Суккуб

Часть первая. УРОД

1. Весна 2005

Я стояла с поднятыми руками в кабинете маммолога. Ощупав обе груди, он сжал сосок и посмотрел в глаза.

«Это врач» – сказала я себе. Пришлось повторить это несколько раз: «Это врач. Это не молодой мужчина. Это врач».

– Насколько у вас регулярна половая жизнь?

Я чувствовала, как холодно тут. Я уже надела лифчик и футболку, но согреться не могла.

– С какой регулярностью?..

– Я поняла вопрос, – перебила я, всем видом показывая, что не собираюсь отвечать.

– У вас небольшая мастопатия. Совершенно не стоит беспокойства. До тех пор, пока не будет каких-либо болей, не думайте о ней. Зачастую, она рассасывается, если наладить свою половую жизнь. Нередко исчезает совсем после родов.

– Вы ничего мне не пропишите?

– Пропишу, – он не отрывал взгляда от заполняемой карточки. – Наладьте свою половую жизнь.

Я чувствовала себя жутко некомфортно. Совет маммолога показался чем-то средним между издевательством и предложением. Что это вообще значит? Я должна с кем-то спать ради того, чтобы у меня не развилась серьезная болезнь? Вы врач или кто? Кто вас, вообще, сюда посадил?

– Вы можете идти.

Я не могла сдвинуться с места. Выписанный рецепт совершенно не устраивал меня. Нужно было что-то сказать, но слов не находилось.

– Вы можете идти, – повторил он чуть громче.

Встав, я быстро вышла из кабинета.

Я девственница.

Я никогда и ни с кем не спала.

Я не нашла того, кому могла бы это позволить. Дотронутся до меня. Хотя бы дотронуться…

Наладьте свою половую жизнь…

Ведь он обязан был выписать лекарство?! Все можно вылечить лекарствами! Не верю, что нужно с кем-то спать, чтобы вылечить «небольшую» мастопатию.

Я замерла в коридоре, заполненном женщинами. Если я вернусь к нему и скажу, что не хочу пока ни с кем спать? То есть… хочу, но не нашла.

Я стояла и слушала, как сердце бьется и бьется в грудь с маленькой, не опасной мастопатией. Совсем маленькой.

Он скажет: Я могу вам чем-то помочь?

Я скажу: Да. Вы можете…

Наверно, он усмехнется. Я бы усмехнулась.

Вцепившись в сумку, я пошла к выходу. Еще два тяжелых шага, стук-стук-стук. Еще несколько отдающихся в висках шагов. Было страшно. Я и подумать не могла, что когда-нибудь придется с кем-то спать ради здоровья. Дико это как-то… не романтично.

Могу ли я справиться с этим сама? Ведь, это гормоны. Необязательно нужен мужчина, чтобы вплеснуть мне в кровь чуточку прогестерона? Вплескивать регулярно. Надо бы порыться в Интернете на эту тему.

Я сидела за компьютером в институтской библиотеке. Шел третий час.

В электронной аптеке был представлен широкий ассортимент лекарств от «маленькой» мастопатии. Я сидела и смотрела на цены. Читала. Снова смотрела на цены, пока за спиной приходили и уходили студенты:

– Я пошла, до завтра!

Или чей-то басок:

– Эй, Урод, есть дело.

Если я буду тратить столько на лекарства, которые мне не прописали… Возможно, я зря паникую? Не всегда же я буду одна. И она сама может рассосаться. Средства к существованию у меня есть: бабушка кладет на книжку арендную плату за квартиру в Самаре. Они с дедом живут в деревне. Но для того, чтобы пропить курс непрописанных лекарств нужно будет взять больше работы или устроиться в офис.

Нет, это не вариант…

– Кусок, – высокий и резкий голос принадлежал Уроду.

Я обернулась посмотреть на него.

– Идет. К среде, усек?

Урод коротко кивнул и вернулся к своей брошюре. Бугай, что сделал предложение, пошел к выходу. Я же смотрела на полоску света, пробивающуюся между тяжелых штор. Еще два часа назад она нервировала меня, заставляя отклоняться и закрываться рукой. Теперь солнечный луч добрался до Урода – щуплого рыжего парня, которого мы выбрали быть нашим изгоем. Пересев на соседний стул, он продолжил что-то читать и записывать, искать и записывать и снова искать…

Урод поднял взгляд и уставился на меня. Спохватившись, я отвернулась.

О том, что сегодня суббота я думаю, еще не открыв глаза. Потом смотрю на соседнюю кровать, где спит Анька. Иногда она спит у парня. Иногда парень спит у нас. Об этом знают все, кроме тех, кто имеет возможность пресечь. Я шевелю пальцами заложенных под голову рук. Затылок что-то скребет. Тогда я тяну левую руку. Она падает на кровать, и я слышу тихий удар. Я вынимаю правую руку. Хочу ей поднять левую, но кисть падает мне на лицо, и я морщусь от удара под глаз. Так начинается мое утро. В какой бы позе я не проснулась, иногда у меня нет рук.

Они оживают через минуту. Без боли. Даже без покалывания. Просто оживают. Тогда я сажусь и разминаю шею. Когда я протираю глаза, кажется, что на пальцах две наждачки.

– Сколько время? – открывает глаза Анька. Она испугана. Она всегда испугана, когда просыпается. Иногда она испуганно смотрит на парня, что лежит за её спиной у стены. Иногда испуганно смотрит на место, где он мог бы лежать. Но чаще её тревожный взгляд предназначается мне. Мне и будильнику в моем лице. – Сколько время?

– Суббота, – говорю я, скидывая ноги к кровати.

Я здорова.

Я знаю, что здорова. Больные люди лежат в больнице и поглощают тонны лекарств. Я – отклик времени, продукт экологии, образа жизни, мировоззрения. Я продукт, который кто-нибудь когда-нибудь употребит. Генно-модифицированный современный продукт. Я опасна не более чем пельмени из мяса молодых бычков. И больна не более чем те самые молодые бычки.

И то, что мне нужно несколько раз согнуть и разогнуть ноги в коленях, слушая скрежет и скрип – не болезнь. Я помню это с рожденья. Там всегда был скрежет и скрип.

– Курсач горит. Не успеваю, – говорит Анька, поворачиваясь на спину. Мне следует слышать следующее: «Напиши мне курсовую, я заплачу».

– Я тоже, – говорю я и поднимаюсь с кровати.

– Лид, все заняты. Лиииид! – ноет Анька.

– Заплати Уроду.

– Он уже пишет кому-то.

– У меня много всего. Я не успею. Прости, – я не чувствую вины.

Она может купить не только мое время. Анька найдет, кому заплатить за курсовую, даже если это будет сумма в несколько раз выше, чем обычно. Она могла бы снимать квартиру и не жить в институтской общаге. Ей просто подходит это: здесь однокурсники и парень, здесь веселее. Но, хоть мы и стали подругами за четыре года учебы, я иногда устаю от нее.

На этой неделе я действительно не могу. На этой неделе у меня маленькая мастопатия, своя курсовая, чужая курсовая и рерайт. Я взяла его до того как мне предложили курсовую. До того как Анька сказала, что не успевает. До того как узнала о маленькой мастопатии. Я взяла несколько статей на рерайт за копейки, потому что нужно было брать пока дают. И никакие деньги не стоят того, чтобы сесть в лужу и перестать их получать. Никакие деньги не стоят моей паники. По пустячному поводу. Просто в моем теле еще что-то разладилось. Но я не больна.

Суббота. Утро.

Суббота. День.

Суббота. Вечер.

Суббота. Ночь…

Я лежу с закрытыми глазами и смотрю на огромные черные фракталы на внутренней стороне век.

Анька с Максом в двух метрах от меня. Они дышат так громко, что я сама начинаю возбуждаться. Кажется, в их мире не существует ничего и никого кроме них двоих. Я слышу дыхание, поцелуи, скрип кровати, чавканье…

Ступни ледяные. Будто они существуют отдельно от меня. Как Анька с парнем в этой комнате. Они есть, а меня нет. Так же и ступни. Они мерзнут, будто не связаны с моей кровеносной системой одними венами. Во мне ведь горячая кровь? Иногда я сомневаюсь.

Сердце бьется так сильно, что я прижимаю ладонь к своей маленькой мастопатии. Кажется, от этого оно начинает стучать еще сильнее. Прямо по центру, прямо посередине моего существа взрывается и угасает желудок. Резко, стервозно, достаточно продолжительно для того, чтобы я почувствовала свою вину. Это могло бы быть наказанием за мой образ жизни. За ту дрянь, что я ем и пью. Но эта боль – лишь маяк.

Анька выдыхает стон. Они замирают, выдыхают, выдыхают. Будто у них в груди не легкие, а воздушные шары.

Тихо.

Я чувствую ледяные ступни и желудок. Завтра я проснусь без рук. Но это все мелочи, норма. Ведь, когда какой-то недуг переходит черту массовости, это становится нормой. Это уже не может напугать. Все вокруг чем-то страдают. У каждого свой набор. Это не страшно. Это просто наша жизнь.