Обыкновенная война

Глава вторая

Эшелон

В 9 часов утра я пришёл в батарею, с удовлетворением отметив, что офицеры и прапорщики опять не подвели меня. Машины были заведены, вытянуты в колонну и стояли за самоходками артдивизиона в воротах парка противотанкового дивизиона. Солдаты, отдохнувшие и накормленные, экипированы и находились на своих машинах. Старшина сдал помещение противотанковому дивизиону без замечаний и тоже был в колонне. Быстро построил батарею, проверил оружие, боеприпасы, загруженное имущество, после чего забрался в свой БРДМ и по радиостанции вошёл в связь с начальником артиллерии, доложив, что готов к погрузке. После недолгого ожидания колонна артиллерийского дивизиона, за которой мы стояли, тронулась, а за ней мы. Вышли в парк артиллерийского полка и начали набирать ход. В этот момент заглохла и встала одна из самоходных установок, полностью перегородив дорогу и сразу же темп движения сбился. По снегу машины батареи начали осторожно обходить остановившиеся самоходки дивизиона и колонна начала опасно растягиваться и разрываться. Когда мой БРДМ выехал за контрольно-технический пункт (КТП) арт. полка и свернул налево, за мной устремились только четыре мои машины, а остальные, чуть отставшие, как по закону подлости, свернули направо и исчезли вместе с УРАЛами за казармой. От такой бестолковщины я пришёл в дикое бешенство и, остановив около клуба арт. полка колонну, в сильнейшем раздражении ринулся напрямую за казарму на плац, где и нашёл заблудших. Техник и командиры взводов в растерянности бегали вдоль колонны и не знали, куда подевался комбат с остальными машинами. В довершение ко всему один БРДМ закипел и из него так активно пёр пар, что наверно это было заметно даже из космоса американцам, с весёлым изумлением наблюдавшими за выходом русских на войну, ну а второй БРДМ просто заглох насмерть и не подавался реанимации. Как бы не был разъярён, но я сдержался и только пару раз злобно матюкнулся. Оставив с заглохшими машинами техника, с остальными «торжественно» прибыл на рампу, где уже прогуливался полковник Шпанагель со своими офицерами штаба. «Орлиным взором» начальник тут же посчитал машины и, подозвав к себе, задал весьма неприятный вопрос: – Копытов, а где ещё два БРДМа и Урал?

Я попытался что-то соврать, типа: всё нормально, всё под контролем, что сейчас они подъедут. Но в этот момент из ворот контрольно-пропускного пункта (КПП) «Зелёное поле» выехал Урал с техником, тянувший на прицепе заглохший БРДМ, а следом ехал и кипел второй БРДМ, из всех щелей которого пёр обильный белый пар. Как он «красиво» и буйно кипел – в жизни не видел, чтобы машины так кипели.

Шпанагель зло плюнул и что-то экспрессивно пробормотал себе под нос, но я успел услышать упоминание не только какой-то матери, но ещё несколько нелестных эпитетов в свой адрес.

– Копытов, что это такое? – Полковник обвиняющее ткнул пальцем в огромное облако пара, в котором запросто можно было спрятать два автомобиля «Урал».

– Что? Что? – Теперь я уже «завёлся» и злился на эту дебильную ситуацию, – киплю, товарищ полковник… Красиво киплю. Сейчас её погрузим и будем ремонтировать уже в Чечне.

Шпанагель с досадой махнул рукой, мол, тебе воевать ты и крутись, развернулся и величественно удалился к платформам, а я сразу же приступил к погрузке и одну за другой стали загонять машины батареи на платформы, следом за нами начали грузиться артиллеристы дивизиона и взвод управления начальника артиллерии. Как только мои машины становились на платформе, на своё место, бойцы из машины доставали готовую к применению проволоку, крепёжный материал и дружно начинали крепёж техники. Не зря я водил солдат и офицеров на занятие по погрузке, поэтому всё шло своим чередом и не требовало особого моего вмешательства. Гораздо хуже обстояло дело в дивизионе и во взводе начальника артиллерии. Солдаты там постоянно разбегались, прятались и всеми способами отлынивая от работы, и над той частью, где грузился дивизион, стоял многоголосый ор и многоэтажный мат, там постоянно кого-то лупили, кого-то пинали под зад, а кого-то за шкирку волокли к месту крепления техники. А у меня всё делалось спокойно. Единственная накладка произошла с креплением Уралов, где я понадеялся на самостоятельность водителей Самарченко и Наговицина, но они оказались в этом вопросе беспомощными. Пришлось им подкинуть людей на помощь. И через два часа техника батареи была закреплена, о чём сразу же доложил начальнику артиллерии полка, справедливо ожидая, что батарею отправят в тёплые и уютные плацкартные вагоны, которые стояли на параллельном пути под личный состав и офицеров, но Шпанагель запретил туда нам грузиться, пока все не закрепятся. Пока мы работали мороза вообще не чувствовали, хотя стояло где-то градусов 15-18, а сейчас мы стали постепенно замерзать. Мои бойцы стали потихоньку расползаться, а в этот-то момент начальство решило бросить мой личный состав на помощь в крепление техники взвода обеспечения дивизиона. Проволока в дивизионе не была обожжена, плохо гнулась и для того чтобы её закрутить, нужно было приложить максимум усилий. Меня здорово это возмутило, но отменить приказ я не мог и сквозь пальцы смотрел как мои бойцы «валяли Ваньку» вместо помощи.

Отпросился у начальства на час и на машине Саенко уехал домой пообедать, забрать вещи и попрощаться с родными. Обед прошёл в молчание и тишине. Валя уложила вещи и закуску, пришло время прощаться. Если до этого жена держалась, то тут не выдержала и тихо заплакала.

Заплакала тёща. Отчего на душе у меня стало муторно: я ведь точно знал, что не вернусь с войны. Откуда у меня была такая уверенность – не знал, но чувствовал это. Младшему сыну наказал, чтобы он во всём слушался маму. Старшего, Дениса, попросил помогать во всём маме и быть старшим мужчиной в доме. Обнял тёщу, поцеловал жену: пообещал обязательно вернуться и заторопился на выход, потому что почувствовал, чем быстрее уйду, тем будет лучше. Не стоило затягивать расставание: у самого «на душе кошки скребли».

Когда приехали на погрузочную рампу, там был самый разгар погрузки дивизиона. Вскоре подъехал бывший командир миномётной батареи Саня Козленко, приехал не пустой, а с пивом и в течение двадцати минут мы пили пиво, наблюдая за погрузкой. Попрощался и с Саней. В принципе, все ниточки были обрезаны – можно было ехать на войну.

Около платформ с техникой меня выловил генерал-майор Фролов, отвёл в сторону и начал по отечески отчитывать за вчерашний доклад Шпанагелю о готовности к погрузке.

– Ну, что ты, Копытов? Так хорошо у тебя всё шло, я нарадоваться на тебя не мог. Лучше всех шёл. А вчера ты так опозорился: готов…, не готов…. Готов, но если будет приказ командира полка. Да ещё через четыре часа… Ну, в чём дело?

– Всё очень просто, товарищ генерал, – засмеялся я, – так отвечал, потому что протестовал против непродуманной полностью «инициативы» полковника Шпанагеля. Но самое главное: мне эти четыре часа нужны были, чтобы жена успела пожарить курицу и приготовить закуску, для того чтобы в поезде, как нормальный офицер, мог представиться и обмыть звание «майор».

Фролов, секунд двадцать возмущённо смотрел на меня, а потом искренне засмеялся и замолчал, мы в молчании сделали пару кругов около платформы.

– Да, – протянул генерал, – вот ведь и война от жаренной курицы, оказываться, может зависеть. Ну ладно, Копытов, поздравляю тебя с воинским званием «майор», но больше так не делай. А сейчас иди к батарее.

Я откозырял и отошёл. Время постепенно шло, всё больше и больше поступало докладов о крепление машин, постепенно темнело и холодало. Наконец-то поступил доклад о закрепление последней машины и все подразделения быстро построились на рампе перед классными вагонами. Нудно и долго делили между подразделениями вагоны, представляли администрацию эшелона, инструктировали личный состав – Что делать, если кто-то отстанет от эшелона? Моей батарее, взводам управления дивизиона и начальника артиллерии достался один вагон, туда же сунули и лейтенанта Нахимова с солдатами первого батальона, которые по разным причинам отстали от батальона. Меня, как старшего по воинскому званию, назначили старшим вагона. Очень долго инструктировали о правилах поведения при следовании эшелоном, меры безопасности, потом напутственные речи и когда мы совсем замёрзли, нам дали команду на посадку. В течение получаса все сели и разместились. Батарее досталось четыре купе, с учётом третьих полок – всего 36 мест. При посадке в вагон, я бурно «наехал» на юного видом лейтенанта Нахимова, который занял со своими солдатами целое купе. Налетел с шумом, с напором, но после того как он весьма аргументировано и в вежливой форме дал мне отпор, я вынужден был с ним согласиться и несмотря на то, что он был офицер-двухгодичник, даже немного зауважал его.

После того как всё успокоилось и все разместились, вышел на улицу подышать свежим воздухом. Откуда-то из темноты вынырнул капитан Мамедов, воровато оглянувшись, он протянул мне фляжку с водкой, предварительно хорошо глотнув из неё.

– Боря, давай, за вашу удачу, – просипел он севшим голосом от чересчур большого глотка. Продышавшись, он продолжил, – завидую вам, меня вот не пустили. Мусульманин говорят, а ведь хочется с вами уехать. С полком.

Я тоже глотнул, холодная водка обожгла горло и провалилась в желудок. Как-то сразу стало теплее и спокойнее. Как будто этим глотком провёл черту. И всё что было: семья, счастье, радости и горести – всё это было теперь «До» черты, и как это не странно, в почти далёком прошлом. А впереди неизвестная, новая жизнь; я её выбрал сознательно и смело, не оглядываясь, не о чём не жалея, перешагнул всё, что меня отделяло от прошлого.

– По Вагонаааам! – Послышалась команда, заставившая запрыгнуть меня в тамбур. Из соседнего вагона, где располагался начальник эшелона и офицеры без личного состава, на рампу вышли Шпанагель, Фролов и несколько полковников. Громко лязгнули сцепления вагонов, и мы медленно тронулись в сторону станции Керамик. Некоторое время рядом с вагоном шёл полковник Шпанагель и что-то мне командирским тоном толковал. Но я его не слушал: все эти наставления до того надоели, что мне внезапно очень захотелось его послать куда-нибудь подальше, но хотя и с трудом всё-таки сдержался. Шпанагель, наверное, что-то почувствовал и отстал. Его место занял капитан Мамедов, который уже бежал рядом с вагоном и тоже что-то ободряюще кричал. Но вот и он отстал, мимо проплыло КПП «Зелёное поле», парк артиллерийского полка, ОБМО. Я жадно смотрел на всё это и запоминал – ведь всё это я видел в последний раз, и всё это впечатывалось в мой мозг как моментальная фотография.

Прибыли на станцию Керамик: на ней, как правило, происходило окончательное формирование и оформление эшелона. Но в этом командиры подразделений уже не участвовали, всем этим занимался начальник эшелона майор Князев и его администрация.

Как только эшелон остановился, солдаты дружно вскрыли консервы, достали хлеб, также дружно застучали ложками в банках. От еды и в тепле их мгновенно разморило и они быстро завалились спать, а я собрал офицеров и прапорщиков батареи в своём купе, накрыл стол и как положено, с полным стаканом водки, с соблюдением всех традиций, представился по случаю получения очередного воинского звания. Застолье долго не продолжалось, все мы были вымотаны и через час тоже легли спать. Проснулся уже утром, когда эшелон миновал городскую черту Челябинска и находился на станции Полетаево. Быстро собрал оставшуюся закуску, водку, а набралось всего ещё достаточно и пошёл в офицерский вагон представляться, где меня уже ждали. Накрыл стол и закрутилось, и поехало офицерское застолье. Ещё помню, как проехали станцию Мисяш в Чебаркуле, на которой грузилась какая-то часть и всё…. – больше ничего не помню. Проснулся на следующий день, где-то далеко за Уфой.

– Всё, Боря, хватит пить, – сказал себе, садясь на свою полку после обхода вагона, – надо использовать время для изучения личного состава.

В принципе, за эти десять дней я достаточно хорошо узнал многих из своих подчинённых, но в целом ещё имел довольно смутное представление о самом коллективе батарее. Достаточно хорошо показали себя командиры взводов. Сразу же выделил из них командира первого взвода лейтенанта Жидилёва. Небольшого роста, хитроватый, хозяйственный, деревенский мужичок. И солдаты подобрались такие же хозяйственные и деловитые, всё что имело какую-либо ценность в будущем на войне тащили во взвод и уже обросли своим имуществом, которым очень дорожили. Командир второго взвода лейтенант Коровин, плотный, среднего роста, неторопливый в движениях, не отличался хозяйственной жилкой, как командир первого взвода, но был добросовестным и грамотным офицером, насколько это можно сказать об офицере-двухгодичнике. Сумел заинтересовать и сплотить вокруг себя личный состав и его взвод уже представлял достаточно крепкий воинский коллектив. Очень много беспокойства вызывал третий взвод и его командир взвода лейтенант Мишкин. Глядя на него, я часто вспоминал фильм «Адъютант его превосходительства» и одного из героев – поручика Микки. Такая же романтическая и мечтательная натура, которая при первой же встрече с реальной действительностью и трудностями повседневной службы очень быстро ломается. Мне кажется, он мечтал как можно скорее попасть на войну, где в бесконечных победных боях, он во главе взвода врывается в гущу противника, проявляя массу героизма – побеждает, а может быть и геройски погибает. Но уже на этапе боевого слаживания романтизма и восторга поубавилось, а как по закону подлости ему во взвод подобрались слабые сержанты и водители. Только один водитель рядовой Снытко, со своей, вечно кипящей противотанковой установкой, мог вогнать в глухую тоску любую героическую натуру. Личный состав в третьем взводе подобрался разношёрстный и коллектив как таковой не сложился.

Из прапорщиков я в полной мере мог положиться на техника, Игоря Карпука – добросовестный парень, инициативный, энергичный. Постоянно работая на технике, он достаточно быстро узнал устройство и особенности эксплуатации техники батареи. Немаловажную роль сыграло и то, что он родом был с Бурятии, откуда была подавляющая масса личного состава. Среди них он быстро завоевал авторитет и солдаты безоговорочно выполняли все его указания. В результате чего получилось так, что замполит Кирьянов был моей правой рукой, а прапорщик Карпук стал, если так можно выразиться – левой рукой.

Старшина же вообще не пользовался никаким авторитетом среди солдат. Он их банально боялся, а солдаты быстро это прочухали и давали ему отпор во всех его начинаниях. Да и я часто его ругал за то, что он всю работу взваливал на одних и тех же безответных, добросовестных солдат.

Среди солдат хорошо узнал тех, с кем мне приходилось часто сталкиваться в период

подготовки батареи. Водителем на мой командирский БРДМ, попал бывший заключённый, рядовой Чудинов – кличка «Чудо». В тюрьму попал по хулиганке, что-то там отсидел, что-то увидел, прочувствовал, чем страшно гордится. Нахватался зековских понятий, законов и пытается здесь этим бравировать. Офицеров и прапорщиков считает «западло», особенно ненавидит старшину, за то, что тот бывший мент. С солдатами живёт нормально, говоря на блатном жаргоне – «Чистые погоны – чистая совесть». Правда, пока выполняет все приказы офицеров и техника беспрекословно, хотя иной раз открыто и нагло саботирует указания старшины, когда рядом нет офицеров и старшина молча проглатывает это, зная о ненависти бойца к нему. Мне старается не залетать, так как я его сразу предупредил – если что, вышвырну. Сержант Алушаев, пулемётчик моей машины, серьёзный и надёжный парень. Санинструктор сержант Торбан добросовестный, но бестолковый. По своей специальности подготовлен слабо и если сталкивается с какой-нибудь болячкой бежит за советом к технику. Игорь, оказывается, неплохо разбирается в медицине – правда, чисто на бытовом уровне. Самое хреновое в санинструкторе то, что он вечно ходит грязный, не соблюдая никакой личной гигиены. Среди командиров машин в лидерах ходят сержанты Некрасов и Фёдор Ермаков. Оба со второго взвода. Правда, краем уха слышал разговор среди солдат, что Фёдор слабоват на выпивку. Андрей Лагерев, командир противотанковой установки с первого взвода – всегда чистенький, аккуратный, но парень с ленцой и сам себе на уме. Такое ощущение, что в любой момент может принести пакость. Командир машины с третьего взвода сержант Рубцов пишет песни, хорошо играет на гитаре. Но в противовес ему его водитель рядовой Снытко. Дылда, самое натуральная бестолочь, вечно грязный и машина у него вечно такая же зачуханная. Хотя, как человек – неплохой парень.

Во втором взводе два сильных сержанта, третий сержант Кабаков, невысокого росточка, худенький. Как командир он ни о чём. Зато с водителем ему повезло. У меня не хватало одного водителя, полк не додал и я не знал, как выкрутиться. А тут подходит рядовой Харитонов: – Товарищ капитан, хочу воевать водителем противотанковой установки, а в батарее не хватает одного водителя. Дайте мне машину, а я вас не подведу. Правда, прав у меня нет, но немного соображаю в технике и умею водить. Отец научил….

Думал недолго: в мирной обстановке на такое предложение от солдата только рассмеялся. Нет прав – гуляй Харитонов. Я за тебя ответственность нести не хочу. Но сейчас задумался лишь на минуту и решил по-военному быстро.

– Хорошо, Харитонов, даю противотанковую установку, Сделаешь – она твоя. – И дал ему один из неисправных БРДМов, как раз Кабакова. Три дня торчала задница из двигательного отсека то Харитонова, то его и Сенченко, то сразу нескольких водителей, которые ему помогали: но через три дня машина была готова и ровно тарахтела двигателем, радуя не только мою командирскую душу. Узнал я и других солдат, сержантов батареи, но это было довольно поверхностные знание, поэтому нужно было не терять времени в эшелоне.

Жизнь в вагоне постепенно наладилась и потекла своим чередом. К личному составу я в основном не лез – так, по очереди выдёргивал их в своё купе и разговаривал с ними за жизнь, прощупывая на что он способен. Солдаты первые двое суток спали, просыпались только покушать или сходить в туалет. Жизнь шла от приёма пищи до следующего приёма, когда все немного оживлялись. Кормили, правда, не ахти как, но мы перед каждым приёмом пищи принимали по сто грамм спирта и всё шло нормально. В офицерском вагоне тоже шла размеренная жизнь. Офицеры под руководством полковника Прохорова, который от дивизии поехал с нами, потихоньку попивали, играли в карты, а когда хорошо поддадут, вызывали техника второй батареи, наливали ему стакан водки и он с удовольствием им играл на гармошке и пел. Интересно было за ним наблюдать из-за особенной артикуляции губ во время пения. Когда он пел, губы у него так складывались, что его лицо становилось похожим на морду обезьяны. Так потихоньку мы ехали и приехали на станцию Таловое Воронежской области, где наш эшелон взорвался.

….Я спал. Спал мой вагон, спал весь эшелон. Мне что-то снилось, причём, очень приятное, интересное и яркое, но в тоже время в мой сон извне упорно пробивались какие-то посторонние звуки, гудки и крики, которые мешали наслаждаться приятными видениями и тревожили даже во сне. И в какой-то момент я с досадой проснулся: эшелон стоял, а из-за стен вагона доносился неясный шум, как раз и явившийся причиной пробуждения. Перевернувшись со спины на живот и чуть приподнявшись, выглянул в окно, за которым вдоль нашего состава, по соседнему пути, метался локомотив, подавая тревожные гудки. Между гудками, высунувшись по пояс из будки локомотива, что-то громко кричал машинист. Но все его слова отскакивали от моего ещё не совсем проснувшегося сознания. Сделав над собой усилие и встряхнувшись, окончательно проснулся и стало понятно, чего он так волнуется.

– …Ну, кто-нибудь проснитесь… Вы… – военные…. Вы же горите….. Пожар в эшелоне…. Сейчас начнёте взрываться. – Локомотив укатил в голову эшелона и голос постепенно затих.

Вскинул руку и поглядел на часы – три часа ночи, пожара в вагоне нет, да и запаха дыма не чувствовалось. Но всё-таки поднялся и затормошил техника с замполитом: – Вставайте, будите командиров взводов и водителей. В эшелоне, кажется, пожар….

Не успел я поставить задачу, как чуть ли не мне на голову, с третьей полки заполошно спрыгнул старшина. Причём сразу же попал ногами в валенки Кирьянова и с диким воплем: – Горим!!! Спасайтесь, кто может…., сейчас будем взрываться…, – устремился в панике по узкому проходу на выход из вагона. Несколько солдат оторвались от подушек, проводили его недоумевающими со сна взглядами и снова уронили головы на постели. Мы быстро оделись и вышли из вагона на улицу. Действительно, в голове эшелона ярко и кроваво горело несколько вагонов и платформ с техникой. Там метались фигурки людей, а в морозном воздухе слышались тревожные крики, которые перебивал зычный, командный, голос. Но это не было бессмысленное метанье – люди организованно пытались или затушить, или хотя бы расцепить вагоны, чтобы огонь не перекинулся на другие вагоны и платформы. Мы же спросонья крутили головами и ни как не могли сообразить, в каком конце эшелона находится техника батарее.

– Коровин, поднимай водителей и одевайтесь. Все должны быть готовы тушить технику, – приказал командиру второго взвода, который выглянул из тамбура, – а мы сходим на разведку. Посмотрим, где наша техника и как там обстановка.

Я, техник впереди, сзади нас ковыляющий Кирьянов, который яростно и зло матерился на каждом шагу из-за того, что валенки старшины были ему очень малы и жали ноги, направились в голову эшелона. Очень быстро разобрались, что наша техника стоит на противоположном конце железнодорожного состава и ничего ей не угрожает, а впереди на нескольких платформах горит техника взвода обеспечения дивизиона, загруженная продовольствием, имуществом и снарядами для самоходок.

Приблизившись к горящим платформам, мы разглядели, что пожар пытаются ликвидировать офицеры и солдаты дивизиона. Большая группа военнослужащих, закидывая снег на машины, пыталась их в безуспешной попытке потушить или хотя бы уменьшить пламя, а вторая, меньшая, предпринимала попытки отцепить горящие платформы, чтобы их потом оттащить на пустырь – в тупик, где они и должны благополучно сгореть и взорваться, причинив минимальнейший вред станции. Но у них ничего не получалось. Всем тушением пожара руководил командир дивизиона майор Князев, зычный голос которого далеко разносился в ночном воздухе. Рядом с ним виднелись фигуры полковника Прохорова и других офицеров. Когда нам оставалось пройти ещё две платформы до горевших машин, чтобы присоединиться к тушению, внезапно и одновременно взорвалось несколько снарядов в кузове одной из горевших машин. В воздухе засвистели осколки и куски раскалённого металла, осыпая суетившихся людей. Мы быстро присели и прижались к колёсам платформ, а остальные повалились на снег.

Как по команде в кузовах горевших машин начали рваться снаряды и гильзы с зарядами. Боеприпасы рвались поодиночке и пачками, разбрасывая вокруг эшелона неразорвавшиеся снаряды, гильзы, остатки ящиков и машин. Всё это сыпалось обильным дождём с неба на людей и раскалённые осколки металла яростно и злобно шипели в снегу, как будто сожалея о том, что они не попали в беззащитные тела людей. Все кто тушил пожар, в перерывах между взрывами, отбежали метров на сто и залегли в снегу, наблюдая, как огонь перекинулся на следующую платформу. Кажется, человек был бессилен перед разгулом этой стихии, кажется, осталось только лежать и ждать, когда всё что должно взорваться – взорвётся и сгорит. Но в цепочке людей, которая лежала и в бессилие наблюдала за пожаром, внезапно поднялась фигурка человека и отважно ринулась прямо в пекло. В свете огня мы видели, как командир взвода обеспечения, а это был он, подскочил к платформе и начал, пытаясь загородиться от жара пылающей на платформе машины, что-то делать со сцепкой. Казалось, что время остановилось. Одежда на прапорщике дымилась и тлела, вот-вот должна вспыхнуть, но продолжал бороться с непослушным железом и в конце концов всё-таки сумел расцепить платформы и ринулся в сторону. Отбежав метров на двадцать от эшелона, он повернулся к тепловозу: закричал, замахал руками, показывая – Трогаййй!!!! Упал на снег и начал кататься, туша всё-таки вспыхнувшую одежду. В выбитых окнах тепловоза, появилось окровавленное лицо раненого машиниста, который махнул рукой в ответ – Понялллл!!!!

И вот…, метр, два, пять, десять, двадцать… – платформы всё дальше и дальше отходят от эшелона. Люди стали подыматься из снега и радостно закричали, видя как тепловоз, уверенно набирая скорость, потащил всё дальше и дальше горящие платформы. А когда они были от нас уже в ста метрах и поравнялись с водокачкой, на средней платформе вспух гигантский огненно-багровый шар от взорвавшегося сразу целиком автомобиля Урал с боеприпасами. Страшной силы грохот и взрывная волна даже на таком расстояние повалило и разметало людей в разные стороны. Крыша водокачки взлетела целиком в воздух, пролетела метров тридцать и рухнула на землю, засыпая всё кругом обломками. Несколько высоких железных столбов линий электропередач вдоль путей были перебиты осколками и упали, обрывая толстые провода, на землю. Тепловоз, вновь изрешечённый осколками сразу встал и загорелся, а из кабины на снег выпала фигурка машиниста, к которой тут же подскочили солдаты и потащили в сторону от пожара и продолжавших греметь взрывов. Нас же взрывная волна швырнула вдоль платформы, около которой мы стояли. Я башкой, хорошо был в шапке, врезался в железный борт и упал на щебёночную насыпь. В полутора метрах от меня, обдирая голые руки об щебёнку, на животе и с отчаянным криком проехал Игорь Карпук и головой воткнулся в сугроб, а между мной и техником, обдав нас искрами, с грохотом упала половинка горящего снарядного ящика. Кирьянов же, отлетев в сторону, утробно охнув и падая, ухватился руками за валенок.

Полуоглушённые, я и Игорь схватили замполита под руки и потащили его в сторону от взрывов. Протащив метров тридцать, опустили Алексея Ивановича на снег, где тот, постанывая от боли, продолжал держаться руками за носок валенка, качаясь из стороны в сторону.

– Давай Алексей, убирай руки, – попросил Игорь – сейчас будем смотреть, что тебе прилетело….

Грохнул ещё один сильный взрыв, рвануло опять сразу несколько снарядов. В двух метрах от нас упал на снег искорёженный капот УРАЛа и по инерции, грохоча, укатился вдоль состава в темноту. Алексей Иванович осторожно расцепил руки и мы увидели небольшой осколок, который торчал из носка валенка, багрово поблёскивая в свете пожара чистым, металлическим разломом, но крови видно не было. Мы осторожно стянули валенок с ноги и облегчённо перевели дух. Раны не было, только мизинец на ноге распух и посинел. Осколок на излёте, тупым концом, ударил в валенок и лишь сумел его пробить, ударив сильно по мизинцу. На большее, у него не хватило энергии. Если бы он в валенок ударил острым концом, то Алексей Иванович лишился мизинца, и война для него на этом бы и закончилась. Матерясь, замполит натянул обратно валенок и ещё больше хромая, поковылял к нашему вагону. А через несколько минут, и мы с Карпуком пошли за ним, убедившись, что нашей помощи не требуется и Андрею Князеву со своим личным составом оставалось только наблюдать за трагическим концом трёх платформ, которые догорали в отдаление и продолжали периодически взрываться.

Только сейчас мы разглядели, что взорвались прямо центре крупной железнодорожной стации, по краям которой теснился частный жилой сектор населённого пункта. Несмотря на многочисленные взрывы, разрушений, в принципе, было немного: разбитая взрывом водокачка, повреждённые линии электропередач и наверняка пару сотен метров железнодорожного полотна, вот и всё что мы сумели разглядеть в свете пожара.

Около вагона ожидали, переговариваясь, командиры взводов и замполит. Отсутствовал только старшина.

– Ну, как только этот старшина появится я его прибью…, – плотоядно пообещал замполит – за мои валенки, за то что в панике бросил батарею, да и за мой мизинец.

Мы посмеялись, глядя как кипятится Кирьянов и стали наблюдать за происходящим на пожаре, пока наше внимание не привлекла странная фигура, появившиеся со стороны жилых построек. Она прямиком, через рельсы, направлялась к нам. Сначала мы думали, что это идёт старшина, смущённый своим поведением, но вскоре разглядели, что это был не прапорщик Пономарёв, а незнакомый мужчина: на голове у него бесформенным блином растеклась старая кроличья шапка, причём одно ухо торчала к верху, а второе свисало к низу. Под застёгнутым на одну пуговицу овчинном полушубком, который когда-то видел лучшие времена, виднелись синие сатиновые трусы и насмерть застиранная майка на худом теле, на голых волосатых ногах валенки с обрезанным верхом. А в зубах больших размеров самокрутка. И полусогнувшиеся фигура подсказывала, что он нёс нам что-то очень тяжёлое.

– Мужики! – Жизнерадостно закричал ещё издалека абориген, – вышел я покурить во двор. Живу тут – метров четыреста. Слышу какие-то взрывы и тут прилетает ко мне во двор какая-то железяка и падает прямо на мою собачью будку. Так собака, которая рядом со мной стояла, с испугу через двухметровый забор без разбега сиганула. Железяка-то, наверное, ваша, забирайте….

В свете пожара мы наконец-то разглядели у него на руках 122 миллиметровый снаряд от самоходки. Дружно засмеялись и стали подкалывать местного жителя: – Ну, и повезло тебе мужик. Если бы этот снаряд разорвался у тебя во дворе, то не только от собачьей будки, но от твоего дома и от тебя самого ничего бы не осталось. Давай сюда…, только осторожненько ложи.

Мужчина, страшно округлил глаза на внезапно изменившемся лице, и в испуге бросил нам снаряд под ноги, развернулся и стремительно побежал, провожаемый диким хохотом. Постояв ещё немного, и не дождавшись старшины, мы залезли в вагон спать, где я услышал ещё несколько сильных взрывов.

Утром, приведя себя в порядок и отдав распоряжение о проверки техники на платформах, я вылез из вагона и направился к месту пожара. Небо было чисто-голубое, и от сверкающего на солнце снега слепило глаза, от чего приходилось постоянно сильно жмуриться. Станция уже была оцеплена милицией. На путях и прилегающей территории работали группы сапёров. Я прошёл сквозь оцепление к остаткам платформ, кругом которых на снегу и земле валялись осколки от снарядов, разорванные и целые снарядные гильзы, детали и куски от машин. Всё это было густо присыпано крупой и мукой. Оказывается, вместе с машинами с боеприпасами взорвались и машины с продуктами взвода обеспечения дивизиона. Рядом стоящая водокачка была разрушена наполовину, разбиты пути и рухнуло три опоры электропередач. Побродив немного вокруг и прислушавшись к разговорам прокурорских работников, я выяснил, что тут произошло – вину прокуратура полностью возлагает на железнодорожников. Оказывается, по правилам воинских железнодорожных перевозок, между электровозом и эшелоном должны быть прицеплены несколько пустых платформ. Чего не было у нас. Во время движения от обледенелых проводов электропередач летели искры, которые и упали на тент машин с боеприпасами, от чего они и загорелись.

Побродив ещё немного по месту пожарища, вернулся в вагон, позавтракал и вместе с Игорем отправился в город попить пива, так как узнал, что стоять будем здесь как минимум до вечера. Сразу за вокзалом, на привокзальной площади, располагался небольшой рынок, по которому уже бродили подвыпившие солдаты дивизиона, а недалеко от рынка мы нашли пивную, полностью забитую народом, и тут тоже за несколькими столиками преспокойно расположились солдаты дивизиона. Пришлось подойти и выгнать их. Взяли пиво, но сидели недолго. Чувствовали себя неуютно, так как местные на нас косились, причём, не совсем дружелюбно. Вышли опять на улицу, но побродив немного по городу, везде натыкались на болтающихся пьяных солдат. Решили вернуться в вагон, чтобы остановить своих солдат от пьянства, но было уже поздно. На привокзальном рынке увидели Кирьянова с командирами взводов и болтающимся там же нашими солдатами, чем я был неприятно озадачен. Не привлекая внимания местных жителей, мы собрали в сторонке Кушмелёва, Некрасова, Ермакова, Большакова и других солдат батареи. Видно было, что ребятишки неплохо поддали, но вели себя достаточно нормально. Не успел я выразить своё неудовольствие и отправить их в вагон, как к нам решительно подвалила группа крепких парней, которых возглавлял наглого вида здоровяк.

– Майор, мы здесь, на рынке, «фишку держим»: то есть местная мафия. – С апломбом представился здоровяк, – ты чего к солдатам пристаёшь? Они едут на войну и имеют право выпить. Так что вали отсюда….

Я оглядел рынок, по которому, помимо моих бойцов, шлялось ещё человек тридцать солдат и офицеров с дивизиона со здоровым любопытством поглядывая в нашу сторону и всем видом показывая, что они не прочь и подраться – если что. Значит и мне можно немного и поборзеть.

– Слушай, ты – Мафия. Шёл бы ты отсюда. Это мои солдаты и с ними я сам разберусь. Без тебя. Это мои проблемы, и нечего сюда нос свой совать. А то сейчас свистну и вас отсюда на пинках вынесут. Понятно?

– Не слушайте его ребята, – начал заводиться здоровяк под поддерживающий его возмущённый галдёж своих товарищей, – давайте оставайтесь, девками и выпивкой обеспечим. Погуляем, а потом домой поедете: деньгами на обратный путь тоже обеспечим.

– Нееее…., «дядя», – засмеялся Большаков, – мы, со своими офицерами поедем и надерём «духам» жопу. – Остальные солдаты одобрительно загудели.

Здоровяк ещё больше загорячился: – Неужели вы верите своим офицерам? Ведь они ничего не умеют. Они же бестолковые и продадут вас там. Вот ты веришь своему командиру? – Ткнул пальцем Большакова в грудь мафиози.

Я стоял и молчал, потому что мне самому был любопытен этот диалог. Было интересно, что думают солдаты и что ответит Большаков.

Солдат задумался на мгновение и спокойно ответил: – Мы, «дядя», верим своим офицерам и за ними пойдём, куда они нас поведут.

Мафиози озадаченно молчали, а у здоровяка подозрительно заблестели глаза и он, чтобы скрыть свои слёзы, отвернулся и густо заматерился. Потом повернулся ко мне: – Командир, пошли выпьем, если тебе верят солдаты, то ты нормальный мужик.

Отослал командиров взводов с солдатами в вагон, а сам с замполитом и Карпуком пошли за мужиками. Зашли в небольшой ларёк, отделанный под кафе. Мафиози быстро организовали хороший стол, куда выставили несколько бутылок водки «Смирнов» и отличную мясную закуску. Здоровяк произнёс прочувственный тост: выпили. Через десять минут принесли ещё и горячие шашлыки. Мужики рассказали, что через их станцию днём и ночью идут эшелоны с войсками в Чечню, поэтому каждый тост заканчивался напутствиями, типа: надрать задницу чеченам, вернуться с победой, показать, что такое русский солдат и «как духи нас достали». Через сорок минут, тепло распрощавшись, мы вернулись к своему вагону, где застали неприятную картину. Вся батарея была пьяна. Остальная часть вагона была трезвая и солдаты взвода управления дивизиона с интересом наблюдала за любопытными событиями, которые разворачивались в батарее. Вагон наполнял пьяный хохот, крики и мат, а командиры взводов беспомощно метались из купе в купе, пытаясь прекратить пьянку. Но солдаты пили в открытую, никого не боясь и не стесняясь.

– Товарищ майор, хрен его знает, как они пронесли водку в вагон. Ничего не можем сделать. – Встретили меня докладом взводники.

Я прошёлся по своим купе; везде одна и та же картина – пьяные солдаты лихо, не обращая внимания на комбата, опрокидывали водку в глотки.

– Где старшина? – Спросил у офицеров, когда вернулся с обхода в наше купе.

Коровин с раздражением махнул рукой: – Сбежал, как только солдаты датые появились.

– Сука, – со злобой произнёс я, потом повернулся к Кирьянову, – Алексей Иванович, сейчас выведу батарею на улицу, построю их там и попытаюсь мозги им на место поставить, а ты в это время с техником и командирами взводов обыщешь каждое купе. Всю водку, какую найдёшь – вылить. А потом я их заведу и разложим спать, пока начальство не видит.

Батарею сумел построить между путями, вдали от глаз начальства, лишь минут через десять. Строй стоял и пьяно качался. То один, то другой выпадывал из строя, но остальные со смехом затаскивали его обратно. Слышалось пьяное хихиканье и бессмысленные возгласы. Медленно прошёлся вдоль строя, провожаемый налитыми кровью, пьяными глазами, и остановился перед Некрасовым, который стоял и качался из стороны в сторону, тараща пустые глаза куда-то в пространство. Вдруг его резко повело и он начал падать назад, на стоящий сзади вагон и я не успел его подхватить, как он затылком, со всего размаха ударился об ось колеса вагона и мигом потерял сознание.

Поняв, что ругать и говорить им что либо – бесполезно, приказал подняться всем в вагон и лечь спать. С дикими, бессмысленными криками, возгласами, подхватив бесчувственное тело Некрасова, падая и смеясь, пьяная толпа бестолково полезла в вагон.

А на пьяные вопли и взвизги из-за вагона неожиданно вывернулся начальник артиллерии полка и сразу начал меня отчитывать за происшедшее. Вяло попытался в ответ оправдаться, но факт был налицо – я пустил процесс на самотёк. Результат этого мы и наблюдали. Пообещав навести революционный порядок, забрался в вагон, где стоял невообразимый гвалт.

– Товарищ майор, нашёл девять бутылок водки. Водка хорошая, я её не стал выливать, а собрал к нам в купе. – Шёпотом доложил Кирьянов.

– Ладно, Алексей Иванович, потом разберёмся, – обошёл его и заорал командирским голосом, – прекратить все разговоры и всем спать.

Начали разгонять солдат по полкам и постепенно наводить порядок. Не могли только утихомирить сержанта Ермакова, с которым внезапно началась пьяная истерика. Он бился на полке, плакал, звал маму, сожалея о том, что едет в Чечню воевать. Все его принялись успокаивать и утешать, а когда он более-менее успокоился, вдруг ему в башку ударило, что на улице, около вагона стоят его мама и невеста. Он рванулся и побежал на выход, где мы еле успели его догнать и завалить на боковую полку.

– Мама…, Нина…, я сейчас выйду к вам. Пусть всё идёт к чёрту…, я не хочу никуда ехать…. Я сейчас выйду и мы поедем домой. – Бился в наших руках сержант.

– Фёдор, тихо…, тихо…. Ты что…? Мы сейчас находимся в Воронежской области, а ты с Иркутска. Какая мама? Какая Нина? Их тут нет, посмотри в окно, – увещевал Ермакова замполит, но сержант продолжал рваться из вагона и втроём мы с трудом удерживали его на полке, а он был крепкого телосложения. Видя, что никакие убеждения не помогают, мы дружно навалились на него и я крепко связал ему руки и ноги, что вызвало бурю возмущения и что самое интересное, солдат не моего подразделения, а взвода управления дивизиона, которые угрюмо и осуждающе наблюдали за нашими действиями. Посыпались угрозы в мой адрес и моих офицеров, а один из солдат взвода выскочил из их купе и с угрожающим видом подскочил ко мне.

– Товарищ майор, развяжите Ермакова, а то мы его сейчас сами освободим. – Начал орать он, размахивая передо мной кулаками. Обстановка в вагоне мгновенно накалилась. Но тут на мою сторону неожиданно встала батарея. Оттолкнув меня в сторону, вперёд выскочило несколько моих солдат, которые сходу несколько раз крепенько ударили по лицу угрожавшему мне солдату и загнали его обратно в своё купе. Один из них стал посередине вагона и прокричал остальным солдатам дивизиона: – Ну…, вы, суки, всем заткнуться. Это наш комбат и он имеет право делать с нами всё, что захочет. Попробуйте кто к нам полезть, быстро морду набьём.

После такового заявления солдаты и сержанты взвода управления попрятались по своим полкам, но Ермаков продолжал биться в истерике: – Фашисты.., гестаповцы…, почему меня связали? Немедленно развяжите, а то всех урою…. Субанов, развяжи меня, ведь ты мой друг….

А Субанов, водитель противотанковой установки, ползал по Ермакову и пьяно ревел: – Федя, Федя, я не могу тебя развязать, ведь тебя связал комбат, а раз связал – значит он это сделал правильно. Ты успокойся и засни, всё пройдёт, а я буду рядом….

В вагоне по приказу начарта появился начальник разведки артиллерии капитан Пальцев, чтобы оценить обстановку в вагоне и доложить начальству.

– Алексей, всё нормально. Так и доложи начальнику артиллерии – я полностью контролирую обстановку.

Пальцев неодобрительно покрутил головой, озадаченно посмотрел на меня и молча ушёл обратно в офицерский вагон. Ермаков постепенно успокаивался, уже только плакал и потихоньку засыпал. Я уже стал успокаиваться, предполагая, что пик напряжённой обстановке в вагоне прошёл, но тут случилась новая незадача. Что-то не поделив между собой, в крайнем купе начали драться между собой несколько человек, постепенно втягивая в свалку остальную батарею. Собрав офицеров в единый кулак, мы ринулись в гущу драки. Не разбираясь, били всех подряд, загоняя драчунов на полки и били их там. Вся остальная часть вагона с интересом наблюдала за этим побоищем, улюлюкала и вовсю веселилась, жизнерадостно обсуждая те или иные моменты свалки. В самый разгар драки в вагон ворвался отряд офицеров, которых кинул мне на помощь начальник артиллерии. Во главе его, как танк, шёл майор Ершов. Любитель подраться, и сам не хилого телосложения, он толком не разобравшись, пёр по проходу раздавая удары направо и налево, заваливая солдат совсем не моей батареи. Но появление ударного офицерского отряда лишь усугубило обстановку. Мои солдаты, прекратив драться между собой, теперь объединились и кинулись в драку с офицерами с удвоенной силой.

Прорвавшись к Ершову, прокричал, заваливая сильным ударом кулака в лицо солдата из взвода управления дивизиона: – Серёга, уводи обратно офицеров, я сам тут справлюсь.

Сергей, хорошо приложив, ещё несколько не моих солдат, с офицерами отступил обратно в офицерский вагон. После их ухода, мы изменили тактику. Врывались в драку, выхватывали из неё солдата, несколькими ударами в разные «успокаивали» его. Связывали и кидали на пол в единую кучу, которая постоянно шевелилась и расползалась в разные стороны. Когда в куче собралось человек шесть-семь, я сел на них сверху и точными ударами предотвращал их расползание и сопротивление. Таким образом, мы в течение минут двадцати выключили из драки самых активных драчунов, остальных разогнали по полкам. После чего связанных бойцов тоже разложили по местам, где они утомлённые и «успокоенные» стали засыпать. Тем самым, прекратив драку своими силами. Когда обстановка успокоилась, я выдернул несколько солдат взвода управления, которые больше всех радовались и подзуживали моих солдат на оказание сопротивления. С большим удовольствием и им набил рожу, чтобы они – сволочи, если не помогают офицеру в трудную минуту, то хотя бы не подзуживали других.

Наконец-то в вагоне наступила относительная тишина. Батарея спала в тяжёлом угарном сне, остальные в вагоне затаились на своих полках. Я открыл ящик с пистолетами и выдал их офицерам и прапорщикам батареи на случай, если пьяные солдаты попытаются захватить оружие, хотя сам понимал, что ситуация решительными действиями переломлена в нашу сторону. Игоря Карпука сразу же послал посмотреть нашу технику на платформах, так как боялся, что солдаты дивизиона под шумок почистят мои БРДМы.

На улице, куда вышел за техником, были уже сумерки. Я с удовольствием часто задышал, выгоняя из лёгких спёртый воздух вагона. А пройдя немного в сторону от вагонов, наткнулся на небольшую толпу гражданских: мужчин, женщин, детей и солдат дивизиона. При виде меня гражданские стали прятать обратно по сумкам водку, а солдаты замерли, выжидая, что я буду делать. Злобно обматерив солдат, погнал их от платформ в вагоны. Кто-то из них пробурчал что-то нелестное в мой адрес и тут же получил хороший пинок под зад. Гражданских, которые поначалу испуганно отхлынули в сторону, я подозвал к себе. Бесцеремонно заглянул в сумку к одной женщине, потом к другой. Подозвал ещё двух мужиков: заглянул к ним. Везде была только одна водка.

– Мужики – обратился я к остальным, – у вас что-нибудь покушать или закурить найдётся?

– Нет. – Чуть ли не хором прозвучал ответ. Я повернулся к женщинам, – а у вас не найдётся? – Те тоже отрицательно затрясли головами.

– Что ж вы делаете аборигены хреновые? Почему солдатам одну водку голимую несёте? В вагоне уже больше тридцати солдат пьяных в жопу лежат. А вы водку несёте. Вы бы, – я ткнул несколько ближайших женщин в грудь пальцем, – лучше чего-нибудь домашнего покушать им принесли вместо водки. Или у вас сыновья такие, что кроме водки ни о чём не думают. Мои же солдаты на войну едут. Хоть здесь бы вы проявили себя, как матери, а вы что несёте? Какой он сейчас защитник, лежит пьянущий в вагоне, слюни и сопли пускает и голову поднять не может. А вы, мужики, сигарет бы принесли. Сволочи вы: такое впечатление, что в этом городе одни алкоголики остались.

Толпа молча выслушала мою ругань и без возмущения, также молча стала расходиться. Походив немного у вагона, я уже стал беспокоиться о технике, как со стороны наших платформ, раздались громкие крики, шум погони и пистолетный выстрел. Неуклюже нырнул между колёс на ту сторону и тоже выхватил пистолет. Рядом с платформой навытяжку стоял Чудинов, под ногами которого лежала куча новеньких шлемофонов, а от эшелона, в сторону жилых домов, бежали двое гражданских. Чувствуя, что могу сорваться и прибить своего водителя прямо здесь на рельсах, я приказал привести в вагон Чудинова через несколько минут, и сам направился туда же. Перед вагоном походил немного, успокаивая себя и, ощутив, что почти успокоился и могу спокойно разобраться, полез в вагон, где при моём появлении повисла гнетущая тишина. Я расположился за боковым столиком напротив своего купе и стал ждать, когда приведут подчинённого. Про себя принял решение: сейчас особо не разбираться, а потом придумаю, что с ним сделать. Но когда они зашли, и в руках у Карпука я увидел шлемофоны, приготовленные Чудиновым на продажу, а сверху лежал мой шлемофон – шлемофон командира батареи: единственный шлемак с коричневым мехом. Когда мне стало понятно, что он обворовал не только чужие БРДМы, но и свой, когда он подошёл к моему столу с нагловатой улыбкой, типа: а что тут такого – Всё нормально. Спокойствие мгновенно улетучилось и я с бешенством ударил его по лицу, заваливая на пол. Продолжал его бить и там: молча и беспощадно. Молча терпел мои удары и Чудинов, только кряхтел от наиболее сильных ударов, закрывая руками лицо, а в вагоне стояла мёртвая тишина: все затаились и попрятались на своих местах. Закончив бить, рывком поднял водителя с пола и злобно прошипел ему в лицо.

– Солдат, если ты думаешь, что на этом всё и закончится – то ты ошибаешься. Сейчас идёшь на своё место и спать, а я потом тобой займусь. – С силой швырнул Чудинова в сторону его купе. От гнева и злобы у меня распирало грудь, сердце бешено колотилось и готово было выскочить из грудной клетки. Понимая, что если ещё немного пробуду в вагоне, в этом спёртом воздухе, ещё несколько минут, то у меня вполне возможно случится инфаркт и я быстро выскочил на улицу. Остановился около вагона и часто-часто задышал, вдыхая чистый морозный воздух. Постепенно успокоился и быстрым шагом заходил вдоль вагона. Нашарив в кармане кучу таблеток, кинул их в рот и совсем успокоился. Надо сказать, что в Чечню я поехал больной и скрыл это от начальства. В мае прошлого года у меня во время дежурства по полку случилось прединфарктное состояние. Прямо с наряда, с пистолетом и ключами от сейфов, меня увезли в госпиталь, Так как дело было накануне 9 мая, то в приёмном отделение заколов меня уколами, и когда я почувствовал себя неплохо, мне честно обрисовали картину: – Капитан, врачей до 11 мая в госпитале не будет. Если ты себя неплохо чувствуешь и можешь потерпеть до 11 мая, то езжай домой. Если ты желаешь сразу лечь, то мы тебя, конечно, положим, но лечения ты не получишь. Будешь просто лежать до выхода врачей после праздника.

Посчитав, что всё нормально – приеду в госпиталь после праздника, я уехал на той же санитарной машине, которая меня привезла в госпиталь. Приехал домой, аппетита никакого, принял душ и лёг спать, а в три часа ночи проснулся от сильной боли в животе. Встать не мог, от того что каждое движение причиняло страшную боль. Всполошилась жена, решив вызвать санитарную машину с санчасти, но я ей не разрешил – стало жалко солдата, водителя санитарной машины: пусть солдат до подъёма спокойно поспит. Ровно в шесть часов утра жена вызвала санитарную машину и, превозмогая боль, я оделся и спустился вниз. В приёмном отделении диагноз поставили сразу: в довершении к сердцу у меня лопнул гангренозный аппендицит. Очнулся после операции лишь через сутки, и тогда мне сказали, что после лечения в хирургическом отделении, меня переведут в сердечно-сосудистое отделение для продолжения лечения. Но после семи дней, проведённых в скуке и безделье, я озверел и сумел договориться, что для лечения сердца лягу в госпиталь в ноябре-декабре. Летом чувствовал себя неплохо, но осенью стал чувствовать всё хуже и хуже. Здорово болело сердце и не мог переносить продолжительные физические нагрузки. А тут Чечня: я не хотел, и было неудобно отказываться от Чечни на том основании, что ложусь в госпиталь. Да и не хотел отказываться. Во время боевого слаживания все нагрузки и усталость, здорово сказались на сердце. Я закупил кучу таблеток и глотал их, задавливая болезнь. Вот и сейчас крепко прихватило сердце, но чистый, морозный воздух быстро привёл меня в нормальное состояние. Из вагона вышел замполит и доложил, что обстановка в вагоне нормальная. Вдоль эшелона в это время активно забегали железнодорожники, попросив нас подняться в вагон: они начинали переформирование эшелона. Я поднялся в офицерский вагон и доложил начальнику артиллерии, что в батарее порядок восстановлен. Правда, потом мне пришлось в течение пятнадцати минут выслушивать от начальника не лицеприятные высказывания насчёт моей батареи и лично меня. Вспомнилось мне всё: справедливое и несправедливое. Но пришлось всё это проглотить молча. Мой прокол был очевиден. Потом от меня начальник отстал и я посидел ещё некоторое время в вагоне, спокойно наблюдая процедуру оформления военными железнодорожниками дальнейшего маршрута движения, и удалился к себе в вагон. Здесь была тишина. Бодрствовали лишь офицеры и прапорщики. Тут уже выдал «по первое число» всё, что хотел сказать старшине, тоже ему вспомнил все его прегрешения за столь короткое время пребывания его в должности старшины батареи. Поговорив ещё немного, мы все заснули. Проснулся я уже в четыре часа утра, эшелон стоял где-то на задворках большой станции. Слабый свет фонарей проникал в вагон и освещал спящих на полках военнослужащих. Мои солдаты постепенно просыпались и что-то с похмелья невразумительно бубнили. Изредка монотонный шум прерывался ещё не отошедшими от пьянки голосами и смехом. Я скрипел зубами, но терпел. Неожиданно очень громко прозвучал чей-то, ещё пьяный голос: – А что, ребята, пока офицеры спят, может, маханём на станцию и ещё поддадим. А то я ещё хочу с майором с дивизиона рассчитаться. – Послышался пьяный смех.

– А хорошо мы на той станции повеселились…, – но это я уже услышал, когда бежал босиком по проходу – злоба и бешенство душили меня. И, забежав в тёмное купе, откуда слышался голос, мигом скинул со второй полки говорившего на пол, где его и начал остервенело бить: – Вот тебе за хорошее веселье…. Вот тебе за майора, с которым ты расквитаться решил… Вот тебе лично от меня….

Пнув его в последний раз, выпрямился и неистово заорал на весь вагон: – А ну, сволочь, марш на полку и замри там. Кто ещё хочет веселиться, подай голос? – В вагоне стояла мёртвая тишина, а я опустошённый вернулся на своё место и мгновенно провалился в тяжёлый сон. Утром, после завтрака построил батарею в узком проходе вагона и произнёс следующую речь.

– Товарищи солдаты, если вы думаете, что я изверг или последняя сволочуга, то вы глубоко ошибаетесь. Я поставил перед собой и перед офицерами только одну задачу – «Всем войти в Чечню и всем вместе оттуда вернуться». Я не хочу стоять перед вашими родителями и тупо моргать глазами, оправдываясь, «что я мог вас сберечь и простите меня – но у меня не получилось». И оправдываться тем – что вы этого сами не хотели: пили, балдели, не выполняли того чего от вас требовали я и ваши командиры. Я буду жестоко бороться впредь с употреблением спиртных напитков в батарее, я буду жестоко бороться с невыполнением приказов. Я лучше вам лишний раз морду набью, но спасу таким образом от смерти. Только единым, сплочённым коллективом мы сможем выполнить поставленную задачу и вернуться живыми: запомните это.

– Со своей стороны обещаю, что приложу всё своё умение, опыт, который у меня есть для того, чтобы все мы вернулись домой живыми. Также обещаю, что с такими козлами, как Чудинов, я буду бороться всегда и везде. Всё. Разойдись.

После построения вызвал к себе в купе Некрасова и Ермакова. Они стояли передо мной, как побитые собаки. Хотелось сказать им многое и обидное, но поступил по-другому.

– Что, сержанты, головы опустили – стыдно? Вам уже рассказали, что вы вчера творили? – Бойцы одновременно кивнули головами, – А мне как обидно. Я, честно говоря, на вас обоих надеялся, больше чем на других. А вы больше других нарезались. Значит так, ругать вас не буду, но, честно говоря, я насторожился. И если ещё раз что-то подобное повторится, с вас спрос будет жёстче, чем с других. Идите и подумайте над этим.

Через полчаса попросил Алушаева позвать Чудинова, который прятался от меня в дальнем купе.

– Садись Алушаев, – хлопнул ладонью по полке, когда они зашли в купе, – я хочу, чтобы ты послушал тоже. Алушаев, вот ты смотришь, как комбат «трахается» с Чудиновым, пытается что– то вбить ему в голову, а ты в сторонке стоишь и посмеиваешься. Вы оба понять не можете того, что понимаю я. Ведь когда мы приедем в Чечню, то в бой пойдём вместе… В одной железной коробке – В «Бардаке» этом. И в этой железной консервной банке умирать тоже будем вместе, если подобьют. Мы ведь должны чувствовать и понимать друг-друга, как закадычные друзья. А что у нас получается: Чудинов слушает комбата только потому, что тот офицер, а сам при удобном случае напакостить норовит. Комбат пытается вбить водителя в военную колею, а пулемётчик сержант Алушаев, кстати ещё и командир отделения, невозмутимо наблюдает за этими потугами.

Ты что, Алушаев, думаешь если нас зажмут, то из пулемёта отстреляешься? Так не отстреляешься, потому что Чудинов украл и продал шлемофоны из машины, в том числе и шлемофон комбата. И комбат вместо того, чтобы вызвать помощь, достанет свой автомат и только огнём сможет поддержать тебя, а Чудинов ещё в спину нам стрельнет.

– Не стрельну, – мрачно буркнул в сторону солдат.

– Ну не стрельнешь, так продашь нас. Чудинов, я может быть и понял тебя, если бы ты эти шлемофоны украл из других машин, но как ты додумался украсть шлемофоны из своей машины – вот этого понять не могу. Ты ведь мог оставить батарею без связи, ты же обрекал своих сослуживцев и себя, в том числе, на смерть. Шлемофона у комбата нету и вызвать подмогу я не смогу, да и батареей в бою не смог бы руководить. – Я замолчал на некоторое время, давая возможность своему водителю подумать, потом продолжил, – Значит так. Решение по тебе, Чудинов, я принял. Его приведу в исполнение, когда мы будем подходить к границе Чечни, ну а ты, товарищ сержант, иди и работай с ним. У тебя в обязанностях написано воспитывать подчинённого, вот и воспитывай.

Алушаев злобно посмотрел на Чудинова, потом обратился ко мне: – Товарищ майор, может, мы его в другой взвод сунем, а себе другого водителя возьмём.

– Алушаев, ну кому мы его отдадим? Давай, называй фамилию командира машины, кому мы это говно подкинем. У тебя хватит совести назвать фамилию? – Сержант сидел и молча сопел, – вот и я думаю: нам он достался, мы с ним и бороться будем. Вот иди и борись. Вперёд……

День прошёл спокойно, солдаты отсыпались и отходили от пьянки. А уже поздно вечером наш эшелон втянулся на станцию Армавир и остановился. Встали вроде бы не на самой станции, чтобы не мешать основному грузопотоку, но не совсем удачно: состав перекрыл проход из дискотеки в город и толпа малолеток, по окончанию танцев, ринулась через пути в город. Часовые пытались направить их к переходу, который виднелся неподалёку, но всё было бесполезно. Часть толпы, человек сто, обкуренной и пьяной молодёжи хлынула на платформы. И начали ломать технику, пытаясь проникнуть во внутрь машин. Другая, большая часть, выделываясь перед своими девками, лезла на рожон и начала «качать права» часовым, которые пытались оттеснить их от эшелона. Толпа пьяных малолеток входила в раж, не помогло и подкрепление, которое прибежало от вагонов. Вдоль эшелона загремели выстрелы, караул открыл предупредительный огонь в воздух. Подростки, прыгая и падая с платформ, брызнули в разные стороны и уже из переулков, которые подходили почти вплотную к железнодорожным путям, в часовых полетели кирпичи, камни и заточки. На помощь караулу из вагонов, получив автоматы, выскочили офицеры. Выскочили и мы – офицеры и прапорщики батареи. После переформирования эшелона, моя техника оказалась сразу за нашим вагоном, вот вдоль своих платформ мы и рассредоточились, занимая позиции в снегу. Только мы заняли оборону, так сразу же заметили, что в переулках стали скапливаться группы молодых людей, но не малолеток, которые прорывались через нас из дискотеки: эти были гораздо взрослее и опаснее. По дороге, которая проходила тут же, стали носиться взад и вперёд легковые машины, набитые молодыми мужчинами. Вдоль состава периодически щёлкали выстрелы и обстановка стремительно накалялась. В самый пиковый момент из переулка вывернула очередная легковушка и медленно поехала вдоль состава. (Нервозность в тот момент добавляло и то, что нас предупредили: чем ближе к Чечне, тем больше вероятность нападения боевиков на эшелон, или попыток взорвать его). Машина сразу же была взята на мушку и все её вели, в готовности открыть огонь.

Проехав наш вагон, машина остановилась в том месте, где залёг Игорь Карпук. Из машины медленно вылез молодой парень и с трудом вытащил из салона огромную картонную коробку, поставил её на снег и быстро юркнул обратно. Машина, взревев двигателем, рванула с места и скрылась в ближайшем переулке. Я закричал и приказал технику отползать, считая, что это может быть и мина, недаром они так быстро скрылись. Игорь стал пятится назад. Но через минуту эта же машина, объехав квартал, выехала из другого переулка и снова остановилась около коробки. Игорь замер. Из машины опять вышел тот же парень. Подняв руки вверх, медленно подошёл к коробке. Поднял её и закричал: – Ребята, не стреляйте. Мы местная мафия. Мы вас уважаем за то, что вы едете воевать против духов, которые нас здесь всех задолбали. Это вам от нас – сигареты: не стреляйте. – И пошёл к Карпуку, который опустил автомат и поднялся во весь рост из снега. Даже на расстоянии, было видно в каком напряжении находился Игорь. Одно неверное движение со стороны парня и Игорь полоснёт его очередью. Парень это тоже чувствовал – медленно приближался, также медленно, когда до техника осталось пять метров, опустил коробку на снег, достал перочинный ножик, взрезал верх коробки и начал пятится к машине, сел в неё. Машина осталась на месте, а Игорь подошёл к коробке, не касаясь осмотрел её. Закинув автомат на плечо, поднял коробку и прокричал парням слова благодарности. Машина завелась и, громко сигналя, поехала, набирая скорость вдоль состава, пока не скрылась. В это время загудел тепловоз, предупреждая нас о начале движения, и через несколько минут, только мелькнувший за окнами семафор напомнил нам об Армавире, который мы тут же и забыли. В вагоне открыли картонную коробку, которая была полностью набита блоками сигарет «Опал».

Утром эшелон прибыл в Пятигорск. Стояли часа три, проверяли крепление техники. Я разрешил в течение сорока минут проветрится своим солдатам, которые уже двое суток не выходили из вагона. Уже здесь, в преддверье Кавказа, все офицеры и прапорщики ходили по станции с оружием. На соседние пути подошли ещё два состава с войсками, рядом с нами встал эшелон с техникой МЧС. Тронулись дальше и по эшелону пронеслась весть, что уже сегодня зайдём в Чечню. Прошли Моздок, после Моздока остановились на каком-то небольшом полустанке. До границы с Чечнёй оставалось 8-10 километров и здесь мы впервые увидели чеченцев. Правда, гражданских и местных. Я, конечно, их видел и раньше, и не только видел, но служил вместе с ними. Но сейчас мы смотрели на них, как в первый раз. Во время стоянки к нашему эшелону подошли несколько оперативников, которые контролировали здесь обстановку. Разговорились. Они то и показали нам, на стоявшие несколько домов рядом с путями. Вокруг них суетились, занимаясь домашними делами, как это сейчас принято говорить – лица кавказкой национальности. Работая, несколько небритых и угрюмых мужиков искоса бросали взгляды в нашу сторону.

– Эти местные чеченцы – рассказали оперативники, – перед боевыми действиями ушли к Дудаеву. И пока он держал фишку, ревностно служили ему там. Но как только армия стала духов колошматить: все кто выжил – вернулись обратно.

Мы с любопытством разглядывали бывших духов, ведь точно с такими же зверьками, может быть, придётся уже сегодня столкнуться.

Поехали дальше, поезд шёл на совсем малой скорости, может быть километров пять-шесть в час. Начали выдавать солдатам оружие, боеприпасы и гранаты. Следующая станция Песчаная, а это уже территория чеченцев и как нам сказали оперативники, два часа тому назад ОМОН одного из южных городов опять отбил её у боевиков обратно. В купе появился Чудинов.

– Товарищ майор, а мне почему старшина не даёт оружие и боеприпасы? – С удивлением и некоторой долей обиды задал вопрос водитель.

– Ну, вот и пришло время, товарищ Чудинов, расставить все точки в наших с тобой отношениях. Это я приказал не выдавать тебе оружия и боеприпасы. – Замолчал, чтобы посмотреть, какая будет реакция, но солдат молчал и поэтому продолжил.

– Чудинов, пойми… Мне нужен нормальный солдат, на которого я в боевой обстановке могу положиться и доверять, а не оглядываться постоянно и следить за ним. Такой, какой ты есть, со своими уголовными замашками и воровскими мыслями – мне не нужен. Вот у тебя сейчас есть два пути, – я поднял рядом стоявший вещмешок, развязал его и вывалил содержимое на полку.

– Вот видишь, – начал перебирать продукты и вещи, – я приказал прапорщику Пономарёву положить сухого пайка на двое суток, а он, как ты выражаешься, «поганый мент», положил продуктов на трое суток. Смотри, какое он тебе новое бельё нательное положил в вещмешок. Новые запасные фланелевые портянки. Не пожалел белья, а подумал о тебе старшина. Ну, бог с ним. Сверху всего этого ложу твой военный билет. – Я достал из внутреннего кармана военный билет солдата и положил на вещевой мешок. – Вот тебе первый путь: забирай продукты, вещи, военник и пока поезд не зашёл в Чечню прыгай с него и уходи. Уходи куда хочешь. Я тебе честное офицерское слово даю, что никому и никогда не доложу о том, что тебя отпустил. Ты мне просто не нужен. Вон, техник, у меня водителем БРДМа пока будет. Так что иди с богом Чудинов.

Помолчал секунд пятнадцать, потом продолжил: – Второй путь: ты остаёшься. Но если ты решишь оставаться: то смотри. Если ты не будешь себя вести как нормальный солдат и продолжишь дальше пальцы веером распускать – я тебя просто Грохну. Создам вполне законную ситуацию и на законных основаниях пристрелю. Поэтому вот тебе пять минут. Хорошо подумай: уходишь или остаёшься. Через пять минут доложишь. – Я хлопнул ладонями по коленам, резко поднялся и пошёл проверять, как идёт получение и снаряжение боеприпасов. Везде царило сдержанное возбуждение, солдаты снаряжали магазины патронами и обстоятельно раскладывали по подсумкам гранаты, складывали остальные боеприпасы в вещмешки. На обратном пути захватил с собой Алушаева.

– Вот мы и опять собрались своим экипажем. Давай, Чудинов, говори, что ты надумал нам с Алушаевым.

Солдат поднял голову и, с трудом выталкивая из себя слова, севшим голосом произнёс: – Товарищ майор, я остаюсь…. Обещаю, что буду примерным солдатом…. Вы не пожалеете если оставите…. Я буду выполнять все приказы…. Даже старшины…..

Я откинулся с облегчением на стенку купе. Эта была победа, пусть маленькая, но победа. Опять подался вперёд.

– Ты хорошо подумал, солдат? Я ведь тоже не так просто здесь воздух сотрясал, когда говорил тебе, если в случаи чего – голову тебе откручу.

– Я подумал хорошо, – уже более твёрдым голосом произнёс водитель.

– Товарищ майор, – Алушаев приподнялся с полки и рывком слегка повернул к себе Чудинова, – если он что-нибудь непотребное сделает, я ему первым голову откручу. – С угрозой произнёс сержант.

Ну, что ж, с еле скрываемым торжеством оглядел не только присутствующих в купе, но и соседние купе, в которых также с интересом прислушивались к нашему разговору солдаты батареи. Воспитательная акция удалась и она должна сыграть свою положительную роль.

– Старшина, выдай Чудинову оружие и боеприпасы.

Эшелон тем временем продолжал медленно, как будто нащупывая в темноте путь, двигаться к границе Чечни. Когда мы её пересекли – никто не видел, но все поняли что мы в Чечне, когда начали втягиваться в населённый пункт – станция Песчаная. Вдалеке горело несколько домов, в воздухе рассыпались в разных направлениях трассы от автоматных очередей, взлетали осветительные и сигнальные ракеты. В остальном населённый пункт был в темноте.

Поезд втянулся на станцию, последний раз дёрнулся и остановился. Мой вагон как раз остановился в тридцати метрах от здания небольшого каменного вокзала и как только прекратился стук колёс, мы отчётливо услышали звуки выстрелов вокруг эшелона. Особенно часто стреляли в голове состава около локомотива, но а так автоматные очереди раздавались практически кругом: то вблизи вагонов, то вдалеке. Обстановка была абсолютно непонятная – Кто стрелял и куда? Рядом с нашим составом стоял ещё один эшелон и в темноте около него суетились вооружённые люди: кто они были – в этой непонятной обстановке тоже было неизвестно. Приказал своим солдатам и взводу управления дивизиона занять у окон оборону и открывать огонь только тогда, когда зазвенят разбитые стёкла в нашем вагоне от огня противника. Из офицерского вагона к нам прибежал от начальника артиллерии капитан Пальцев и сообщил, что рядом с нами стоит эшелон с ОМОНовцами, которые и контролируют станцию. Они нашли где-то огромное количество спирта и пережрались – все 300 человек. Пока мы с Пальцевым обменивались информацией, около офицерского вагона послышалась беспорядочная стрельба и крики. Прибежал ещё один солдат из вагона руководства: сказал, что полковника Прохорова взяли в плен, но кто – неизвестно. Что делать нам в такой дебильной ситуации – непонятно? Ну, ладно, рассудил достаточно трезво – с пленением Прохорова пусть разбирается начальство с офицерского вагона, а у меня свой вагон и сто человеческих душ, за которые я в ответе. Но пока я принимал такое решение, между нашим составом и ОМОНовским, в этом узком пространстве, возникла яростная рукопашная схватка, откуда доносились крики, хлёсткие удары и мат: кто и с кем в темноте бился – тоже было непонятно. Попытался было высунуться в окно, чтобы прояснить обстановку: только высунул голову, как кто-то яростно и с надрывом заорал с улицы: – Ну, ты сука…, обратно в вагон, а то стрелять буду. – Пришлось убрать голову. Ладно. Поступим тогда по-другому. Я пробрался к проводнику, который сидел, забившись в угол служебного купе и в тоске готовился к смерти. Увидев меня, заскулил: – Когда же всё это закончится, майор?

– Не писай кровью, Вован, прорвёмся. У нас в вагоне сто вооружённых до зубов солдат, так что просто мы им не дадимся. – Последние слова, по-моему, не стоило говорить. Проводник приглушённо завыл, сполз на пол и стал закидывать себя матрасами и одеялами. Я с сожалением посмотрел на этого мужика, взял со стола ключ от дверей тамбура и направился к себе. Обстановка в вагоне была напряжённо-спокойная. Солдаты затаились на своих позициях у окон и всматривались в окружающую местность, освещённую горевшим рядом двухэтажным жилым зданием. Они были готовы по первой моей команде вступить в бой. В заднем тамбуре вагона собрались я, техник и замполит. Посовещавшись, решили: открыть дверь тамбура, я выбираюсь на платформу и понаблюдаю за местностью, может сползаю куда-нибудь на разведку. Открыли дверь, меня подсадили и я выполз на холодную броню БРДМа, который стоял у дверей. Прижался к металлу броне и затаился. На улице звуки выстрелов были слышны гораздо резче и отчётливей. Особенно сильная стрельба шла в голове состава, а здесь было относительно тихо: лишь изредка пощёлкивали выстрелы в районе офицерского вагона. Только собрался спустится вниз, как из-за нашего вагона вывернулась группа вооружённых людей, которая шла, громко и возбуждённо о чём-то переговариваясь и споря. Прошли мимо и в темноте я не сумел разглядеть – кто это были. На всякий случай взял их на мушку и стволом автомата сопроводил до здания небольшого вокзала, куда они скрылись. Прошло несколько томительных минут, в течение которых обстановка не прояснилась, а под платформой послышался шорох.

– Боря, Боря, это я – Чуватин. Слезай ко мне вниз.

Оставив за себя Кирьянова, я тихо спустился с платформы. Внизу, прижавшись к колесу платформы, сидел на корточках старший помощник начальника артиллерии полка Игорь Чуватин.

– Ты откуда? Что происходит? Кто и как взял в плен Прохорова? Что за схватка произошла между вагонами? – Все эти вопросы выпалил враз и выжидающе смолк.

– Пока знаю совсем немного, ОМОНовцы пережрались и почему-то решили взять наш эшелон под свой контроль и обыскать его. Мы отказались выполнить их требования. И тогда они захватили в плен Прохорова. Наши офицеры поднялись и схватились врукопашную с ОМОНовцами и отбили назад Прохорова. А почему стрельба по всей станции идёт – никто не знает….

Неожиданно началась стрельба в районе группы двухэтажных жилых домов, которые находились напротив офицерского вагона и мы с Игорем тут же быстро перебрались вдоль вагона в ту сторону и залегли под передним тамбуром, направив автоматы на освещаемое пожаром пространство. Я повернул голову к Чуватину, чтобы у него что-то спросить и увидел, как из сливной трубы туалета, под которой лежал Игорь, ему на спину потекло говно. Резко откатился, чтобы меня не обрызгало и, не удержавшись, засмеялся. Надо же, кругом стрельба идёт, в любой момент может начаться бой, а кому-то срать захотелось: то ли от страха, то ли время пришло естественных надобностей. Но Игорю было не до смеха, он возмущённо и обиженно что-то прокричал и вскочил на ноги. Какой тут бой? Завертелся на месте, пытаясь заглянуть себе на спину, потом как-то жалобно замычал и рванул в вагон разбираться с «серуном». Я смеялся, но недолго, так как внезапно осознал, что остался на позиции один, а на меня прёт из-за домов человек десять с автоматами в руках.

– Стой! Кто идёт? Стрелять буду. – Заорал я, чуть не сорвав голос.

– Свои, свои…, не стреляйте. Я командир ОМОНа.

Действительно, это были ОМОНовцы: – Где старший?

Показал автоматом на вагон и вслед за ними залез тоже. Не задерживаясь в офицерском вагоне, ушёл к себе, где меня уже потеряли мои офицеры. С юмором рассказал о сложившейся обстановке не только офицерам, но и солдатам, чем немного снял напряжение. Солдаты и офицеры зашевелились, заулыбались, послышались шутки и смех. А убедившись, что здесь всё в порядке, снова вышел в тамбур, где увидел Серёгу Ершова. Он открыл обе двери тамбура для сквозного прохода и курил.

– Боря, – засмеялся Сергей, увидев меня, – сейчас у нас в вагоне сидит ОМОНовский командир, чуть не ревёт. У него весь отряд пережрался спиртом, спьяну им везде мерещатся духи и они лупят из автоматов во все стороны. Сейчас договариваются, чтобы быстрей наш эшелон выпустить со станции, а то он боится, что у нас от пьяной стрельбы пострадавшие будут.

Мы засмеялись, и в этот момент перед нашим тамбуром остановились два ОМОНовца. Сказать, что они были пьяны – значит соврать. Что ну…, очень пьяны – значить грубо исказить правду. Они были в том счастливом состоянии, когда суровая реальность переставала существовать, когда все люди были братьями, когда человек существовал в своём выдуманном и прекрасном мире…. И вот появляются два пьяных идиота, для которых существуют только они и трёхлитровая банка спирта, которую они прямо лелеют в руках. Есть ещё какие-то досадные препятствия, которые надо преодолевать: в данный момент крутые ступеньки тамбура, и сам тамбур, куда надо залезать, а руки были заняты банкой.

С громким, металлическим лязганьем, бросив к нашим ногам пулемёт, как обыкновенную палку, один из них: с воловьем упорством, пыхтя и тяжело сопя, стукаясь всеми частями тела обо всё возможное, забрался в тамбур. Мы паралитически тряслись в немом смехе, а ОМОНовец, в упор не замечая нас, поворачивается и нежно, с воркующей дрожью в голосе обращается к напарнику: – Петро, подай мне сюда банку….

– Семён, только осторожно…, – с любовью в голосе отвечает другой и как величайшую драгоценность, бережно передаёт Семёну банку. Потом, глядя сияющими глазами на ёмкость с «огненной водой», срываясь с лестницы, при этом разорвав штанину новенького камуфляжа до паха, Петро карабкается в тамбур – к банке. В том же порядке, упорно не замечая нас, Петро почти на брюхе сползает из тамбура на землю уже с другой стороны вагона, при этом что-то ещё с треском отрывается от его новенького обмундирования, но он этого не замечает. Протягивает руки и принимает банку со спиртом. Семён также, со значительным ущербом для своей формы выпал из тамбура на землю, и о чём-то воркуя, забыв пулемёт, менты стали удаляться к своим вагонам. Мы с Сергеем ржали как сумасшедшие и Ершов, первый справившийся со смехом, сдавленно прокричал им вслед.

– Мужики, а пулемёт вы нам оставляете?

Петро и Семён в недоумении переглянулись и тупо уставились на нас, пытаясь понять – Кто мы такие и вообще откуда появились? Мы закатились в новом судорожном приступе смеха. Казалось, что даже в холодном, ночном воздухе было слышно, как тяжело и со скрипом ворочались пьяные мысли милиционэров. Но всё-таки какой-то пятьдесят седьмой мозговой уровень, ещё не залитый до конца алкоголем, помог вспомнить, что у них помимо банки со спиртом был и пулемёт.

– Петро, ну что ж ты так, – с отеческой укоризной произнёс Семён.

Петро молча вернулся и долго: сопя и срываясь, периодически выпадывая из почти достигнутого тамбура, лез за пулемётом. Мы смеялись до ломоты в скулах, наблюдая эту борьбу человеческого упорства и земного притяжения. Человек победил, но потерял в этой борьбе силы, так как взяв в руки пулемёт, тут же выпал из вагона и с шумом упал на голову. Был бы он трезвый, то так и остался лежать, на залитой гудроном щебёнке, пока бы его не отправили в госпиталь. А так Петро шустро вскочил на ноги и резво побежал за Семёном. Даааа…, на следующий день они оба будут добросовестно пытаться вспомнить: откуда у них синяки, и почему тело местами так сильно болит, и почему у них насмерть разорвана новая форма? Наверняка, они ничего не смогут вспомнить и припишут синяки и грязное, разорванное обмундирование каким-нибудь подвигам, которые они совершали на ниве борьбы с духами. Ещё долгие годы они будут рассказывать своим сыновьям и внукам, как доблестно бились с боевиками на станции Песчаная.

И как логическое завершение этого приключения, послышался долгий гудок локомотива и мы двинулись дальше, в неизвестность. Закрыв двери в тамбур, я зашёл к проводнику, чтобы предупредить его о том, что ключ будет у меня до конца поездки.

Меня встретил тоскливый взгляд побитой собаки. Какой-то весь взъерошенный и растрёпанный проводник сидел на своём месте, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Сволочи…, скоты…, уроды…, – обиженно возопил он, – я тут чуть от страха не умер, а вам всё до лампочки и ржёте, как жеребцы в тамбуре.

Я ободряюще похлопал его по плечу. Достал ключ из кармана, показал ему и положил его обратно в карман: – У меня будет, потом отдам.

Всю ночь эшелон малым ходом пробирался по тёмному, без единого лучика света пространству. Мало кто в эту ночь смог заснуть. Кончалась спокойная дорожная жизнь и завтра начнётся новая, полная риска и неизвестности.

…Утро застало нас на станции Ищерская, где мы должны были разгружаться. Станция также была под охраной ОМОНовцев, правда трезвых. Состав подогнали к небольшой рампе и моя батарея оказалась первой. Без проволочек завели технику и уже через пятнадцать минут машины батареи были вытянуты вдоль дороги. Сам населённый пункт находился в полутора километров от станции, но очень быстро набежало местное население: женщины, дети, старики, молодые парни. Стояли поодаль и угрюмо наблюдали за разгрузкой. Пока разгружался дивизион: начальник артиллерии и я пошли к ОМОНовцам устанавливать взаимодействие, да и вообще – узнать обстановку. Обстановка, по их словам была сложная. Боевики в окрестностях Ищерской есть, но активности пока не проявляют. Вернулись обратно. Пока ходили к ОМОНовцам, на соседний путь прибыл последний эшелон нашего полка – рота материального обеспечения. В окне остановившегося рядом с нами вагона увидел лица улыбающихся прапорщиков Маматюка и Базанкова, а так как мне уже давно очень хотелось пить, я ломанулся в их вагон за водой. Влетел в их купе и, сразу же увидев под столиком канистру с водой, с хриплым криком в которую тут же вцепился: – Ну и пить я хочу, мужики, – схватил со стола солдатский котелок и налил пол котелка воды.

Володя Базанков засмеялся: – Боря, если так сильно хочешь пить, наливай больше, – но я уже жадно припал к котелку и сделал несколько больших глотков. Теперь-то понял, почему они смеялись. В канистре была не вода, а чистейший спирт. Бурно закашлялся, но когда справился с кашлем, тоже присоединился к общему смеху. Закусил, немного посидел с ребятами и пошёл к батарее, а через некоторое время и РМО приступило к разгрузке. В основном это были КРАЗы – наливники, заполненные под завязку горючим и машины с полковым имуществом. Здоровенные машины, мощно ревя двигателями и выбрасывая чёрный дым из выхлопных труб, становились рядом с нашей техникой, и вскоре вся площадка перед эшелоном была забита техникой. Посмеиваясь, ко мне подошёл подполковник Богатов и сообщил с подколкой.

– Сейчас разговаривал со Шварцнегером (так мы прозвали полковника Шпанагеля) доложил, что разгрузились нормально. Спросил он и про ПТБ, я ответил, что и тут всё нормально.

– Василий Михайлович, а как ты отсюда со штабом округа связался? – Удивился я.

– Почему со штабом округа, я по радиостанции связался с районом сосредоточения полка, он там: вчера прилетел с Екатеринбурга бортом.

Ёлки-палки, я то думал, что больше его не увижу, а он блин ещё и на войне нам мозги будет компостировать.

В три часа дня из полка приехал КАМАЗ и из его кабины выскочил командир второго батальона Андрей Устименко, которого мы оставили в Екатеринбурге.

– Ты-то откуда? – Радостно галдя, мы обступили сослуживца.

– Мужики, – жалобно попросил Андрей, – дайте мне чего-нибудь пожрать и я всё вам по порядку расскажу. – Через три минуты, размахивая горбушкой хлеба и одновременно залезая ложкой в банку с тушёнкой, Устименко начал рассказывать.

Как только отправили последний эшелон, сразу же сколотили группу офицеров из штаба округа и дивизии, туда же вошёл и он, с Андреем Порпленко. Прилетели самолётом и командир дивизии с адъютантом. Короче,человек двадцать, с задачей: доукомплектовать полк техникой, имуществом и вооружением. Полк стоит в голом поле, в полутора километров от населённого пункта Толстый Юрт. Грязище страшная и в ней ставят палатки, воды не хватает. Кормят плохо. Самое главное нет дров, так что надо отсюда забрать всё, что горит до последней колодки. Вот и его прислали за дровами. Будем там стоять несколько дней и проводить боевое слаживание, а потом пойдём вперёд. Самое главное он сообщил в последнюю очередь: на ночь мы остаёмся здесь, а завтра с утра совершаем марш в район сосредоточения полка. Загрузив дрова в машину, Андрей уехал обратно в полк, а я подошёл к куче колодок и горестно задумался – куда грузить дрова. Техника и так уже была загружена под завязку. Мы даже ящики с патронами привязывали на борта БРДМов. Вязали их за все имеющиеся выступы. Вздохнув, созвал всех командиров машин и офицеров, обрисовал ситуацию и приказал всё что можно – загрузить, после чего пошёл по рампе, которая уже превратилась в подобие цыганского табора. Кругом горели костры, около которых грелись солдаты и офицеры. Около одного из костров наткнулся на пьяного лейтенанта Нахимова и его солдат. Если солдаты были слегка выпивши, то Нахимов являл жалкое зрелище и вести какой-либо разговор с ним было бесполезно. Весь в соплях и слюнях, размахивая руками, он произносил в пространство длинный и путанный монолог, неизвестно кому предназначенный. Отругав солдат за пьянку, поставил задачу им следить за своим пьяным командиром, чтобы куда-нибудь не убрёл: всё-таки без оружия. Пройдя ещё немного вдоль техники, вдруг обратил внимание, что с рампы исчезли все женщины, дети и старики. Лишь молодые мужчины, оттянувшись метров на двести, маячили вдалеке на огородах. Пройдя немного вперёд, наткнулся на взволнованного начальника артиллерии, который спешил в сторону станции.

– Боря, пошли к ОМОНовцам устанавливать взаимодействие на ночь. По-моему духи хотят нас атаковать, видишь дети, старики и женщины исчезли.

Начальника ментов мы нашли в вагоне, где они жили, но тот на наше предложение упёрся насмерть, мол – У меня с духами перемирие. Я их не трогаю, они меня не трогают. Вы там сами решайте свои проблемы с ними.

Мы ему: – Ты чего майор? Если у нас хоть один наливник рванёт, то не только от твоих вагонов, где вы прячетесь, но и от станции ничего не останется.

Но он упрямо талдычил своё, на все наши доводы. Плюнули мы, чёрт с ним. Начнётся у нас, ему, волей неволей, просто придётся вмешаться. Вернулись к своим и начали организовывать оборону на ночь. Моей батарее поставили задачу прикрыть станцию со стороны рампы, к которой примыкал бетонный забор мукомольного завода. Назначил охрану, определили сектора обстрела. Особый сектор выделил своему пулемётчику Алушаеву.

– Алушаев, твоя задача: если начнут работать снайпера, а я считаю, что они оборудуют свои позиции на крыше водонапорной башни или крыше вон той вышки, то ты должен максимум через 45 секунд открыть огонь и раздолбать эти позиции. Смотри, я на тебя надеюсь.

Сам собрал всех, кто не задействован ночью на охрану и убыл с ними в вагоны спать. Три часа тому назад, машинисты отцепились от эшелона, бросили платформы, посадили к себе запуганных проводников и умчались на ночь в Моздок. Ключом, который забыл вернуть проводнику, я открыл дверь и запустил своих солдат. Проводник хоть и сбежал, но перед этим навёл порядок в вагоне. В чистоте и тепле мы перекусили и завалились спать.