нее сквозь слезы тем восторженным взором, который присущ людям, когда они верят, что перед ними существо не от мира сего. И благодарная толпа целовала ее стопы, а те, кому не удавалось добиться этого счастья, прикасались рукой к ее коню и целовали свои пальцы.
Ни единое движение Жанны не ускользало от их внимания, все служило предметом их разговоров и похвал. То и дело слышались замечания:
– Вот… она улыбнулась! Видел?
– А теперь сняла свою украшенную перьями шапочку и машет кому-то… Ах, как она мила и грациозна!
– Она гладит вон ту женщину по голове!
– Она будто родилась на коне: погляди-ка, как она повернулась на седле и рукояткой меча посылает воздушный поцелуй тем горожанкам, что бросили ей цветы из окна.
– А вот какая-то бедная женщина подняла на руках ребенка… она его поцеловала! О, она божественна!
– Как она красива и изящна, и какое милое лицо… какое румяное и оживленное!
С узким, длинным знаменем Жанны, развевавшимся по ветру, случилось несчастье: бахрома его загорелась от факела. Жанна наклонилась вперед и рукой потушила огонь.
– Она не боится огня, не боится ничего! – вскричали они, и воздух содрогнулся от восторженных рукоплесканий.
Она подъехала к собору и прочитала благодарственную молитву Господу, а народ, столпившись на площади, начал молиться с нею заодно. Потом она возобновила свой путь, понемногу пробираясь через толпу и через лес факелов к дому Жака Буше, казначея герцога Орлеанского, у жены которого ей предстояло гостить все время своего пребывания в городе и жить в одной комнате с его дочерью, своей будущей подругой. Буря народного восторга не унималась всю ночь, сливаясь с радостным звоном колоколов и приветственным громом пушек.
Жанна д'Арк вышла наконец на сцену и была готова начать.
