Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава вторая
Порой в море, когда уводишь корабль слишком далеко от берега, и начинается ветер, и прилив поднимается со злобной силой, и волны разбиваются в белую пену над колышками, на которые в хорошую погоду вешают вдоль бортов щиты, тебе остается лишь плыть туда, куда влечет тебя воля богов. Парус приходится свернуть, пока он не порвался, а налегать на длинные весла бесполезно, поэтому ты привязываешь их и вычерпываешь воду из корабля, и молишься, и наблюдаешь за темнеющим небом, и слушаешь вой ветра, и терпишь обжигающие удары дождевых струй. И надеешься, что прилив, волны и ветер не пригонят твое судно на скалы.
Вот так я и чувствовал себя, оказавшись в Нортумбрии. Я спасся от безумия Хротверда и покинул Эофервик только для того, чтобы унизить Свена, который хотел теперь лишь одного: убить меня… Если только полагал, что мертвого воина можно убить.
Так или иначе, но мне не следовало оставаться в центральной части Нортумбрии, поскольку здесь мои враги были слишком многочисленны. Но я не мог отправиться и дальше на север, потому что тогда очутился бы на землях Беббанбурга, на своих собственных, по праву принадлежащих мне землях, где мой дядя ежедневно молился, чтобы я умер, оставив его законным владельцем того, что он так бессовестно украл. A я не желал, чтобы его молитвы с легкостью воплотились в жизнь. Поэтому ветра ненависти и мести Кьяртана, Свена и моего родного дяди погнали меня на запад, в глушь Камбреленда.
Мы следовали вдоль римской стены, тянувшейся через холмы. Это удивительное сооружение пересекало здесь всю сушу, от моря до моря. Стена была сделана из камня и поднималась и опадала вместе с изгибами холмов и долин, нигде не прерываясь, неизменно безжалостная и жестокая. Однажды мы встретили пастуха овец, который ничего не слышал о римлянах; он сказал, что стену эту якобы построили великаны в стародавние времена. Он заявил, что, когда настанет конец света, дикари с далекого севера хлынут через это укрепление, словно потоп, сея повсюду смерть и ужас.
Я вспомнил об этом пророчестве в полдень, когда наблюдал за волчицей, которая, высунув язык, бежала по верху стены. Она взглянула на нас, спрыгнула на землю позади наших лошадей и помчалась на юг.
Теперь кладка стены уже осы́палась, между камней распускались цветы, толстый дерн лежал на широком верху укреплений, но все равно стена казалась мне настоящим чудом. Саксы умели строить каменные церкви и монастыри, и мне довелось видеть несколько больших залов из камня, но вряд ли кто-нибудь из моих современников сумел бы возвести такое сооружение.
И ведь это была не просто стена. Вдоль нее тянулся широкий ров, а вдоль рва шла каменная дорога, и каждую милю или две попадалась сторожевая башня. Дважды в день мы проезжали мимо каменных крепостей, где некогда жили римские воины. Крыши давно исчезли, а сами здания превратились в логова лисиц и гнезда воронов, но в одном из таких фортов мы обнаружили голого человека с волосами до пояса. Очень старого. Он заявил, что ему семьдесят лет. Его седая борода была такой же длинной, как и спутанные белые волосы. Старик был, на мой взгляд, жалким созданием – сплошные кожа, кости да грязь, но Виллибальд и те семеро церковников, которых я освободил, опустились перед ним на колени, потому что, оказывается, это был знаменитый отшельник.
– Он бывший епископ, – благоговейно сказал мне Виллибальд после того, как мы получили благословение тощего старика. – Он был богатым и уважаемым человеком, имел жену и слуг, но оставил все это, чтобы в уединении поклоняться Богу. Это великий святой.
– Или просто безумец, – предположил я. – A может, его жена была злобной шлюхой и выгнала его из дома.
– Он дитя Бога, – с упреком возразил Виллибальд. – И со временем его объявят святым.
Хильда спешилась и вопросительно посмотрела на меня, словно спрашивая моего дозволения приблизиться к отшельнику. Она явно хотела, чтобы тот ее благословил, а потому безмолвно взывала ко мне. Но я считал, что это ее личное дело, поэтому только пожал плечами, и Хильда опустилась на колени перед чумазым вонючим стариком. Он злобно уставился на молодую женщину, почесал в промежности, а потом нарисовал знак креста на обеих ее грудях, крепко нажимая когтистыми пальцами, чтобы почувствовать ее соски, и все это время притворяясь, будто благословляет ее. Мне захотелось хорошенько пнуть старого ублюдка, чтобы он немедленно стал мучеником. Но Хильда плакала от избытка чувств, когда он скреб ее волосы, а затем, пуская слюни, проблеял какую-то молитву. Видно было, что она благодарна ему до глубины души.
Отшельник зло посмотрел на меня и протянул грязную лапу, словно ожидал, что я дам ему денег, но вместо этого я показал ему молот Тора, и он сквозь два желтых зуба прошипел в мою сторону проклятие.
A потом мы оставили старца торфяникам, небу и его молитвам.
Вскоре я распрощался с Болти. К северу от стены он был более или менее в безопасности, ибо то были земли Беббанбурга и их патрулировали всадники Эльфрика и датчан, живших в моих владениях.
Мы отправились вдоль стены на запад. Теперь я возглавлял отряд, состоящий из отца Виллибальда, Хильды, короля Гутреда и семи освобожденных священников. Я сумел разбить оковы Гутреда, и на запястьях короля-раба, ехавшего теперь на лошади Виллибальда, красовались два железных браслета, с которых свисало несколько заржавленных звеньев цепи. Он без умолку болтал со мной.
– Что мы сделаем, – сказал он на второй день нашего путешествия, – так это поднимем армию в Камбреленде, а потом перевалим через холмы и захватим Эофервик.
– A дальше что? – сухо спросил я.
– Пойдем на север! – воскликнул он с энтузиазмом. – На север! Сначала возьмем Дунхолм, а потом захватим Беббанбург. Как тебе такая перспектива, а?
Я сообщил Гутреду свое настоящее имя и признался, что я законный лорд Беббанбурга. Однако, на мой взгляд, взять Беббанбург было просто невозможно.
– Неприступная крепость, да? – отозвался Гутред. – Вроде Дунхолма? Ничего, мы что-нибудь придумаем. Но, конечно, сперва нам придется разделаться с Иваром.
Он сказал это таким тоном, словно Ивар вовсе не был самым могущественным датчанином в Нортумбрии и расправиться с ним было парой пустяков.
– Итак, мы покончим с Иваром, – продолжил Гутред, и тут лицо его внезапно просветлело. – Или, может, Ивар признает меня королем? У него есть сын, а у меня есть сестра, которая уже достигла брачного возраста. Они ведь смогут вступить в брак?
– Если только твоя сестра уже не вышла замуж, – вставил я.
– Не могу себе представить, чтобы хоть кто-нибудь захотел взять ее в жены, – отозвался Гутред. – У нее кобылья морда.
– Кобылья или нет, но не забывай: она дочь Хардакнута. И заключить брак с ней очень выгодно.
– Возможно, и было выгодно раньше, пока был жив мой отец, – с сомнением проговорил Гутред. – Но сейчас?
– Сейчас король – ты, – напомнил я ему.
Откровенно говоря, я сильно в этом сомневался, но Гутред верил в то, что он король, и я ему потакал.
– Это верно! – кивнул он. – Выходит, найдутся желающие жениться на Гизеле, так? Несмотря на ее внешность?
– Твоя сестра и вправду похожа на кобылу?
– У нее сильно вытянутое лицо, – ответил Гутред, скорчив гримасу, – но вообще-то, Гизела не такая уж уродина. И ей пора замуж! Моей сестре, должно быть, исполнилось пятнадцать или шестнадцать! Думаю, мы должны выдать ее за сына Ивара. Таким образом, с Иваром будет заключен союз, и он поможет нам справиться с Кьяртаном, ну а потом мы разберемся со скоттами. И еще, конечно, придется позаботиться о том, чтобы эти негодяи из Страт-Клоты не доставляли нам хлопот, так?
Я согласно кивнул.
– Они убили моего отца, понимаешь? – продолжал Гутред. – И сделали меня рабом! – Он ухмыльнулся.
Хардакнут, отец Гутреда, был датским ярлом, который обосновался в Кайр-Лигвалиде – главном городе Камбреленда. Хардакнут назвал себя королем Нортумбрии, что, на мой взгляд, свидетельствовало о его непомерных амбициях и было просто смешно, но к западу от холмов случаются странные вещи. Там человек, если захочет, вполне может заявить, что он король Луны, потому что никто за пределами Камбреленда даже не заметит этого. Хардакнут не представлял собой никакой угрозы более могущественным правителям, жившим вокруг Эофервика. Честно говоря, он вообще почти ни для кого не представлял угрозы, потому что Камбреленд был местом диким и печальным. На него вечно совершали набеги норвежцы из Ирландии и еще более дикие и ужасные воины из Страт-Клоты, чей повелитель, Эохайд, называл себя королем Шотландии. У Эохайда этот титул оспаривал Аэд, который сейчас сражался с Иваром.
Мой отец обычно говаривал: «Наглость скоттов безгранична». И у него были причины так говорить, потому что скотты заявляли права на бо́льшую часть беббанбургских земель, и, пока не пришли датчане, наша семья вечно сражалась против северян. Еще будучи ребенком, я узнал, что в Шотландии есть много племен, но два племени, обитавшие ближе всего к Нортумбрии, и были, собственно, скоттами, которыми правил Аэд. Дикари же из Страт-Клоты, жившие на западном берегу, никогда не приближались к Беббанбургу. Они совершали набеги на Камбреленд, и Хардакнут решил наказать их. Он повел свою маленькую армию в их холмы, где Эохайд из Страт-Клоты устроил ему засаду, а потом наголову разбил. Гутред участвовал в том походе вместе с отцом и попал в плен, после чего целых два года был рабом.
– Почему тебе сохранили жизнь? – заинтересовался я.
– Эохайд должен был меня убить, – ответил Гутред жизнерадостно, – но сперва он не знал, кто я такой, а к тому времени, как это выяснил, ему уже расхотелось убивать. Поэтому он просто пнул меня несколько раз и объявил, что я буду его рабом. Ему нравилось наблюдать, как я чищу нужники. Я был домашним рабом, понимаешь? И это – еще одно оскорбление.
– Быть домашним рабом – оскорбление?
– Это работа для женщин, – объяснил Гутред, – но зато я постоянно был в обществе девушек. A это, скажу тебе, очень даже неплохо.
– Но в конце концов ты все-таки сбежал от Эохайда?
– Ничего подобного. Меня купил Гелгилл. Он заплатил за меня много денег! – В голосе Гутреда прозвучала гордость.
– И Гелгилл собирался продать тебя Кьяртану? – спросил я.
– Да нет же! Он хотел продать меня священникам из Кайр-Лигвалида! – Гутред кивнул на семерых церковников, которых я спас вместе с ним. – Видишь ли, они столковались о цене, но потом Гелгилл потребовал еще больше денег, а когда он встретился со Свеном, тот, само собой, не позволил, чтобы сделка состоялась. Он захотел, чтобы я отправился вместе с ним в Дунхолм, а Гелгилл сделал бы все, что угодно, для Свена и его отца… Так что все мы были обречены, и тут появился ты.
Поначалу рассказ Гутреда меня озадачил. Однако, потолковав со священниками и расспросив их об отце Гутреда, я постепенно сложил воедино разрозненные куски истории. Гелгилл, известный по обе стороны границы работорговец, выкупил Гутреда у Эохайда, заплатив громадную сумму не потому, что юноша того стоил, но потому, что священники наняли Гелгилла для совершения этой сделки.
– Две сотни серебряных слитков, восемь волов, два мешка солода и серебряный горн – такова была моя цена, – радостно объявил мне Гутред.
– Неужели Гелгилл заплатил так много? – удивился я.
– Он не платил. Заплатили священники. A Гелгилл только устроил сделку.
– За тебя заплатили священники?
– Должно быть, они вытряхнули все серебро Камбреленда, – гордо заявил Гутред.
– И Эохайд согласился тебя продать?
– За такую-то цену? Конечно согласился! Почему бы и нет?
– Но он же убил твоего отца. И ты наверняка захочешь отомстить Эохайду. Он это знает.
– Эохайд испытывал ко мне расположение, – сказал Гутред.
Я счел это весьма вероятным, потому что Гутред был чертовски обаятелен. Этот юноша так радостно встречал каждый новый день, как будто не ждал от него ничего, кроме счастья, и в его компании жизнь каким-то чудесным образом казалась ярче и привлекательнее.
– И все равно Эохайд заставлял меня чистить нужники, – признался Гутред, продолжая свою историю. – Правда, он перестал пинать меня каждый раз, когда я это делал. И еще ему нравилось со мной разговаривать.
– О чем?
– Да обо всем! О богах, о погоде, о рыбной ловле, о том, как делать хороший сыр, о женщинах, – мало ли интересных тем. И еще он решил, что я не воин… Да я и вправду неважный воин. Но теперь, когда я вновь стал королем, волей-неволей придется быть воином, хотя мне это не очень по нраву. Эохайд заставил меня поклясться, что я никогда не стану воевать против него.
– И ты поклялся?
– Конечно! Он мне нравится. Само собой, я буду угонять его скот и убивать всех людей, которых он станет посылать в Камбреленд, но это же не война, верно?
Значит, вот как было дело. Эохайд взял собранное церковниками серебро, и Гелгилл купил у него Гутреда, чтобы увезти на юг, в Нортумбрию. Но вместо того чтобы отдать юношу священникам, Гелгилл забрал его на восток. Он нарушил условия сделки, рассудив, что сможет получить больше денег, если продаст Гутреда Кьяртану. Священники и монахи последовали за Гелгиллом, умоляя его отпустить Гутреда, и тут повстречались со Свеном, который тоже не захотел упустить свою выгоду. Освобожденный раб оказался сыном Хардакнута, а стало быть, законным наследником земли в Камбреленде, значит за него можно было потребовать выкуп – большой мешок серебра. Свен собирался забрать Гутреда в Дунхолм, где, без сомнения, убил бы всех священников.
И тут появился я, Торкильд Прокаженный, и теперь Гелгилл был мертв, Свен унижен и запуган, а Гутред обрел свободу.
Во всей этой истории я не понимал лишь одного: с какой стати семеро саксонских священников явились из Кайр-Лигвалида, чтобы заплатить целое состояние за выкуп Гутреда, который был не только датчанином, но и язычником. Я спросил об этом самого Гутреда.
– Да ведь я же их король, – ответил он, словно удивляясь, что я не понимаю таких простых вещей, – хотя я, честно говоря, даже и не мечтал стать королем после того, как Эохайд взял меня в плен. Но если этого хочет христианский бог, кто я такой, чтобы спорить?
– Выходит, ты нужен их богу? – недоверчиво спросил я, взглянув на семерых священников, которые явились в такую даль, чтобы освободить Гутреда.
– Я нужен их богу, – серьезно подтвердил юноша, – потому что я избранный. Как ты думаешь, я должен стать христианином?
– По-моему, нет.
– A я думаю, что должен, – проговорил он, не обратив внимания на мой ответ. – Просто чтобы выказать свою благодарность. Боги не любят неблагодарности, верно?
– Что они любят, так это хаос, – заметил я.
И похоже, сейчас боги были счастливы.
Кайр-Лигвалид был жалким местечком. Норвежцы разграбили и сожгли его два года тому назад, вскоре после того, как отец Гутреда был убит скоттами, и с тех пор город не отстроили даже наполовину. То, что от него осталось, располагалось на северном берегу реки Хеден и уцелело именно потому, что было построено у первой же переправы через реку, дававшей какую-никакую защиту от мародерствовавших скоттов. Однако от кораблей викингов река защитить не могла, и те свободно поднимались по Хедену: забирали все, что могли, насиловали всех, кого хотели, убивали тех, кого не хотели насиловать, и захватывали всех выживших, обращая их в рабов.
Эти викинги являлись из поселений в Ирландии. Они были врагами саксов, ирландцев, скоттов, а подчас и своих дальних сородичей датчан. И они никогда не соседствовали с датчанами в Кайр-Лигвалиде.
Миновав сломанные ворота, мы въехали в разрушенный город. Сгустились сумерки, шедший весь день дождь наконец-то утих, и на западе сквозь облака пробился красный солнечный луч. Мы направлялись прямо навстречу солнечному свету, который отражался от моего шлема, украшенного на гребне серебряным волком. Солнце сияло на моей кольчуге, блестело на моих браслетах и рукоятях обоих мечей. Кто-то из зевак вдруг выкрикнул, что я король. Да я и выглядел как король. Я ехал верхом на Витнере, тот мотал огромной головой и рыл копытами землю, а я был облачен в сияющие военные доспехи.
Кайр-Лигвалид был полон народа. Здесь и там встречались заново отстроенные дома, но большинство людей жили на обугленных руинах вместе со своим скотом. И их было слишком много, чтобы все они были выжившими во время прежних набегов норвежцев.
Оказалось, что это жители Камбреленда, которых привели в Кайр-Лигвалид их священники и господа, пообещав, что именно сюда явится новый король.
A теперь с востока в город въехал воин в блестящих доспехах и на огромном сером коне, и в кольчуге этого воина отражался блеск заходящего солнца.
– Король! – воскликнул кто-то, и другие голоса подхватили этот крик.
Из разрушенных домов и примитивных убежищ начали выбираться люди, чтобы посмотреть на меня. Виллибальд пытался их угомонить, но был не в силах перекричать толпу. Поднялся страшный шум. Я подумал, что Гутред сейчас начнет протестовать, но вместо этого он натянул на голову капюшон плаща, став похожим на одного из церковников, которые старались не отстать от нас среди напирающей со всех сторон толпы. Когда мы проезжали мимо, люди опускались на колени, потом вскакивали и следовали за нами.
Хильда смеялась, и я взял ее за руку, чтобы она ехала рядом со мной, как королева. Растущая толпа сопровождала нас до длинного, низкого холма, на вершине которого красовался недавно отстроенный большой дом.
Когда мы подъехали ближе, я увидел, что это церковь. Из ее дверей выходили священники и монахи, чтобы нас поприветствовать.
В Кайр-Лигвалиде царило настоящее безумие. Правда, не такое, что привело к кровопролитию в Эофервике, но все-таки безумие. Женщины плакали, мужчины что-то громко кричали, дети изумленно таращили глаза. Матери подносили ко мне малышей, как будто мое прикосновение могло их исцелить.
– Ты должен остановить их! – Виллибальд ухитрился добраться до меня и вцепился в мое правое стремя.
– Зачем?
– Но ведь эти люди ошибаются. Настоящий король – Гутред!
Я улыбнулся священнику.
– A вдруг, – медленно проговорил я, как будто эта мысль только что пришла мне в голову, – вдруг мне предназначено стать королем вместо него?
– Утред! – изумленно выдохнул Виллибальд.
– Почему бы и нет? – спросил я. – Мои предки были королями.
– Но король – Гутред! – запротестовал священник. – Его имя назвал аббат!
A теперь я должен вам кое-что объяснить.
Разрушенный Кайр-Лигвалид был прибежищем лисиц и воронов, когда аббат Эадред из Линдисфарены перевалил через здешние холмы. Линдисфарена – монастырь неподалеку от Беббанбурга, он находится на берегу в восточной части Нортумбрии, в то время как Кайр-Лигвалид лежит на ее западном краю. Так вот, аббат, которого выгнали из Линдисфарены набеги датчан, явился в Кайр-Лигвалид и построил тут новую церковь, ту самую, к которой мы сейчас и подъехали.
A потом аббат увидел вещий сон. Сейчас, конечно, каждый нортумбриец знает историю о том, как святой Кутберт рассказал о короле Гутреде аббату Эадреду, явившись тому во сне. Но в тот день, когда Гутред появился в Кайр-Лигвалиде, это все показалось мне лишь очередным безумием, словно бы весь мир вокруг сошел с ума.
Люди окликали меня, величали королем, и наконец Виллибальд, не выдержав, повернулся и прокричал Гутреду:
– Вели им немедленно прекратить!
– Но людям нужен король, – возразил Гутред, – а Утред похож на короля. Пусть у них хоть на недолгое время будет король.
Несколько молодых монахов, вооружившись посохами, отогнали возбужденных людей от дверей церкви. Эадред пообещал толпе чудо, и люди вот уже много дней ожидали появления короля. A потом вдруг с востока, в блеске и величии воинской славы, явился я. Что уж тут скромничать – таков я есть и таким был всегда. Всю жизнь я следовал тропой меча. При малейшей возможности – а таких возможностей мне выпало немало – я предпочту обнажить меч, а не пускать в ход слова, потому что именно так поступают настоящие воины.
Но большинство местных мужчин, не говоря уж про женщин, не были бойцами. Эти люди жаждали мира. Они хотели растить детей, пахать землю и собирать урожай, поклоняться богу, любить своих близких, а еще они хотели, чтобы их оставили в покое. Однако такова уж была наша общая судьба – родиться во времена, когда всем правит жестокость.
Пришли датчане, и на наших землях началась разруха. Повсюду на побережьях появлялись длинные корабли с выгнутыми носами, и чужестранцы спускались с них, чтобы грабить, воровать, убивать и захватывать людей в рабство. В Камбреленд, который был самой дикой частью саксонских земель, пришли и датчане, и норвежцы, и скотты, так что никто здесь не жил в мире.
Я понял, что породило безумие. A чего же ждать, когда ты вдребезги разбиваешь мечты людей, уничтожаешь их дома, вытаптываешь их посевы, насилуешь их дочерей и захватываешь в рабство их сыновей?!
Когда миру придет конец, когда боги будут сражаться друг с другом, все человечество впадет в великое исступление, и реки наполнятся кровью, и небо огласится страшными воплями, и огромное древо жизни Иггдрасиль рухнет с таким треском, что он будет слышен даже на самой далекой звезде, но этот час еще не настал. A тогда, в 878 году, я был молод, и безумие, что царило в Кайр-Лигвалиде, показалось мне не столь уж и страшным.
То было безумие надежды и веры, что король, явившийся во сне церковнику, наконец-то покончит со страданиями своих подданных.
Аббат Эадред ждал перед строем монахов и, когда мой конь подъехал ближе, воздел руки к небу. Это был высокий седой старик, осунувшийся и свирепый, с ястребиным взглядом. Как ни странно это выглядело для священника, у его пояса висел меч. Сначала он не видел моего лица, потому что его скрывали нащечники шлема, но, даже когда я снял шлем, аббат все еще думал, что я король.
Эадред уставился на меня снизу вверх, воздел руки к небесам, как бы благодаря их, а затем низко поклонился мне.
– Господин король, – произнес он гулким голосом.
Монахи попадали на колени и тоже уставились на меня снизу вверх.
– Господин король, – снова прогудел аббат Эадред, – добро пожаловать!
– Господин король, – эхом отозвались монахи, – добро пожаловать!
Мне стало интересно, что будет дальше. Эадред, помнится, выбрал в короли именно Гутреда, потому что святой Кутберт показал ему во сне сына Хардакнута. Однако теперь аббат думал, что король – я, и это означало, что никакой Кутберт ему никогда не являлся и что Эадред – лживый ублюдок. A может, святой Кутберт обманул аббата? Но в любом случае это чудо (а сон Эадреда всегда потом вспоминали как настоящее чудо) выглядело весьма и весьма подозрительно.
Помнится, как-то впоследствии я рассказал одному священнику всю эту историю, и тот наотрез отказался мне верить. Он зашипел на меня, перекрестился и ринулся прочь, чтобы прочесть молитвы. Вся дальнейшая жизнь Гутреда прошла под знаком того, что святой Кутберт явился во сне аббату, а ведь на самом-то деле Эадред не узнал короля. Однако нынче никто мне не верит.
Виллибальд, конечно, танцевал вокруг, как человек, в штаны которого залетели две осы, пытаясь исправить ошибку аббата. Поэтому мне пришлось хорошенько стукнуть священника по голове, чтобы заставить его утихнуть. Разобравшись с ним, я показал на Гутреда, который к тому времени снял капюшон.
– Вот ваш король, – сказал я Эадреду.
На одно биение сердца аббат не поверил мне, но потом понял, что я говорю правду, – и на его лице отразился безмерный гнев. Оно исказилось от безумной ярости, потому что он понял, даже если этого пока и не сообразил никто другой, что ему полагалось бы узнать Гутреда, которого он видел во сне. Однако Эадред сумел взять себя в руки, поклонился Гутреду и повторил приветствие, на которое мой спутник ответил со своей обычной жизнерадостностью. Двое монахов поспешили принять лошадь Гутреда, и тот спешился. Его повели в церковь.
Мы, остальные, последовали за ними, как только смогли. Я приказал нескольким монахам придержать Витнера и кобылу Хильды. Они заартачились было, поскольку им хотелось присутствовать в церкви, но я сказал, что раскрою их бритые головы, если лошади пропадут, и монахи волей-неволей подчинились.
В церкви было темно. На алтаре горели свечи, другие свечи стояли на полу нефа, где большая группа монахов кланялась и распевала псалмы, но маленькие дымные огоньки едва разгоняли густой мрак.
Церковь оказалась не очень-то роскошной. Она была большой, больше той, что Альфред возвел в Винтанкестере, но эту строили в спешке, складывая ее стены из необработанных бревен. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что крыша неровная, крытая грубой соломой.
Здесь собрались примерно пятьдесят или шестьдесят церковников и вдвое меньше танов… То были богатейшие люди округи, окруженные своими приближенными, и я с любопытством заметил, что одни из них носят на шее кресты, а другие – языческие молоты.
Хотя в церкви смешались датчане и саксы, но они не враждовали друг с другом. Они собрались вместе, чтобы поддержать Эадреда, который пообещал им дарованного богом короля.
И еще в церкви была Гизела.
Я почти сразу заметил ее, высокую темноволосую девушку с вытянутым и очень суровым лицом. На ней были серый плащ и длинная сорочка, поэтому сперва я принял ее за монахиню, но потом увидел серебряные браслеты и тяжелую брошь, скреплявшую плащ у шеи. Ее большие глаза сияли, но лишь потому, что девушка плакала.
То были слезы радости. Когда Гутред увидел сестру, то тут же подбежал к ней, и они обнялись. Он крепко сжал Гизелу, потом сделал шаг назад, держа ее за руки, и я увидел, что девушка плачет и смеется одновременно. Гутред порывисто подвел ее ко мне.
– Моя сестра, – представил он ее. – Гизела.
Они все еще держались за руки.
– Я свободен благодаря господину Утреду, – сказал король Гизеле.
– Спасибо тебе, – обратилась девушка ко мне, и я ничего не ответил.
Я прекрасно сознавал, что рядом со мной стоит Хильда, но просто не мог оторвать глаз от Гизелы. Сколько ей тогда было – пятнадцать? Шестнадцать? Но она точно была не замужем, потому что ее черные волосы все еще были распущены.
Что там рассказывал мне ее брат? Якобы у Гизелы кобылья морда? Вот ерунда! Я подумал, что у нее лицо из снов, лицо, способное воспламенить само небо, лицо, которое лишает покоя мужчин. Прошло столько лет, а я все еще мысленно вижу его. Вытянутое, с удлиненным носом и темными глазами, взгляд которых порой казался отсутствующим, а порой – сверкал озорством. В тот самый момент, когда Гизела впервые посмотрела на меня, я пропал. Три пряхи, что плетут нити нашей судьбы, послали ее мне, и я знал, что теперь моя жизнь переменится.
– Надеюсь, ты еще не вышла замуж? – тревожно спросил сестру Гутред.
Она прикоснулась к своим волосам, все еще распущенным: будь Гизела замужем, они были бы заплетены в косы.
– Конечно нет, – ответила она, по-прежнему глядя на меня. Потом повернулась к брату. – A ты женился?
– Нет, – сказал он.
Девушка посмотрела на Хильду, снова на меня, и тут аббат Эадред подошел, чтобы торопливо отвести Гутреда в сторону, а Гизела вернулась к женщине, которая за ней присматривала. Напоследок она бросила на меня взгляд через плечо… Я все еще вижу эту сцену, эти опущенные веки. Гизела слегка споткнулась, когда обернулась, чтобы напоследок улыбнуться мне.
– Хорошенькая девушка, – проговорила Хильда.
– Лично я предпочитаю хорошеньких женщин, – ответил я.
– Тебе нужно жениться, – заметила она.
– Вообще-то, я уже женат, – напомнил я, и это была правда.
У меня и впрямь была жена в Уэссексе, жена, которая меня ненавидела. Но Милдрит стала монахиней, поэтому я не знал, считает ли она своим мужем меня или Христа – да это меня и не заботило.
– Тебе понравилась эта девушка, – сказала Хильда.
– Мне нравятся все девушки, – уклончиво отозвался я.
Я потерял Гизелу из виду, когда толпа подалась вперед, чтобы наблюдать за церемонией.
Аббат Эадред снял со своего пояса меч и подвесил его к оборванному одеянию Гутреда. Потом он набросил на плечи юноше новый прекрасный королевский плащ зеленого цвета, подбитый мехом, и возложил на светлые волосы бронзовый обруч. Все это время монахи пели; они продолжали распевать и тогда, когда Эадред повел Гутреда вокруг церкви, чтобы короля могли увидеть все.
Аббат держал короля за правую руку, высоко ее подняв, и, без сомнения, многие недоумевали, почему это у нового правителя с запястий свисают рабские цепи.
Люди опускались перед королем на колени. Гутред знал многих датчан, которые были приверженцами его отца, и со счастливым видом приветствовал их. Он хорошо играл роль короля, потому что был умным и добродушным, но я видел на его лице удивление. Интересно, верил ли он сам в то, что он и вправду король? Думаю, Гутред смотрел на все это как на очередное приключение, да и наверняка это было лучше, чем чистить нужники у Эохайда.
Затем Эадред провел службу, которая оказалась благословенно короткой, несмотря на то что он говорил и на английском, и на датском. Его датский был плох, но его хватило, чтобы сообщить подданным Гутреда, что Бог и святой Кутберт выбрали нового короля, и вот он здесь, а за ним неизбежно должна воссиять слава. Потом аббат повел Гутреда к свечам, горевшим в центре церкви, и монахи, собравшиеся вокруг этих дымящихся огоньков, торопливо расступались, давая дорогу новому правителю. Я увидел, что они собрались вокруг трех сундуков, которые, в свою очередь, были окружены маленькими огоньками.
– A теперь новый король принесет клятву! – объявил Эадред собравшимся в церкви.
Христиане снова опустились на колени, и некоторые из язычников-датчан неуклюже последовали их примеру.
Однако Гутред ухитрился испортить торжественный момент. Он обернулся и поискал меня глазами.
– Утред! – позвал он. – Ты тоже должен быть здесь! Иди!
Эадред с трудом сдержался. Оказывается, Гутред захотел, чтобы я был рядом, потому что его беспокоили три сундука. Позолоченные, с крышками, которые закрывались на большие металлические застежки, они были окружены мерцающим светом свечей. Гутреду казалось, что тут затевается какое-то христианское колдовство, и он хотел, чтобы я в случае чего защитил его.
Аббат Эадред сердито посмотрел на меня.
– Король назвал тебя Утредом? – подозрительно спросил он.
– Господин Утред командует моей личной стражей, – царственно проговорил Гутред.
Это делало меня командиром несуществующих сил, но я и глазом не моргнул.
– И если мне следует принести клятву, – продолжал Гутред, – тогда этот человек должен принести ее вместе со мной.
– Значит, Утред, – ровным голосом произнес аббат Эадред.
Ему было знакомо это имя, конечно же знакомо. Он явился из Линдисфарены, где правила моя семья, поэтому произнес мое имя довольно кислым тоном.
– Я Утред Беббанбургский! – заявил я достаточно громко, чтобы услышали все в церкви, и монахи зашипели в ответ на эти мои слова.
Некоторые перекрестились, другие просто смотрели на меня с неприкрытой ненавистью.
– И давно он тебя сопровождает? – требовательно спросил Эадред у Гутреда.
– Утред меня спас, – ответил тот, – и он мой друг.
Эадред перекрестился. Он невзлюбил меня с того момента, как принял за короля, явившегося ему во сне, но теперь излучал откровенную злобу. Эадред ненавидел меня потому, что наша семья должна была охранять монастырь Линдисфарены, но монастырь этот лежал в руинах, и он, его аббат, вынужден был бежать.
– Тебя послал Эльфрик? – вопросил он.
– Эльфрик, – произнес я, словно выплюнул это имя, – узурпатор, вор и глупец! Однажды я вспорю его прогнившее брюхо и пошлю его к пожирателю трупов змею Нидхёггу.
Теперь уже Эадред точно знал, кто я такой.
– Ты сын господина Утреда, – сказал он.
Аббат посмотрел на браслеты на моих руках, на мою кольчугу, на мои искусно сработанные мечи и на амулет в виде молота, висевший у меня на шее.
– Ты тот самый мальчик, которого вырастили датчане.
– Я тот самый мальчик, который убил Уббу Лотброксона неподалеку от южного побережья моря, – саркастически произнес я.
– Утред – мой друг, – настойчиво повторил король.
Аббат Эадред вздрогнул, а потом слегка наклонил голову, как бы в знак того, что принимает меня в качестве товарища Гутреда.
– Ты дашь клятву верно служить королю Гутреду, – прорычал он мне.
Я сделал маленький шаг назад. Дать клятву – серьезное дело. Если я поклянусь служить королю, который был рабом, я перестану быть свободным человеком. Я стану человеком Гутреда, поклянусь умереть за него, повиноваться ему и служить ему до самой смерти, и мысль об этом уязвила меня.
Гутред заметил мои колебания и улыбнулся.
– Я дам тебе свободу, – прошептал он по-датски, и я понял, что он, как и я, видит во всей этой церемонии лишь игру.
– Ты клянешься в том? – спросил я его.
– Клянусь жизнью, – легко ответил он.
– Сейчас будут принесены клятвы! – объявил Эадред, желая вернуть атмосферу торжественности в церковь, которая теперь гудела от разговоров.
Он сердито взирал на собравшихся, пока они наконец не смолкли, потом открыл один из сундуков, тот, что поменьше. Внутри оказалась книга, обложка которой была инкрустирована драгоценными камнями.
– Это великое Евангелие Линдисфарены, – благоговейно сказал Эадред.
Он вынул книгу из сундука и поднял ее так, что драгоценности заблестели в скудном свете. Все монахи перекрестились, потом аббат протянул тяжелую книгу сопровождавшему его священнику, чьи руки тряслись, когда он принимал тяжелый том. Эадред наклонился ко второму из маленьких сундуков. Он перекрестился и только потом открыл крышку. В сундуке лежала отрубленная голова с закрытыми глазами.
Гутред не смог подавить вздох удивления и отвращения. Опасаясь колдовства, он взял меня за руку.
– Это сам святой Освальд, – заявил Эадред. – Некогда король Нортумбрии, а теперь – святой, больше всего любимый всемогущим Богом. – Голос аббата дрожал от охвативших его чувств.
Гутред отступил подальше от отрубленной головы, но я высвободил руку и шагнул вперед, чтобы посмотреть на голову Освальда. Когда-то он был повелителем Беббанбурга и королем Нортумбрии, но то было две сотни лет тому назад. Освальд погиб в битве с мерсийцами, которые изрубили его на куски, и я гадал, каким образом его голову спасли из склепа, куда свалили побежденных. Голова как будто была без шрамов, хотя щеки ее сморщились, а кожа потемнела. Волосы были длинными и спутанными, шея пряталась под клочком желтоватой льняной ткани. Бронзовый обруч служил Освальду короной.
– Возлюбленный наш святой Освальд, – сказал Эадред, крестясь, – защити нас, покажи нам истинный путь и молись за нас!
Губы древнего короля так сморщились, что виднелись зубы, похожие на желтые колышки. Монахи, стоявшие на коленях ближе всего к Освальду, раскачивались в молчаливой жаркой молитве.
– Святой Освальд, – объявил Эадред, – воин Господа, и раз он на нашей стороне, никто не сможет выстоять против нас.
Аббат шагнул мимо головы мертвого короля к последнему, самому большому из сундуков. В церкви воцарилась тишина.
Христиане, конечно, сознавали, что, предъявив реликвии, Эадред призвал небесные силы, чтобы те стали свидетелями клятвы. Ну а язычники-датчане, хотя и не понимали в точности, что происходит, испытывали благоговейный страх перед колдовством, которое, по их мнению, сейчас вершилось в большой церкви. И они чувствовали, что сейчас колдовства будет еще больше, потому что монахи распростерлись ниц на земляном полу, а Эадред молча возносил молитвы рядом с последним сундуком. Он молился долго, сцепив руки, его губы шевелились, а глаза были воздеты к стропилам, под которыми порхали воробьи. Но вот наконец аббат расстегнул тяжелые бронзовые застежки последнего сундука и поднял большую крышку.
В большом сундуке лежал труп. Труп, завернутый в льняную ткань. Но я достаточно ясно видел очертания тела. Гутред снова взял меня за руку, как будто я мог защитить его от колдовства Эадреда. Тем временем аббат осторожно развернул ткань, под которой оказался мертвый епископ в белом одеянии. Лицо его закрывал маленький белый квадратный лоскуток, вышитый золотой нитью. Вокруг шеи виднелся вышитый монашеский наплечник; помятая митра свалилась с головы. Золотой крест, украшенный гранатами, наполовину скрывали руки, молитвенно сложенные на груди. На одном из сморщенных пальцев сияло кольцо с рубином.
Некоторые монахи задохнулись, как будто не могли выдержать святой силы, исходящей от трупа, и даже Эадред притих. Он прикоснулся лбом к краю гроба, потом выпрямился и посмотрел на меня.
– Ты знаешь, кто это? – спросил он.
– Нет.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – проговорил аббат и снял клочок материи с головы покойника, обнажив пожелтевшее лицо, покрытое темными пятнами.
– Это святой Кутберт, – сказал Эадред с оттенком благоговейного страха в голосе. – Самый благословенный, самый любимый святой. О всеблагой Господь, – он качнулся вперед и упал на колени, – это сам святой Кутберт!
До десяти лет меня воспитывали на историях о святом Кутберте. Я узнал, как он учил морских котиков петь псалмы, как орлы приносили еду на маленький остров Беббанбург, где он жил в уединении. Святой Кутберт мог усмирять шторма своими молитвами и спас бесчисленное множество моряков. Ангелы приходили в его жилище, чтобы поговорить с ним. Однажды он спас целую семью, приказав пламени, пожиравшему их дом, вернуться в ад, и огонь чудесным образом погас. Обычно святой Кутберт заходил в зимнее море, пока вода не достигала его шеи, и проводил там всю ночь, молясь, а потом возвращался на берег на рассвете, и его монашеское одеяние оставалось сухим. Он извлекал воду из потрескавшейся земли во время засухи и, когда птицы таскали только что посеянные зерна ячменя, приказывал им вернуть украденное, и птицы повиновались.
Так мне говорили.
Этот самый Кутберт, без сомнения, был самым великим святым Нортумбрии, нашим небесным покровителем, тем, кому полагалось молиться, чтобы он прошептал наши молитвы в ухо Богу. И вот он лежит здесь в резном позолоченном еловом сундуке, растянувшись на спине, с зияющими ноздрями, слегка приоткрытым ртом, запавшими щеками и пятью желто-черными зубами, с которых отслоились десны, так что зубы смахивают на клыки, причем один клык сломан. Глаза его были закрыты.
Моя мачеха владела гребнем святого Кутберта и любила рассказывать мне, что нашла на зубцах реликвии несколько волос святого, помнится, те волосы были цвета чистейшего золота. Однако волосы этого человека были черными как деготь, длинными, прямыми, зачесанными назад с высокого лба, с монашеской тонзуры.
Эадред осторожно поправил митру, потом наклонился и поцеловал кольцо с рубином.
– Вы видите, – хриплым от избытка чувств голосом проговорил он, – что святая плоть не тронута тлением. – Он помедлил, чтобы погладить руки святого. – И это явное чудо и несомненный знак святости. – Аббат снова наклонился и поцеловал святого прямо в раскрытые, сморщенные губы. – О наисвятейший Кутберт, – стал он молиться вслух, – укажи нам истинный путь, приведи нас к твоей славе во имя Того, Кто умер за нас, по правую руку от Кого ты восседаешь теперь в сияющей вечности. Аминь.
– Аминь! – хором отозвались монахи.
Те, кто находился ближе, встали с пола, чтобы увидеть чудесным образом избежавшего тления святого, и большинство из них плакали, глядя на его желтоватое лицо.
Эадред снова посмотрел на меня.
– В этой церкви, молодой человек, – сказал он, – находится средоточие духовности Нортумбрии. Здесь, в этих сундуках, – наша слава, наши чудеса, наши сокровища, именем которых мы говорим с Богом, когда просим у него защиты. Пока эти драгоценные святые реликвии в безопасности, мы тоже в безопасности, и некогда… – Он встал, произнеся последнее слово, и голос его стал звучать все тверже. – Некогда все эти святые реликвии защищали повелители Беббанбурга, но они не смогли их защитить! Пришли язычники, монахи были зверски убиты, а мужчины Беббанбурга трусливо спрятались за стенами крепости, вместо того чтобы двинуться на убийц-язычников. Но наши святые предки спасли эти вещи, и с тех пор мы странствовали, скитались по диким землям, неся с собой эти реликвии. И однажды мы построим великую церковь, и реликвии сии будут сиять по всей святой земле! По земле, куда я привел этих людей!
Он махнул рукой, показывая на народ, ожидавший снаружи.
– Бог послал мне армию! – прокричал аббат. – И эта армия одержит славную победу, но поведу ее не я! Бог и святой Кутберт ниспослали мне сон, в котором показали короля, что заберет нас всех в обетованную землю. Мне показали короля Гутреда!
Он встал и поднял вверх руку Гутреда, что вызвало аплодисменты собравшихся.
Вид у Гутреда был скорее удивленный, чем царственный, а я просто рассматривал мертвого святого.
Кутберт был аббатом и епископом Линдисфарены, острова, расположенного к северу от Беббанбурга, и почти две сотни лет его тело пролежало в усыпальнице на этом острове, пока набеги викингов не стали слишком грозными. Тогда, чтобы спасти святой труп, монахи забрали мертвеца и с тех пор странствовали по Нортумбрии. Эадред не любил меня, потому что моя семья не смогла защитить святые реликвии, но сила Беббанбурга была в том, что он стоял на исхлестанной морем скале, и только глупец отдал бы гарнизону крепости приказ спуститься вниз, чтобы сражаться. И, доведись мне выбирать: удержать Беббанбург, бросив на произвол судьбы эти реликвии, или защищать их, я предпочел бы первое. Разве можно сравнивать трупы каких-то святых с неприступной крепостью вроде Беббанбурга.
– Узрите! – закричал Эадред, вновь поднимая руку Гутреда. – Вот король Халиверфолкланда!
Король чего? Я подумал, что ослышался, но нет. Эадред пояснил, что Халиверфолкланд означает «Земля Святых Людей». Так аббат назвал королевство Гутреда. Может, Кутберт и был великим святым, но кто бы ни стал королем этой земли, он окажется овцой среди волков. Под волками я подразумевал Ивара, Кьяртана и своего дядю. У этих троих имелись вполне реальные армии опытных воинов, в то время как Эадред надеялся создать королевство своих снов. Я не сомневался, что порожденные его снами овцы в конце концов будут задраны волками.
Однако в тот момент Кайр-Лигвалид был для меня самым подходящим убежищем в Нортумбрии, потому что моим врагам пришлось бы пересечь холмы, чтобы меня найти. И кроме того, меня захватило такого рода безумие. Ибо оно вело к изменениям, которые дают возможность, а возможность дарует богатство.
– A теперь, – произнес Эадред, отпустив руку Гутреда и повернувшись ко мне, – ты поклянешься в верности нашему королю и его королевству.
Гутред подмигнул мне, и я послушно опустился на колени и протянул правую руку, но Эадред раздраженно отбросил ее в сторону.
– Ты дашь клятву святому, – прошипел он.
– Это как?
– Положи свои руки на святейшие руки святого Кутберта, – приказал аббат, – и повторяй за мной.
Я положил руки на пальцы святого Кутберта и почувствовал под своими пальцами большой рубин. Я повернул драгоценность – просто чтобы увидеть, прочно ли вставлен камень и не выскочит ли он, но кольцо оказалось сработано на совесть.
– Я клянусь быть твоим человеком, – сказал я трупу, – и служить тебе верой и правдой.
Я снова попытался повернуть кольцо, но мертвые пальцы окоченели, и рубин не сдвинулся.
– Ты клянешься в этом своей жизнью? – сурово вопросил Эадред.
Я опять дернул кольцо, но оно не поддавалось.
– Клянусь своей жизнью, – уважительно сказал я.
Никогда еще я не давал клятву так легко. Спрашивается, чем может связать тебя клятва, данная мертвецу?
– И ты клянешься верой и правдой служить королю Гутреду?
– Клянусь, – ответил я.
– И быть врагом его врагов?
– Клянусь.
– И ты будешь служить святому Кутберту до конца своих дней?
– Буду.
– Тогда можешь поцеловать блаженнейшего Кутберта, – сказал Эадред.
Я наклонился над краем гроба, чтобы поцеловать сложенные на груди руки.
– Нет! – запротестовал аббат. – В губы!
Я зашаркал на коленях, нагнулся и поцеловал труп в сухие, колючие губы.
– Да славится Господь! – заключил Эадред.
Потом он заставил Гутреда поклясться служить святому Кутберту, и вся церковь наблюдала, как король-раб облобызал труп. Монахи запели, и после этого простым людям, собравшимся в церкви, тоже разрешили лицезреть Кутберта.
Хильда содрогнулась, подойдя к гробу, и упала на колени. По ее лицу струились слезы, и мне пришлось поднять ее и увести.
Виллибальд тоже был охвачен избытком чувств, и его лицо просто сияло от счастья.
Я заметил, что Гизела не поклонилась трупу. Девушка рассматривала его с любопытством, но было ясно, что он для нее ничего не значит. Я решил, что она язычница. Гизела некоторое время смотрела на мертвеца, потом взглянула на меня и улыбнулась. И я подумал, что глаза ее ярче рубина на пальце святого Кутберта.
Вот так Гутред пришел в Кайр-Лигвалид. Тогда я, признаться, подумал, да и впоследствии не изменил своего мнения, что все это самая настоящая чушь. Но то была чудесная чушь, и мертвый воин сделался вассалом мертвеца, а раб стал королем.
Боги смеялись в тот день, наблюдая за нами.
Позже, много позже я понял, что делал тогда именно то, чего хотел от меня Альфред. Я помогал христианам.
В те далекие годы шли две войны. Открытая – между саксами и датчанами и тайная – между язычниками и христианами. Большинство датчан были язычниками, а большинство саксов – христианами, поэтому обе войны сливались в одну большую битву, но в Нортумбрии все это оказалось гораздо более странным и запутанным благодаря незаурядному уму аббата Эадреда.
Избрав в короли Гутреда, Эадред положил конец войне между саксами и датчанами в Камбреленде. Гутред, само собой, был датчанином, а потому камбрелендские датчане были готовы следовать за ним, но поскольку его объявил королем саксонский аббат, саксы тоже были настроены поддерживать его. Таким образом, два самых больших враждующих местных племени, саксы и датчане, объединились. В Камбреленде также все еще жили бритты, и немало бриттов; они тоже были христианами, и их священники велели им принять выбор Эадреда.
Понятно, что объявить кого-то королем – это только полдела, надо еще, чтобы этот король правил. Но Эадред сделал умный выбор. Гутред был не просто хорошим человеком, но вдобавок еще и сыном Хардакнута, который называл себя королем Нортумбрии. Поэтому Гутред потребовал корону, и ни один из танов Камбреленда не был достаточно могущественным, чтобы бросить ему вызов. Всем им нужен был король, потому что слишком долго они вели борьбу друг с другом и страдали от набегов норвежцев и ирландцев, от вторжений дикарей из Страт-Клоты.
Объединив датчан и саксов, Гутред теперь располагал достаточно сильным войском, чтобы противостоять этим врагам. Только один человек мог бы оспорить у Гутреда корону. Датчанин по имени Ульф, владевший землями к югу от Кайр-Лигвалида. Его богатства превосходили богатства любого другого тана Камбреленда, но Ульф был старым и хромым, и у него не было сыновей, поэтому он присягнул на верность Гутреду. Пример Ульфа склонил других датчан принять выбор Эадреда. Один за другим они преклонили перед Гутредом колени, а он приветствовал их, называя по именам, потом поднял и обнял каждого.
– Я и в самом деле должен стать христианином, – сказал он мне на следующее утро.
– Зачем?
– Я уже объяснял тебе зачем. Чтобы выразить свою благодарность. A разве тебе не полагается обращаться ко мне «мой господин»?
– Да, мой господин.
– Скажи, а это больно?
– Называть тебя «мой господин»? – изумился я.
– Нет! – засмеялся он. – Стать христианином!
– Почему это должно быть больно?
– Не знаю. Я думал, меня пригвоздят к кресту. Разве нет?
– Конечно нет, – пренебрежительно ответил я, – тебя просто искупают в воде.
– Да я в любом случае и сам моюсь, – нахмурился Гутред. – Интересно, а почему саксы не моются? Нет, тебя я не имею в виду, но большинство саксов не моются. Не то что датчане. Саксам что, нравится быть грязными?
– Во время мытья можно подхватить простуду.
– Я же не подхватил, – сказал он. – Так, говоришь, меня просто искупают в воде?
– Это называется обрядом крещения.
– И мне придется отступиться от старых богов?
– Да.
– И иметь только одну жену?
– Только одну. На этот счет есть строгое правило.
Гутред поразмыслил над этим.
– И все-таки я думаю, что должен стать христианином, – сказал он, – потому что бог Эадреда – могущественный бог. Посмотри на этого мертвеца! Это ведь чудо, что он не сгнил!
Датчане были заворожены реликвиями Эадреда. Может, поначалу большинство из них и не понимали, с какой стати монахи таскали труп старика, голову мертвого короля и изукрашенную драгоценностями книгу по всей Нортумбрии, но зато сейчас они уразумели, что эти предметы священны, и это произвело на них впечатление. Священные реликвии имеют власть. Они тропа, ведущая из нашего мира к другим, огромным мирам за его пределами, поэтому еще до того, как Гутред появился в Кайр-Лигвалиде, некоторые датчане приняли крещение, чтобы пользоваться силой этих реликвий.
Сам я не христианин. В наши дни опасно делать подобные признания, потому что епископы и аббаты имеют слишком большое влияние. Куда легче притвориться верующим, чем открыто выступать против. Я был воспитан христианином, но в десятилетнем возрасте, когда меня приняли в семью Рагнара, обрел старых саксонских богов, которые также были и богами датчан и норвежцев. Поклонение им всегда имело для меня больше смысла, чем поклонение христианскому богу, который обитал где-то далеко, так далеко, что я ни разу не встречал никого, кто побывал бы в тех местах.
Другое дело Тор и Один: они бродили по нашим холмам, ночевали в наших долинах, любили наших женщин и пили воду из наших источников, поэтому казались нашими соседями. Что еще мне нравилось в старых богах – это то, что они не были одержимы нами, простыми людьми. У них имелась собственная жизнь, свои битвы и любовные похождения, и, казалось, по большей части боги просто не обращают на нас внимания.
Зато христианский бог, похоже, только тем и занимался, что строго следил за нами. Он постоянно изобретал множество всевозможных правил, и вводил запреты, и издавал новые законы, и ему требовались сотни облаченных в черное священников и монахов, чтобы убедиться в том, как мы себя ведем.
Этот бог представлялся мне довольно сварливым, хотя христианские священники и уверяли, что он нас любит. Я никогда не был настолько глуп, чтобы думать, будто Один или Хёд любят меня, хотя иногда надеялся, что они считают меня достойным воином.
Но Гутред хотел заполучить силу христианских реликвий, поэтому, к восторгу Эадреда, попросил, чтобы его окрестили. Церемонию провели на открытом воздухе, возле большой церкви. Гутреда погрузили в огромную бочку с речной водой, и все монахи при этом размахивали руками, взывая к небесам и всячески славя Господа. Потом Гутреда завернули в плащ, и Эадред короновал его во второй раз, возложив на его мокрые волосы бронзовый обруч мертвого короля Освальда. Лоб Гутреда смазали тресковым маслом, ему вручили меч и щит и попросили поцеловать сначала Евангелие Линдисфарены, а затем, в губы, святого Кутберта. Труп вынесли на солнечный свет, чтобы вся собравшаяся толпа могла лицезреть святого. Судя по виду Гутреда, он наслаждался церемонией, и аббат Эадред был так тронут, что взял украшенный гранатами крест святого Кутберта из рук мертвеца и повесил его на шею нового короля.
Однако там крест провисел недолго. Аббат снова положил его на труп после того, как Гутреда представили его подданным – оборванцам, живущим на руинах Кайр-Лигвалида.
В ту ночь закатили пир. Правда, еды там было немного, только копченая рыба, тушеная баранина и черствый хлеб, но зато было вволю эля.
A на следующее утро я с гудящей головой отправился на первый витенагемот Гутреда. Само собой, будучи датчанином, он не привык к тому, чтобы на подобные собрания допускали всех танов и высших церковников и позволяли им высказать свое мнение. Но Эадред настоял на том, что витан состоится и Гутред будет там заправлять.
Местом проведения витана была выбрана большая церковь. Всю ночь шел дождь, и вода просачивалась сквозь грубую солому крыши, поэтому присутствовавшим приходилось то и дело уклоняться от падающих сверху капель. В церкви не хватало кресел и стульев, поэтому мы большим полукругом уселись на застланном тростником полу вокруг Эадреда и Гутреда – те восседали на престоле рядом с открытым гробом святого Кутберта.
В витане участвовало сорок шесть человек, половина их была священниками, а вторая половина – крупнейшими землевладельцами Камбреленда, как датчанами, так и саксами. Но по сравнению с витенагемотом восточных саксов здешний казался жалким сборищем. Тут не щеголяли особым богатством. Некоторые датчане носили на руках браслеты, а несколько саксов имели изящные броши, но, по правде говоря, все это больше смахивало на сборище фермеров, чем на государственный совет.
Однако Эадреду мерещилось величие. Он начал пересказывать присутствующим новости из других частей Нортумбрии. Он знал, что там происходит, потому что получал от церковников донесения, в которых говорилось, что Ивар все еще находится в долине реки Туид, ведет ожесточенную войну с воинами короля Аэда Шотландского.
– Кьяртан Жестокий затаился в своей твердыне, – сказал Эадред, – и не выходит на бой. Значит, остается Эгберт из Эофервика, а он не отличается особой силой.
– A что насчет Эльфрика? – перебил я.
– Эльфрик Беббанбургский поклялся защищать святого Кутберта, – ответил Эадред. – И он не сделает ничего, что оскорбило бы этого святого.
Может, это и было правдой, но мой дядя наверняка потребует мою голову в награду за то, чтобы труп святого остался нетронутым.
Я больше ничего не говорил, а просто слушал Эадреда: тот предлагал создать армию и двинуться маршем через холмы, чтобы взять Эофервик.
Это предложение вызвало некоторое удивление. Присутствующие переглядывались, но Эадред ораторствовал с такой уверенностью и напором, что сначала никто не осмеливался задать ему вопрос. Все члены витана ожидали, что им велят приготовить отряды своих людей, чтобы биться с норвежскими викингами из Ирландии или чтобы отразить очередное нападение Эохайда из Страт-Клоты, но вместо этого им предлагали отправиться на далекую войну, чтобы низложить короля Эгберта.
Ульф, самый богатый датчанин Камбреленда, в конце концов не выдержал. Он был уже пожилым, лет сорока, и после частых стычек, происходивших в Камбреленде, был весь покрыт шрамами и хромал. Но он все еще мог привести Гутреду сорок или пятьдесят опытных воинов. По меркам большинства областей Британии, это было немного, но в Камбреленде представлялось внушительной силой. И теперь Ульф потребовал, чтобы ему объяснили, почему он должен вести своих людей через холмы.
– В Эофервике у нас нет врагов, – заявил он. – Однако стоит нам уйти, как на наших землях мигом появится множество врагов.
Большинство датчан согласно загудели. Но Эадред знал, чем убедить присутствующих.
– В Эофервике есть огромные богатства, – сказал он.
Ульфу это понравилось, но он все еще осторожничал и потому уточнил:
– Какие богатства?
– Серебро, – пояснил Эадред, – и золото, и драгоценности.
– A женщины? – спросил кто-то.
– Эофервик просто погряз в разврате, – объявил Эадред. – Это настоящий притон дьявола, место, где живет множество похотливых женщин. Это город зла, который должен быть очищен святой армией.
Большинство датчан приободрились при мысли о похотливых женщинах, и больше никто уже не возражал против того, чтобы напасть на Эофервик. Как только город будет взят, что Эадред считал само собой разумеющимся, мы должны будем отправиться на север, а люди Эофервика, заявил аббат, пополнят наши ряды.
– Кьяртан Жестокий не победит нас, – объявил Эадред, – потому что он трус. Он отступит обратно в крепость, как паук, удирающий в свою паутину, и останется там. Мы позволим ему гнить там, пока не настанет время его сразить. A Эльфрик Беббанбургский не станет с нами сражаться, потому что он христианин.
– Он ненадежный ублюдок, – прорычал я, но на меня не обратили внимания.
– И мы победим Ивара, – продолжал аббат.
Я удивился, каким это образом наш сброд сумеет одолеть «стену щитов» Ивара.
Но у Эадреда не было сомнений.
– Бог и святой Кутберт будут сражаться на нашей стороне! – объявил он. – A потом мы станем хозяевами Нортумбрии, и всемогущий Бог поможет нам основать Халиверфолкланд, и мы построим гробницу святого Кутберта, которой будет дивиться весь мир.
Ну вот, теперь наконец ясно, чего Эадред хотел на самом деле. Ради этого и затевалось все безумие – ради гробницы давно умершего святого. Ради этой цели Эадред сделал Гутреда королем и теперь собирался идти воевать со всей Нортумбрией.
A на следующий день явились восемь темных всадников.
У нас было триста сорок четыре человека того возраста, в котором мужчина может сражаться, и из них только у нескольких имелись кольчуги, и лишь примерно у сотни были приличные кожаные доспехи. Люди в кольчугах и кожаных доспехах по большей части имели также шлемы и нормальное оружие – копья или мечи, но остальные были вооружены топорами, теслами, серпами или заостренными мотыгами.
Эадред напыщенно именовал это Армией Святых Людей, но, будь я и вправду святым человеком, я не стал бы в этом участвовать, а рванул бы обратно на небеса и подождал бы, пока мне подвернется что-нибудь получше.
Треть нашей армии составляли датчане, остальные были по большей части саксами, хотя среди них имелось и несколько бриттов, вооруженных длинными охотничьими луками. Эти луки могли быть страшным оружием, поэтому я назвал бриттов Стражей Святых Людей и велел им оставаться рядом с трупом святого Кутберта, которому, очевидно, предстояло сопровождать нас во время предстоящих завоеваний.
Однако первым делом нам следовало добыть запасы продовольствия для людей и фуража для лошадей, которых у нас насчитывалось всего семьдесят семь.
Так что появление темных всадников оказалось весьма кстати. Их было восемь, все верхом на черных или гнедых лошадях. Всадники (четверо из них были облачены в кольчуги, а остальные – в добротные кожаные доспехи) вели четырех запасных верховых лошадей. Все всадники – в черных плащах, с выкрашенными в черный цвет щитами – приехали с востока, следуя вдоль римской стены, что вела на дальний берег реки. Поскольку старый мост разрушили норвежцы, им пришлось переправиться вброд.
Эти радушно встреченные восемь всадников были не единственным нашим подкреплением. Новые участники похода прибывали ежечасно. Многие из них были монахами, хотя встречались и воины, пришедшие с холмов. Обычно оружием им служили топоры или дубины. Некоторые являлись в доспехах, верхом, но только восемь вышеупомянутых темных всадников появились в полном военном снаряжении. Они оказались датчанами и сообщили Гутреду, что прибыли из усадьбы Хергиста, владевшего землями в месте под названием Хегостелдес.
Хергист стар, пояснили они королю, и не смог явиться сам, но он послал лучших своих людей. Предводителя всадников звали Текиль, и он казался хорошим воином, потому что мог похвалиться четырьмя браслетами и имел длинный меч. Этого человека отличали твердый взгляд и уверенное выражение лица. На вид ему было около тридцати, как и остальным шестерым, и только последний, восьмой всадник был намного младше остальных – совсем еще мальчик, и у него единственного на руках не было браслетов.
– Почему Хергист из Хегостелдеса прислал мне своих людей? – спросил Гутред у Текиля.
– Его земли находятся слишком близко к Дунхолму, мой господин, – ответил тот. – И Хергист хочет, чтобы ты уничтожил это осиное гнездо.
– Тогда добро пожаловать, – проговорил Гутред и позволил восьмерым мужчинам опуститься перед ним на колени и принести клятву верности.
– Я хочу, чтобы люди Текиля входили в состав моей личной стражи, – позже сказал мне Гутред.
Мы стояли в поле к югу от Кайр-Лигвалида, где я тренировал войска короля. Я выбрал тридцать молодых людей, почти наугад, позаботившись лишь о том, чтобы половина из них была датчанами, а половина – саксами. Я велел им построиться «стеной щитов», так чтобы рядом с каждым датчанином обязательно оказался бы сакс, и теперь учил их, как сражаться и как молиться моим богам, чего им никогда еще не приходилось делать: все воины были абсолютно неопытные. Хотя датчане и смотрелись лучше саксов, потому что датчанам с детства прививают умение владеть щитом и мечом, но они и понятия не имели о том, как вести себя в «стене щитов».
– Края ваших щитов должны соприкасаться! – кричал я им. – Иначе вы мертвецы! Хотите погибнуть? Хотите, чтобы ваши кишки выплеснулись к вашим ногам? Смыкайте щиты! Да не так, ты, эрслинг! Правый край твоего щита должен быть перед левым краем его щита. Понял?
Я повторил все это по-датски, потом посмотрел на Гутреда и сказал:
– Я против того, чтобы люди Текиля стали твоими телохранителями.
– Почему?
– Потому что я их не знаю.
– Этих людей ты тоже не знаешь, – ответил Гутред, показав на воинов, которых я тренировал.
– Я знаю, что они идиоты и что их матерям не следовало бы разводить колени, – в сердцах сказал я. – Ты что делаешь, Клапа? – закричал я молоденькому неуклюжему датчанину.
Его настоящее имя я забыл, но все звали парня Клапа, что означало «Неуклюжий». Этот прибывший из деревни верзила был редким силачом и, пожалуй, один стоил двоих, но вот с умом у него была беда. Он тупо уставился на меня, когда я пошел к строю.
– Что тебе полагается делать, Клапа?
– Держаться поближе к королю, мой господин, – ответил тот с озадаченным видом.
– Хорошо! – отозвался я, так как это был первый и самый важный урок, который следовало вколотить в головы тридцати новобранцев.
Поскольку эти молодцы составляли личную стражу короля, они и впрямь должны были всегда находиться рядом с ним, но сейчас я добивался от Клапы другого ответа.
– В «стене щитов», идиот, – сказал я, стуча по его мускулистой груди. – Что тебе следует делать в «стене щитов»?
Клапа немного подумал, потом просиял:
– Поднимать щит, мой господин.
– Правильно, – кивнул я, подняв вверх щит, который он держал у лодыжек. – Щит не должен болтаться над твоими сапогами! Ты чему ухмыляешься, Райпер?
Райпер был саксом, в отличие от Клапы, тощим и умным, как горностай. Прозвище Райпер означало «вор» и очень подходило парню. Попадись он в лапы правосудия, его мигом заклеймили бы и высекли, но мне нравилась смекалка, сквозившая в глазах этого юноши, и я решил, что из него выйдет настоящий убийца.
– Знаешь, кто ты такой, Райпер? – спросил я, стукнув его щитом в грудь. – Ты эрслинг. A что такое эрслинг, Клапа?
– Задница, мой господин.
– Правильно, задница! Щиты поднять! Поднять!
Последнее слово я прокричал во весь голос.
– Хочешь, чтобы все над вами смеялись? – Я показал на группу людей, разыгравших на большом лугу шуточную битву.
На лугу были и воины Текиля, но они просто сидели в тени и наблюдали, давая понять, что им не нужны тренировки. Я снова повернулся к Гутреду:
– Эти лучшие из наших людей никак не могут входить в число твоей личной стражи.
– Но почему?
– Потому что дело кончится тем, что ты окажешься в окружении, когда все остальные сбегут. И тогда ты умрешь.
– Так и случилось, когда мой отец сражался с Эохайдом, – признался Гутред.
– Теперь ты и сам видишь, что я прав, – сказал я. – Мы поставим Текиля на один фланг, а Ульфа и его людей – на другой.
Ульф, вдохновленный мечтами о бесчисленных грудах серебра и похотливых развратных женщинах, теперь рвался совершить бросок на Эофервик. Ульфа не было в Кайр-Лигвалиде, когда появились темные всадники: он повел своих людей добывать еду и фураж.
Я разделил личную стражу на две группы и заставил их драться друг с другом. Правда, на первое время я приказал ребятам обмотать клинки мечей тканью, чтобы они не перерезали друг друга. Они сражались с воодушевлением, но до чего же неумело! Я в мгновение ока прорвался сквозь обе «стены щитов». Ничего, все впереди: рано или поздно они научатся сражаться, если только сперва не повстречаются с войсками Ивара и не погибнут в неравном бою.
Спустя некоторое время, когда новобранцы устали и по их лицам покатился пот, я велел им отдыхать. Я заметил, что они разделились на две группы: датчане сели с датчанами, а саксы – с саксами, но этого следовало ожидать. Я подумал, что со временем наши воины научатся доверять друг другу. Они могли худо-бедно общаться: я заметил, что в Нортумбрии датский язык и язык саксов постепенно начали смешиваться. Эти два наречия в любом случае похожи, и большинство саксов могли понимать датчан, если те кричали достаточно громко, но теперь сходство обоих языков еще более усилилось. Нет, вы только подумайте, большинство саксонских эрслингов из личной стражи Гутреда хвастались своими «навыками» в битве на мечах (хотя ясно, что никакими навыками они не обладали). Но дело в другом: они говорили «навык» вместо «мастерство». И они ели теперь «яичницу», а не «болтунью». Датчане же стали называть лошадь лошадью, а не конягой, и иногда было трудно понять, датчанин перед тобой или сакс. Нередко попадались полукровки, у которых отцы были датчанами, а матери – саксонками, но никогда наоборот.
– Я должен жениться на саксонке, – сказал мне Гутред.
Мы добрели до края поля, где несколько женщин резали солому и смешивали ее с овсом. Когда войско двинется через холмы, этой смесью мы будем кормить лошадей.
– Это еще зачем? – удивился я.
– Чтобы показать, что Халиверфолкланд есть союз двух народов, – ответил Гутред.
– Нортумбрия, – раздраженно поправил я.
– Что? – не понял он.
– Эта земля называется Нортумбрией.
Гутред лишь пожал плечами, как будто название не имело значения.
– Я должен жениться на саксонке, – повторил он, – и мне бы хотелось, чтобы она была хорошенькой. Может, на красотке Хильде? Только она слишком стара.
– Но ей всего девятнадцать!
– A мне нужна девушка лет тринадцати-четырнадцати. Здоровая, чтобы могла родить нескольких наследников.
Он перелез через низкий забор и стал спускаться по крутому берегу к маленькому ручью, который тек на север, к Хедену.
– В Эофервике наверняка есть хорошенькие саксонки!
– Но тебе ведь нужна девственница, так?
– Пожалуй, – сказал Гутред. Потом кивнул: – Да, конечно.
– Может, в Эофервике еще остались одна или две.
– Все-таки с Хильдой не слишком удачно вышло, – туманно проговорил он.
– Что ты имеешь в виду?
– Не будь она твоей женщиной, – пояснил Гутред, – ты мог бы жениться на Гизеле.
– Мы с Хильдой друзья, – ответил я. – Всего лишь друзья.
И это была правда. Раньше мы были любовниками, но с тех пор, как Хильда прикоснулась к мощам святого Кутберта, она впала в задумчивость. Ее все больше и больше тянуло к ее богу, я видел это. Но когда я спросил, не хочет ли Хильда снова облачиться в одеяние монахини, она покачала головой и сказала, что еще не готова.
– С другой стороны, Гизелу лучше выдать замуж за короля, – сказал Гутред, не обратив внимания на мои слова. – Может, за Аэда Шотландского, чтобы тот наконец утихомирился? Или лучше за сына Ивара. Как ты думаешь, она достаточно красива?
– Еще бы!
– Кобылья Морда! – сказал Гутред и сам рассмеялся этому старому прозвищу. – Мы с сестрой в детстве обычно ловили тут колюшку, – продолжал он.
Король стащил с ног сапоги, оставил их на берегу и побрел по воде, вверх по течению.
Я последовал за ним по берегу: мне приходилось подныривать под ветви ольхи и идти по высокой траве. Вокруг меня гудели мухи. День был теплым.
– Хочешь колюшки? – спросил я, все еще думая о Гизеле.
– Я ищу остров, – отозвался Гутред.
– Вряд ли тут есть большие острова, – возразил я.
Ручей можно было пересечь в два шага, и вода доходила Гутреду только до икр.
– Он был достаточно большим, когда мне было тринадцать, – сказал Гутред.
– Достаточно большим для чего? – спросил я и прихлопнул слепня, размазав его по кольчуге.
Было так жарко, что мне захотелось снять тяжелую кольчугу. Но я давно уже понял: мужчина должен быть к ней привычен, иначе в битве она становится обременительной. Поэтому почти каждый день я носил кольчугу, чтобы она стала моей второй кожей. Зато когда я снимал ее, то чувствовал себя так, будто боги дали моим ногам крылья.
– Остров был достаточно большим для меня и для саксонки по имени Эдит, – ухмыльнулся Гутред. – Она была у меня первой. Эта Эдит была очень милым созданием.
– Вероятно, она такой и осталась.
– Она погибла: ее забодал бык, – покачал головой Гутред.
Король продолжал брести по воде, проходя мимо камней, на которых росли папоротники. Шагов через пятьдесят он издал счастливый крик, увидев свой остров, и я почувствовал жалость к бедняжке Эдит, потому что остров оказался всего лишь грудой камней. Должно быть, ее костлявой заднице камни казались острыми как бритвы.
Гутред сел и начал швырять в воду гальку.
– Как ты думаешь, мы сможем победить? – спросил он.
– Вероятно, мы сможем взять Эофервик, – ответил я, – если только Ивар не вернулся.
– A если он уже вернулся?
– Тогда ты мертвец, мой господин.
Он нахмурился, услышав это. И предложил:
– Мы можем вступить с Иваром в переговоры.
– Именно это и сделал бы Альфред, – сказал я.
– Вот и прекрасно! – приободрился Гутред. – И еще я смогу предложить Гизелу в жены его сыну!
На эти слова я не обратил внимания и ответил:
– Но Ивар не станет вести с тобой переговоры. Он будет сражаться. Не забывай, что он из Лотброков. Он не ведет переговоры, кроме тех случаев, когда ему нужно выиграть время. Ивар верит в меч, в копье, в щит, в военный топор и в смерть своих врагов. Какие там переговоры! Нам придется биться с Иваром, а у нас нет для этого армии.
– Но если мы возьмем Эофервик, – с энтузиазмом произнес Гутред, – люди присоединятся к нам. Наша армия будет расти.
– Ты называешь это армией? – спросил я, покачав головой. – Ивар возглавляет закаленных в боях датчан. Когда мы встретимся с ними, мой господин, большинство наших датчан мигом перейдут к нему.
Гутред поднял на меня глаза; на его честном лице читалось замешательство.
– Но они дали мне клятву! – воскликнул он.
– И все равно они присоединятся к Ивару, – мрачно произнес я.
– Так что же нам делать?
– Мы берем Эофервик, – сказал я, – грабим его и возвращаемся сюда. Ивар не будет нас преследовать. Ему плевать на Камбреленд. Поэтому мой тебе совет: правь здесь, и в конце концов Ивар про тебя забудет.
– Но Эадреду это не понравится.
– A чего он хочет?
– Соорудить гробницу.
– Он может построить ее здесь.
– Аббат хочет, чтобы она находилась на восточном берегу, потому что там живет больше всего людей, – покачал головой Гутред.
Полагаю, Эадред мечтал возвести гробницу, способную привлечь тысячи пилигримов, которые засыпали бы его церковь монетами. Он вполне мог бы построить гробницу здесь, в Кайр-Лигвалиде, но это было слишком удаленное место, и паломники не стали бы приходить туда тысячами.
– Но король – ты, а не Эадред, – возразил я, – и ты отдаешь приказы.
– Это верно, – горько усмехнулся Гутред и швырнул в воду еще один камень. Потом нахмурился, глядя на меня. – Скажи, что делает Альфреда хорошим королем?
– A с чего ты взял, что он хорош?
– Все так считают. Отец Виллибальд говорит, что он величайший король со времен Карла Великого.
– Потому что Виллибальд – взбалмошная задница.
– Тебе не нравится Альфред?
– Я ненавижу этого ублюдка.
– Но он воин, законодатель…
– Да никакой Альфред не воин! – перебил я пренебрежительно. – Он просто ненавидит сражаться! Альфред дерется, если нет другого выхода, но ему это не нравится, и у него слишком слабое здоровье, чтобы стоять в «стене щитов». Но он и вправду законодатель. Он любит издавать законы. Альфред полагает, что если он придумает достаточно законов, то сотворит рай на земле.
– Но почему люди говорят, что он хороший король? – озадаченно спросил Гутред.
Я уставился вверх, на орла, который скользил по голубому своду небес.
– Чего у Альфреда не отнять, – произнес я, пытаясь быть честным, – так это порядочности. Он достойно обращается с людьми… Во всяком случае, с большинством людей. Его слову можно верить.
– Это хорошо, – кивнул Гутред.
– Но он набожный, придирчивый, беспокойный ублюдок, – продолжил я. – Вот каков он на самом деле.
– Я постараюсь быть справедливым, потому что тогда люди будут меня любить, – заметил Гутред.
– Они уже тебя любят, – ответил я, – но они должны еще и бояться тебя.
– Бояться? – Мысль об этом явно ему не понравилась. – Но почему?
– Да потому, что ты король.
– Я буду добрым королем, – сказал он с жаром, и как раз в этот миг на нас напали Текиль и его люди.
Мне следовало бы это предвидеть. Восемь хорошо вооруженных всадников не отправятся в глушь, чтобы присоединиться к какому-то сброду. Их послали сюда, и послал не датчанин по имени Хергист из Хегостелдеса. Они явились от Кьяртана Жестокого. Тот, взбешенный унижением сына, отправил своих людей выследить мертвого воина. У них ушло немного времени, чтобы выяснить, что мы последовали вдоль римской стены. И вот теперь, когда мы с Гутредом воспользовались славным теплым деньком, чтобы прогуляться, и оказались на дне маленькой долины, эти восемь предателей ринулись к нам вниз по берегу с обнаженными мечами.
Я сумел выдернуть из ножен Вздох Змея, но Текиль отбил его в сторону своим мечом, а потом меня ударили сразу двое, швырнув спиной вперед в ручей. Я дрался с ними, но они пригвоздили мою руку, державшую меч, кто-то встал коленями мне на грудь, а еще один человек держал мою голову под водой, и я почувствовал настоящий ужас, когда вода заполнила мне глотку. Я задыхался.
В глазах у меня потемнело.
Мне хотелось кричать, но я не смог издать ни звука, а потом Вздох Змея вырвали у меня из руки, и я потерял сознание.
Я пришел в себя на голом островке, где восемь человек стояли вокруг меня и Гутреда, держа мечи у наших животов и глоток. Текиль, ухмыляясь, пинком отбросил клинок, который утыкался мне в живот, и опустился рядом со мной на колени.
– Утред Рагнарсон, – приветствовал он меня, – наверняка ты не так давно встречался со Свеном Одноглазым. Он шлет тебе поклон.
Я промолчал.
– Может, в твоем кошельке есть «Скидбладнир»? И ты уплывешь от нас обратно в Нифльхейм? – улыбнулся Текиль.
Я промолчал.
Дыхание клокотало в моем горле, и я продолжал кашлять, выплевывая воду. Я хотел сражаться, но кончик меча больно придавил мне живот. Текиль послал двух своих людей, чтобы те привели коней, но прочие остались нас сторожить.
– Жаль, – сказал Текиль, – что мы не поймали твою шлюху. Ее хочет Кьяртан.
Я попытался собраться с силами и сесть, но человек, державший меч у моего живота, надавил на клинок. Текиль весело рассмеялся, глядя на меня. Потом он расстегнул мой пояс с ножнами и вытащил его из-под меня. Нащупал на поясе кошель и ухмыльнулся, услышав звяканье монет.
– Мы проделали долгий путь, Утред Рагнарсон, и не хотим, чтобы ты от нас сбежал. Ситрик!
Мальчик, единственный из людей Текиля, не носивший браслетов, подошел ближе. Похоже, он нервничал.
– Господин? – спросил он Текиля.
– Кандалы, – велел тот, и Ситрик, покопавшись в кожаном мешке, вытащил две пары рабских кандалов.
– Может, его вы отпустите? – сказал я, мотнув головой в сторону Гутреда.
– Кьяртан хочет встретиться и с ним тоже, – ответил Текиль. – Хотя и не так сильно, как желает возобновить ваше давнее знакомство.
Он улыбнулся, словно отпустил остроумную шутку, после чего извлек из-за пояса нож с тонким лезвием и такой острый, что его края казались зазубренными.
– Он велел подрезать тебе поджилки, Утред Рагнарсон, чтобы ты не сумел сбежать. Ну что же, мы подрежем тебе поджилки, а потом выколем один глаз. Свен сказал, что я должен оставить тебе один глаз, чтобы он сам смог с ним поиграть, но вдруг мне захочется выколоть тебе и второй глаз, чтобы сделать тебя более сговорчивым? A я воистину хочу, чтобы ты стал сговорчивым. Итак, какого глаза ты предпочел бы сейчас лишиться, Утред Рагнарсон? Левого или правого?
Я снова промолчал. И, признаюсь честно, мне было страшно. Я снова попытался вырваться, но Текиль пригвоздил коленом мою правую руку, а другой человек держал меня за левую. Потом моей кожи коснулся нож, как раз под левым глазом, и Текиль опять улыбнулся.
– Попрощайся со своим глазом, Утред Рагнарсон, – сказал он.
Солнце ярко сияло, отражаясь в клинке, так что мой левый глаз наполнился этим блеском, и даже сейчас, много лет спустя, я все еще вижу это сияние.
И я все еще слышу тот вопль.
