Русский Рокамболь

В чем состоял план Алешки

Для объяснения всего происшедшего необходимо рассказать следующее.

На другой день в грязном логовище сообщника Андрюшки было шумно и людно. Табачный дым висел в воздухе отяжелевшими облаками, пахло пролитым пивом, и новые бутылки его то и дело откупоривались ловкою рукою Маринки. Человек семь самых разношерстных и разнокалиберных оборванцев истребляли незатейливую трапезу, вместо тарелок лежавшую на клочках бумаги, и шумно разговаривали. Посторонний человек, случайно вошедший сюда, сразу понял бы, в общество какого сорта людей он попал.

Сквозь хохот там и сям слышались специальные слова вроде «стырбанить», «стрельнуть», «освежевать», «зачихать» и прочее. Сквозь три тщательно завешенных окна врывались лучи солнечного утра и достаточно ясно озаряли пирующую компанию, с ее разнообразными костюмами и лицами.

Старуха мать Алексея Колечкина обносила гостей водкой, наливая каждому в стакан прямо из четвертной.

Дряхлые руки ее дрожали, держа тяжелую бутыль, но она исполняла свою обязанность со старанием и сосредоточенностью.

Иногда, когда налитый стакан переполнялся и водка проливалась на стол, старуха с испугом оглядывалась на сына, который, отведя в это время Маринку в угол комнаты, что-то толковал ей.

Объясняемое им ей, вероятно, было очень интересно и серьезно, потому что она, согнувшись и держа между колен откупориваемую бутылку пива, так и застыла в этой позе, подняв на говорящего глаза и немного открыв рот.

Переговорив со своей подругой, Алексей Колечкин подошел к общему столу и, вынув часы, вдруг сказал:

– Ну, господа, кончайте скорей! Пора! До поезда остается всего полтора часа, а отсюда кончик не маленький…

– Успеем! Успеем! – ответило ему несколько пьяных осиплых голосов.

– Давай деньги-то на поезд, – крикнул рыжий атлет, обсасывая голову селедки.

– Нет, не ему!

– Пилюлькину давай…

– Пилюлькин, бери деньги!

Пилюлькин, крошечный субъект, из прогнанных наборщиков, пролез под стол и очутился около Колечкина.

Последний развернул бумажник и отдал ему несколько ассигнаций.

– Чур, господа, только водки уж по дороге ни-ни!..

– Знаем!

– Ладно! – прокричало несколько голосов.

– Ну а теперь, господа, я вам повторю, чтобы вы не забыли как-нибудь… Как со станции – налево, по шоссе, есть мост… Шлепкин! Ты видел его, я тебе показывал.

– Видел, – ответил Шлепкин, угрюмый, коренастый мужик, с попорченной ноздрей, безмолвно повествующей об одной далекой прогулке.

– Речка тут мелкая, – продолжал Колечкин, – на сваях и на скрепах можно поместиться всем очень удобно. Маринка поедет с вами и покажет вам их, когда они теперь поедут на выселок, на дачу к тетке… Место очень пустынное, опасаться нечего… Поняли?

– Как не понять! – угрюмо буркнул Шлепкин. – А только насчет денег, будет ли у тебя верно?

– Шкура, братец, дороже и денег, – отвечал Колечкин, – не заплати-ка вам!..

– То-то же! – отвечал Шлепкин и встал.

За ним поднялись все остальные.

Некоторые вышли уже на двор, другие отыскивали свои шапки, и наконец в комнате остались только Колечкин и Маринка.

– Послушай! – сказал он ей строго. – Дело большое, почище Андрюшкиного… Дело такого сорта, что или я, или он вдребезги… Надо полагать, что он, потому что все устроено в лучшем виде. Когда их схватите – свяжете и рты заткнете. Поняла?

– Ну да, конечно, не оставить же их орать…

– Так вот. Затем ждите меня, я приеду с телегой со стороны поля. А может быть, я поспею и раньше…

– Хорошо! – ответила Маринка, повязывая голову платком. – Только девчонку ты не смей трогать, – заключила она, сверкнув глазами.

– Экая ты дура, разве это возможно, разве я могу ее тронуть…

– То-то же!.. Ну, прощай!.. Вон в окно уж стучатся – прощай!..

Маринка привлекла к себе Колечкина и с нежностью любящей женщины поцеловала его в губы.

Колечкин поморщился, но она не заметила этого и скрылась за дверью.

Оставшись один, Колечкин сдернул простыню, завешивавшую окно, и, распахнув его створки, выглянул налево в даль пустынной улицы.

Он видел, как по мосткам один за другим шли его недавние гости. Маринка заключала их шествие.

Около минуты поглядев им вслед, он сел на подоконник и задумчиво уперся взглядом в доски противоположного забора.

– Да, это будет лучше! – шепнул он. – Это выгоднее, чем служить ему. Тут, по крайней мере, разом целое состояние… Эта баронесса фон Шток выгодная баба, если все так, как говорит Маринка. Десять тысяч в кармане как пить дать, и затем, когда его схватят и устроят где следует, ее же протекцией можно заслужить прощение и себе, или же прямо удрать куда-нибудь с Маринкой из Петербурга… Да… Да, это дело беспроигрышное… Постой, брат Андрюшка, не ты один умеешь обделывать делишки…

В углу что-то зашуршало.

Теперь только он заметил, что он не один, а старуха, пугливо глядя на него, наливает себе водки в стакан и собирается, очевидно, осушить его второпях залпом.

Колечкин громко захохотал. Старуха вскрикнула и, уронив стакан, с ужасом в своих потухших глазах ожидала достойной кары.

Колечкин встал с подоконника, а она закрыла лицо рукой, как бы стараясь отстранить удар.

– Пейте, пейте, маменька! – заговорил весело Колечкин. – Для сегодняшнего дня я вам разрешаю… Сегодня я добр… Пейте!..

Старуха, все еще боязливо и недоверчиво глядя на сына, опустилась на колени и стала собирать осколки.

Колечкин взглянул на нее, и что-то странное мелькнуло в его глазах. Как будто бы жалость к этому забитому им существу, которое, в сущности, одно в целом мире любит его безграничной и вполне бескорыстной любовью.

Но нет, читатель, это не любовь, это дрянное скотское чувство, беспредельно выше которого стоит даже месть и ненависть.

Человек давно уже умер в этой старухе и остался зверь, подобный собаке, привязанной к своему господину.

– Матушка, – сказал Алешка, очевидно игнорируя разбитый стакан, на который с ужасом глядела старуха, – я решаюсь на очень рискованное дело. Не знаю, удастся ли мне оно или нет, только оно уже затеяно…

Опьяневшая и перепуганная старуха, казалось, не поняла, о чем ведет речь сын. Она только перевела глаза на его лицо и взглядом их стала шарить по нему, как слепой, отыскивающий выходную дверь. Алексей Колечкин улыбнулся и отвернулся к окну. В комнате воцарилась тишина, потом послышался скрежет подбираемых осколков.

Колечкин постоял еще немного около окна, задумчиво глядя на совершенно пустынную улицу, и, вдруг схватив с колка пальто и шляпу, вышел решительными шагами. Остальное читателю известно.