Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава XII. Переветница
Прошло около трех недель после битвы у Коростыня и после того, как отважнейшие из новгородцев, в пылу этой битвы врезавшись в ряды москвичей, частью пали там же на берегу Ильменя под ударами московских мечей и сулиц, частью попались в плен и воротились в Новгород злодейски обезображенные.
Над Ильменем не то ночь, не то прозрачные сумерки. Нет, это ночь. Где-то петухи поют…
– Третьи алекторы поют – утро скоро.
– Каки, баушка, алехторы?
– Кочета… по церковному алекторы.
– Я, баушка, питушка слышу.
– Ну, ин питушок… А ты-ко греби гуще.
– И то, баунька, густо гребу.
– Догоняй ночь-ту, ишь уходит… Третьи алекторы… Должно, в Коростыне… Догоняй, догоняй ноченьку-ту.
– Ее, баунька, теперь не догнать. Скорее день нагоним, солнушко.
– Ну-ну, греби, близко берег.
– Точно… берег… Ух! Страшно. Мы с Гориславонькой видели их живыми еще.
Лодка пристала к берегу. Из нее вышла старуха, стала глядеть…
Желтело и белело вокруг… Кое-где при слабом мерцании зари – шевелилось… И слышался хруст… Это лисицы догрызали новгородские кости.
– Го-го-го-го! Ту-ту-ту-ту! – глухо прокричала старуха.
Тени около костей бросились врассыпную, не произведя ни малейшего шуму – точно в самом деле это были тени, а не живые существа…
– Фу-фу-фу-фу! Новгородским духом завоняло.
Лодка, в которой оставался гребец, отплыла от берега.
– Куда ты, Петра?
– Страшно там, баушка, и дышать трудно. Я, баунька, на воде побуду.
– Обглодала новогородски косточки Марфа.
Из-за пригорка выросли две человеческие фигуры с сулицами и рогатинами.
– Кто идет?
– Кто идет – тот и идет.
– Кто ты? Сказывай.
– Я – сказываю!
– Имя сказывай… Кто костям покою не дает?
– Лиса, да ворон, да серый волк.
– А ты сама кто? Не то рогатиной… Кто ты?
– Я – баба-яга, костяна нога.
– Чур! Чур! Чур! С нами хрест святой… – С рогатинами и сулицами – попятились…
– Не чурайтесь, добры молодцы. Третьи петухи пропели…
Пришедшие остановились в нерешительности. В самом деле: после третьих петухов нечистой силы не должно быть.
– Кто ж ты будешь?
– Про то я скажу вашему старшому.
– А кто наш старшой?..
– Князь Данило, княж Димитриев сын, Холмской. Ведите меня к нему.
– За коим делом?
– Это дело не ваше и не мое… Вы сторожа московская?
– Сторожа… А ты сама откуду?
– Из воды да из земли… Так идите ж со мной, добры молодцы, – не бойтесь меня.
Ратные двинулись вперед, но запнулись за что-то и остановились. На обглоданном зверьем и обклеванном птицами скелете что-то блеснуло…
– Чур мое! Чур пополам! – разом вскричали оба ратника, бросаясь к скелету и схватывая что-то блестящее. – Чур мое! Я первым увидал!
– Врешь! Я первый…
– А! Подрались вороны из-за кости… У! Улю-люлю!.. Ату ево! Ату! – засмеялась старуха тихим старческим смехом.
Гривна, висевшая на скелете, не снималась: шейные жилы оставались целы.
– Ишь, черт, держит. Не прощает…
– А вот я ево топором.
И топор отделил череп от скелета. Гривна снялась с мертвеца.
– Наше счастье… Что ж, давай дуваниться пополам…
– Нет, на рогатине прометнем – кому…
– На рогатине так на рогатине…
Один ратник взял правой рукой конец рогатины и, держа ее торчмя, протянул к другому: «Перехватывай»… Второй также перехватил древко рогатины как раз у самой руки первого, вплотную. Затем опять таким же образом перехватил первый, потом опять второй, и они чередовались перехватами до тех пор, пока рогатины, у ее острого, с железным острием конца, не осталось на один перехват. Этот последний перехват выпадал на долю ратника. Он крепко захватил рукою острие рогатины…
– Удержишь? Нуко-сь…
– Удержу-ста. Видывали – не впервой.
– Ту, а через голову перекинешь?
– Перекину-ста… Лови за хвост свою рогатину!
– Добро, кидай… Уухх!
Но рогатина, у которой древко было очень тяжелое, а острие тонкое, при размахе, при усилии перекинуть ее через голову, выскользнула из руки ратника и ударила его по лбу…
– Ах, дьявол!
– Что! Угораздило? Вот тебе и гривна.
– Незадача добру молодцу – не вывезла кривая, – улыбнулась старуха.
Это был народный способ гаданья или жеребьевки: кому при перехватах рукой палки, или рогатины, или даже длинной соломинки или камышинки, – кому выпадал последний перехват в подобной жеребьевке, тот выигрывал. Но только если этот последний перехват приходился на такой остаток перехватываемого предмета, что тот, кто обхватил рукой этот остаток, в состоянии будет удержать одной рукой всю палку или рогатину, и не только удержать за этот остаток, но даже перекинуть через голову.
Второй ратник не мог этого сделать и терял право на находку. Но он не хотел расстаться с такой дорогой вещью, как гривна, и начал спорить, требуя дувана…
– Ну, полно-ка! – перебила их старуха. – Ведите меня к князь Даниле. Он вас рассудит, а то к тиуну67 ступайте.
– Что нам тивун! Наплевать-ста. Мы на походе…
– Так идите к князю… Скоро солнушко выглянет… Мое дело нудное – не терпит – великое дело… Прощайте, косточки, почивайте до страшной трубы…
И старуха, сопровождаемая ратниками, пошла по направлению к Коростыню, бормоча про себя:
– Много, много костей… А еще больше будет скоро.
С возвышения открылась равнина, кое-где поросшая мелким лесом и, словно белыми концами, усеянная большими и малыми шатрами. По сторонам паслись табуны коней, виднелись везде группы сидевших кругами, лежавших на земле и бродивших людей. Дымились костры, посылая к утреннему небу беловатые клубы дыма, который, подымаясь выше и рассеиваясь в воздухе, все делался розовее и розовее по мере того, как розовела восточная окраина неба.
Скоро стали попадаться ратники, кто с оружием, кто с уздой в руках, кто с вязанкою свежей травы или хвороста. Слышалось ржание лошадей, доносились возгласы и смех.
Чем ближе к шатрам и кострам, тем больше встречных.
– Где, братцы, запонали ведьму? – слышались оклики.
– Али она, ведунья, ратных коней доила?
– Баба-яга – костяная нога в ступе прилетела, метлой погоняла.
– А где метла?
– Да вон у тебя на подбородке, рыжая… Ха-ха-ха!
– Подавись ты яйцом на Пасху, дьявол!
Подошли к большому полосатому шатру – полоса белая, полоса зеленая, полоса красная, наверху золоченое яблоко. У входа стоят с алебардами.
– К воеводе? Али языка привели?
– Должно, языка… К воеводе доложитца сказывает…
– На духу, значит?
– На духу как есть…
– Пущать никово не указано.
В этот момент пола шатра отпахнулась и оттуда вышел низенький человечек в боярском кафтане с золотыми шнурками. Рыжая бородка, рыжеватая, с пробором, голова. В лице и в глазах что-то сухое, постное, черствое…
Часовые подобрались, сверкнули алебардами и глазами, придав своим лицам выражение собаки на стойке.
Черствые глаза глянули на старуху. Они встретились с такими же черствыми, холодными глазами последней и словно застыли…
– Тебе ково, баушка?
– Воеводу – князь Данилу.
– Я князь Данило Холмской… А ты кто?
– Я ворона из Новагорода.
– А почто прилетела, старая карга?
– К худу каркать…
– Ну, старая, мне с тобой не в засидки играть… Сказывай дело – а то на осину!
– Я осины не боюсь, пока жива.
Старуха порылась у себя за пазухой и вынула оттуда что-то завернутое в тряпочку. Развернув тряпку, она показала воеводе что-то блестящее. Тот отшатнулся, словно его обожгло…
– Знаешь это? – спросила старуха.
– Знаю… Так ты?.. Постой, не сказывай здесь, – заторопился воевода. – Иди за мной.
И он, распахнув полы шатра, вошел в него. Старуха последовала за ним.
– Ну и бес баба! – невольно прошептал часовой, все еще сохраняя положение собаки на стойке. – Самово воеводу испарила. Ну!
