Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
IX{13}
Передо мною книга М. П. Погодина «Историко-политические письма и записки в продолжение Крымской войны 1853–1856 гг.». Издан этот сборник четырнадцать лет тому назад, в 74 году, то есть через двадцать лет после Крымской войны. Теперь – скоро 89 год…
Боже! Сколько успехов и сколько разочарований за эти тридцать лет! Успехов внешних, успехов политических и сколько разочарований в своем «разночинном» (смешанном) обществе, в своем освобожденном народе, в югославянах, в их признательности, в их «любви», в самом культурном славизме…
Новые политические друзья; новые враги…
Все изменилось!..
За последние восемь лет – какой всё возрастающий возврат к прежним, вековым русским идеям, но на новой почве, уже разрыхленной европейскими реформами и упорной, до сих пор не умолкающей проповедью либерального прогресса…
Куда мы идем?.. Куда приведет нас неотразимая сила не от нас зависящих общих событий?
Многознаменательная цифра восемьдесят девять – для европейской истории за последние века ее… Ровно два века тому назад Вильгельм Оранский воцарился в Англии. В 1689 году по изгнании Иакова II был издан так называемый «Bill of rights» ( 14 ) . Права национальной Англиканской церкви и все главные основы великобританской конституции были утверждены надолго, после тяжкой вековой борьбы. И у нас в том же 89 году – воцарился Петр I. Сто (лет) тому назад и все в том же 89 году Франция, объявивши «права человека», придала как бы легальный характер тому процессу разрушения, которому мы все до сих пор и волей, и неволей продолжаем служить, – освобождая, равняя, смешивая, объединяя, приемами весьма сложными стремясь к психическому обеднению человечества – к идеальному упрощению его в жалком образе «среднего европейца»…
Что готовят нам в грядущем эти последние года истекающего века?
Не готовится ли европейское человечество свести свои последние племенные расчеты для того, чтобы потом еще свободнее прежнего приняться за ту борьбу социально-экономическую, которую, по свидетельству Герцена, Прудон назвал однажды «ликвидацией европейской культуры»?
Не спешит ли вся Европа – и Западная, и Восточная – уничтожить всю прежнюю, веками сложившуюся племенную чересполосностъ свою, которая, препятствуя окончательной равноправности и окончательному смешению, подавляя одних и непомерно возвышая других, так долго обогащала европейский дух разнообразными и сложными антитезами?
Когда будут везде сглажены последние остатки и религиозных привилегий, и сословной неравноправности, и племенных преобладаний, не встретятся ли тогда, по низвержении всех этих задерживающих преград, лицом к лицу, по пророчеству Карлейля, только два элемента – капиталистический «дендизм» ( 15 ) и «голод»?
«Электричество положительное и электричество отрицательное…» ( 16 ) – как выражается этот английский идеалист…
А беспрепятственная встреча их – это такая гроза, которой люди, быть может, со времен нашествия варваров на Рим не видали…
Но прежде чем встретятся в этом страшном единоборстве капитал (или «дендизм»), ничем идеальным не оправданный, и голодный труд, тоже лишенный всякого идеального представления, необходимо упростить все другие отношения, чтобы они не мешали этой окончательной встрече…
Надо уничтожить скорее в Европе всю ту чересполосность, веками сложившуюся, о которой я говорил…
И все готовятся к этому; все этого ждут!
Чувствуется, что все народы сами как бы желают этого взрыва.
Газеты все твердят о мире; но сами пишущие не верят в него.
Все нации друг друга обвиняют в воинственных замыслах, а самих себя выставляют поборниками этого «мира»!..
Говорится: для того чтобы был возможен мир, – вооружайся.
Теперь – стараются о мире только для того, чтобы еще лучше вооружиться!
И не может быть иначе…
Франция не может не думать о «реванше», о возврате провинций своих.
Германия не может не опасаться этого; не может не желать отбить у Франции раз навсегда охоту думать об этом.
Австрия, изгнанная из Германского союза, не может не пытать нового счастья на Востоке, не может не желать стать во главе великой югославянской федерации.
Германия не может не желать образования на развалинах Турции двух великих славянских держав, обреченных на долгую между собою борьбу.
Италия не может не стараться уверить всех, что она в самом деле тоже великая держава; не может отказаться от той роли политической проститутки, которую она, цепляясь везде за сильнейших, привыкла играть со времен этого даже и с виду противного Кавура, графа по званию, хама по политическим вкусам своим.
Россия не может отказаться от древнего призвания, от своего давнего «Drang nach Sud-Osten» ( 17 ) , за который она пролила столько драгоценной крови своей…
Не болгары, не сербы там, не фрачишки афинской «говорильни»… Черт бы их взял совсем, если мы им более не нужны.
Там «Святые Места», там Царьград, Афон, Синай… Там близко и Гроб Господень… Там еще не угасли вполне – святые и великие очаги Православия…
Не можем мы отдать всей этой нашей Святыни и древних источников Силы нашей – на пожрание мадьярам, жидам и немцам…
Россия, как старый боевой конь, вся вздрагивает при каждом новом шаге Австрии на этих полях, политых нашей кровью…
«Мы сеяли, – она вошла в наш труд»… ( 18 )
Всё ждет только искры одной…
И эта искра вспыхнет… Где – мы не знаем, но знаем, что вспыхнет…
Слава Богу, что Россию теперь уже не застанет грядущее как глупую деву с угасшим светильником политического разума в руках!.. Слава Богу, что мы разочаровались, наконец, в югославянах и что сентиментальному периоду нашей новейшей истории они сами, эти славяне, положили конец!..
Россия, не отказываясь от них (ибо это тоже невозможно), подумает прежде всего о себе самой, сумеет теперь распутать лучше прежнего тот узел, в котором, к несчастью, спутался вопрос Православно-восточный (дисциплинирующий) с вопросом Славяно-племенным (эмансипационным)…
Иначе и ей туда же дорога, куда в наше время все западные нации так неудержимо рвутся и так презренно ползут…
Передо мною книга Погодина…
Боже! Как этот умный человек верил тогда (тридцать лет тому назад) в славян! В их залоги, в их «Шафариков» этих, в их признательность, в их великое и независимое по духу от Запада назначение…
Как роптал он на «австрийскую» тогдашнюю политику нашу… Как он на чехов этих рассчитывал…
– Что ж, – скажут мне, – разве он не был прав? Что делает теперь Австрия?
– Австрия, – отвечу я, – прекрасно делает! Спасибо ей! Она готовит нам триумф, себе жестокое поражение. И готовит она это в такое время, когда и во внешней политике возможнее прежнего стал для нас тот синтез, о котором я уже говорил: взаимное дополнение идей «николаевских» идеями «аксаковскими», стремлений погодинских – взглядами времен Нессельроде… Это не теория, не «политические фантазии досужего» политикана. Это указания и факты самой жизни.
В конце книги Погодина приложен французский мемуар графа Нессельроде, написанный именно по поводу тех писем и записок Погодина, которые волновали русское общественное мнение во время Крымской (войны).
Мемуар этот ясен и прост в дипломатическом спокойствии своем. Сам Погодин воздал ему должное, говоря: (пропуск в рукописи).
Сущность же доводов гр. Нессельроде в защиту старой политики нашей – следующая:
1) Как ни сильна Россия, она не может действовать всегда, не опираясь ни на кого и (ни) на что во внешней политике своей.
2) Правительство Императора Николая опиралось на монархические и вообще охранительные силы Запада. «На кого же еще было опираться нам на Западе? Не на гг. ли Кошута и Мадзини?»
3) И Россия не могла предупредить всех неблагоприятных событий; и она не всемогуща.
«И то правда, – думал Погодин в 74 году, издавая свой сборник, – быть может, было (бы) и еще гораздо хуже, революция везде сделала бы слишком большие успехи, если бы революционеры не боялись России»…
Мне скажут: «Погодин ослабел, упал духом в ту минуту, когда он уступал устаревшим соображениям Нессельроде. Надо было предоставить не только Австрию 48 года, но и всю Западную Европу ее судьбе».
Возможно ли такое полное невмешательство?.
Не возвышались (ли) у нас голоса еще недавно, укорявшие правительство 70 года за то, что оно не поддержало Франции и дало образоваться германскому единству?.. Не хвалят ли у нас же теперь действия дипломатии нашей в 75 году за то опять, что она вмешательством своим не дала тогда Германии нанести неоправившейся Франции вторичный удар?
Если бы мы были по исторической натуре нашей давно уже настолько отличны от Европы, насколько Персия Дария и Ксеркса была отлична от современных ей греческих республик; или настолько, насколько Китай отличен от мусульманского мира, то и тогда по соседству мы иногда вынуждены бы были под-держать одного и при-держать другого. Но при нашей исконной подражательности! При не испытанных еще у себя, на деле, в 40-х годах всех «прелестей» либерального прогресса, бессословности и т. д.!
Что бы было, если бы Государь Николай I и его сподвижники (хотя бы и немецкой крови) не придержали бы на время и везде этого прогресса?..
У нас тогда все передовые и умнейшие люди не правящей части общества были либералы и почти рационалисты (за исключением трех-четырех вовсе тогда не влиятельных славянофилов).
Они все были действительно передовыми людьми в том смысле, что приложение их взглядов к жизни было еще впереди.
И га общая сумма и тягость либеральной подражательности, которая у нас теперь на плечах, – велика и страшна; что же было, если бы, например, Николай Павлович в 48 году позволил бы разрушить хоть ту же бы Австрию, которую я сам теперь (сознаюсь!) жду не дождусь увидать жестоко проученной за наглые дела ее за Дунаем?.. Что было бы?
Ведь мы естественные ее наследники, и до большей части ее наследства мы никого иного допустить не можем…
Но если даже и теперь мы имеем и будем иметь столько еще затруднений от славян восточных, единоверных, то что было бы тогда, – когда нам пришлось бы поневоле составить сорок лет тому назад нечто вроде конфедерации со славянами западными и мадьярами?
Весь период либеральных увлечений был еще впереди тогда… Жизнь еще не успела нас разочаровать ни в равноправности, ни в племенном принципе…
Либеральные увлечения лучших людей еще впереди и в то же время – миллионы только что освобожденных единоплеменников, долго подавленных, привыкших к протесту и интригам; миллионы католиков, протестантов и атеистов, к которым пришлось бы нам быть при преждевременном разрушении Австрии в более тесном общении…
Устояло бы тогда и столь драгоценное всем нам Самодержавие наше? Едва ли!
